Защита ордена 1 страница

Но стоило комиссии начать судебные слушания, — как все страхи, какие только мог питать король Филипп относительно желания тамплиеров защищаться во что было ни стало, быстро развеялись. Вскоре стало ясно, что епископ Парижский лукавил, ибо большая часть тамплиеров и понятия не имела, что им зачем‑то нужно являться в суд. Слушания начались с того, что

некий человек в мирской одежде, представ перед комиссией, заявил о намерении кое‑что сообщить относительно упомянутого ордена. Когда его спросили, каковы его имя, сословие и причина, побудившая дать показания в суде, он ответил, что зовут его Жан де Мело, он из Безансона, и в доказательство показал некую печать, якобы его собственную, где было не очень четко выгравировано указанное выше имя. Далее он сообщил, что 10 лет носил плащ тамплиера, но потом орден покинул, однако никогда — в чем клянется спасением души своей и святой верой — не видел, не слышал и не знал ничего дурного об упомянутом ордене.

Он также добавил, что явился в суд для того, «чтобы признаться — и скрепить свои показания собственной печатью — во всем, в чем господа из комиссии пожелают». Дальнейшие события показали, что защищать орден он, в общем‑то, не собирался, но всего лишь хотел узнать, как намерены поступить с тамплиерами, и спросить членов комиссии, не могут ли они как‑либо о нем позаботиться, «ибо сам он нищий». Должно быть, этот Жан де Мело в качестве первого свидетеля произвел удручающее впечатление. «Увидев его, члены комиссии — по внешности, поведению и речи — решили, что это очень простой человек, даже довольно глупый или же, возможно, несколько не в своем уме, и не стали более с ним разбираться, но убедили его отправиться к епископу Парижскому, которому и надлежало заниматься судьбой таких вот беглых тамплиеров»1.

Затем Воэ и Жанвиль привели еще шестерых тамплиеров, первым был рыцарь по имени Жерар де Ко, который вел себя более пристойно, однако патетики в его речах было не меньше. Он явился в суд, «потому что внял заверениям епископа Парижа и словам упомянутого эдикта (об учреждении комиссии), что поступит правильно, если предстанет перед комиссией, желающей узнать правду об ордене тамплиеров». Члены комиссии объяснили ему, что приходить было незачем, если он не намерен защищать орден как таковой, ибо они не ведут следствия по делу каждого отдельного тамплиера. «Однако же, когда его спросили, хочет ли он защищать упомянутый орден, он после весьма многословной тирады ответил наконец, что был в ордене простым рыцарем, даже безлошадным, и не имел ни собственного оружия, ни земли, так что, наверное, не мог бы защитить орден, да он и не знал, как это сделать». Остальные пятеро отвечали примерно в том же духе: они не в состоянии защищать орден, поскольку они «из простых» (simplices)2.

Следующим свидетелем был человек поистине замечательный: к вечеру того же дня перед комиссией предстал Гуго де Пейро. Если кто‑либо и мог обеспечить ордену достойную защиту, то именно он или Жак де Моле, который давал показания на следующей неделе в среду 26 ноября. Это было высшее руководство ордена, и многие тамплиеры более низкого звания, хотя, возможно, и более мужественные, показывали позднее, что ожидали защиты ордена прежде всего от этих двоих. Однако снова Филиппу Красивому беспокоиться было незачем: Пейро не пытался защитить орден; что же касается великого магистра, то он был болен, измучен пытками и запуган, так что удалось ему только одно — выставить себя на посмешище. Оба надеялись, что их дела будут рассмотрены лично папой, как он и обещал, и очень боялись потерять этот последний свой шанс, что очень четко прослеживается в показаниях Пейро. Он заявил, что, как он понял из слов епископа Парижского, комиссия готова выслушать любого, кто пожелает предстать перед ней «от имени высшей власти ордена», потому он и явился в суд; а также ему хотелось, чтобы члены комиссии передали его просьбу, «при всем уважении к святейшему папе и королю французскому», чтобы собственность тамплиеров не растрачивалась впустую, но была направлена в помощь Святой Земле. Он также сказал, что ранее неоднократно сам обсуждал с папой положение дел в ордене, а также беседовал с тремя кардиналами, присланными папой допросить его и других тамплиеров, и что «после встречи с кардиналами вполне готов был давать показания перед святейшим папой», однако перед комиссией давать их не будет3.

Но и на этом деятельность комиссии в первый день слушаний не закончилась: были получены тайные сведения о появлении в Париже некой группы людей, выражающих желание защищать орден; люди эти были задержаны. Жан де Плюблаве, прево парижской крепости, подтвердил, что по приказу Королевского совета им были задержаны семь человек в мирском платье, про которых ему стало известно, что это беглые тамплиеры, явившиеся в Париж с деньгами, чтобы найти адвокатов и советчиков и защищать орден. Он уже применил пытку к двоим из них, но ни в чем предосудительном они не признались. Члены комиссии приказали доставить этих семерых немедленно. Первым давал показания некто Пьер де Сорне Из Диоцеза Амьена, который сказал, что пробыл в ордене всего три месяца до начала арестов, однако сам арестован не был, поскольку за две недели до этого успел бежать. Он никогда не знал и не слышал о каких‑либо извращениях или злодеяниях среди членов ордена, а в Париж явился исключительно в надежде подзаработать, поскольку стал «безвестным жалким попрошайкой», но отнюдь не для защиты ордена в суде. Остальные шестеро также не выразили никакого желания защищать орден, хотя двое сказали все же, что состоят на службе у тамплиеров из графства Эно и были посланы выяснить, что происходит в Париже, и доложить об этом своим хозяевам. Поскольку Пьер де Сорне был единственным членом ордена среди этих семерых, он был задержан, а остальных комиссия приказала отпустить4. Итак, в субботу 22 ноября комиссия наконец заседала долго и плодотворно; день начался со лживых заверений епископа Парижского, а закончился полным конфузом Пьера де Сорне, бывшего тамплиера, ныне почти нищего, вынужденного буквально побираться в окрестностях Парижа в поисках работы.

Следующим перед комиссией выступал Жак де Моле. Происходило это в среду 26 ноября, после того как весь понедельник комиссия заседала впустую, ибо ни один свидетель так и не явился. Выступление великого магистра было значительно более драматичным, чем речь Пейро. Когда де Моле спросили, хочет ли он защищать орден, он ответил, что орден этот был учрежден Святым Престолом и получил от него соответствующие привилегии, так что он просто не в состоянии поверить, чтобы Римская церковь теперь пожелала уничтожить тамплиеров, особенно если учесть, что решение об отлучении от церкви императора Фридриха II отложено на 32 года. Да, он готов защищать орден, хотя и не уверен, сумеет ли сделать это, я сомневается, под силу ли это одному человеку. Однако же «все — и он сам в том числе — сочтут его жалким отщепенцем, если он не станет защищать свой орден, от которого на его долю выпало так много милости и чести». Он понимает, что это будет нелегко, ибо он в плену у святейшего папы и короля и не имеет средств для защиты.

Поэтому он просит разрешения обратиться к братьям за советом и помощью Ведь основная его цель — сделать так, чтобы правда об ордене стала известна не только самим тамплиерам, но и повсеместно — всем правителям, князьям, прелатам, герцогам, графам и баронам.

Поскольку дело было «спорным», а у Жака де Моле в качестве советчика был лишь один брат‑служитель, члены комиссии посоветовали ему «как следует» обдумать слова защиты, помня об уже сделанных им ранее признаниях. Однако они были готовы выслушать его и даже предоставили необходимую для подготовки отсрочку, намекнув, правда, что «в тех случаях, когда речь идет о ереси и оскорблении веры, суду надлежит действовать согласованно, решительно и без излишнего шума, вызываемого спорами защитников и обвинителей».

Чтобы дать Жаку де Моле возможность как можно лучше построить защиту, были оглашены некоторые документы, включая энциклики папы как относительно целей и прав данной комиссии, так и относительно всего процесса. Когда зачитывали протокол допроса великого магистра тремя кардиналами в Шиноне в августе 1308г. и, в частности, его признания, де Моле не смог скрыть охватившего его волнения. Он дважды перекрестился, «совершенно ошеломленный, казалось, собственным признанием и тем, что говорилось в упомянутых выше энцикликах святейшего папы», а затем заявил, что вынужден будет кое‑что пояснить по этому поводу в присутствии некоторых лиц, явно имея в виду кардиналов, которые допрашивали его в Шиноне. Члены комиссии, оскорбленные этим заявлением, сказали, что здесь не место для выяснения отношений. Де Моле ответил, что отнюдь не намеревался ни с кем выяснять отношения, «однако это, возможно, было бы угодно Богу, ибо справедливость должна восторжествовать; она не чужда даже сарацинам и татарам, которые отрезают головы злодеям и лжесвидетелям или же вспарывают им животы». Тон членов комиссии стал ледяным, когда они заявили ему в ответ, что «церковь судит тех еретиков, которые еретиками признаны впервые, а упорствующих в ереси передает во власть светского правосудия».

Излишне эмоциональная, а потому не слишком связная манера Жака де Моле выражать свои мысли, таким образом, лишь вызвала неприязнь комиссии. И тут сбитый с толку великий магистр обратился за помощью — точно не найдя никого другого! — к Гийому де Плезиану. Плезиан явился, как всегда, без приглашения, что скрупулезно отмечено в протоколе комиссии, и его присутствие указывает, что соблюдать тайну свидетельских показаний на этих слушаниях было практически невозможно. Совершенно очевидно, и Плезиан, и Ногаре имели прямой доступ на слушания и были вполне готовы активно вмешиваться в следствие, когда считали это необходимым. Плезиан заявил, что очень высоко ценит великого магистра, «ведь они оба рыцари», а потому «тот должен быть особенно осторожен и постараться невольно не усугубить свое положение, потеряв власть над собой». Жаку де Моле оставалось лишь попросить отсрочки, ибо он ясно понимал, что если не обдумает как следует свою защиту, то непременно «быстро запутается в им же самим затянутой петле». По его просьбе отсрочка была ему дана до пятницы или даже дольше, если он того пожелает5. Было видно, что великий магистр сломлен двумя годами тюремного заключения. Он, похоже, даже толком не помнил, когда именно признал свою вину, а когда отрекся от своих признаний, и никак не мог решить, стоит ли ему защищать орден, а если стоит, то как вести защиту. 48‑часовая передышка ничего не могла в этом изменить.

Пока де Моле готовился к защите, перед комиссией предстала целая череда тамплиеров. В четверг 27 ноября они выслушали показания 12 человек, которые, впрочем, казались столь же сбитыми с толку и испуганными, как и предыдущие свидетели. Рауль де Жизи, например, явился в суд, «потому что епископ Парижский разрешил любому желающему предстать перед комиссией, тем более и сам он хотел видеть всех ее членов»; Жак Вержюс сказал, что он «простой земледелец» (agricola) и понятия не имеет даже, как нужно вести себя в суде; Жан из Вильсерфа, нищий, желал лишь подтвердить первоначальное признание, сделанное в присутствии епископа Парижского; Эймон де Барбон также был бедняком и не имел возможности защитить орден; Этьен де Провен состоял членом ордена всего девять месяцев до начала арестов и сам защищать его не желал, но заявил, что «если магистрам угодно его защищать, то пусть они это и делают»; Гийом Бошел‑ли также не мог ничем быть полезен ордену, ибо был очень беден и даже нигде не служил; Никола де Се л ль желал подтвердить первоначальное признание, «раз это угодно Господу нашему и пресвятой Деве Марии»; Жан де Ферн «не желал ссориться со святейшим папой и господином нашим королем Франции»6. Но хотя ни один из них и не был готов предложить ордену какую‑либо защиту, кое‑кто все же дал такие показания, которые в свете последующих событий можно было интерпретировать как признаки перемен в настроениях арестованных тамплиеров после того, как папская комиссия начала наконец действовать. Жак Вержюс, например, добавил, что «если бы умел или мог, то по доброй воле выступил бы в защиту своего ордена». Эймон де Барбон показал, что «его три раза пытали, вливая в него воду через вставленную в рот во‑ронку, а еще он семь недель сидел на хлебе и воде». Он бы, конечно, стал защищать орден и притом по доброй воде, если б мог это сделать, но он, к сожалению, находится в заключении. Он сказал лишь, что в течение трех лет охранял жилище Жака де Моле в заморских странах, но «даже не слышал ничего дурного ни о великом магистре, ни об ордене». 1еперь он был в замешательстве, «ибо перенес множество телесных и душевных страданий во имя своего ордена». Более он не пожелал ничего добавить к своим показаниям, «поскольку слишком долго провел в заточении». Гийом Бошелли тоже заявил, что охотно сказал бы правду, не находись он в тюрьме, а Жан де Ферн особо подчеркнул, что его под пыткой заставили признаться в том, чего он не делал.

Толчком к столь важной, хотя еще и не слишком ощутимой перемене в настроении тамплиеров стало, видимо, выступление перед комиссией второго важнейшего свидетеля за этот день — Понсара де Жизи, приора Пэна. Когда его спросили, намерен ли он защищать орден, он ответил, что все обвинения, предъявленные тамплиерам, лживы, и «все, в чем он или другие братья по ордену признавались в присутствии епископа Парижского или кого‑либо другого, — ложь», ибо сказано все это было «под пыткой и угрозами, а пытали их Флойран де Безье, приор Мон‑фокона, [и] монах Гийом Робер, враги ордена тамплиеров». 36 его братьев умерли в Париже в результате пыток, как и многие другие — в иных городах. Да, он готов был защищать орден, если ему выделят средства из имущества тамплиеров и позволят получить помощь и совет от двух братьев, Рено де Провена и Пьера де Болоньи. Затем он представил список врагов ордена, что ему было разрешено сделать по правилам инквизиционной процедуры7. Похоже, что Понсар де Жизи еще в тюрьме успел поговорить с Рено де Провеном и Пьером де Болоньей и, возможно, именно они предложили ему подобный тактический ход: перечислить всех врагов ордена. Эти два человека впоследствии заняли ведущее место среди защитников ордена и продемонстрировали свои познания в области права и адвокатское мастерство, намного превышающие те, которыми обладал Понсар де Жизи».

Затем Понсара спросили, подвергался ли он когда‑либо пыткам, и он ответил, что «в течение трех месяцев до того допроса, на котором он сделал признание в присутствии епископа Парижского, его неоднократно опускали в колодец, так туго стягивая руки за спиной, что у него из‑под ногтей выступала кровь». Колодец этот был всего в один шаг шириной. Если его будут пытать снова, сказал он, «он, конечно, отречется от всего, что говорит сейчас, и скажет то, что будет угодно его мучителям». И только потому, что «такая смерть будет быстрой, во имя своего ордена он готов скорее лишиться головы, быть сожженным на костре или сваренным заживо, чем терпеть столь ужасные длительные пытки, вроде тех, которым не раз подвергался за более чем два года, проведенные в тюрьме; их он больше не вынесет».

Подобные слова грозили серьезными осложнениями. Эффект, произведенный эмоциональным выступлением Понсара де Жизи, тут же учел Филипп де Воэ, прево Пу‑атье и один из главных тюремщиков тамплиеров, который представил комиссии письмо, написанное Понсаром де Жизи папе и его комиссии ранее, в чем тот признался, так как «истину не следует искать по углам»; в этом письме перечислялись множественные прегрешения ордена. Пон‑сар пытался протестовать, уверяя комиссию, что письмо написал в порыве гнева, вызванного оскорбительным поведением казначея ордена, да и содержание письма не слишком соответствовало выдвинутым против ордена обвинениям, тем не менее, доверие комиссии к данному свидетелю оказалось в значительной степени подорвано. Согласно письму Понсара, братьям ордена запрещалось 1) принимать участие в сборе пожертвований во время мессы, 2) держать детей над купелью во время крещения и 3) ночевать под одной крышей с женщиной. Всякого, кто нарушит эти запреты, бросали в темницу. Если это заявление Понсара де Жизи еще можно было счесть простым недовольством суровой дисциплиной ордена, то остальные обвинения были куда более серьезны. Так, например, магистры и приоры, принимавшие в орден братьев и сестер, после того, как эти сестры давали ооет покорности, целомудрия и бедности, лишали их невинности8. Для магистров самым обычным делом было даже принуждение к сожительству девиц «определенного возраста, которые думали, что вступают в орден для спасения души своей». У этих сестер потом рождались дети, и магистры принимали этих детей в члены ордена, хотя по Уставу прием незаконнорожденных запрещен. На самом же деле вступить в орден могли даже воры и убийцы, «если у них водились денежки». Приоры местных отделений ордена торговались с новыми братьями по поводу платы за вступление в орден, «в точности, как если бы покупали лошадь на рынке», а это значит, что многие братья виновны были в грехе симонии и заслуживали отлучения от церкви. К тому же приоры были еще и клятвопреступниками, ибо заставляли новичков клясться всеми святыми, что никаких взяток при вступлении в орден они не давали. Если же кто‑то из братьев раздражал того или иного приора, тот давал взятку командору провинции, который мог отправить «виновного» за море, чтобы тот «сгинул на чужбине или влачил дни свои в печали и нищете». Тех, кто покидал орден, хватали и насильно возвращали. Внутри ордена нередки были ссоры и распри, например, когда братья обвинили Жерара де Вилье, приора Франции, в том, что по его вине орденом был утрачен остров Тортоса и погибли проживавшие там братья. Именно по этой причине Жерар де Вилье и бежал, обманом убедив и некоторых своих друзей бежать вместе с ним9.

Демонстрация этого письма, видимо, нанесла Понсару де Жизи сокрушительный удар; он более не пытался защитить орден, был, казалось, весьма напуган тем, что к нему в тюрьме снова могут применить пытки, и все время просил комиссию «позаботиться о том, чтобы его не подвергали преследованиям по поводу данных им показаний, и господа члены комиссии попросили прево Пуадъе и Жана де Жанвиля никоим образом не преследовать его за то, что он выступил в защиту ордена. Ему обещали, что не станут подвергать его наказанию в связи с этим».

Итак, первые искры сопротивления, похоже, гасли. Понсар де Жизи потерпел фиаско, ничуть не лучше выступил и Жак де Моле, вновь представший перед комиссией в пятницу 28‑го. Похоже, перерыв он использовал вовсе не для подготовки достойной защиты, а для того, чтобы постараться от нее увильнуть. Когда его вновь спросили, хочет ли он защищать орден, он ответил, что «был рыцарем, неграмотным и бедным, и слышал лишь, что святейший папа, как говорилось в церковном послании, которое ему зачитали, оставил его дело и дела некоторых других руководителей для своего личного расследования, а потому в настоящий момент… он (Моле) не желает ничего более говорить по упомянутому вопросу». Когда же его настоятельно попросили ответить, собирается ли он все‑таки защищать орден или нет, он сказал, что не собирается, и смиренно попросил членов комиссии ходатайствовать за него перед папой, чтобы дело его было рассмотрено как можно скорее, и тогда, представ перед его святейшеством, он скажет все «во славу Иисуса Христа и Святой церкви». Он никак не мог понять, почему комиссия не может продолжать расследование индивидуальных дел. И, «дабы облегчить совесть», пожелал рассказать об ордене три вещи. Во‑первых, лишь кафедральные соборы, насколько ему известно, убраны лучше, чем храмы тамплиеров; там собрано множество священных реликвий, да и священные обряды порой отправляются лучше. Во‑вторых, он не знает другого такого ордена, где больше бы занимались благотворительностью, ибо каждое приор‑ство тамплиеров раздает милостыню по три раза в неделю согласно общему для всех Уставу. В‑третьих, ни в одном другом ордене братья с такой готовностью не проливают свою кровь во имя защиты христианской веры, что внушает уважение даже врагам. Именно поэтому граф д'Артуа пожелал, чтобы отряды тамплиеров служили авангардом в его армии, и если бы граф тогда еще и последовал совету великого магистра, то ни он, ни сам великий магистр не погибли бы10. Однако слова его не произвели на членов комиссии никакого впечатления. Они заявили, что все это не имеет значения для спасения души, раз подорваны основы католической веры. Моле отвечал, что полностью с этим согласен, и что сам он верит «в единого Бога, в Троицу и другие догматы католической веры, и что как Бог един, так едины и вера, крещение и церковь, и что не ранее того, как душа покинет тело, станет ясно, кто хорош, а кто плох, и только тогда каждый познает истинный смысл того, что происходит ныне».

Присутствие Плезиана в среду очень смущало великого магистра; теперь же вмешался еще и Гийом де Нога‑ре. Простое и ясное заявление Жака де Моле могло показаться комиссии убедительным, и Ногаре поведал историю, которую, по его словам, узнал из хроник монастыря Сен‑Дени. Во времена Саладина великий магистр и другие тамплиеры засвидетельствовали свое почтение этому султану, и позднее Саладин, узнав о разгроме ордена, прилюдно заявил, что это бедствие выпало на долю тамплиеров, «потому что они были подвержены греху содомии и предали свою веру и закон». Моле с удивлением выслушал это и заявил, что сам он ни о чем подобном не слышал. Зато рассказал свою собственную историю. В те времена, когда великим магистром был Гийом де Боже, «он, Жак, и многие другие братья… молодые рыцари, которые жаждут битвы и так любят звон мечей», были возмущены тем, что великий магистр во время перемирия, заключенного покойным королем Англии, повел себя слишком предусмотрительно и на всякий случай заручился расположением султана. Но в конце концов де Моле и другие поняли, что у великого магистра просто не было выбора, ибо орден владел множеством городов и крепостей на территории сарацин и легко мог их все потерять. Затем де Моле спросил, может ли он присутствовать на мессе и во время совершения церковных таинств, а также исповедаться в часовне у своего капеллана, и эту просьбу члены комиссии — «в награду за преданность Господу, которую он проявил», — удовлетворили11.

В пятницу выслушали лишь еще одного тамплиера: служителя по имени Пьер из Сафеда. Согласно его мнению, у ордена имелись отличные защитники в лице папы и короля, и он, Пьер из Сафеда, был вполне удовлетворен их защитой. Сам же он не имел желания защищать орден12. Должно быть, французскому правительству теперь казалось, что никакой сколько‑нибудь достойной защиты так и не будет представлено даже перед папской комиссией, так что советники Филиппа решили больше ее деятельности не мешать, и еще до второй явки Жака де Моле в суд Филипп IV издал указ, чтобы бальи и сенешали направили в Париж всех тамплиеров, которые выразили желание защищать орден, но проследили за тем, чтобы их держали отдельно от прочих, дабы предотвратить сговор13. Между тем члены комиссии, решив, что епископат по‑прежнему не проявляет достаточного рвения в распространении указа о явке на заседания комиссии, отложили слушания до 3 февраля 1310г., снова потребовав от епископов распространить их указ о явке в суд тех, кто хочет дать показания об ордене в целом, и заявив, что за нераспространение его «виновным грозят всевозможные церковные кары». В пятницу 28 ноября папская комиссия официально завершила свою первую сессию14.

Новая сессия — а члены комиссии собрались вновь холодным утром 3 февраля 1310 г., во вторник, — грозила опять превратиться в профанацию, ибо ни один тамплиер так и не явился. Более того, король теперь, похоже, совсем сбросил деятельность комиссии со счетов, ибо архиепископ Нарбонский на ее заседаниях отсутствовал, будучи в отъезде по какому‑то поручению Филиппа IV и ограничившись извинениями по поводу своей неявки. Жан де Мантуя был болен. Остальные члены комиссии отслужили мессу в церкви св. Марии и стали ждать. Вскоре они узнали, что эта новая отсрочка произошла «по причине паводков, дурной погоды и прочих препятствий, а также из‑за нехватки времени на подготовку». В четверг 5 февраля члены комиссии приказали Воэ и Жанвилю доставить в Париж нескольких тамплиеров из диоцеза Макона, поскольку, как стало известно, эти люди выражали желание защищать орден, и на следующий день перед комиссией предстали 16 свидетелей. Вскоре стало ясно, что за время перерыва в слушаниях произошли радикальные изменения в настроениях и состоянии умов арестованных тамплиеров: осторожные опровержения виновности ордена, сделанные Понсаром де Жизи, сменились недвусмысленной готовностью защищать братство — причем среди значительной части рядовых членов ордена. Большинство тамплиеров связывали теперь свои основные надежды именно с возможностью выступить перед папской комиссией; не исключено, что эту идею им подали Рено де Про‑вен и Пьер де Болонья, чьи имена называл Понсар де Жизи. 5 февраля все эти тамплиеры, кроме одного (из 16), заявили, что готовы защищать орден, причем некоторые пояснили, что не собираются перечислять ни его прегрешения, ни дурных людей в его рядах, даже если таковые и существуют, тогда как другие утверждали, что вообще ничего дурного в деятельности ордена не видят. Только Жерар де Лорин не выразил готовности защищать орден, «поскольку он очень плох и в деятельности его много дурных сторон»15. В последующие дни число защитников ордена все возрастало; Понсар де Жизи 20 февраля также вновь заявил о своей готовности выступить в его защиту16.

Февраль 1610 г. был вообще удачным месяцем для тамплиеров. Между 7 и 27 февраля (то была пятница) множество тамплиеров по всему королевству присоединились к первоначальной группе из 15 защитников17. Лам‑бер де Кормей, брат‑служитель, заявил, что не знает, как защищать орден, поскольку он не слишком образованный клирик, однако же непременно выступит на его защиту и будет это делать, пока у него хватит сил и пока злопыхатели продолжают свои клеветнические нападки. Жан де Щам намеревался защищать орден «до своего смертного часа». Бертран де Сен‑Поль заявил, «что он никогда не признавался и не признается в тех грехах, которые приписываются ордену, поскольку все это ложь и клевета, и Господь поистине сотворит чудо, если тело Христово будет им явлено, и те, кто признал свою вину, и те, кто их обвинял, примут Его все вместе»18. Кое‑кто заявил о своем незнании способов защиты, но выразил готовность защищать орден, как умеет; другие рассказывали о пытках и страхе смерти; многие просили исповеди и святого причастия, поскольку были добрыми христианами. Некоторые же готовы были защищать орден лишь при том условии, что их освободят, или же, в некоторых случаях, если они смогут посоветоваться с великим магистром. Отказавшиеся защищать орден пребывали в значительном меньшинстве: их было всего 15 человек; еще 12 тамплиеров не присоединились ни к тем, ни к другим, но выразили желание посоветоваться с руководителями ордена или же предоставить всю защиту ордена именно им. Умбер де Реф‑фье сказал, например, что он бедный человек и не имеет намерения защищать орден, однако же поддержит все, что предпримет в этом отношении великий магистр. Жан ле Бергоньон резко заявил, что не станет защищать орден, ибо за год до арестов он совершил грех в отношении одной женщины, нарушив орденский Устав. Четыре человека отказалась защищать братство, потому что все они состояли в нем очень недолго, не более пяти недель, а один — Даже менее месяца; а Жан де Примейо, рыцарь из Шарт‑ра, вступивший в орден за четыре или пять месяцев до начала арестов, выбрал данный момент, чтобы испросить разрешения покинуть орден; Никола де Бончело, вступивший в братство тамплиеров за два месяца до арестов, попросил у комиссии разрешения перейти в другой орден во имя спасения своей души. Некоторые колебались. Же‑рар де Ко, который ранее отказался защищать орден, в ноябре прошлого года представ перед папской комиссией, «прежде всего заявил, что, давая показания перед членами комиссии, никоим образом не собирался усугублять заблуждения (относительно ордена) и ни в малейшей степени не пытался оскорбить Римскую церковь, папу или короля Франции». Он не чувствовал себя способным должным образом ответить на вопросы комиссии, поскольку находился в тюрьме, в то время как имущество ордена расхищалось, и попросил освободить его, дабы иметь возможность ответить перед комиссией как положено, однако ему сказали, что комиссия не имеет права отпустить его на свободу, даже если и выслушает его благожелательно. Рауль де Жизи, который также выступал с показаниями в ноябре прошлого года, с поспешностью заявил, что не имеет ни к кому никаких претензий и, если комиссия освободит его, а также восстановит орден в имущественных правах, он даст показания столько раз, сколько ему прикажут19.

Однако колеблющиеся явно не могли повлиять на стойкое желание большей части тамплиеров защитить свой орден. Даже появление Жака де Моле в понедельник 2 марта не смогло сокрушить этой новой волны протеста. Когда Моле были заданы обычные вопросы насчет того, хочет ли он защищать орден, он отвечал, что его дело оставлено на рассмотрение папы и что, когда его освободят и он предстанет перед папой, «он скажет то, что сочтет полезным». Ему снова старательно разъяснили, что комиссия занимается всем орденом в целом, а не индивидуальными делами его членов, однако это, казалось, произвело на Моле весьма малое впечатление, ибо он упорно просил членов комиссии написать папе, чтобы тот поскорее призвал к себе руководителей ордена, и ему пообещали сделать это в самом ближайшем будущем. Ни Жоффруа де Гонневиль, приор Аквитании и Пуату, ни Гуго де Пейро, представшие перед комиссией в пятницу 13 марта, не прибавили к своим прежним показаниям ничего существенного. Жоффруа де Гонневиль сказал, что он «неграмотен и не имеет возможности защищать орден, да и хороших советчиков у него нет», и заявил, что будет давать показания только в присутствии папы. Думая, что он боится пытки, члены комиссии попытались убедить его, что встанут на его защиту, однако приор проявил твердость, считая, что его дело папа будет рассматривать лично, как и дело Жака де Моле. Что же касается Гуго де Пейро, тот ничего не пожелал сказать комиссии ни за, ни против ордена, кроме того, что уже сказал ранее20. Тем не менее, в тот же день еще 14 колебавшихся ранее тамплиеров присоединились к рядам защитников ордена, число которых теперь достигло 56121.

Дата добавления: 2015-06-30