Михаил Щербаков 6 страница

И в библиотеке есть несколько графских книг, не всё успели извести на самокрутки. Даже прижизненное издание «Путешествия» Радищева тут было! Эту книгу предки мои в руках держали и матушку императрицу поминали русским словом!

А надобно вам знать, что предок мой — декабрист Пётр Илларионович Мошков. Не самый известный, не самый громкий. Если считать, что Движение 14 декабря — это всего лишь «сто прапорщиков», то он был где-то девяносто девятым. Тем не менее в нашем роду в его честь одного из мужчин непременно называли Петром. И все Петры выживали! Вы, нынешние, не представляете, какой была тогда детская смертность. Это сейчас мамочки сходят с ума, выхаживая самых безнадёжных, а в те времена было просто: схоронила, повыла, забыла, нового понесла. Хоть крестьянка, хоть княгиня…

Вы меня как-то останавливайте, что ли, если я отвлекусь. Нечасто бывают у меня достойные собеседники. А обсуждать с санитарками новости города Кошкина мне смертная тоска.

Так вот. Юноша. Так у нас и повелось — Юноша и Юноша. Очень уж молодо он тогда выглядел. Я как вашего Павла Эмильевича увидела, так сердце и обмерло. Пропал мой мальчик. Спился, истаскался, опустился… Так и странствовал все эти годы — без имени, без родных, с искалеченной памятью…

Слава Богу, что это не так. Но всё-таки сходство поразительное. Словно кто-то взял близнецов, дал им разные судьбы и решил посмотреть, что из этого получится.

Наверное, я воспитывала Юношу неправильно. В нынешнем веке нет места таким чистым сердцам, да и в двадцатом веке тоже не было. «Но если он скажет: „солги“ — солги. Но если он скажет: „убей“ — убей, это не для человека». А ведь поэт написал, и не из последних!

Я-то надеялась, что через несколько лет Юноша всё же как-то приспособится, сумеет самостоятельно выжить в таком маленьком захолустном городке. Да хотя бы сменит меня в библиотеке — чем для него не работа!

Павел Эмильевич, извольте вынуть из кармана бронзового дракончика! Да-да, я видела! Нет, это не мой мальчик. Тому бы в голову не пришло взять чужую вещь…

Ну, господин Каргин, это уж слишком! Поздно его затрещинами воспитывать! Лёгкие телесные наказания уместны в более раннем возрасте, а теперь они способны только озлобить вашего подопечного…

Так вот, отпускала я Юношу в мир не с лёгким сердцем и до срока. Да ещё с таким спутником! Но альтернатива была вовсе уж неприемлемой. Обязательно приспособила бы его эта организация к какому-нибудь грязному делу, использовала его чистоту и наивность для умножения зла…

Но зло всё равно свершилось. Бедный мальчик поверил Сильверу и все эти годы терзался чувством вины. Поэтому и стал выполнять свою благородную миссию в вашей проклятой Зоне… Надеялся искупить…

Постарайтесь сообщить ему как можно скорее, что я жива и санитары все налицо, кроме уволившихся и померших естественной смертью от алкоголизма. Пьют у нас тут. И в санатории, и в городе. Ах, уже познакомились? Поздравляю.

А по поводу обстоятельств появления Юноши не могу вам сказать ничего определённого. В моём чайном клубе собирались все городские слухи и сплетни, но были они столь нелепы и противоречивы, что выстроить из них ясную и разумную картину я так и не смогла. Сами посудите — брошенный в леске у въезда в город «роллс-ройс», битком набитый долларами! Таинственное исчезновение этих долларов! Перестрелка милиции с большой бандой! Похищение профессора Сметанича!

Я считаю, что денег никаких не было, а перестрелка произошла между самими милиционерами из-за автомобиля.

Погиб тогдашний начальник милиции майор Щербатых. По официальной версии — от бандитской пули. А по-моему, продали наши церберы «роллс-ройс» в областном центре, загуляли и устроили «русскую рулетку». Тоже мне — гусары в маренго!

Правда, какие-то типы время от времени появляются в городке, всё чего-то выискивают, расспрашивают… Подпольных миллионеров ищут — это у нас-то!

И с профессором Сметаничем мне всё ясно. Никто его не похищал и не пытал. Наверняка он выведал под пентоталом у кого-то из скорбных головой олигархов номер банковского счёта и сбежал с медсестрой Капустиной. Та ещё была штучка. Недаром они у меня в читальном зале все глянцевые журналы замусолили. Должно быть, подыскивали себе подходящее бунгало в тропиках.

Да, старушка я злоязычная, этого не отнимешь. А ведь профессор Сметанич меня сюда и пристроил… Ох, грехи наши тяжкие…

Но вернёмся к нашему ягнёнку. Юноша оказался довольно начитанным, но где, когда и при каких обстоятельствах прочитал, к примеру, «Капитанскую дочку» — припомнить никак не мог. Да, ещё он Стивенсона особенно любил. Не «Остров сокровищ», а «Доктор Джекил и мистер Хайд».

И речь его была лишена каких-либо характерных особенностей. Я, конечно, не профессор Хиггинс из «Пигмалиона», но вологодский говорок от воронежского уж как-нибудь отличу. И так его пыталась подловить, и этак. То вдруг задам ему вопрос по-французски или по-английски, словно он иностранный агент. Английский, впрочем, он знал прилично, но уж не как родной.

Ах, его речь похожа на мою? Неудивительно. С ним в основном я и общалась.

И по ассоциациям я его гоняла, и видеофильмы с видами разных городов показывала — и никакого отклика. Чёрный ящик, «китайская комната». Вещь в себе. Никакого просвета…

Вы скажете — ну, нашла себе старая вешалка заделье! Психиатром себя вообразила! А образование у меня библиотечное, хоть и училась в Москве.

Нет, не психиатром я себя вообразила, а строгой, но справедливой маменькой. Не лги, не выражайся, локти на стол не складывай. Люби отечество. Будь верен данному слову. Не бросай друга в беде… А что такое друг? Это, мальчик мой, ты непременно узнаешь…

К сожалению, он вскоре появился, этот… друг.

Повесили его, говорите? Ну и правильно — прости, Господи, душу грешную за такие слова! Смею надеяться, за дело?

А что касается этого маскарада с Домнушкой… Понимаете, когда произошёл дефолт, многие наши высокопоставленные пациенты не только скоропостижно выздоровели, но и взносы свои забрали. Ринулись срочно спасать капиталы. И присело наше заведение на голодный паёк. Зарплату полгода не платили. Забастовку не объявишь, другой работы не найдёшь. Ещё немного — и купит наш санаторий за бесценок какой-нибудь купец Лопахин, и дачи понастроит. Место тут дивное, жаль, вы его летом не видели.

Вот тогда-то я и придумала Домнушку. Персонал меня дружно поддержал, новый главный врач одобрил, даже дал несколько дельных советов. Он с настоящей Вангой был знаком, знал причины её успешных предсказаний.

И начали наши дамы потихоньку распускать слух про вещую бабушку… И пошли потихоньку посетители. Образовалась очередь. Пока гостю подойдёт назначенный срок, я всё, что можно, узнаю о нём из Интернета и других источников. У нас на этот счёт организована целая служба! Такую развели бюрократию, что сразу видно — солидная фирма. Иначе не поверят…

Личной моей выгоды тут нет. Все деньги идут на счёт санатория как благотворительные взносы, не придерёшься.

И шарлатанкой я себя не считаю. Не бедные люди сюда приходят. За глупость и невежество надо платить, и платить щедро.

О чём меня спрашивал Сергей Сергеич? Ну, господин Майский, у меня своя профессиональная этика. Даже неудобно за вас, право.

Понемногу дела наши наладились, но персонал меня не отпускает — говорят, кризис грядёт, терпи, кошёлка старая, коли запряглась. Некогда помирать Домнушке, хотя Кире Петровне Мошковой, последней в роду декабриста, пора бы и честь знать. Скоро пойду на девятый десяток.

Только ведь потом обязательно на могилке моей чудесные исцеления происходить будут!

Глава пятнадцатая

Это провал, думал Печкин. Разведгруппа вернулась без «языка». Как побитые собаки. Пошумели, повзрывали — и скрылись под уютное крылышко Зоны. Кто бы мог подумать, что здесь сейчас для нас — самое безопасное место… Хорошо ещё, что Белому принесли добрую весть: никакой он не маньяк, а дурачок легковерный. Ну так это ему сама Кира Петровна по телефону сказала…

Не срастается сценарий. И Черентай своими преображениями больше не занимается. Разве что подвести к нему 380 вольт — тогда, может, и… Но Белый не разрешает. Да и кто мы такие, чтобы эксперименты над живыми людьми производить?

А то, что Паша — фактически двойник Белого, только запутывает дело. Два брата-акробата. Двое из ларца, одинаковых с лица. Хотя не очень-то одинаковых. Воришка хлебнул на своём веку… Хрюли толку, что Майор пробил по ментовским базам его биографию с тремя судимостями? Много мы узнали? Что воровать и водяру жрать с мамашей ещё в младших классах стал? Бросит Белый в огонь эту папочку и будет прав… Мы её по дороге изучили на десять рядов.

Не помнит, где он семь лет кантовался! Да сидел, где же ещё. Сидел, как миленький, в колонии на станции Решёты. Далековато, аж за Красноярском. Ну уж туда мы не поехали. Не помнит он… Двое беспамятных на один сюжет — это уже перебор. И опять лакунарная амнезия. До этого года помню, а потом не помню… Вот опять шары залил без закуски и дрыхнет в кресле, загадка века…

И всё-таки кажется мне — упустил я что-то. И вот теперь сижу и смотрю в огонь…

— Чего пригорюнился? — Матадор хлопнул журналиста по плечу.

— Послепраздничная депрессия, — буркнул Печкин. — Мировая скорбь…

— Та нэ журысь, — подошёл с другой стороны Мыло. — Ну, зо Старым Новым роким!

И подсунул стопочку.

Печкин машинально чокнулся с ним и выпил, не почувствовав вкуса.

— Ты прямо как Синильга, — сказал Матадор. — Ей бы радоваться, а она убивается, как будто Белому на фронт ехать. Да у нас тут каждый день фронт! Могла бы и привыкнуть…

— Новая аномалия объявилась, — сказал Киндер. — Называется «снеговик». Наступил — и ледяная статуя! Заметить невозможно, если ПДА не перестроишь… Но! Прежде чем перестроить, кто-то туда вляпаться был должен…

— Кто-то из наших? — сказал Печкин.

— Нет, с Янтаря. Колосков Дима, мэнээс, светлая ему память. Наши-то все по домам сидят, в ресторанах гужуются…

— А ты-то чего не поехал? — сказал Печкин. — Хотя бы к Галке своей под тёплый бочок…

— Галка — пройденный этап, — важно сказал маленький сталкер. — С Галкой у нас жизненные разногласия. Её мировоззрение перестало совпадать с моим…

— Ух ты, — сказал Матадор. — Где же ты в Зоне умудрился мировоззрение подхватить? Уж не от бюрерши ли хорошенькой?

— Сам ты бюрерша, — сказал Киндер. — И Большой просил меня постоянно быть на связи…

— Адъютант его превосходительства, — сказал журналист. — А где само-то превосходительство?

— В Давосе, на совещании, — сказал Киндер. — И вызывать его не велел, там мобилы положено отключать. А то бы я давно ему доложил о ваших успехах… Говорил я тебе, Матадор, нам надо было туда ехать, а не отмычкам этим недоделанным!

— Киндер, — откликнулся Майор. — Выбирай. А то последует.

— Та Киндер бы тамочко сам сказывся, у тый санатории, — сказал Мыло. — Бо вин и так скаженный…

— Упорный народ эти международные паханы, — сказал Печкин. — Я с той зимы не то что на Давос, я на родимые-то снега спокойно глядеть не могу, всё слышу, как снайперки щёлкают и льдинки мне голую спину полосуют… Но всё-таки любопытно было бы узнать — восстановили они здание в прежнем виде или какой архитектурный шедевр забабахали?

— Мегабайт как-то заявил, — сказал Матадор, — что день, когда вольные сталкеры начнут пялиться в телевизор, станет для них последним днём. И он прав. Пират, забудь о стороне родной, когда сигнал к атаке донесётся…

— А смотри, как Мегабайт во время войнушки-то пригодился, — сказал Печкин. — Как он ловко гайдамаков нейтрализовал, как братишку запугал!

— Вообще вольные сталкеры усиленно социализируются, — сказал Матадор. — Каждый солдат должен знать свой маневр. Только не превратиться бы нам в какое-то подобие «Долга»!

— Мыло! — позвал бармен Арчибальд. — Помоги Колчаку на кухне — он опять чуть палец себе не отрезал… Чемпион Зоны по схваткам на ножах называется! Кулинария — это ему не людей резать! То ли дело Топтыгин! Достанет свою ногтечистку — и чук-чук-чук! Всё умеет, хотя Колчаку в сыновья годится…

— Где они нынче с Белым бродят? — сказал Печкин. — Что им там делать? Замёрзшие патрули спасают? Не знаю, как я ему в глаза посмотрю. Что скажу? Что он мне скажет?

— Ничего, — сказал Майор. — Но это ещё хуже.

— Активизируется Зона в последнюю неделю, — сказал Матадор. — Она не дура, так просто заморозить себя не даст. Каждый Выброс помаленьку стравливает снег — значит, весной Зона не превратится в сплошное озеро. Это была бы катастрофа европейского масштаба. Воистину, Звезда Полынь пала бы на воды, и треть вод сделалась бы горькой! А так, может, и обойдётся… Разве что яйцеголовых на Янтаре малость подтопит…

— Не любите вы коллег, коллега! — сказал Печкин. — Завидуете подлинным учёным, этим застрельщикам инноваций! Кстати, что-то не вижу я Батюшки. Не случилось ли чего?

— Он на Материк пошёл — восстанавливаться в сане, — сказал Матадор. — Уж не знаю, положено ли такое по церковному уставу. Если положено — будем к обедне ходить, всенощную стоять… Посты держать…

— Тебе-то что, — сказал Киндер. — Тебе в синагогу надо.

— Надо, — не смутился Матадор. — Только ни одного ребе в Зону и волоком не затащишь. Потому что на столе одна кабанятина. А то бы мы с ним тебя обрезали и устроили потом бар-мицву на весь крещёный мир… С кошерной водкой «Кеглевич» под чудо-юдо-рыбу-фиш… Тебя давно обрезать пора, да покороче…

Вот всю дорогу, подумал Печкин, друг друга поддевают, даже морды взаимно бьют, а случись что — глотку перегрызут за связчика…

— В Берлине, — сказал он, — я видел вывеску: «Кошерная мойка автомобилей». Гад буду — правда. Каково это читать недобитым альтпартайгеноссен? О, а где же наш морозостойкий бакалавр?

— Пошёл с Батюшкой, — сказал месье Арчибальд.

— За новым поясом шахида?

— Нет. Креститься. Батюшка его распропагандировал. Обещал вернуться, поваром хочет у меня работать. Он, оказывается, по кулинарии бакалавр. Я не против. Будет буйабез варить, луковый суп, марсельская кухня — это что-то…

Со стороны тамбура послышались глухие удары.

— Киндер, отвори, — сказал бармен. — Это Белый — больше некому…

Печкин внутренне сжался. Папка с личным делом безмятежно храпящего Павла Эмильевича жгла ему руки. Вошли Белый и Топтыгин.

— К нам на ёлочку пришли герои сказок Зоны — Дед-Кровосос и Химерочка! — объявил Матадор. — Ёлочка, зажгись холодным радиоактивным огнём…

— Чухню божью молотишь, дядюшка, — строго сказал Топтыгин. Он хорошо обвык в Зоне и уже не слишком уважал старших. — Сивый, а столь глумно баешь, людей поддедюливашь. От дикости так делашь-да. Родитель не похвалит! Арчибан Жанович, дорога душа, чайку-да спроворил бы — замолаживат на дворе, куржаком Зону подёрнуло…

А Белый молчал — ждал, что ему скажут. Он аккуратно снял белый романовский полушубок, свернул его и положил на стул.

Печкин нашёл было покаянные слова, но тут выскочила из кухни растрепанная Синильга, бросилась Белому на шею:

— Наконец-то! Какой ты холодный! Где тебя носило? Пойдём, я тебя переодену, потом кормить буду…

Белый растерянно оглянулся, пожал плечами и пошёл за Синильгой.

— Соскучала тумтаречка за ним, — сказал Топтыгин. — Жалеет она его, аж обмират…

— Счастливый, — сказал Матадор. — А вот меня жалеть некому — ни здесь, ни на Материке.

Ну что мне стоило Белому липовую биографию придумать, сокрушался журналист. Я же профессионал. Такое мог бы жизнеописание нарисовать — граф Монте-Кристо обрыдается. Гарри Поттер волшебную палочку сломает! Сочинил бы про злодеев, которые лишили его и семьи, и памяти, да ещё и бросили на дороге в город Кошкин из-за машины с деньгами. И про деньги что-нибудь убедительное наврал. Его же до сих пор легко обмануть! Тем более что мёртвые злодеи налицо, чуть не десяток. Да он же всё равно не будет проверять. Но Майор встал насмерть — облажались так облажались, нечего теперь горбатого лепить… Правдолюбец хренов… А Белый ведь ждал, что я его по имени назову…

— Опять несёт кого-то, — объявил Киндер, скучавший у оконного дисплея. — Не могу только разобрать, кто. Кто-то незнакомый. Но! Всё равно он мне не нравится…

— Значит, не баба идёт, — догадался Матадор.

— Участковый, — сказал Печкин.

— Участковый у нас уже есть, — сказал Киндер. — Двух Майоров никакая Зона не выдержит.

— Тогда налоговый инспектор, — сказал Печкин. — Узнал, что сталкеры спят неспокойно, вот и пришёл с гуманной целью…

— Знатный на нём тулуп, — сказал Киндер. — До пят. А вот шапочка так себе. И узнать я его не могу, чужой это… Но! Оружия не видно. Хотя под таким зипуном…

— Впусти, — сказал месье Арчибальд. — Поработай за швейцара, а то Колчак ещё и яичной скорлупой порезался, мастер клинка…

— Хрюли Колчак! — послышался с кухни возмущённый голос вышибалы. — Если яйца нечеловеческие! Это мутанта какого-то яйца! Псевдокуриные! Сам бы попробовал такое кокнуть!

— Чем это они нас кормить собрались? — с ужасом сказал Матадор.

Завизжали могучие дверные петли, и Киндер впустил незнакомца. Тулуп на том и в самом деле был знатный, лохматый, вроде бы волчий, а шапочка несерьёзная, вязаная, с помпончиком. Личико сморщенное, смуглое…

— Тю, — сказал Мыло, вытирая руки полотенцем. — Дывысь, громадяны! То ж сам шановный пан Мазафака до нас колядуваты прышкандыбав!

Глава шестнадцатая

В нормальной пьесе или сценарии, думал Печкин, ближе к финалу приходит королевский посланник. Или божество. Или парторг, если пьеса советская. На худой конец, пропавший сын объявляется. И тогда всё становится на свои места. А тут припёрся безумный юрод, который может только всё запутать… И завонять… Шаман, который пришёл с холода…

Но не пахло нынче ничем особенным от безумного Мазафаки, даже небольшое его личико не обметала обычная грязная короста — радиоактивным снегом он, что ли, умывался?

— Мир этому бару — чтобы ни холоду, ни угару! — объявил шаман своим пронзительным голоском.

— Здорово, — сказал Матадор. — С чем пожаловал?

— Так, с вами посидеть, — сказал Мазафака. — Праздничек отпраздновать…

— Обувь обмети, — сказал бармен. — Натащишь грязного снегу…

Под тулупом послышался костяной стук — шаман бил ногой об ногу. Потому что он был босиком. Что и выяснилось, когда Мазафака распахнул тулуп. Кроме того, на шамане ничего не было, кроме новеньких шортиков с весёленьким узором из трахающихся скелетиков.

— Прямо тибетский монах, — сказал Матадор. — Стой, а что это у тебя на груди висит? Батюшки, да ведь это самый что ни на есть настоящий ritterkreuz mit eichenlaub und schwerten!

— Чего? — сказал Киндер.

— Эх ты, — сказал Матадор. — Киндером звать, а немецкий так и не выучил. Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами! Где взял, Мазафака, и что за него просишь?

— Это подарок, — потупился шаман. — Подарки не продаются.

— И кто же его тебе подарил?

— Зомби, — сказал шаман. — Очень старый зомби. Очень-очень.

— Ничего себе, — сказал Печкин. — Оккупанты уже из земли полезли. Скоро, видать, поднимутся псы-атаманы и польские паны, а там, глядишь, и Вещий Олег со своей гадючкой…

Мазафака, не спросив ни у кого разрешения, прошёл к свободному креслу и уселся в него, поджав ноги. При этом спинку кресла он пропустил под полы тулупа и стал походить на средневекового Короля Дураков на троне.

Паша Эмильевич спал как раз напротив Мазафаки и даже заворочался под пристальным взглядом шамана.

— Друга нашёл? — сказал Матадор.

— Нашёл друга, — сказал юродивый. — Мазафака немножко друга нашёл.

— Покормить бедолагу надо, — сказал Печкин. — Вонь-то из него вроде как выморозило… Босой на снегу, бр-р…

— Билого почекать трэба, — сказал Мыло. — Га, ось и вин!

Безымянный сталкер в белом тренировочном костюме плавно спускался с лестницы. Он сел за первый же на пути стол и оглядел собравшихся.

— Спасибо вам, Дэн, и вам, Всеволод Петрович, — сказал он. — Вы сделали для меня очень много.

— Да уж сделали, — сказал Печкин. — Это не тот случай, когда отрицательный результат — тоже результат.

— Нет, — сказал Белый, — лучше быть честным человеком без имени, чем… Это знак, что не нужно мне продолжать поиски. А нужно просто жить и делать своё дело…

Какой пошлый финал, подумал Печкин. Делать своё дело. Возделывать свой сад. Ждать и надеяться. Нет, нет! А как же тайна? Куда тайну дели, изверги? Ведь была же, как сейчас помню…

— Белому прощаться надо, — сказал шаман.

— Почему? — сказал Белый.

— Потому что Белый нашёл «сердце ангела», — сказал шаман. — А «сердце ангела» нашло Белого.

— Где? — сказал Белый.

— Здесь, — сказал шаман. — Только вы его не видите.

— Я у всех спрашивал о нём, — сказал Белый. — Никто не мог сказать мне ничего определённого, кроме того, что «сердце ангела» может поменять судьбу…

Ах да, подумал журналист, ещё и «сердце ангела». Тоже невыстрелившее ружьё… Фильм такой был, помнится… Хороший фильм, с Микки Рурком и Робертом де Ниро в роли дьявола… Постер старый даже помню…

Стоп.

Я его вижу. Я его нашёл.

Печкин поспешно раскрыл папку.

Паша Эмильевич на фотографиях изображён был в профиль и анфас, но присутствовал и ещё один снимок.

Голый торс воришки украшала татуировка на левой стороне груди.

Это было традиционное сердечко, только с крылышками по сторонам. И надпись полукругом внизу: «Angel Heart».

— Я знаю! — закричал Печкин и сорвался с места. Подбежал к спящему Черентаю и начал стаскивать с него свитер через голову. Черентай сквозь сон слабо сопротивлялся…

— Панычок, чи ты з глузду съихав? — поинтересовался Мыло.

— Вот! — торжествующе крикнул Печкин. — Вот оно!

— Какой же это артефакт? — сказал Матадор.

Подошёл Майор, повертел носом:

— Сто раз видел. Фотографию. Подумаешь, порчушка. Без значения. А оказывается. Имеет. Даю справку. Наколото в молодости. По дури. Не на зоне. Там таких не делают.

— Теперь надо прощаться, — сказал шаман.

Белый подошёл к Паше Эмильевичу и долго вглядывался в безыскусное изображение. Все подавленно молчали.

Матадор вытащил сигарету и всё не решался закурить. Мыло что-то неслышно бормотал — то ли молился, то ли ругался.

Киндер держал пустой стакан и время от времени порывался из него выпить.

Топтыгин оставил чаепитие и подошёл поближе, чтобы в случае чего защитить своего связчика.

Неслышно подплыла Синильга и встала, сжимая кулачки.

Даже бармен месье Арчибальд оказался среди своих клиентов, хотя никто не видел и не слышал, как он покинул вечный пост за стойкой: лихо перемахнул её или другим каким способом. Были ноги у бармена, были — просто непропорционально короткие. Другие на таких всю жизнь ходят и не стесняются.

Но даже на это исключительное событие никто не обратил внимания. Все понимали — происходит что-то важное, настолько важное, что может отменить всю прошедшую жизнь.

— Белый вам расскажет, — сказал шаман.

— Да, — кивнул Белый. — Теперь расскажу. Теперь я всё вспомнил. Садитесь, друзья мои. Не будите моего… Не будите это. Пусть спит и ничего не знает…

Печкин вдруг подумал, что все они вот сейчас расселись, как школьники за партами, а учитель расхаживает в проходе, давая свой последний урок: то ли для них, выпускников, то ли для себя, уходящего на покой.

— Был в Зоне один вольный сталкер, — начал Белый. — Ни чем особенным он не выделялся среди прочих бродяг. Двое из вас даже были с ним немного знакомы. Но прозвища его я всё равно не назову.

Как все, он ходил в Зону — в связке, в группе, в одиночку. Как все, добывал хабар. Как большинство из вас, не отыскал ни одного из легендарных артефактов. Был ранен, как многие, обожжён, как многие, неудачлив, как многие. Умел обходить аномалии, бить зомбаков в голову, отстреливаться от бандитов. Думаю, что особенными преступлениями он себя не запятнал, но не блистал и добродетелями — сталкер есть сталкер.

Как все, он мечтал выйти к Монолиту. Но не у всех это было манией. У него было.

И ему повезло. Он вышел к Монолиту.

Какой ценой это было достигнуто — другой вопрос. Скольких спутников он оставил на этой дороге? Скольких бросил умирать в «карусели», заживо гнить в «жадинке», рассыпаться пеплом в «электре»? Наверное, многих. Всю группу. А может, даже одного связчика, который рассчитывал на друга. Обычное дело. Зона жестока, и никто бы его не осудил.

Он вышел к Монолиту — полумёртвый, почти ослепший, без воды и патронов. Хотя стрелять было уже не в кого. Возле Монолита не стреляют.

Монолит услышал его и выполнил все его желания.

Потому что желания никогда не ходят в одиночку. Желания человеческие переплетены в один бесформенный клубок. Тем более у человека, находящегося в предсмертном бреду. А Монолит не различает главных и второстепенных желаний. А уж подсознательных и подавно. Они могут противоречить друг другу, отменять друг друга и в сочетании друг с другом производить совершенно неожиданный результат.

Монолит действительно выполнил ВСЕ желания сталкера.

Он хотел стать молодым — и стал.

Он хотел стать здоровым — и освободился от всех ран и болезней.

Он хотел забыть своё прошлое — и забыл даже своё имя.

Он хотел, чтобы его никто не узнал, — и стало так.

Он хотел богатства — и получил дурацкую машину ручной сборки и кучу денег; но он уже не знал, что это его машина и его деньги. Их судьба его уже не интересовала.

Ещё он хотел стать хорошим, лучше и чище всех людей на земле. Вероятно, это была детская мечта, но сбылась и она. Всё дурное, что было в сталкере, отделилось и воплотилось вот в этом несчастном существе, что забылось в кресле пьяным сном. Сталкер не был значительной личностью, потому и пороки его были мелкими и убогими. Вместо мрачного демона появилась вороватая шантрапа, унаследовавшая глупую татуировку, сделанную ещё в школе.

Теперь эта татуировка послужила ключевым знаком, чтобы вспомнить всё.

Чёрного двойника надо было бы уничтожить, но сталкер уже сделался добрым, он позволил ему жить самостоятельно.

Сталкер хотел стать всемогущим, но эти свойства могли нанести вред другим — и поэтому вся сила досталась его Дурной половине. К счастью, она была глупа и ленива. И проявиться могла только в минуты крайней опасности. Но минуты эти были нечастыми, поскольку трусость не позволяла Дурному лезть на рожон.

Вот чего сталкер не хотел, так это повстречаться когда-нибудь со своей половиной. Но Зона (а может, и вся Вселенная) устроена так, что противоположности непременно должны когда-нибудь сойтись, и никакой Монолит не в силах этому воспрепятствовать.

Много было желаний у того полудохлого сталкера.

Он ненавидел Зону и презирал её. Он считал её невозможной и противоестественной. Он не хотел видеть ни монстров, ни аномалий, ни прочих чудес мёртвой земли. Он бежал от Зоны и тянулся к ней.

И получилось так, что Зона достала его даже в санатории для богатых психов и приволокла к себе, да ещё с чудовищным комплексом вины, который умело навязал ему старый бандит, хотевший вернуться туда за своим кладом. Мерзавцу была нужна отмычка…

Белый замолчал и задумался. Потом сказал:

— Ну вот как-то так… Наверное… Инструкции ведь не прилагались… Излагаю как умею…

— Хорошо, — сказал Матадор. — Значит, Зону ты того… игнорируешь? Так, что ли?

— Не совсем, — сказал Белый. — Просто я могу видеть другую Зону. Ту, которая была до Второй катастрофы. Пустой город Припять, кладбища техники, автобусы с туристами… С радиацией, конечно, со стаями одичавших, но обычных собак, с охотниками за цветными металлами… С самовольными поселенцами… Когда нужно, опасность просто перестаёт для меня существовать, потому что я в неё не верю. По системе Станиславского. Не верю — и всё тут. Хотя могу и ногу сломать, и рентген нахвататься…

— Подожди, — сказал Матадор. — Ну вот ты видишь, что напал на меня кровосос…

— Нет, — сказал Белый. — Я вижу, что ты стреляешь в белый свет как в копеечку, а потом начинаешь пантомиму борьбы и режешь воздух ножом. Но раны у тебя возникают реальные. Как стигматы у фанатиков. А как только я к тебе прикоснусь — никаких монстров…

— Для чего же тебе ветеринарный пистолет со снотворным? — сказал Печкин.

— Да чтобы спасаемый с ума не сошёл, — сказал Белый. — Насмотрелся я на безумную братию, никому подобной участи не желаю…

— Значит, мутанты и «Электры» существуют только в нашем воображении? — сказал Матадор. — А Зона — сплошное психосоматическое поле?

— Да нет, — сказал Белый. — Просто это для меня они нереальны. Ну, это как будто вы под водой захлёбываетесь, а я в акваланге…

— Неточная аналогия, — сказал Печкин. — Или ты живёшь в воображаемом мире, или мы — все остальные. Вот я нос к носу с химерой стоял. Была она или нет?

— Ну, Дэн, — сказал Белый. — Возьми словарь да посмотри все значения слова «химера». И всё поймёшь.

— Ага, — сказал Матадор. — Мы все сумасшедшие, а ты один у нас санитар — следишь, чтобы мы по дури не нанесли себе увечий, чтобы пальцы в розетку не совали, уксус не глотали…

— Нет, — сказал Белый с некоторым даже раздражением. — Всё сложнее. Повторяю, инструкций по эксплуатации Монолита нету. Если я могу использовать какие-то свои способности для всеобщего блага, то я их и использую. Могу спасти человека — спасаю. Могу добраться до раненого бегом и напрямик — добираюсь. А потом у меня и мотоцикл есть, «Урал» с коляской… Мыло, например, ездил в этой коляске с простреленными ногами, только он не помнит ничего…

Дата добавления: 2015-06-29