Платон об Атлантиде 8 страница

Серёга, всё равно, ничего не понял, но, чтобы не огорчать Санди, покивал многозначительно и присвистнул.

– Так ты так и не сказал, что за акция-то завтра?

Санди счастливо засмеялся и обнял Серёгу за плечи.

– Завтра, брат? Завтра придёт конец старому миру, это да! Завтра, брат, мы убьём эту сволочь Шойгу!

Глава 11. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Эта потрясающая, совершенно неожиданная новость на минуту оглушила Серёгу. Он сбился с шага, затормозил, и даже протянул руки вперед ладонями, будто отталкивая от себя саму эту гениальную идею Санди – убить кого-то, пусть даже и диктатора.

– Постой, но это же… – начал Серёга, но Санди не дал ему досказать.

– Думаешь, невозможно?! – весело выкрикнул он. – В нашем-то бардаке?! Да это легче, чем два пальца об асфальт! Вот именно, об асфальт!

Санди захихикал.

– Сегодня иду после акции, вижу – работяги трамвайные пути в асфальт закатывают. Вы чего, спрашиваю, охренели вконец, божьи люди?! Они давай ругаться. Оказывается, к нам едет ревизор! Сам Кужегутович, Шойга. И чтобы его не растрясло, старенького, надо все улицы, по которым он проедет, сделать как зеркало, гладкими. Рельсы, не рельсы, колдобины – в асфальт, срочно! Завтра в семь утра он проедет. И по местам работ понятно, по каким именно улицам! Вот идиоты! Всё перекроют, конечно, наставят мобил вдоль дороги, но я придумал кое-что нестандартное! Мы его взорвём! Вот! Ах ты, черт!..

В этот момент произошло несколько событий одновременно. Во-первых, Санди достал из кармана знакомую уже Серёге гранату. Во-вторых, из-за ближайшего угла вывернула белая патрульная машина и взвыла сиреной. Санди растерянно обернулся на Серёгу, и тут же его лицо перекосилось в отчаянном крике:

– Цыга-ан! Беги-и! Я задержу-у!..

Санди провернулся на месте на полусогнутых ногах, полы его куртки взлетели за спиной, как черные крылья, Санди дернул рукой с гранатой к лицу, закусил кольцо зубами, рванул, но ничего у него не получилось, кольцо только протарахтело по зубам и устояло, а затормозить Санди уже не мог, рука с гранатой пошла в замахе вперед, сейчас она полетит в мобил, в следователя Манюнина, выскакивающего как раз из машины…

И тут Серёга шагнул вперед и ударил Санди по руке с гранатой.

Зеленая баночка с кольцом выскочила из кулака Санди и, жужжа как шмель, улетела вбок, в кусты. Санди, завершая бросок, в ужасе уставился на свою пустую ладонь, глаза его расширились и стали жалобными, он пару раз неуверенно шагнул и начал медленно-медленно падать вперед, на колени. Мобилы бежали ему навстречу, как сквозь воду, длинными плавными прыжками. Санди в падении повернулся боком, и Серёга поймал его взгляд, как показалось ему, любящий и всепрощающий. Губы Санди медленно шевелились, будто он что-то говорил, но Серёга не слышал ни звука. Тут передний из мобил врезался в Санди, подмял его в падении, закружилось оранжевое и черное, взлетели ноги Санди в бутсах, поднялся и опустился кулак одного из мобил, Санди завернули куртку на голову и стали охаживать его дубинками. Серёга попятился, споткнулся о край тротуара, и повалился спиной вперед на газон. На глаза упала тень – подошел Манюнин.

– Обрадовался, Паслёнов?! – сказал он, растягивая губы в зубастой улыбке. – Думал, сам сбежал, да?! А я так и рассчитал – выведет нас Маслёнов на своего главного, выведет на Горячева. И так и получилось! Так что, гуляй, Паслёнчик, спасибо, товарищ, помог Органам! Тебя брать не велено, педовку твою – само собой, а фюрера вашего я уж прихвачу лет на десять ликвид-работ. Передать ему от тебя привет, а, Паслюня?

И Манюнин с силой наступил Серёге на ладонь – вроде как попрощался за руку. Как только пальцы не сломал. Хорошо, земля была мягкая.

Потом ушел. Мобилы волоком потащили Санди к машине, как мешок с картошкой. Голова у Санди болталась – похоже, он был без сознания. Дверцы хлопнули выстрелами, фыркнул мотор, взвыла на миг сирена и стихла, мобилы и следователь уехали.

Остался Серёга один.

Конечно, не совсем один. Была еще парочка прохожих на другой стороне улицы, они как раз уходили скорым шагом, почти бежали. И была еще граната.

Серёга нашарил ее среди веток, выцарапал, сунул в карман. Зачем – сам не знал. На память о Санди, наверное. И о чудесном новом мире, который мог начаться завтра, да уже не начнется.

Держась за ствол молодого деревца, Серёга поднялся и постоял так некоторое время, пока ноги снова не согласились его слушаться. А что в том было толку? Куда идти этими ногами, Серёга даже и представления не имел…

Со всех сторон его окружал бесконечный город, бесплодный как пустыня, как скалы. Другой жизни нет, можно годами идти через город Лимонов, через страну Лимонию, и будет вокруг всё то же самое – асфальтовые дороги, ведущие из ниоткуда в никуда, испуганные полумёртвые люди, плоские дома до неба, блестящие слепыми окнами, пустыри, заборы, заводы, трамвайные рельсы, по которым изредка прогромыхивают раздолбанные трамваи со спящими внутри работягами, и повсюду, повсюду – мобилы в своих патрульных мобильниках, оранжевые от неутолимой злости и белые от застарелого бешенства. Взвоет сирена – вокруг только ссутулятся и постараются побыстрее проскочить на полусогнутых, чтобы, не дай бог, не заметить – кого это там знакомого волокут на ликвидацию.

Серёга достал из кармана гранату, повертел ее в ладони, подёргал слегка за колечко. Граната спала, не проснулась. Граната была семечком, из которого, вспыхнув, мог вырасти цветок очистительного хаоса, цветок Анархии, кровавая роза нового мира. Серёга поднес гранату к губам, подышал на нее теплом. На миг ему показалось, что внутри зеленого яйца тяжело толкнулось сердце пробудившегося к росту железного цыплёнка.

Серёга спрятал гранату за пазуху, оглянулся по сторонам. Куда идти? Все стороны были одинаковы, все были мёртвыми, лишь с одного направления, от боковой улицы, слегка тянуло запахом Амареты, еле слышно звало надеждой, жизнью, Крысой. Баюкая одной рукой под рубашкой гранату, Серёга побрёл на этот зов.

Идти далеко не пришлось. Деревья расступились, открыв по-городскому уродливое строение, отделанное для защиты от непогоды мелкой цветной плиточкой. Часть ее, всё-таки, не устояла перед дождями и уже осыпалась, но и по остаткам можно было понять – когда-то плиточки складывались в огромные красочные картины – на них мрачные дети-близнецы в алых галстуках на тонких шеях смотрели из-под руки, дудели в трубы и били в барабаны. Под невообразимого размера круглым лицом человека с буквами СССР на лбу – какой-нибудь предшественник МЧС, наверное – пряталась в стену железная дверка. Пробравшись к ней через лопухи и крапиву, Серёга постучал условным стуком – три раза, после паузы – пять, два, и снова три. Потом пнул ржавую дверь ногой. Ушиб пальцы сквозь кеды.

Заскрежетал засов, дверца приоткрылась и в щель выглянула мордашка Крысы – как солнышком улицу осветила. Но радость ее тут же угасла: перед дверью оказался один только Серёга, Санди с ним не было.

– А где… – начала Крыса, оглядывая улицу. И вдруг, по лицу Серёги, обо всём догадалась, ахнула беззвучно и прижала кулачок к щеке, словно у нее заболели зубы.

– Схватили Санди, – глухо сказал Серёга. Протиснулся мимо окаменевшей Крысы в дверь, дёрнул за собой створку, бухнул засовом. – Залетел он.

Огляделся. Маленькую подвальную клетушку, с грязными бетонными стенами и железными трубами под потолком, освещала дрожащим огоньком свеча. У стены валялся полосатый пружинный матрац, рядом стоял деревянный ящик, накрытый газетой. Стол – догадался Серёга. На столе из зеленой бутылки торчали ромашки. Серёга вынул гранату из-за пазухи и положил рядом. Граната странным образом гармонировала с зеленым стеклом бутылки, казалась даже красивой.

Крыса так и стояла у двери. Только руки теперь убрала от лица.

– Он меня хотел спасти. Закричал: беги! А я… – Серёга махнул рукой. – А его стали бить…

Про Манюнина Серёга говорить не стал. Побоялся.

Крыса молчала.

– Вот, гранату мне отдал, – соврал Серёга. – А для чего она, не сказал. Не успел.

– Злой человек, – шепотом сказала Крыса.

– А? – не понял Серёга. Не захотел понять.

– Злой человек должен умереть…

Это была песня. Это была всего лишь песня.

– Злой человек,

Человек,

Злой человек

Должен умереть.

Должен,

Должен,

Должен умереть!

Тогда

Мы будем счастливы,

Тогда,

Только тогда!

Злой человек

Идет через поля,

Злой человек

Входит в наш город.

Злой человек,

Он – среди нас,

Злой человек

Стучит в твою дверь!

Крыса шагнула вперед и резко ткнула Серёге в грудь пальцем. Серёга отшатнулся, испуганно посмотрел на входную дверь – крепок ли засов? Пока что никто не стучал, а вдруг?!

– Это злой,

Злой,

Злой человек!

Он должен умереть!

Должен умереть!

Должен!

Должен,

Должен однажды умереть!

Однажды и навсегда!

Но это ведь она про предателя Шойгу, да?! Не про Серёгу ведь, нет?!

– Когда злой человек умрёт,

Сможем мы уснуть.

Когда он умрёт,

Мы ляжем в постель.

Когда он умрёт,

Мы в первый раз уснём

И нам не приснится

Злой человек,

Нам не приснится

Он…

Крыса встала на матрац коленями, прижала руки к груди.

– Злой человек,

Этот злой человек,

Человек –

Должен умереть.

Только если он умрёт,

Мы сможем быть счастливы…

Только когда он умрёт

Мы поймём кто мы есть!

Только убив его!

Убив его!

Мы поймём – кто мы такие вообще!

Крыса махнула рукой, сшибла со стола свечку и рухнула в мгновенно навалившейся темноте ничком на матрац. Серёга стоял у стены, боясь пошевелиться.

– Завтра, – безжизненным голосом произнесла Крыса. – Мы сами сделаем это. Ты и я. Завтра. Мы убьем его.

Серёга сглотнул. Вышло как-то слишком громко.

– Или сами умрём, – закончила Крыса шепотом.

Глава 12. ПЕСНЯ О СОКОЛЕ

Ночью неожиданно похолодало, и потянул зябкий ветер. Серёга за ночь несколько раз, стараясь не шуметь дверью, выходил смотреть, не начало ли уже всходить солнце. Звёзды над головой, наконец, сдвинулись все на одну сторону неба, горизонт на востоке, долго набухавший лиловым и розовым, наконец, прорвался алой кровью, нарыв лопнул, показалась горячая язва солнечного диска, протекла по улице вдоль. Засвистели первые глупые птицы.

Серёга осторожно разбудил спящую на матраце калачиком Крысу. Крыса открыла глаза сразу, и сразу же принялась вставать и причесываться ладошкой, но глаза у нее еще долго были красными, а взгляд отсутствующим. Серёга слил ей в горсточку немного воды из бутылки с ромашками, и Крыса умылась. Серёга умываться не стал, он и не спал вовсе.

Вчера они долго разговаривали, в темноте и шепотом, и Крыса понемногу рассказала Серёге всю историю своей недолгой жизни. Про отца, господина Серёгина, полковника из Политуправления, про убитую им в припадке пьяной злобы маму, про все ужасы их обычного, нормального, совместного существования. Несколько раз Крыса плакала, попискивая, как мышка, и утирая слёзы подолом желтой майки. Воздух в каморке пропитался ее слезами и нагрелся от ее рассказов. Серёга сидел весь мокрый от пота, губы себе он искусал в кровь. Один раз он недолго держал Крысину ладошку-рыбку в своих руках, и ее холод пробрал Серёгу до костей.

Под влиянием Крысиных рассказов его чувство к этой девчонке странным образом изменилось: телесная тяга почти исчезла, словно она стала Серёге сестрой или, и вправду, дочерью, но зато появилась и окрепла какая-то внутренная, душевная неразделимость с ней. Если бы Крыса пошла вдруг в огонь, или в другую какую-нибудь явную погибель, Серёга бестрепетно пошел бы следом, это теперь подразумевалось как бы уже само собой. Бросить Крысу он больше не мог, и сегодня, и вовеки. Это было бы нечестно, а значит – и невозможно.

А при чём тут – "если бы"?! Крыса и шла, именно что, на погибель. Серёга глотнул воды из бутылки, подобрал укатившуюся со стола гранату – и побежал догонять.

Шли не таясь, надоело бояться. Дорога была знакомая – мимо общежития, с дежурившим у его дверей белым патрульным мобильником, через Вогрэсовский мост, мимо спасательной станции, сегодня, почему-то, без флага на мачте, мимо останков какого-то древнего памятника, торчащего к небесам бетонными раскрошившимися зубцами, дальше – вверх, запутанными, утопшими в песке улочками, мимо спящих за железными ставнями домов и домишек. Собаки своим гавканьем передавали Серёгу с Крысой вдоль по улице словно эстафету. Солнце разогревалось за спиной, как кухонная плита. Железный цыплёнок всё требовательнее стучал клювом в скорлупу гранаты, просился наружу. Серёга придерживал зеленое яйцо под рубашкой занемевшей уже ладонью – и боялся, и хотел выронить, потерять, забыть где-нибудь в канаве.

На середине пути, на бескрайнем пустыре у подножия колоссальной высоты жилого дома, Крыса подвернула ногу, зацепившись бутсой за торчащую из мусора арматурину. Ахнув сквозь зубы, Крыса нелепо взмахнула руками и шлёпнулась с размаха на утоптанную землю, расцарапав ладони и порвав на коленке джинсы. Серёга бросился помогать и поднимать, но Крыса оттолкнула его подставленные руки и встала сама, поплелась вперед, прихрамывая, чем дальше, тем больше. Кровь с запястий она слизывала языком.

Солнце выкатывалось всё выше. Черный, в рыжих потёках репродуктор на столбе – Крыса и Серёга как раз проходили мимо – издал шесть пронзительных писков разной степени противности, захрипел и выдавил из себя гулкие, трубные звуки зачина государственного гимна. Вступление подхватил многоголосый хор – казалось, что поют миллионы человек. Музыка не взлетала, она словно бы стелилась по земле, придавленная своей торжественностью. Пели неразборчиво, Серёга угадывал лишь отдельные слова, да и то – ориентируясь больше на рифму. В песне было намешано всё – на заставе не смыкал глаз боец, в ските молился инок, ветер стремился от Черного моря к Белому, всплывал Китеж-город, и брат с сестрой бросали в землю зёрна, невзирая на выпавший за ночь снег. Но припев искупал все огрехи, он был, действительно, велик и прекрасен: Мама-Русь, – выводили со стоном детские голоса, Мама-Русь! – выли женщины, Мама-Русь! – ревели медведями мужики.

Мать Крысы, убитая по пьянке мужем-полковником. Серёгины матери, таскающие на себе мешки с картошкой с поля к зимним ямам, прячущие в подполе посылки с немецкой гуманитарной помощью, меняющие огурцы на таблетки из мела. Баба с аккордеоном, горланящая на забаву толпе скабрёзные частушки. Все они, и еще немерянное количество других матерей, женщин, баб и девушек было в этих исторгнутых из души словах: Мама-Русь!

Железный цыплёнок долбанул клювом прямо Серёге в сердце, наполнив его тупой, тягучей болью. Серёга достал гранату из-за пазухи и прижал к щеке, шепотом уговаривая птенца подождать еще чуть-чуть, потерпеть, не приходить пока еще в этот обреченный, полный зла, страха и ненависти мир.

Крыса остановилась внезапно, встала, пошатываясь, запрокинула лицо вверх. Серёга испугался, что она совсем обессилела и попытался поддержать ее за плечи, но Крыса только дёрнула локтем, освобождаясь.

– Санди сказал, это здесь, – на слове "Санди" у нее дрогнул голос. – Дом нашего сучьего Быта.

Серёга посмотрел вперед. Полнеба закрывало серое, рассеченное стёклами окон на ломти, высотное здание. Огонь рассвета горел в его этажах. "Альфа-банк" – значилось поверху его ржавыми буквами.

– Наверх, – скомандовала Крыса.

Половинкой кирпича Серёга высадил стекло в окне второго этажа, залез по стене, цепляясь за штыри, оставшиеся от срезанной под корень пожарной лестницы. В комнате наверху вышиб пинком дверь в коридор. Там ему на глаза попался рулон пожарной кишки в настенном ящике без дверцы, Серёга размотал брезентовый рукав и скинул конец шланга в окно – Крысе. Не без проблем, но ее таки удалось тоже втянуть в окно, и даже не оцарапать осколками. Отдышавшись, они пошли искать лестницу наверх, открывая по пути все двери.

Комната, заваленная до потолка стульями. Комната с десятью гладильными досками в три ряда. Пустая комната, пол выложен пожелтевшими газетами. Комната с одной только картонной коробкой, сверху – остатки еды. Комната со столами буквой Т. Закрытая комната с табличкой "Контрольный отдел" на двери. Пустая комната с верёвками под потолком, на веревках – флажки и бумажные фонарики, в углу – бутылки. Комната со странного вида машинами, пыльными, на зеленых станинах. Комната с засохшим фикусом.

Лестница нашлась в конце коридора, ее перегораживала железная решетка. В решетке была дверь, в двери – замок. Язычок замка был спилен. Серёга открыл дверь и они стали подниматься.

Лестница давалась Крысе хуже всего. Нога распухла уже так капитально, что бутсу пришлось снять. Вместо щиколотки у Крысы на ноге оказался красный горячий шар.

– Поссать надо на ногу, и всё пройдёт, – сказала Крыса, кривя губы.

Серёга посмотрел через перила вверх, почесал макушку, сплюнул, взвалил Крысу на закорки. Пошатнулся, несколько раз подкинул Крысу поудобнее, велел ей держаться за плечи, а не за шею, и пошел считать ступеньки. Крыса ехала тихонько, деликатно, в ухо не сопела и пятками не пришпоривала.

– Я такая дура, – сказала Крыса где-то между шестым и седьмым этажами, но дальше тему развивать не стала.

На площадке последнего этажа нашлась дверь на крышу. Вместо висячего замка в ушки запора был вставлен металлический прут. Крыса вырвала прут, как меч из ножен, со скрежетом, Серёга толкнул дверь ногой, и они вышли на крышу. То есть, вышел-то только Серёга, а Крыса выехала верхом, с прутом в руке.

Солнце опалило щеку, как пламя костра, ветер выжал слезу. Город под ногами рассекался надвое широкой прямой улицей, черневшей кляксами свежего асфальта, справа виднелась река, слева – круглая блямба здания Трибунала. Детский городок со сгоревшей каруселью заслоняли деревья.

Посреди крыши стоял хлипкий стул на металлических ножках, рядом – консервная банка с окурками. От железной радиомачты убегал за окоём крыши и дальше, к другой стороне улицы, стальной трос. Никакого ограждения вокруг крыши не было. Серёга сгрузил Крысу на стул, подступил к краю крыши и заглянул вниз, холодея животом.

– И что теперь? – спросил он, возвращаясь к Крысе, сидевшей на стульчике, словно принцесса на троне.

– Кидать, – Крыса показала рукой, как именно кидать. Так только бабочек ловить, из-за головы, подумал Серёга.

– Куда? Туда?! – Серёга обернулся через плечо, сплюнул и покачал головой. – Далеко больно. Не докинуть. А докинуть – не попасть. Что-то тут Санди не додумал.

Серёга поднял банку с окурками, размахнулся как мог, и кинул в сторону улицы. Банка, разбрызгивая окурки, закувыркалась вниз, ударилась о край низенькой пристройки к Дому Быта, пропала среди деревьев. Метров тридцати не хватило.

– А вот Санди бы докинул! – со слезами в голосе заявила Крыса.

Серёге захотелось сказать Крысе что-нибудь резкое – типа: Санди бы даже за кольцо дёрнуть не сумел бы правильно – но он сдержался.

– Может, примотать гранату на палку? – пробормотал Серёга, оглядываясь. – Тогда замах больше…

Далеко в стороне взвыла сирена. Крыса вскочила со стула, Серёга бросился к краю, нашаривая за пазухой гранату. Из-за здания Трибунала вылетела патрульная машина, потом еще одна, за ними тяжело выворачивал огромный белый грузовик-фургон с полотняным кузовом. На крыше фургона красовался широкий кровавый медицинский крест. Разлапистый, идеальная мишень для анархиста.

– Это они! – закричала Крыса. – Шойга! Едут! Ну, бросай! Бросай же!

Грузовик стремительно приближался, по полотняным его бортам ходили волны. Серёга заметался, начал срывать зачем-то рубашку, запутался в пуговицах, оставил. Отбежал подальше, потом кинулся ближе к краю. Граната вырывалась из рук, просилась в полёт, цыплёнок внутри неё что было мочи колотил клювом в скорлупу. Крыса подпрыгивала на месте и потрясала кулачками, что-то кричала, но вой сирены заглушал всё.

– Не докину! – заорал Серёга в ужасе.

– Ки-и-и-и-нь! – взвилась сирена. – Кида-а-а-а-ай!

– Нет! – крикнул Серёга.

Трос! С крыши, туда, вниз! Ближе, чтобы докинуть! Серёга закусил кольцо гранаты зубами, схватил за спинку стульчик, опрокинувшийся от Крысиных прыжков, зацепил его ножками трос от радиомачты, перехватился второй рукой, разбежался к краю и бросился по тросу вниз, с восьмого этажа Дома Быта, навстречу белому пауку с красным крестом на спинке.

Последнее, что он слышал, летя вниз, был отчаянный визг Крысы. А может, это металлические ножки стула скрежетали по тросу.

Из впереди идущей патрульной машины заметили Серёгу первыми. Следователь Манюнин и заметил, глазастый человек. Крикнув водителю – "Стой!", Манюнин распахнул на ходу дверцу и попытался выскочить, мобила за рулём вдавил в пол педали, машину завертело юзом и потащило к обочине. Следователь, всё-таки, изловчился и выпрыгнул, взмахнув руками и лишь чудом не упав под колёса. Вторая патрульная машина, завывая, пронеслась в каком-нибудь сантиметре от него.

Серёга летел по тросу, дрыгая ногами, как картонный клоун на верёвочке. Трос страшно просел под его весом, так что Серёга больше всего опасался врезаться в электрические провода на столбах вдоль дороги. Но даже вопить от страха он не мог, мешала граната в зубах. Упаду! – колотилась в голове единственная мысль, – сейчас сорвусь, сейчас упаду!

Манюнин, не отрывая взгляда от слетающей с крыши Дома Быта почти вертикально вниз фигурки, приоткрыв рот, бестолково царапал пальцами застёгнутый на молнию карман форменной куртки, пытаясь достать оттуда пистолет. Какую именно опасность для проезжающих представлял пикирующий с крыши мальчишка, он точно не знал, но и рисковать не хотел нисколечко. Лучше свесить щенка вниз, башкой в асфальт, а разбираться уж потом будем.

В десятке шагов от начальника выпрыгивали из патрульных мобильников эмчеэсники с автоматами. Медленно, страшно медленно. Как полудохлые. Надо будет потом дать им дрозда, – лениво подумал Манюнин, нащупав, наконец, оружие в кармане. Мысль эта отдалась эхом в его голове, Манюнин слегка удивился отсутствию прочих своих умных мыслей и собственному безразличию к происходящему, тут сердце его похолодело, взгляд застыл, и время для него остановилось.

Бойцы-ликвидаторы тоже замерли на бегу, как рыжие тараканы в холодце. Даже солнце перестало греть.

Серёга, понятно, был единственный тут, кто не удивился такому повороту дел. Зависнув между небом и дорогой, он оглядел сверху всю картину – просевший на передние колёса огромный грузовик с замершим в остолбенении водилой за рулём, патрульные машины МЧС, косо стоящие тут и там, дверцы их распахнуты, как надкрылья майских жуков, от колёс по асфальту тянутся черные полосы торможения, кругом – мобилы в своих оранжевых фуфайках, раскоряченные в беге, словно лягушки, и такие же надутые спесью и чувством всеобщего им долга, впереди – толстяк Манюнин, рука в кармане, рот открыт в зевке, лысина блестит от пота и хочется на нее сверху от души плюнуть.

Тут Серёга кое-что вспомнил.

– Эй, – позвал он тихонько. – Душа?

Обиженное молчание было ему ответом.

– Ну, хорош дуться-то, – сказал Серёга. – Я знаю, что уже предпоследнюю жизню трачу. Но я тебя, кстати, об этом и не просил. Ты меня сама выдернула, и сейчас, и в те разы.

Душа только где-то хмыкнула на это. А где именно – Серёга не понял.

– Мне, между прочим, твоя помощь не особо-то и нужна вообще, – добавил Серёга. – Из воды меня спасатели спасли, а не ты. Да и теперь я сам справился бы.

Серёга посмотрел вдоль улицы. Грузовик торчал слишком далеко. Спрыгивать с десяти метров на асфальт, прямо в руки ликвидаторов, тоже как-то не хотелось.

– Сейчас вот прямо отсюда брошу… – раздумчиво сказал Серёга.

Ответ души он не услышал, а ясно почувствовал: заболели ладони, вцепившиеся в алюминиевые ножки стула. Действительно, если обе руки заняты, то как и кидать-то?! А ведь надо ещё это чертово кольцо с гранаты сдёрнуть!

Серёга попробовал подтянуться, чтобы закинуть одну ногу поверх троса, но ничего у него не вышло, сил не хватило. Отвлёкшись на это, он, похоже, потерял на секунду контроль над замёрзшей в лёд окружающей действительностью – мир дрогнул, машины и люди внизу сместились на пару метров, Манюнин достал-таки руку из кармана, но что именно было у него в кулаке, Серёга разглядеть не смог. Да и не до того ему было – инерция полёта сдвинула его дальше по тросу, опасно раскачав и даже чуть не сбросив вниз. Но и грузовик немного приблизился.

Серёга глянул вправо: там, из-за стоящей под деревьями у обочины и потому незамеченной ранее черной машины кто-то высунулся по грудь – господин Серёгин! Отец Крысы тоже был здесь, только смотрел он не на грузовик Шойги, не на Манюнина, даже не на болтающегося на тросе Серёгу – он смотрел на крышу, где на самом краю была видна скособоченная черная фигурка с воздетыми кверху руками – Крыса!

– Беги! – крикнул ей Серёга, и от этого его крика вокруг снова всё качнулось и сдвинулось, теперь уже метров на пять. Грузовик скакнул еще ближе, следователь-экзекутор Манюнин вытянул в сторону Серёги правую руку, полковник Серёгин бросился от машины дверям Дома Быта, а Крыса наверху отшатнулась и пропала из виду. На попу села, не иначе.

– Прыгай! – приказала душа.

Серёга застонал, зажмурился и отпустил руки, отклеил ладони от ножек стула. Мир вокруг отозвался в тысячу раз более мощным стоном, заскрипел, качнулся навстречу, грохнул выстрелом. Боковым зрением Серёга увидел, как из руки Манюнина вырвался наперерез ему огненный шмель, взлетел, жужжа и вращаясь, норовя ужалить, но было уже поздно, Серёга уже падал ногами вперед, и прямо ему под ноги подворачивался громадный брезентовый кузов эмчеэсовского фургона-грузовика Шойги.

Толстенный, крашеный белой краской брезент прорвался легко, словно бумага. Серёга влетел внутрь, ввалился, словно топор в стог сена, грохнулся спиной в какие-то картонные коробки, заполнявшие кузов почти до самой крыши. Отчаянно зазвенело бьющееся стекло, захрустело под толстыми слоями картона и ваты. Серёгу катнуло от одного борта фургона к другому, кинуло через голову, граната, щелкнув, вырвалась и отлетела куда-то в сторону, оставив в сведенных судорогой Серёгиных зубах бесполезное стальное колечко.

Серёга с ужасом понял, что до момента рождения железного цыплёнка остаётся жалких пара секунд.

Он метнулся нырком вослед гранате, город Лимонов провернулся вокруг грузовика, завизжали по асфальту шины, машину закрутило в торможении и понесло боком вперед, борт у нее вдруг открылся, не выдержал, и из кузова, как лотошные бочонки из мешочка, посыпались наружу картонные ящики, вынося на своей волне и распластавшегося дохлым кроликом Серёгу.

Прямо под ноги Манюнину.

Тут Серёга точно разглядел, что у следователя было в руке. Пистолет. Ага, пистолет, что же еще, если с дыркой спереди?

Манюнин улыбнулся так ласково-ласково, как любящая мать улыбается младенчику, и направил пистолет Серёге в голову.

Серёга сглотнул, вытянул умоляюще руку…

…и обнаружил в ней гранату без кольца. И когда только схватить-то успел?!

Манюнин, не переставая улыбаться, ухитрился еще и нахмуриться. Серёга дёрнул инстинктивно рукой, граната вылетела вперед – и железный цыплёнок радостно клюнул Манюнина прямо в лоб.

Улица разорвалась зеленой молнией, хлопнула громом по ушам, пуля впечаталась в асфальт рядом с Серёгой. Глаза Манюнина остекленели, и он грузно осел на подогнувшихся ногах. Хорошо ещё, что Серёга успел отпрянуть в сторону, а то эта свинья придавила бы его своею тушей.

Серёга вскочил на ноги, перепрыгнул через откатившееся в сторону зеленое яйцо гранаты, и побежал прочь, под деревья, виляя, как тогда Санди. На полпути попался ему навстречу водила из грузовика, большой, как медведь, стоящий на задних лапах, пытающийся поймать, прихлопнуть как муху, но Серёга поднырнул ему под руку, проскочил мимо и дал стрекача, словно очумелый заяц.

Удивительно, но охотники по нему не стреляли. И взрыва тоже не было. Железный цыплёнок, похоже, струсил рождаться. Понятно, в городе Лимонове-то – здесь любой рождаться передумает!

Да оно, если вдуматься, и к лучшему выходило. Серёга ведь точно заметил – никакого Шойги в грузовике вовсе и не было.

Глава 13. ПЕСНЯ О СЛЕПЫХ

Железную дверь в конспиративный подвал мобилы выламывали долго, минут двадцать, наверное. Серёга успел и испугаться, и успокоиться, и даже соскучиться. Потом снаружи страшно грохнуло, дверь снесло с петель и бросило на пол, подвал наполнился дымом, а мобилы в черных своих жилетах, толкаясь, ввалились внутрь и в секунду уложили Серёгу лицом в бетонный пол. Орали они при этом, как пьяные, и всё колотили прикладами автоматов по бетону прямо у Серёги перед глазами.

Придурки.

Серёга зажмурился и попытался остановить время, но мобилы вздёрнули его очень больно за локти и поставили на ноги. В подвал вошел господин Серёгин. Первым делом он схватил Серёгу за волосы и рванул книзу. Мобилы убрали руки, и Серёга хлопнулся на колени. Господин Серёгин, поддернув одну брючину, сел на ящик-стол и заглянул Серёге в лицо. Было заметно, что левая бровь у господина полковника дрожала, не переставая.

– Н-ну, Паслёнов, – выдохнул господин Серёгин, скривив губы так, будто жевал сырую луковицу. – Я же вас предупреждал: уезжать вам надо было, уезжать к такой вашей матери!

Дата добавления: 2015-06-30