В Кентукки

Топси

Как-то утром, когда мисс Офелия была, по своему обыкновению, погружена в хозяйственные заботы, у лестницы раздался голос Сен-Клера:

– Кузина, сойдите, пожалуйста, сюда! Я хочу кое-что показать вам.

– Что такое? – спросила мисс Офелия, спускаясь по ступенькам с шитьем в руках.

– Я сделал одну покупку, специально для вас. Вот смотрите! – И с этими словами Сен-Клер подтолкнул к мисс Офелии маленькую негритянку лет восьми-девяти.

Такие чернушки редко встречаются даже среди негров. Она стояла, степенно сложив руки на животе, а глазами, поблескивающими, словно бусинки, так и стреляла из угла в угол, дивясь чудесам, которыми изобиловала гостиная ее нового хозяина. Полуоткрытый рот девочки сверкал двумя рядами ослепительно белых зубов, на голове во все стороны торчало множество косичек. Личико выражало торжественно-печальную строгость, а сквозь нее проглядывали хитреца и живой ум. Всю одежду девочки составляло грязное, рваное платье, сшитое из дерюжки. Она производила очень странное впечатление. «Настоящий чертенок», как выразилась потом мисс Офелия.

– Огюстен! Зачем вы ее привели ко мне? – спросила эта почтенная леди, не скрывая своего крайнего неудовольствия.

– Как зачем? Воспитайте ее, научите уму-разуму. Она очень забавная Топси! – Сен-Клер свистнул девочке, словно собаке. – Ну-ка, спой нам песенку и спляши.

Глазки-бусинки загорелись озорным огоньком, и чернушка запела пронзительным чистым голосом негритянскую песенку, отбивая такт руками и ногами, приплясывая, кружась, хлопая в ладоши, приседая, гортанно вскрикивая – и все это в том капризном ритме, которым отличаются мелодии ее народа. Прыжок, за ним другой, заключительный вопль, не уступающий своей протяжностью паровозному гудку, и плясунья замерла на месте, сложив руки и изобразив всем своим видом необычайное смирение, притворность которого изобличали только ее плутоватые взгляды.

Мисс Офелия не могла выговорить ни слова от неожиданности.

Сен-Клер, чрезвычайно довольный ее растерянным видом, снова обратился к девочке:

– Топси, вот твоя новая хозяйка. Слушайся ее во всем.

– Да, хозяин, – проговорила Топси все с тем же напускным смирением и озорно сверкнула глазами.

– Будь примерной девочкой, Топси, – продолжал Сен-Клер.

– Да, хозяин. – И Топси снова сверкнула глазами, не разнимая скромно сложенных рук.

– Огюстен, что это за выдумки! – заговорила наконец мисс Офелия. – Ваш дом и так кишит этими сорванцами, от них буквально проходу нет. Утром выйдешь из комнаты – один спит за дверью, другой прикорнул на циновке, оглянешься – из-под стола торчит еще чья-то черная голова. Вечно виснут на перилах, кривляются, скалят зубы, на кухне катаются клубком по полу. Зачем же вы еще эту привели?

– Повторяю: Топси будет вашей воспитанницей. Вы столько говорите о том, как надлежит воспитывать негров, что я решил подарить вам это дитя природы. Испробуйте на ней свои силы, наставьте ее на путь истинный.

– Нет, нет, боже избави! С меня их и так довольно!

– Узнаю истинную христианку! Вам и вам подобным ничего не стоит учредить благотворительное общество и заслать какого-нибудь несчастного миссионера на всю жизнь к язычникам, но чтобы принять к себе в дом вот такую бедняжку – нет, на это вы неспособны! Ведь они грязные, противные и с ними слишком много возни!

– Да, это работа, достойная миссионера, – проговорила мисс Офелия, поглядывая на девочку несколько более благосклонно.

Сен-Клер знал, чем взять кузину: мисс Офелия никогда не уклонялась от выполнения своего долга.

– Хорошо! – сказала она. – Хотя я все-таки не понимаю, зачем вам понадобилось покупать эту девочку. У вас в доме столько негритят, что все мои силы и уменье могли бы полностью уйти на них.

– Кузина, – сказал Сен-Клер, отводя мисс Офелию в сторону, – простите меня за глупую болтовню. Когда имеешь дело с таким добрым человеком, как вы, она совершенно неуместна. Слушайте, как все было. Это девочка жила у двух пьянчуг, хозяев одного низкопробного трактира, мимо которого я прохожу чуть не ежедневно. Они избивали ее, и мне надоело слушать эти вопли. Девочка очень забавная и, по-видимому, смышленая, над ней стоит потрудиться. И вот я решил купить ее и преподнести вам. Пусть пройдет вашу суровую школу. Посмотрим, что из этого получится. Я, как воспитатель, – полная бездарность, но мне хочется, чтобы вы занялись ею.

– Что могу, сделаю, – сказала мисс Офелия и подошла к своей новой подданной с величайшей осторожностью, словно это был паук, но такой, который вполне заслуживал доброго отношения к себе. – Она ужасно грязная… и, кажется, полуголая!

– Пойдите с ней вниз, пусть ее там вымоют и переоденут.

Мисс Офелия и Топси отправились на кухню.

– Мало мистеру Сен-Клеру своих негритят! – сказала Дина, весьма недружелюбно разглядывая новое приобретение хозяина. – Не позволю ей вертеться тут у меня под ногами!

– Фи! – брезгливо поморщились Роза и Джейн. – От такой надо держаться подальше. И зачем она, черномазая, понадобилась мистеру Сен-Клеру!

– Ну, вы там, потише! – прикрикнула на них Дина, принявшая последние слова на свой счет. – Сами черномазые!

Мы не будем оскорблять слух нашего читателя, описывая ему, до какого состояния можно довести ребенка, если не следить за ним. Но мисс Офелия была женщина твердая, решительная, и она собственноручно, с героическим самообладанием, приступила к мало приятной процедуре омовения Топси. Особого удовольствия от этого мисс Офелия не испытала, но когда она увидела на плечах и на спине у девочки рубцы и шрамы – неизгладимые следы той воспитательной системы, которая к ней применялась, – сердце у нее дрогнуло от жалости.

Наконец туалет был закончен. Топси одели в хорошее платье, волосы ей коротко подстригли, и мисс Офелия с удовлетворением сказала, что вот теперь этот чертенок приобрел более или менее христианский облик. А в голове у нее уже зрели планы, как приняться за воспитание девочки. Усевшись перед ней, она приступила к расспросам:

– Сколько тебе лет, Топси?

– Не знаю, миссис, – ответила чернушка, сверкнув зубами.

– Не знаешь? Разве тебе никогда этого не говорили? А кто была твоя мать?

– Матери не было, – не переставая улыбаться, ответила девочка.

– Не было? Как же это так? Где ты родилась?

– А я не родилась, – упорствовала Топси и скорчила такую гримасу, что всякая другая женщина приняла бы это странное существо за дьявольское отродье.

Но мисс Офелию, с ее крепкими нервами, здравым смыслом и деловитостью, не так-то легко было сбить с толку.

– Нельзя так отвечать, дитя мое, – строго сказала она. – Я не шучу с тобой. Ну, говори: где ты родилась, кто были твои отец и мать?

– Я нигде не родилась, – еще более решительно повторила Топси. – Матери не было, отца не было… никого не было. Жила я у работорговца, вместе с другими ребятами. А тетушка Сью за нами присматривала.

Девочка, по-видимому, говорила искренне, и Джейн, рассмеявшись, подтвердила ее слова:

– Да вы разве не знаете, миссис? Торговцы скупают их по дешевке совсем маленькими, а потом продают на рынке.

– А у последних своих хозяев ты долго жила?

– Не знаю, миссис.

– Ну все-таки: год или больше?

– Не знаю, миссис.

– Топси, а тебе рассказывали о боге?

Девочка бросила на нее недоуменный взгляд и улыбнулась.

– Ты знаешь, кто тебя сотворил?

– Меня никто не сотворил, – фыркнув, ответила Топси.

Слова мисс Офелии, видимо, показались ей очень забавными, ибо она добавила, озорно прищурив глаза:

– Никто меня не сотворил. Я сама выросла.

Мисс Офелия решила перевести разговор на более практическую тему:

– А шить ты умеешь?

– Нет, миссис.

– А что ты умеешь? Чем ты занималась у своих хозяев?

– Носила воду, мыла посуду, чистила ножи, прислуживала гостям.

– А хозяева были добрые?

– Ничего, добрые, – сказала девочка и с хитрецой посмотрела на мисс Офелию.

Та встала, решив прекратить эту маловразумительную беседу. Сен-Клер стоял сзади, облокотившись на спинку ее кресла.

– Как видите, кузина, почва совершенно девственная. Вам есть к чему приложить силы.

Воспитательные методы мисс Офелии, как и вообще все ее воззрения на жизнь, отличались четкостью и были в полном согласии с обычаями, которые господствовали в Новой Англии еще сто лет назад, а теперь сохранились только в самых захолустных, не тронутых цивилизацией местах, где нет железных дорог. В сжатом виде они излагались так: учите детей прежде всего слушаться старших; учите их молитвам, рукоделию и грамоте. За каждую ложь – розги.

В семье так и решили, что новая негритянка поступила в полное распоряжение кузины, и поскольку на кухне к Топси относились пренебрежительно, мисс Офелия ограничила сферу ее деятельности своей комнатой. До сих пор она сама стелила постель, сама подметала пол, отказываясь от услуг горничных, а теперь решила пожертвовать собой и обучить этой премудрости Топси.

На следующий же день мисс Офелия привела девочку в свои покои и стала посвящать ее в сложные тайны нового для нее искусства.

И вот Топси, умытая, без косичек, бывших некогда радостью ее жизни, в чистом платьице, туго накрахмаленном переднике, с торжественно-печальной физиономией, точно на похоронах, стоит перед мисс Офелией, почтительно выслушивая ее наставления.

– Итак, Топси, сейчас я научу тебя стелить постель. Я люблю, чтобы она была постлана аккуратно. Пожалуйста, запомни, как это делается.

– Хорошо, миссис, – сказала Топси с глубоким вздохом и устремила на мисс Офелию скорбный взгляд.

– Смотри, Топси. Вот это рубец простыни, вот это ее лицо, это изнанка. Запомнишь?

– Запомню, миссис. – И Топси снова испустила вздох.

– Хорошо! Простыню надо стлать поверх валика для подушки – вот так, и подтыкать ее под матрац, только ровно, чтобы нигде не было ни морщинки. Видишь, как я делаю?

– Вижу, миссис, – ответила Топси, внимательно следя за ее движениями.

– А пододеяльник будешь стелить узким рубцом к ногам и тоже подоткнешь с этого конца, – продолжала мисс Офелия. – Видишь?

– Вижу, миссис, – повторила Топси.

Увы! Мисс Офелия, поглощенная своим делом, не замечала того, что происходит у нее за спиной! А между тем юная ученица, улучив минутку, схватила со стола пару перчаток и ленту, ловко запихала все это в рукава и как ни в чем не бывало опять смиренно сложила ручки.

– Ну, Топси, теперь ты сама постели, – сказала мисс Офелия и, сняв простыни с кровати, села в кресло.

Топси с серьезнейшим видом проделала все, что от нее требовалось – постелила простыню, пододеяльник, разгладила на них каждую морщинку, – и проявила при этом такую сосредоточенность и ловкость, что наставница осталась весьма довольна успехами своей ученицы. Дело уже подходило к концу, как вдруг из рукава Топси высунулся кончик ленты. Мисс Офелия тотчас же углядела его и ринулась к преступнице.

– Это что такое? Ах ты дрянная, испорченная девчонка! Ленту украла!

Ленту извлекли из рукава, но Топси, нисколько не смутившись этим, уставилась на нее с неподдельным изумлением.

– Ох! Да ведь это ваша лента, мисс Фели! Как же она попала ко мне в рукав?

– Топси! Но смей лгать! Ты украла ее, дрянная девчонка!

– Да что вы, миссис! Я эту ленту только сию минуточку увидела!

– Топси, – сказала мисс Офелия, – ты разве не знаешь, что лгать грешно?

– Я никогда не лгу, мисс Фели, – с достоинством возразила Топси. – Я вам чистую правду говорю.

– Смотри, Топси, дождешься ты порки!

– Порите меня хоть с утра до вечера, мисс Фели, я все равно ничего другого не могу сказать! – Топси захныкала. – Видом не видала вашей ленты! И как только она ко мне попала? Мисс Фели, наверно, забыла ее на кровати, она завалилась между простынями, а оттуда прямо ко мне в рукав.

Мисс Офелию так возмутила эта наглая ложь, что она схватила Топси за плечи и начала трясти ее что было сил.

Из другого рукава выпали перчатки.

– Ага! – крикнула мисс Офелия. – Будешь теперь отпираться!

Топси призналась, что стащила перчатки, но кражу ленты продолжала упорно отрицать.

– Слушай, дитя мое, – сказала мисс Офелия, – если ты во всем чистосердечно покаешься, я не буду тебя сечь.

Топси призналась в краже ленты и перчаток и заверила хозяйку в своем раскаянии.

– Ну хорошо! Теперь скажи: ты, наверно, еще что-нибудь украла? Ведь вчера я позволила тебе бегать по всему дому. Признавайся, да или нет? Сечь тебя не будут.

– Ох, мисс Фели! Я стащила у мисс Евы красные камешки, которые она носит на шее.

– Вот гадкая девчонка! Еще что?

– Еще сережки у Розы – красные.

– Сию же минуту принеси все сюда!

– Ох, мисс Фели, не могу… Я их сожгла.

– Сожгла? Лжешь! Пойди принеси их, или я тебя высеку.

Топси плакала, стонала и каялась, что не может принести ни сережек, ни ожерелья.

– Я сожгла их, сожгла! – твердила она.

– Почему же ты это сделала? – спросила мисс Офелия.

– Я нехорошая… гадкая, вот почему! Я просто не могу удержаться.

В эту минуту в комнате появилась ничего не подозревающая Ева. На шее у нее было коралловое ожерелье.

– Ева! Где ты его взяла? – воскликнула мисс Офелия.

– Как где? Я весь день в нем хожу, – ответила Ева.

– А вчера?

– И вчера тоже. И, что забавнее всего, тетушка, я забыла его снять вечером и так всю ночь в нем и проспала.

Мисс Офелия была совершенно сбита с толку, тем более что тут, как нарочно, в комнату вошла Роза, неся на голове полную корзину свежевыглаженного белья и потряхивая красными коралловыми сережками.

– Просто не знаю, что мне делать с этим ребенком! – воскликнула мисс Офелия. – Топси, зачем же ты солгала?

– Вы же сами велели мне покаяться, мисс Фели, а мне больше не в чем было каяться, – сказала Топси, утирая кулаками глаза.

– Неужели же я добивалась от тебя признания в том, в чем ты неповинна! – воскликнула мисс Офелия. – Это такая же ложь!

– Ох, миссис! Неужто ложь? – изумилась Топси.

Ева долго смотрела на нее, потом ласково сказала:

– Топси, бедняжка! Зачем тебе воровать? У тебя теперь все будет, что нужно. Да я лучше подарю тебе любую свою вещь, лишь бы ты не воровала!

Это было первое доброе слово, которое девочка услышала за всю свою жизнь. Ласковый голос Евы тронул сердце маленькой дикарки, и в ее круглых черных глазках блеснуло что-то похожее на слезу. Но она тут же фыркнула и показала зубы в своей обычной усмешке. Да, ухо, которое привыкло к одним попрекам и брани, с трудом воспринимает ласку. Слова Евы показались Топси непонятными и смешными. Она не поверила им.

Что было делать с Топси? Мисс Офелия стала в тупик. Ее прежние навыки оказались здесь непригодными. Она решила обдумать как следует свои дальнейшие шаги и, чтобы выиграть время, заперла Топси в темный чулан, веря в благотворное влияние таковых на детскую натуру.

– Просто не знаю, как мне быть, – призналась она Сен-Клеру, – но без розог с этой девочкой не справишься.

– Ну что ж, секите ее, сколько вашей душе угодно. Я даю вам полную свободу действий в этом отношении.

– Детей необходимо сечь, – продолжала мисс Офелия. – Я что-то не слышала, чтобы кого-нибудь воспитали без розог.

– Правильно, – согласился Сен-Клер. – Поступайте, как найдете нужным. Только имейте в виду вот что: эту девочку били кочергой, лопатой, каминными щипцами – всем, что попадалось под руку, и поскольку она привыкла к такому обращению, вам придется применять к ней особенно сильные меры воздействия.

– Таких детей порождает рабство! – воскликнула мисс Офелия.

– Да, я это знаю, но они существуют, и с ними надо что-то делать.

– Хорошо, я постараюсь выполнить свой долг и не пожалею на это сил.

Мисс Офелия взялась за Топси всерьез, назначила определенные часы для занятий с ней и прежде всего стала обучать ее чтению и шитью.

Первое далось Топси без всякого труда. Она выучила буквы мгновенно, точно по волшебству, и вскоре могла читать легкие книжки. Но с рукодельем дело обстояло хуже. Проворная, как кошка, вертлявая, как обезьянка, девочка не могла примириться с этим занятием. Она ломала иголки, швыряла их исподтишка за окно, втыкала в щели; она путала, рвала, пачкала нитки, незаметным броском закидывала катушки куда-нибудь с глаз долой. Движения у нее были быстрые, словно у фокусника, физиономия совершенно невозмутимая, и хотя мисс Офелия прекрасно понимала, что подобные несчастья не могут сыпаться одно за другим, поймать свою воспитанницу на месте преступления ей не удавалось.

Вскоре Топси стала заметной фигурой в доме. Ее талант ко всякого рода шутовству, передразниванию, кривлянью был неистощим. Она плясала, кувыркалась, пела, насвистывала, прекрасно подражала любому звуку. Все дети, в том числе и Ева, бегали за Топси по пятам, когда она была свободна от занятий, и взирали на ее проделки, открыв рот от изумления и восторга. Мисс Офелии не нравилось, что Ева проводит столько времени в обществе Топси, и она не раз просила Сен-Клера положить этому конец.

– Вздор! – говорил Сен-Клер. – Не беспокойтесь за Еву. Дружба с Топси принесет ей только пользу.

– Но Топси такая испорченная! Неужели вы не боитесь, что Ева наберется от нее дурного?

– Топси может испортить кого угодно, только не Еву. Дурное скатывается с нее, как роса с капустного листа.

– Вы так в этом уверены? Я бы не позволила своим детям играть с Топси.

– Ничего, пусть играет, – успокаивал ее Сен-Клер. – Ева давно могла бы испортиться, а ведь пока что этого не заметно.

Первое время слуги рангом повыше посматривали на Топси весьма пренебрежительно. Но им пришлось переменить свое отношение к ней. Мало-помалу обнаружилось, что с теми, кто обижал ее, неминуемо приключались разные беды: то исчезнут серьги или другая любимая безделушка, то вдруг какое-нибудь платье окажется в таком виде, что его больше и надеть нельзя, то кто-нибудь нежданно-негаданно наткнется на ведро с кипятком или попадет во всем параде под струю помоев, выплеснутых откуда-то сверху. Расследования всех этих несчастных случаев оканчивались ничем – виновник не находился. Топси каждый раз вызывали на домашнее судилище, но она выдерживала допрос с непоколебимой серьезностью и разыгрывала полную невинность. Все знали, чьих рук это дело, а прямых улик не было, и чувство справедливости не позволяло мисс Офелии наказывать Топси.

Проказы эти приурочивались так, что виновница их всегда выходила сухой из воды. Например, расплата с горничными Розой и Джейн происходила в те дни, когда они были в немилости у хозяйки, что случалось довольно часто, и не могли рассчитывать на сочувствие с ее стороны. Короче говоря, Топси сумела внушить всем в доме, что с ней лучше не связываться, и в конце концов ее оставили в покое.

Работа так и горела у девочки в руках, и все, чему ее учили, она схватывала с поразительной быстротой. После нескольких уроков Топси так наловчилась убирать комнату мисс Офелии, что даже эта требовательная леди не находила к чему придраться. При желании, которое, кстати сказать, появлялось у Топси не часто, она, как никто другой, могла расстелить покрывало на кровати, взбить подушки, обмести пыль с мебели, прибрать комнату. Но если мисс Офелия, понаблюдав за своей воспитанницей дня три-четыре, наивно предполагала, что уборка стала наконец для Топси привычным делом, и оставляла ее без присмотра, в комнате начиналось нечто невообразимое. Вместо того чтобы стелить постель, Топси зарывалась своей курчавой головой в подушки, предварительно сняв с них наволочки, и вылезала вся в пуху и в перьях, взбиралась на столбики кровати и свешивалась оттуда вверх тормашками, размахивала простынями, наряжала валик в ночную сорочку мисс Офелии и разыгрывала с ним всевозможные представления, строя себе в зеркале рожи, напевая и посвистывая.

Однажды мисс Офелия оставила комод незапертым (забывчивость, совершенно ей несвойственная!) и, вернувшись, застигла Топси в ту минуту, когда та кривлялась перед зеркалом, накрутив на голову ее красную индийскую шаль.

– Топси! – воскликнула мисс Офелия, доведенная до отчаяния проказами девочки. – Почему ты так безобразно себя ведешь?

– Не знаю, миссис. Должно быть потому, что я гадкая девчонка.

– Что же мне с тобой делать, Топси?

– Да высечь, конечно! Прежняя хозяйка постоянно меня секла. Я только после норки и могу работать.

– Но, Топси, мне вовсе не хочется тебя сечь. Ты и без этого можешь прекрасно все делать. Ну скажи, почему ты отлыниваешь от работы?

– Ох, миссис, да я привыкла к порке. Мне она только на пользу.

Мисс Офелия пробовала и это средство… себе на горе. Топси кричала, стонала, умоляла о прощении, а через полчаса, усевшись на балконные перила и окружив себя толпой восхищенно взиравшей на нее мелюзги, говорила презрительным тоном:

– Разве это порка? Да мисс Фели и комара не убьет! Вот мой старый хозяин порол так порол! Кожу клочьями с меня сдирал!

По воскресеньям мисс Офелия учила Топси катехизису.[31]Память у девочки была прекрасная, она с легкостью повторяла за своей учительницей целые фразы, приводя ее этим в восторг.

– Неужели ей нужно заучивать наизусть катехизис? – спросил однажды Сен-Клер. – Зачем?

– Кроме пользы, это ничего не принесет. Детям полагается учить катехизис, – ответила мисс Офелия.

– Даже если они не понимают в нем ни слова?

– Вначале не понимают, зато, когда вырастут, вникнут во все как следует.

– А я так до сих пор не вник, – признался Сен-Клер, – хотя в свое время вы потратили немало труда, чтобы вбить мне в голову эту премудрость.

Воспитание Топси продолжалось около двух лет. Мисс Офелия не знала с ней ни минуты покоя и под конец даже привыкла к этим мученьям, как привыкают к невралгии или мигреням.

Что касается Сен-Клера, то он забавлялся Топси, словно это был попугай или собачка. Впав в немилость за свои проделки, она пряталась за его стулом, и он всякий раз выручал ее из беды. На деньги, которые время от времени перепадали Топси от хозяина, она покупала орехов и леденцов и щедрой рукой одаривала ими всех негритят в доме, ибо в чем другом, а в скаредности упрекать эту девочку не приходилось. Сердце у нее было доброе, а озорство служило ей только средством самозащиты.

ГЛАВА XXI

Читатели, вероятно, не откажутся посмотреть вместе с нами на хижину дяди Тома в кентуккийском поместье и узнать, как живут те, с кем он так давно расстался.

Летний день клонился к вечеру, двери и окна гостиной были распахнуты навстречу залетному ветерку. Мистер Шелби сидел рядом с гостиной, в большом зале, который тянулся через весь дом и выходил обоими концами на веранды. Откинувшись на спинку одного кресла и положив ноги на другое, он наслаждался послеобеденной сигарой. Миссис Шелби сидела у раскрытых дверей, с вышиваньем в руках. Она сосредоточенно думала о чем-то и, видимо, выбирала минуту, чтобы поделиться своими мыслями с мужем.

– Вы знаете, Хлоя получила письмо от Тома, – заговорила наконец миссис Шелби.

– Вот как! Значит, у него завелись там друзья. Ну, как ему живется?

– Судя по всему, он попал в очень хороший дом. К нему там прекрасно относятся, работа нетрудная.

– Вот и хорошо, я очень рад за него… искренне рад, – сказал мистер Шелби. – Наш Том так приживется на Юге, что, пожалуй, не захочет возвращаться сюда.

– Напротив, он очень беспокоится, спрашивает, когда его выкупят.

– Вот это я затрудняюсь сказать. Стоит только наделать долгов, и из них, кажется, никогда не выпутаешься. У меня такое ощущение, будто я увязаю в трясине. Сегодня занимаешь у одного, чтобы расплатиться с другим, завтра – у третьего, чтобы расплатиться с первым. Не уснешь передохнуть, выкурить сигару – подходят сроки разных векселей, заемных писем и тому подобной дряни, которая сыплется на тебя со всех сторон.

– Мне кажется, друг мой, что поправить наши дела можно. Давайте продадим всех лошадей, продадим какую-нибудь ферму и расплатимся с долгами.

– Перестаньте говорить вздор, Эмили! Вы прекраснейшая жена, другой такой не найдется во всем Кентукки, но в делах вы ничего не смыслите, как, впрочем, и все женщины.

– Может быть, – сказала миссис Шелби. – Но почему бы вам не поделиться со мной своими заботами? Дайте мне хотя бы список ваших кредиторов и должников, и я сделаю все, чтобы свести концы с концами.

– Довольно, Эмили! Перестаньте меня мучить! Я и самому себе не могу дать точный отчет о своих затруднениях, а вы так о них говорите, будто это пироги тетушки Хлои, которые она подравнивает и защипывает со всех сторон. Нет, это все не вашего ума дело!

Мистер Шелби даже повысил голос, не найдя лучшего способа убедить жену в своей правоте.

Она замолчала, подавив вздох. Откровенно говоря, характер у нее был гораздо тверже, чем у мужа, и мистер Шелби напрасно не доверял ее женскому уму, ибо она обладала большой практической сметкой и прекрасно разобралась бы в его делах.

Миссис Шелби всей душой хотела выполнить обещание, данное Тому и тетушке Хлое, и эта новая задержка очень ее огорчила.

– Неужели мы не сможем скопить нужную сумму? Бедная тетушка Хлоя! Она так надеется на это!

– Очень жаль! Я поторопился – не надо было давать им никаких обещаний. А теперь, по-моему, разумнее всего было бы сказать об этом Хлое. Пусть привыкает к мысли, что Том не вернется. Через год-два он найдет себе другую жену, и Хлое тоже следовало бы подумать о другом муже.

– Мистер Шелби! Я учила наших негров, что их брак священен так же, как и наш, и теперь не осмелюсь дать Хлое подобный совет! Вы только подумайте, друг мой, разве можно забывать обещания, которые мы даем этим беззащитным существам? Если другим путем деньги добыть нельзя, я буду давать уроки музыки. Моих заработков хватит на выкуп.

– И вы пойдете на такое унижение, Эмили? Я не допущу этого!

– Унижение! Для меня гораздо унизительнее, если люди перестанут верить моему слову.

– Я знаю вашу склонность к геройству и несбыточным мечтаниям, – сказал мистер Шелби, – но прежде чем идти на такое донкихотство,[32]надо как следует подумать, Эмили.

Их разговор прервала тетушка Хлоя, появившаяся на веранде.

– Будьте так любезны, миссис… – сказала она.

– Ты что, Хлоя? – спросила хозяйка, поднимаясь с кресла.

– Не угодно ли миссис взглянуть на птицу?

Миссис Шелби вышла на веранду и с улыбкой посмотрела на Хлою, которая сосредоточенно разглядывала битых цыплят и уток, разложенных в ряд на земле.

– Я думаю, не приготовить ли нам паштет из цыплят?

– Мне, право, все равно, тетушка Хлоя. Делай, как знаешь.

Хлоя не двигалась с места, рассеянно поворачивая на ладони цыпленка. Ее мысли были, очевидно, заняты чем-то другим. Наконец она собралась с духом, коротко рассмеялась и заговорила:

– Господи, миссис! И зачем только вам с хозяином думу думать, где достать деньги, когда они у вас в руках! – И Хлоя снова рассмеялась коротким смешком.

– О чем ты? Я не понимаю, – сказала миссис Шелби, не сомневаясь, что Хлоя слышала ее разговор с мужем от первого до последнего слова.

– Да вы сами посудите, миссис! – посмеиваясь, ответила та. – Другие господа посылают своих негров на заработки и получают за это немалые деньги. Кому охота держать такую ораву дома, ведь ее прокормить чего стоит!

– Что же ты предлагаешь, Хлоя?

– Я, миссис, ничего не предлагаю. А вот Сэм говорит, будто в Луисвилле есть один… бандитер, что ли, как их там называют… и будто ему нужна хорошая пирожница. Жалованья обещает положить четыре доллара в неделю.

– Ну и что же?

– Вот я и думаю, пора бы вам, миссис, приставить Салли к настоящему делу. Я ведь который год с ней вожусь, кое-чему научила. Если миссис отпустит меня на заработки, вот вам и лишние деньги будут. Я со своими печеньями и пирожками ни перед кем не осрамлюсь, любой бандитер мной останется доволен.

– Кондитер, Хлоя.

– Ну, кондитер! Никак я это слово не запомню.

– А что же с детьми будет бросишь их?

– Господи, миссис! Да мальчишки-то уж подросли, работать будут, они шустрые. А девочка у меня зря никогда не капризничает, с ней возни немного. Ее Салли к себе возьмет.

– Луисвилл далеко отсюда.

– Да разве меня этим запугаешь? Ведь он вниз по реке? Может, и мой старик где-нибудь в тех местах? – И, сказав это, Хлоя вопросительно посмотрела на миссис Шелби.

– Нет, Хлоя, он еще дальше, на несколько сот миль.

Лицо у Хлои вытянулось.

– Ну, ничего. Все-таки ты будешь ближе к нему. Хорошо, я тебя отпущу, а твои заработки все, до последнего цента, пойдут на выкуп Тома.

Как туча расцвечивается серебром, когда ее коснется солнечный луч, так осветилось сейчас темное лицо тетушки Хлои. Она буквально просияла, услышав эти слова.

– Господи, миссис! Какая же вы добрая! Я сама об этом думала. Ведь мне ничего не надо – ни одежды, ни обуви. Я все до цента сберегу. А сколько в году недель, миссис?

– Пятьдесят две, – сказала миссис Шелби.

– Подумать только! И за каждую неделю по четыре доллара! Сколько же это всего будет?

– Двести восемь долларов.

– У-ух ты! – удивленно и радостно протянула Хлоя. – А долго ли мне работать, пока я скоплю все деньги?

– Года четыре, а может быть, и пять. Но тебе не придется отрабатывать всю эту сумму, я и своих денег туда добавлю.

– Чтобы миссис давала уроки? Да кто же это потерпит? Хозяин правильно говорил – не к лицу вам такое занятие.

– Ничего, Хлоя, не беспокойся. Я не уроню чести нашей семьи, – с улыбкой сказала миссис Шелби. – Когда же ты думаешь уезжать?

– Да я еще ничего не думаю. Правда, Сэм везет туда стригунков на продажу, обещал и меня с собой прихватить. Я кое-какие вещи собрала… Если миссис будет угодно, я завтра утром и уеду с Сэмом. Мне только пропуск надо и рекомендацию.

– Хорошо, Хлоя, если мистер Шелби не будет возражать, я все сделаю. Но сначала надо с ним поговорить.

Миссис Шелби поднялась наверх, а Хлоя, радостная, помчалась к себе в хижину готовиться к отъезду.

– Мистер Джордж, а вы ничего и не знаете! Я завтра уезжаю в Луисвилл! – объявила она Джорджу Шелби, когда тот застал ее за разборкой детской одежды. – Надо все пересмотреть, привести в порядок. Да, мистер Джордж, уезжаю… буду получать четыре доллара в неделю, а миссис будет копить эти деньги на выкуп моего старика.

– Фью! Вот здорово! – воскликнул Джордж. – Когда же ты едешь?

– Завтра утром, вместе с Сэмом. А вы, мистер Джордж, сели бы да прописали бы моему старику про наши дела.

– Сейчас напишем, – сказал Джордж. – Вот дядя Том обрадуется, когда получит от нас весточку! Я только сбегаю домой за бумагой и чернилами. Тетушка Хлоя, а про стригунков тоже надо написать, правда?

– Обязательно, мистер Джордж. Ну, бегите, а я приготовлю чего-нибудь закусить. Теперь не скоро вам придется ужинать у вашей бедной старенькой Хлои!

ГЛАВА XXII

«Трава сохнет, цветок увядает»

Незаметно, день за днем, прошли два года. Наш друг Том жил в разлуке с близкими и часто тосковал по дому, но уныние никогда не овладевало им. Он умел в любой обстановке находить что-нибудь хорошее, а чтение библии поддерживало в нем спокойное и бодрое состояние духа.

На свое письмо, о котором мы уже упоминали, он вскоре получил ответ, написанный старательным почерком Джорджа, таким крупным и четким, что, по словам Тома, его можно было прочитать «с другого конца комнаты». В письме сообщались весьма важные домашние новости, уже известные нашему читателю. Там было сказано, что тетушка Хлоя пошла в услужение к одному кондитеру в Луисвилле и, будучи большой искусницей по части разных пирожков и тортов, зарабатывает немалые деньги, и деньги эти все, до последнего цента, откладываются на выкуп Тома. Моз и Пит процветают, а малютка бегает по всем комнатам и находится под присмотром Салли и самих хозяев.

Без тетушки Хлои хижина стоит закрытая, но Джордж не пожалел слов, описывая, как ее отделают и разукрасят, когда Том вернется домой.

В конце письма перечислялись все предметы, которые Джордж проходит в школе, и название каждого из них начиналось с заглавной буквы, снабженной множеством завитушек. Дальше приводились клички четырех жеребят, появившихся на конюшне в отсутствие Тома, а заодно сообщалось, что папа и мама здоровы.

Письмо было написано слогом сухим и сжатым, но Тому оно показалось верхом совершенства. Он не уставал любоваться им и даже советовался с Евой, не повесить ли его в рамке на стену. Привести этот план в исполнение помешало только то, что одной стороны листка тогда не было бы видно.

Дружба между Томом и Евой росла с каждым днем. На рынке он выбирал для нее самые красивые букеты, покупал ей то спелый персик, то апельсин. И сердце его наполнялось радостью, когда он, возвращаясь домой, издали видел ее золотистую головку и слышал детский голосок:

– Ну, дядя Том, покажи, что ты мне принес сегодня!

К тому времени, о котором сейчас идет речь, Сен-Клеры перебрались всем домом на свою виллу на озере Поншартрен. Летний зной заставил всех, кто только мог, бежать из душного города к этим берегам, куда долетал освежающий ветер с моря.

Вилла Сен-Клера, окруженная со всех сторон верандой, выходила окнами на лужайки и в огромный сад, благоухающий тропическими цветами и растениями. Его извилистые дорожки сбегали к самому озеру, широкая гладь которого искрилась серебром в лучах солнца, непрестанно меняясь и становясь час от часу ярче и прекраснее.

День клонился к вечеру. Огненный закат зажег весь горизонт и отражался в воде, неотличимой от неба. По озеру, отливающему золотисто-розовыми бликами, легко, словно призраки, скользили белые паруса лодок, а первые звездочки мерцали высоко в небе, глядя на свое трепетное отражение внизу.

Том и Ева сидели на дерновой скамье в увитой зеленью беседке, у самой воды.

– Знаешь, дядя Том, – сказала девочка, – я скоро уйду туда.

– Куда, мисс Ева?

Она встала и подняла руку, показывая на небо.

Сердце Тома сжалось, и он вспомнил, как часто ему приходилось замечать за последние полгода, что Ева уже не может по-прежнему часами играть и бегать по саду, что ручки у нее становятся все тоньше и тоньше, личико прозрачнее, дыхание короче. Вспомнились ему и жалобы мисс Офелии, что никакие лекарства не помогают Еве от кашля. Да и сейчас щеки у девочки были горячие… Однако мысль, на которую наводили слова этой доброй женщины, до сих пор ни разу не приходила ему в голову.

И как раз в эту минуту вдали послышался встревоженный голос мисс Офелии:

– Ева! Ева! Такая роса, а ты все еще в саду!

Они вышли из беседки и поспешили домой.

Мисс Офелия выходила не одного больного на своем веку. С детства, живя в Новой Англии, она умела распознавать первые признаки того коварного, незаметно подкрадывающегося недуга, который губит столько прекрасных жизней и задолго до конца кладет на них печать смерти. И мисс Офелия не могла не заметить у Евы легкого сухого кашля и болезненного румянца, не могла обмануться блеском ее глаз и лихорадочной возбужденностью.

Она пробовала высказывать свои опасения Сен-Клеру, но он всякий раз с не свойственной ему раздражительностью отметал их в сторону.

– Будет вам каркать, кузина! Терпеть этого не могу! Неужели вы не понимаете, что ребенок растет? Быстрый рост всегда ослабляет детей.

– А этот кашель?

– Пустяки! Есть о чем говорить! Она, вероятно, простудилась, только и всего.

– Да, но у Элизы Джейн, у Эллен и у Мари Сендерс это начиналось точно так же.

– Перестаньте рассказывать мне всякие ужасы! Вы, так называемые опытные сиделки, всегда готовы перемудрить. Стоит ребенку чихнуть или кашлянуть, и вам уже кажется, что все кончено. Следите за Евой, не выпускайте ее по вечерам из комнат, не давайте ей утомляться, и она скоро поправится.

Сен-Клер только говорил так, а на самом деле его тревога за дочь день ото дня становилась все сильнее. Он с волнением наблюдал за Евой и то и дело твердил, что ребенок совершенно здоров, что это желудочный кашель, который часто бывает у детей, а сам почти не отпускал ее от себя, все чаще и чаще брал с собой на верховые прогулки и чуть не каждый день приносил домой рецепты разных укрепляющих снадобий – «не потому, что девочке они нужны, а просто так… вреда от этого не будет».

А Ева всеми своими помыслами стремилась лишь к тому, чтобы делать добро, чтобы согревать лаской тех, кто в этом нуждался. Сердце у нее всегда было доброе, но теперь все в доме стали замечать в ней необычайно трогательную чуткость к окружающим. Она по-прежнему проводила много времени с Топси и другими негритятами, но была не столько участницей их игр, сколько зрительницей, по-прежнему смеялась над забавными проделками Топси и вдруг умолкала, и по лицу ее пробегала тень, глаза затуманивались, а мысли улетали куда-то далеко-далеко.

– Мама, – обратилась она как-то к Мари Сен-Клер, – почему мы не учим наших негров читать?

– Что за нелепый вопрос, Ева! Этого никто не делает.

– А почему?

– Потому что грамота им совершенно не нужна. Работать лучше они все равно не станут, а ни на что другое негры не годны.

– Мисс Офелия научила Топси грамоте, – стояла на своем Ева.

– Да, но ты видишь, к чему это привело? Более отвратительной девчонки я в жизни не видела!

– А бедная няня! Ей так хочется научиться грамоте. Что она будет делать, когда я не смогу читать ей?

Мари ответила, не прерывая своего занятия (она разбирала вещи в комоде):

– Со временем, Ева, у тебя будут другие дела и обязанности. В том, что ты читаешь вслух неграм, ничего плохого нет. Я сама это делала, когда была здорова. Но как только ты начнешь выезжать и думать о нарядах, у тебя не останется ни одной свободной минуты. Вот смотри: эти бриллианты я подарю тебе к твоему шестнадцатилетию. Я тоже надевала их на свой первый бал. Ах, Ева, если б ты знала, какой я тогда имела успех!

Ева взяла футляр, вынула оттуда бриллиантовое колье и устремила на него задумчивый взгляд своих больших глаз. Мысли ее витали где-то далеко.

– Какая ты вдруг стала серьезная! – воскликнула Мари.

– Мама, а эти бриллианты дорого стоят?

– Ну еще бы! Папа выписал их мне из Франции. Это целое состояние.

– Как бы мне хотелось, чтобы они были мои, – сказала Ева, – и чтобы я могла сделать с ними все, что захочу!

– А что бы ты с ними сделала?

– Продала бы, купила бы на эти деньги имение в свободных штатах, переселила бы туда всех наших негров, наняла бы учителей, чтобы они учили их читать и писать…

Мари рассмеялась, не дав ей договорить:

– Да это настоящий пансион для негров! А игре на фортепиано и рисованию по бархату ты бы тоже их обучала?

– Они бы у меня научились сами писать и читать письма, – твердо сказала Ева. – Я ведь знаю, мама, как им тяжело. Том страдает от того, что он неграмотный, и няня, и многие другие. По-моему, это очень нехорошо, что их не учат.

– Ах, перестань, Ева! Ты еще совсем ребенок, где тебе разбираться в таких вопросах! – сказала Мари. – И, кроме того, от твоей болтовни у меня разболелась голова.

Мари всегда ссылалась на головную боль, если хотела прекратить разговор, который был ей не по вкусу.

Ева тихонько вышла из комнаты. Но с того самого дня она начала прилежно обучать няню грамоте.

ГЛАВА XXIII

Дата добавления: 2015-06-04