Галерея шепотов

Ротч

Одиль сидела в белом кресле с белым роботом на коленях и ковыряла гостиничным белым карандашом у него в животе среди пластиковых шестеренок и черных резиновых лент.

– Такая штука, они ломаться.

– Кто же это сделал? – спросила Холлис из своего кресла, сидя со скрещенными ногами в мягком халате.

Минувшая ночь прошла для нее на удивление безмятежно. Теперь было девять часов, и собеседницы потягивали утренний кофе, заказанный прямо в номер.

– Сильвия Ротч.

Француженка что-то поддела кончиком грифеля, раздался щелчок.

– Bon [135], – похвалила она.

– Ротч? – Холлис тоже взяла на изготовку белый карандаш. – Как правильно пишется?

– R-O-I-G. – Произношение английских букв, как обычно, далось Одиль с большим трудом.

– Это точно?

– Это по-каталонски, – пояснила она, наклоняясь и опуская робота на ковер. – У них там сложный диалект.

Журналистка записала: «Roig».

– А почему именно маки, она их часто изображает?

– Вообще только их и делать. – Огромные глаза француженки округлились, но гладкий лоб хранил серьезную невозмутимость. – Завалила маками весь Mercat des Flores, цветочный рынок.

– Ясно. – Холлис положила карандаш и подлила себе кофе. – Ты, кажется, хотела поговорить о Бобби Чомбо.

– Фер-гу-сон, – по слогам отчеканила Одиль.

– Как?

– Его зовут Роберт Фергусон. Он из Канады. Шомбо – просто псевдоним.

Холлис отхлебнула еще кофе, чтобы переварить услышанное.

– Впервые об этом слышу. Думаешь, Альберто знает?

Собеседница пожала плечами, как умеют лишь во Франции, – казалось, для этого нужно иметь немного иной скелет, чем у прочих людей.

– Вряд ли. Я в курсе, потому что мой парень работать в одной галерее в Ванкувере. Ты там бывать?

– В галерее?

– В Ванкувере! Красиво.

– Ага, – поддакнула Холлис, хотя видела, по правде сказать, очень мало – практически лишь номера́ в гостинице «Четыре времени года» да интерьер ужасно тесного зала суда, расположенного в бывшем здании двухэтажного танцевального зала в стиле «деко» на центральной улице с множеством театров, но, как ни странно, без автомобилей. У Джимми в то время выдалась черная полоса; приходилось безотлучно держаться рядом. Не самое приятное воспоминание.

– Мой парень, он говорить, что Бобби – диджей.

– Так он канадец?

– Парень? Француз.

– Я про Бобби.

– А, конечно, канадец. Фер-гу-сон.

– И хорошо он его знал? В смысле, парень твой?

– Доставать у него экстази, – ответила Одиль.

– Так это было прежде, чем Бобби переехал в Орегон работать над проектами GPSW[136]?

– Без понятия. По-моему, да. Уже три года? В Париже мой друг видеть его фотку, открытие в Нью-Йорке, Дейл Кьюсак, в память о Натали, ты что-нибудь слышать?

– Нет, – сказала Холлис.

– Бобби работать геохакером для Кьюсак. Мой друг говорить мне, это Роберт Фер-гу-сон.

– И ты уверена?

– Да. Кое-кто из художников, местные, знать, что он из Канады. Это, наверно, не такой большой секрет.

– Но Альберто не в курсе?

– Не каждый знать. Всем нужно Бобби. Для нового искусства. Тут он лучший. Но жить уединенно. Кто помнить его раньше, они стали очень осторожными. Не говорить, если Бобби что-то не хочет.

– Одиль, а тебе известно про его последний... переезд?

– Да. – Собеседница помрачнела. – Емейлы возвращаться назад. Серверы недоступны. Художники не уметь выйти на связь, они волноваться.

– Альберто мне уже рассказал. Не представляешь, куда он мог направиться?

– Это же Шомбо. – Одиль взяла свой кофе. – Он быть где угодно. ’Оллис, ты не хочешь поехать со мной на Сильверлейк? В гости к Бет Баркер?

Журналистка задумалась. Кажется, она недооценивала очень ценный источник сведений. Если приятель Одиль (случаем, не бывший?) и вправду знал Бобби Чомбо-Фергусона...

– Это та, у которой квартира вся в виртуальных ярлыках?

– ’Иперпространственная обстановка, – поправила собеседница.

«Господи помилуй», – вздохнула про себя Холлис.

И подняла зазвонившую трубку.

– Да?

– Это Памела Мэйнуоринг. Хьюберт просил передать, что собирается в Ванкувер.

Холлис покосилась на Одиль.

– Он уже знает, что Бобби – канадец?

– Вообще-то знает, – ответила Памела.

– А я только что услышала.

– Вы с Хьюбертом обсуждали эту тему?

Журналистка подумала.

– Нет.

– Ну вот видите. Он хочет, чтобы вы тоже полетели.

– Когда?

– Если сорваться прямо сейчас, вы могли бы успеть на тринадцатичасовой рейс «Эйр-Канада».

– А во сколько будет последний?

– Сегодня в восемь.

– Ладно, закажите два билета. На фамилии Генри и Ричард. Я перезвоню.

– Хорошо. – Памела отключилась.

– ’Оллис, – позвала Одиль, – в чем дело?

– Ты не можешь на несколько дней сгонять со мной в Ванкувер? Вылет – сегодня вечером. За счет «Нода», конечно. Билеты, гостиница, все расходы.

Француженка изумленно выгнула брови.

– Серьезно?

– Да.

– ’Оллис, ты знаешь, «Нод» оплатить мой приезд сюда, платить за «le Standard»...

– Ну, тем более. Так как насчет Ванкувера?

– Само собой, – согласилась Одиль. – Только зачем?

– Поможешь мне отыскать Бобби.

– Я попробовать, но... – Одиль вновь по-французски пожала плечами.

– Вот и отлично, – сказала Холлис.

Милгрим проснулся на узкой кровати под фланелевой простыней с набивным рисунком из лилий, речных пейзажей и многократно размноженного рыбака, забрасывающего удочку. Наволочка была из точно такого же материала. На противоположной стене в ногах постели висел огромный плакат: голова белоголового орлана на фоне раздувающихся складок «Доблести прошлого»[137]. Похоже, Милгрим разделся перед сном, но совершенно не помнил этого.

Он посмотрел на постер, упрятанный за стекло и оформленный в незамысловатую пластмассовую раму с позолотой. Прежде мужчина никогда не видел подобного. Фотография поражала и тревожила взгляд плавным, чуть ли не порнографическим качеством изображения. Казалось, будто бы объектив смазали вазелином. Если, конечно, кто-нибудь еще делал это – в смысле, смазывал вазелином объектив. Скорее всего картинку целиком исполнили на мониторе компьютера. Бусина гла́за, сверхреалистично блестящая и выпуклая, словно нарочно была просчитана так, чтобы сверлить лоб зрителя. Не помешал бы еще какой-нибудь лозунг, что-то занудное и ура-патриотическое. А впрочем, и этих волнообразных полос, горстки звезд в верхнем углу и головы́ пернатого хищника довольно устрашающего вида было более чем достаточно для сходства с убийственной иконой. В голову отчего-то лезли мысли о странном фениксоподобном существе внизу, на входной двери.

Милгрим вспомнил, как ел на кухне первого этажа заказанную Брауном пиццу. Один кусок с пепперони и три с сыром. А в холодильнике не оказалось ничего, кроме шести упаковок очень холодной «пепси». Рука до сих пор хранила ощущение от прикосновения к гладким белым кругам нагревательного элемента в жаровне – Милгрим никогда такого не видел. Браун взял пиццу с собой в кабинет, а еще – бокал и бутылку виски. Помнится, до этих пор он еще ни разу не пил на глазах у переводчика. Вскоре из-за двери стали доноситься обрывки телефонного разговора, но Милгрим не разобрал ни слова. А после, кажется, принял еще «Райз».

Точно принял. Ведь, размышлял он теперь, сидя в нижнем белье на краю постели, уже случалось так, что небольшая передозировка по-особенному прочищала мозги на следующее утро. Мужчина поднял голову: на него в упор, подобно дулу пистолета, смотрел орлиный глаз. Поспешив отвернуться, Милгрим встал и бесшумно, с ловкостью, происходящей от опыта, принялся обыскивать комнату.

Очевидно, она предназначалась для мальчика и должна была сочетаться со стилем всего здания, разве что к обстановке приложили чуть меньше усилий. Уже не столько Ральф Лорен, сколько «diffusion line»[138]. Милгриму пока что не попалось на глаза ни одной настоящей антикварной вещицы, за исключением бронзовой птицы на двери – возможно, ровесницы дома. Мебель носила следы состаривания, причем довольно небрежного: скорее Китай или Индия, нежели Северная Каролина. Если на то пошло, спохватился мужчина, заметив шкаф с пустыми полками, ему до сих пор не попалось ни единой книги.

Милгрим осторожно, стараясь не произвести ни звука, по очереди заглянул в каждый ящик маленького бюро. Ничего. И только в нижнем нашлась проволочная вешалка, обтянутая тканью с отпечатанным на ней названием и адресом химчистки в Бетесде[139], и пара кнопок. Мужчина опустился на ковер и заглянул под бюро. Опять пусто.

Маленький письменный стол немного в колониальном стиле, как и бюро, покрытый синей краской и состаренный машинным способом, тоже не баловал находками, если не считать дохлой мухи и черной шариковой ручки с белой надписью «СОБСТВЕННОСТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА США». За временным отсутствием карманов Милгрим сунул ручку под резинку трусов и аккуратно открыл платяной шкаф. Петли заскрипели: как видно, дверцей нечасто пользовались. Громыхнули пустые вешалки. Лишь на одной из них висел темно-синий приталенный пиджачок с изящно вышитым золотым гербом на груди. Порывшись в карманах, Милгрим нашел мелок и скомканную салфетку «клинекс».

Этот мелок и детский пиджак наводили на грустные мысли. Не хотелось думать, что в комнате жил ребенок. Возможно, раньше здесь было еще кое-что – например, игрушки, книги, но почему-то в это не очень верилось. Обстановка говорила о трудном детстве, не более радостном, чем было у самого́ Милгрима. Мужчина закрыл шкаф и подошел к синему стулу; на спинке висела его одежда. Надевая штаны, он укололся шариковой ручкой правительства США, про которую совершенно забыл.

Милгрим оделся и приблизился к единственному окну, задернутому полосатыми шторами. Встав так, чтобы как можно меньше потревожить край драпировки, он краем глаза увидел улицу N в невеселый пасмурный день. Да, и еще правое переднее крыло припаркованного автомобиля, черное и блестящее. Судя по величине крыла, машина была внушительных размеров.

Милгрим набросил на себя пальто «Пол Стюарт», нащупал в кармане свою книгу, пристегнул шариковую ручку и попробовал толкнуть выходную дверь. Комната оказалась не заперта.

За ней начинался обшитый панелями, застеленный ковром коридор с верхним освещением. Мужчина заглянул через перила: двумя пролетами ниже мягко поблескивал серый мрамор вчерашней прихожей. И тут над самым ухом ложечка звякнула о фарфор. Милгрим подскочил от испуга и обернулся.

– Благодарю, – произнес невидимый Браун с несвойственной ему ноткой признательности.

Коридор был совершенно пуст.

– Я понимаю, с чем вам приходится работать, – точно так же близко и неизвестно откуда проговорил незнакомый голос. – Вам предоставлены лучшие люди, но и этого мало. Мы слишком часто слышим от вас подобные речи. Конечно, я разочарован, что его опять не схватили. В свете вашей последней неудачи, думаю, было бы логично попытаться хотя бы сделать фотографию. Согласны? Следовало подготовиться на тот случай, если вы его снова упу́стите.

Неизвестный говорил как адвокат – размеренно и отчетливо, словно был уверен, что его дослушают до конца.

– Да, сэр, – ответил Браун.

– Тогда мы по крайней мере получили бы шанс узнать его поближе.

– Да.

Милгрим стоял с расширившимися глазами, вцепившись руками в перила, будто в поручень корабля в разгар ужасного шторма, смотрел на узкую полоску мрамора внизу и чувствовал привкус собственной крови. Он прокусил себе щеку в ту секунду, когда в кофейной чашке звякнула ложечка. Должно быть, беседа за завтраком отражалась от пола, либо поднималась эхом по стенам лестничного пролета, либо и то, и другое сразу. Любопытно, лет сто назад какой-нибудь ребенок тоже подслушивал здесь разговоры взрослых, давясь от смеха?

– По вашим словам, предназначенное ему сообщение указывает на то, что способность к выслеживанию до сих пор к нему не вернулась; таким образом, он пока не в курсе, где наш объект и куда направляется.

– Не знаю, кто на него работает, – заметил Браун, – но дело, похоже, еще не сделано.

– А наши друзья, – продолжал собеседник, – вдруг после просмотра материала им удастся сообразить, что там находится такого, ради чего ведутся столь безуспешные поиски?

– Оценки выполняет человек, не имеющий понятия, о чем речь. Для него это просто данные, а ему каждый день приходится иметь дело с анализом информации.

– Правительство?

– «Телко»[140], – ответил Браун. – Кто занимается расшифровкой, вам известно. Они никогда не видели продукта. А у нашего аналитика все причины как можно меньше вникать в подробности. Об этом я позаботился.

– Хорошо. Я вас понял.

Вилка и нож стукнули о тарелку так громко, что Милгрим поморщился.

– Итак, – спросил незнакомец, – в состоянии ли мы довести дело до конца?

– Полагаю, да.

– Значит, груз наконец придет в порт. После стольких скитаний.

– Но только не в конус, – уточнил Браун.

Конус? Милгрим испуганно поморгал. Уж не мерещится ли ему весь этот разговор?

– Ну да, – согласился второй мужчина. – Только не в Америку.

Ах, конус, сообразил Милгрим. Нужно писать заглавными буквами, как на Четвертое июля. CONUS, сокращенно от Continental United States[141].

– А может случиться, что его откроют для досмотра? – спросил незнакомец.

– Навряд ли, – сказал Браун. – В крайнем случае подвергнут гамма-сканированию, мы и сами так сделали в прошлом порту, чтобы убедиться, что упаковка и содержимое не вызывают подозрений.

– Ну да. Я видел.

– Значит, вы согласны?

– Согласен, – не возражал собеседник. – А какие шаги предпринимаются в Нью-Йорке в ваше отсутствие?

Браун помедлил.

– Я послал команду на квартиру к НУ. Дверь была нараспашку, и все внутри покрывал свежий слой латексной краски. Никаких отпечатков пальцев. Айпода, конечно, тоже не обнаружили. Устройство слежения оставалось на месте, под вешалкой. От него сразу избавились.

– Значит, они не нашли устройство?

– Если нашли, то никак этого не выдали.

– Вы хоть на шаг приблизились к разгадке, с кем мы имеем дело?

– Это один из мелких организованных преступных кланов в США. Возможно, даже семья в буквальном смысле слова. В основном занимаются контрабандой. Очень узкая специализация, баснословные цены. «Мара Салватруча»[142]по сравнению с ними – просто «Ю-пи-эс»[143]. По происхождению члены клана – кубинские китайцы. Все до одного нелегалы, надо полагать.

– Может, обратиться к людям из ICE, пусть арестуют их?

– Для начала их не мешало бы найти. Мы отыскали того парня и проследили за ним до дома. И даже, опираясь на данные вами сведения, подобрались к Субъекту, правда, не ближе обычного. Но все остальные – настоящие призраки.

Тут Милгрим понял, что достаточно хорошо успел изучить Брауна, чтобы расслышать в его голосе нотку безумия. Интересно, заметит ли ее собеседник.

– Призраки? – без выражения повторил второй мужчина.

– Беда в том, – начал Браун, – что у них особая выучка. Настоящая выучка. Что-то вроде кубинской разведшколы. Я просил таких же профессионалов – и не получил, помните?

– Помню, – сказал собеседник. – Но, как вы сами однажды сказали, наша проблема не в них, а в нем. Пусть ему даже известно, что именно мы делаем, зато неизвестно, в какой момент и где, теперь-то я в этом убедился. Со временем, возможно, и мы подтянем своих людей до уровня этих профи. Разумеется, когда вся история останется позади. А сейчас необходимо выяснить, кто этот человек, и как-то с ним разобраться.

На столе зазвенел фарфор: один из собеседников поднялся с места.

Милгрим отпустил перила и вернулся в комнату, сделав два длинных, необычайно осторожных шага. С предельной осмотрительностью закрыл за собой дверь, повесил пальто на стул, разулся и влез под простыню, натянув ее до самого подбородка. Потом закрыл глаза и совершенно затих. Хлопнула дверь на улицу. Мгновение спустя зашумел мотор, и стало слышно, как отъезжает машина.

Через некоторое время в комнате раздались шаги, а затем приказ:

– Поднимайся.

Милгрим открыл глаза. Браун шагнул к нему и сорвал простынь.

– Твою мать, как можно дрыхнуть в одежде?

– Я нечаянно заснул, – извинился пленник.

– Ладно, ванна внизу. Там найдешь халат и мешок для мусора. Все свои шмотки сложишь туда. Мойся, брейся, надевай халат и спускайся на кухню, будем тебя стричь.

– Вы еще и стрижете? – удивился Милгрим.

– Здешний домоправитель. Он тебя и в порядок приведет, и снимет мерку для одежды. Только не вздумай спать в обновках. Увижу – не поздоровится.

Браун развернулся на пятке и вышел из комнаты.

Милгрим еще немного полежал, уставившись в потолок. Затем поднялся и, достав из кармана пальто свои туалетные принадлежности, отправился в душ.

«Сессна»

Тито выяснил, что может уснуть и в самолете.

Здесь, за маленькой, полной приборов кабиной, где сидел раздобревший седой пилот, располагались кушетка и два откидных кресла на шарнирах. Спутники покоились в креслах, а Тито лежал на кушетке, глядя в изогнутый потолок (обитый, как и мягкая мебель, серой кожей). Самолет был американский, один из последних в своем роде, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года выпуска; об этом рассказывал старик, пока троица поднималась по маленькой лестнице на колесах, застывшей на взлетно-посадочной полосе ист-хемптонского аэропорта.

Тито не представлял себе, зачем старику понадобилось такое древнее ископаемое. Может, самолет был его собственностью и просто хорошо сохранился с тех пор? При взгляде на небесную машину на ум приходили земные, американские автомобили в Гаване, столь же почтенного возраста, похожие на китов из мороженого, матово-зеленые или розовые, с украшениями в виде гигантских зубов и плавников из хрома, каждый дюйм которых всегда начищался до неимоверного блеска. Шагая прочь от «линкольна» вслед за Гарретом и стариком, захватившими кое-какой багаж из фургона, Тито вопреки собственному страху поймал себя на том, что восхищается каждой линией самолета и его завораживающим блеском. Это было великолепно: очень длинный и очень острый нос, пропеллеры на крыльях и круглые иллюминаторы в ряд.

Толстый улыбчивый пилот, судя по всему, был счастлив увидеть старика, с которым, по его же словам, не встречался бог знает как долго. Старик ответил, что, дескать, и в самом деле сколько лет, сколько зим и что с него причитается. Да ничего подобного, возразил пилот, какие могут быть счеты, а сам подхватил пару чемоданов и черную сумку, чтобы убрать их в багажное отделение под крылом, позади двигателя.

Поднимаясь по трапу, Тито зажмурился и не видел, как Гаррет ушел припарковать машину.

Присев на кушетку с закрытыми глазами, мужчина услышал голос пилота, донесшийся из передней кабины:

– Едва успели, управимся от рассвета до сумерек.

Старик промолчал в ответ.

Взлет получился почти столь же ужасным, как и на вертолете. Правда, на этот раз Тито заранее приготовил «Нано» и крепко зажмурился.

Наконец он все же рискнул открыть глаза. В иллюминаторах ослепительно пылал закат. Полет был гладким (в отличие от предыдущего он воспринимался как движение свободное, самостоятельное, а не на привязанном неизвестно к чему тросе) и более тихим, и кроме того, кушетка оказалась гораздо удобнее.

Пока Тито слушал свою музыку, попутчики зажгли над головами маленькие лампочки, надели наушники с микрофонами и принялись беседовать. Наконец они опустили откидные столики. Старик раскрыл свой лэптоп, Гаррет развернул какие-то планы и взялся изучать их, делая пометки механическим карандашом.

В салоне потеплело, но от этого стало только удобнее. Тито снял куртку, свернул ее, положил под голову и заснул на серой кушетке.

Когда он проснулся, уже наступила ночь, и лампочки были потушены. Впереди, в кабине пилота, мерцали сигнальные диоды, светились экраны с какими-то линиями и цифрами.

Покинул ли самолет Соединенные Штаты? И вообще, на что способна эта модель? Долететь до Кубы? Достичь Мексики? Тито не думал, что его переправят именно туда. Хотя, если верить предположениям Вьянки, кузен Эйсебио проживал сейчас в окрестностях Мехико-Сити, в Докторес.

Мужчина посмотрел на старика, чей профиль еле вырисовывался на фоне мерцающих приборных огней. Тот спал, уронив подбородок на грудь. Тито попытался представить их вместе с дедом в Гаване, много лет назад, когда и революция, и машины-киты были еще в новинку, но не смог.

Тогда он тоже закрыл глаза и продолжал себе лететь сквозь ночь, где-то над неизвестной страной; оставалось только надеяться, что это все еще была Америка.

Дата добавления: 2015-06-30