Письмо В.М. Молотову 23 декабря 1926 года

Письмо В.М. Молотову 7 ноября 1926 года

т. Молотов!

Я не вижу оснований, почему бы не напечатать речь в нынешнем ее виде, без каких бы то ни было поправок с моей стороны, если все мы (в том числе и я) сдаем в печать свои речи без предварительной проверки. Я теперь только понял всю неловкость того, что я не показал никому свой доклад. Твоя настойчивость насчет поправок не говорит ли о том, что я ошибся, не разослав друзьям свою речь? Я и так чувствую себя неловко после позавчерашних споров. А теперь ты хочешь меня убить своей скромностью, вновь настаивая на просмотре речи. Нет, уж лучше воздержусь. Печатай лучше в том виде, в каком ты считаешь нужным.

7/XI

И. Ст.

Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 95–96.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388.

ПРИМЕЧАНИЕ

Текст написан на бланке ЦК РКП(б). В левом верхнем углу имеется надпись Молотова: “По поводу моей речи на ХV партийной конференции. В.М.”

Здравствуй, Вячеслав!

Не надо торопиться с приездом, – можешь свободно остаться еще неделю (или даже больше) сверх срока.

У нас дела идут в общем неплохо:

1) заготовки и экспорт идут недурно;

2) с поступлениями по госбюджету пока плоховато;

3) с червонцем хорошо;

4) промышленность ползет понемногу вперед;

5) приняли решение о снижении отпускных цен по ряду ходовых товаров;

6) вырабатываем срочные и конкретные меры по снижению розничных цен (будем зверски нажимать на торгово‑кооперативную сеть).

Съезд профсоюзов прошел “нормально”, как сказал бы Томский, т. е. сохранили все, что было, но ничего нового не внесли в свой арсенал.

Расширенный пленум ИККИ прошел недурно. Резолюцию ХV конференции утвердили единогласно (воздержался один бордигианец из Италии). Наши оппозиционеры – дурачье. Черт толкнул их полезть сечься, – ну, и высекли. Ввиду хулиганского выступления Каменева мне пришлось напомнить ему в заключительном слове о телеграмме М. Романову. Каменев выступил с “опровержением”, сказав, что “это ложь”. Зиновьев, Каменев, Смилга и Федоров внесли в Политбюро “заявление” с “опровержением”, потребовав его опубликования. Мы опубликовали это заявление в “Большевике” с ответом ЦК и с документами, убивающими Каменева политически. Считаем, что Каменев выведен из строя и ему не бывать больше в составе ЦК.

Ну, пока все. Об остальном устно. Жму руку.

23/ХII‑26.

Коба.

Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 96–97.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388.

ПРИМЕЧАНИЕ

Вопрос о снижении отпускных цен на промтовары ПБ рассматривало 23 декабря 1926 года. В феврале 1927 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение “О снижении отпускных и розничных цен”.

5 декабря 1926 года Каменев выступил на вечернем заседании пленума ИККИ со следующим заявлением: “Вчера т. Сталин сообщил с трибуны Коминтерна, будто я в первые дни Февральской революции посылал телеграмму Михаилу Романову …

Об этой сплетне редакция “Правды”, в которую тогда вместе с тт. Лениным и Зиновьевым входил и я, узнала из газеты “Единство”, которая под руководством известного ренегата и негодяя, впоследствии монархиста Алексинского вела в те дни бешеную кампанию клеветы против большевиков вообще и против каждого из нас (Ленина, Зиновьева, Каменева) в отдельности … Провинциальная ложь по моему личному адресу была всеми нами расценена как одна из мелких и ничтожных сплетен, и мы ограничились несколькими строками опровержения, устанавливающими, что телеграмма от имени митинга в уездном городке Сибири, где в качестве ссыльного выступал и я, была принята против моего голоса…

Нечего и говорить, что никому – в том числе и Сталину – не приходило в голову придать какое бы то ни было значение этой сплетне, когда через две недели после появления этой лжи я – на апрельской (1917 г.) конференции – по предложению Ленина – был избран вместе с ним, Зиновьевым и Сталиным в первый легальный ЦК нашей партии. С тех пор, в течение 10 лет никто никогда не смел возвращаться к этой сплетне.

Через 10 лет совместной работы повторить с трибуны Коминтерна подобную вещь в качестве аргумента ведения борьбы – это значит жесточайшим образом осудить самого себя”.

В связи с этим обвинением интересно мнение С.В. Дмитриевского, бывшего эсера, затем большевика, советского дипломата, оставшегося в 1930 году на Западе. Характеризуя Каменева, Дмитриевский пишет: “Он был типичным героем безвременья. Он был человек без хребта, плоть от плоти, кровь от крови меньшевизма. В партии он всегда представлял меньшевистские течения. Стойкостью никогда не отличался. Еще во время войны он успел полуотречься от своих идей (речь идет о суде над социал‑демократами – депутатами Государственной думы, когда Каменев, в отличие от остальных публично не согласившийся с лозунгом партии о поражении своего Отечества, “заработал” тем самым себе ссылку, в то время как другие пошли на каторгу. – Ред.). Когда в Сибирь пришли первые вести о революции и когда там еще думали, что императором будет Михаил, Каменев поспешил от лица собрания местной буржуазии, на котором он председательствовал, приветствовать первого конституционного монарха. Потом так же горячо приветствовал Временное правительство. Вернувшись и войдя в Исполнительный комитет Советов, он там всем видом своим показывал, что ему даже немного стыдно представлять такую неприличную партию, как большевиков, но он сделает все, чтобы их образумить. Он готов был на любые уступки, лишь бы заключить выгодный компромисс и хоть краешком сесть у власти. В рабочей среде, в большевистских низах его никогда не любили. Вокруг его имени ходили мрачные слухи о связи его с охранкой. Но зато “старые большевики” верхушки партии видели в нем в эти дни безвременья как раз того человека, который был им нужен. Вокруг него группировались и Рыков со своими людьми в Москве, и Калинин. К нему с первых же дней по приезде в Россию примкнул изменивший Ленину Зиновьев. Словом, в те дни наметились уже линии и люди будущих “оппозиций” в партии” (Дмитриевский С.В. Сталин: Предтеча национальной революции. М., 2003. С. 148–149).

Приведенный отрывок, безусловно пристрастный, позволяет, тем не менее, судить о том, каким виделась “большевистская принципиальность” Каменева для тех, кто не понаслышке знал о его деятельности в 1914–1917 годах. Возьмем на себя смелость предположить, что поднятый почти десятилетие спустя эпизод явился показательным не столько из‑за двусмысленности ситуации, в которой оказался Каменев, участвуя в упомянутом голосовании, сколько из‑за того, что вполне естественно смотрелся в ряду прочих его политических шагов, шагов человека с непредсказуемой позицией.

Дата добавления: 2015-06-04