Книга четвертая. Вырождение или кризис. 1 страница

Глава первая. Влияние существующей формы цивилизации, войн и переселений в города.

Вырождение может быть физиологическим или психологическим. В первом случае оно отзывается на темпераменте и органическом строении, т. е. на условиях жизнеспособности и плодовитости. Существует мнение, что французский народ вырождается в этом направлении. Но, прежде всего, многие из явлений, указывающих, по-видимому, на ослабление темперамента или организма французской нации, — лишь усиленное проявление общих последствий, вызываемых у всех народов современной цивилизацией, которую, впрочем, также считают общей причиной вырождения. Вместе с возрастающим разделением труда, продуктом промышленного и научного прогресса, различные функции ума и тела упражняются неравномерно, происходит переутомление или вредная работа в одной части и недостаточное упражнение или полное бездействие в другой; отсюда и частичное разрушение различных органов, общее расстройство здоровья, нарушение равновесия в организме, в темпераменте, в характере. Мозг или скорее некоторые его области часто слишком возбуждены, в то время как остальное тело в пренебрежении. "Во многих отношениях, — говорит английский физиолог Балль, — воспитание и цивилизация способствуют энервации и ослаблению организма, подрывают природные силы и здоровье человеческого существа". Алкоголь, табак, чай, кофе, чрезмерный умственный труд, бессонные ночи, излишества в удовольствиях, сидячая жизнь, искусственное поддерживание существования слабых и многие другие причины вредят в новейшее время органическому строению и темпераменту. Вместе с ростом цивилизации подбор происходит все более и более в пользу ума, а результатом этого является ослабление в подборе наиболее крепких организмов. Работник, слабый физически, но смышленый и образованный, достигнет лучшего положения; ему будет легче жениться и оставить потомство; напротив того, крепко сложенный и более сильный работник будет прозябать на низших должностях и часто умрет бездетным. Отсюда, по истечении известного времени, нарушение равновесия в народном организме в пользу мозга и в ущерб некоторым свойствам, более приближающимся к животной жизни. К несчастью эти "животные" свойства являются также основой воли, если рассматривать последнюю с точки зрения количества энергии, а не ее качества или направления. Можно следовательно опасаться, чтобы ослабление физических сил не повлекло за собой известного упадка моральной энергии: мужества, пыла, постоянства, твердости — всего, что зависит от накопления живой и движущей силы. Ум обостряется вместе с нервами, а воля ослабляется с ослаблением мускулов. Тогда необходимо, чтобы сила характера была заменена силой идей; но если к несчастью и в самых идеях царствует беспорядок, то он не может не отразиться и на поведении.

Как мы уже сказали, во всех цивилизованных обществах высшее положение и средства жизни обеспечиваются в борьбе за существование не нормальным строением организма, а часто именно ненормальным развитием некоторых специальных способностей, полезных для промышленности, искусства или какой-либо общественной функции. Тогда тот или другой частный общественный интерес подчиняет себе физиологический интерес расы, интерес нормального строения индивидуума. Нарушения равновесия между различными способностями, развитие одних и атрофия других встречаются повсюду все чаще и чаще, потому что из них можно извлечь непосредственную пользу. Опасность лежит именно в этой полезной стороне; это более отдаленная опасность, но она несомненна. Существуют условия равновесия, отступить от которых раса не может, не жертвуя, ради потребностей настоящего, своей будущей жизнеспособностью. Если мы не можем, по совету Руссо, вернуться к лесной жизни, то мы должны по крайней мере поддерживать телесное здоровье, чтобы иметь здоровую душу. Но к сожалению мы не то видим в действительности. Условия современной цивилизации не похожи на условия жизни античных обществ и грозят несомненными опасностями расе. В прежние времена слабая физическая организация чаще всего влекла за собой устранение потомства; в настоящее время самым хилым и самым недостойным индивидам предоставлена полная свобода размножаться; кроме того их потомство ограждается всеми способами от естественного вымирания. В конце концов, как замечают дарвинисты, получается борьба между соперничающими и ничем несдерживаемыми способностями размножения. Индивидуум, стоящий нравственно выше других, все более и более сторонится этой борьбы, предоставляя размножаться низшим элементам. Таким образом подбор действует в обратном смысле, в пользу всего худшего.

Прибавим к этому, что наследственность гораздо успешнее передает дурные приобретенные привычки, нежели хорошие. Она скорее передает безумие и невроз, чем предшествовавшую им силу мозга. Она увековечивает и усиливает повреждения в органах цивилизованного человека, как, например, близорукость. "Могучая для зла и медленная для добра", она быстро сообщает эпилепсию морским свинкам, но скупо передает приобретения гения. Вследствие этого естественный или искусственный подбор наиболее способных индивидов, вопреки всему противодействующему ему в настоящее время, еще надолго останется "единственным средством гарантировать расу от возрастающего стремления к вырождению, которое в конце концов поглотило бы все выгоды цивилизации" (Балль).

Тем, кто жалуется на частое появление в настоящее время конституционных и нервных заболеваний, оптимисты отвечают, что не следует судить о действительном числе больных по статистическим сведениям и беспрерывно обогащающимся спискам болезней современной медицины. Наши ученые констатировали множество болезней, как например диабет или брайтову болезнь, неизвестных в прежнее время. Оскультация и микроскопическое исследование открыли целую серию туберкулезов. Что касается нервных болезней, то мы имеем теперь блестящую коллекцию их; но чудеса и беснование прежних времен показывают, по-видимому, что число истеричных было и тогда довольно значительно. При всей недостоверности наших сведений, трудно однако допустить a priori, чтобы прогрессивное развитие нервной и мозговой жизни, особенно во Франции, не влекло за собой развития нервозности. Другой причиной упадка признается вырождение антропологических свойств расы. Можно ли утверждать, что во Франции действительно происходит этническое вырождение? Заметим прежде всего, что французская раса, как результат слияния значительного числа народов и народцев представляет гораздо менее однородности, чем, например, в Англии, островной и замкнутой стране; если мы обязаны этому обстоятельству очень большим разнообразием способностей, мы обязаны ему также и менее устойчивым равновесием, при котором очень различные настроения сменяют одно другое в виде внезапных порывов ветра. Попробуйте соединить в одном типе бретонца, нормандца и гасконца, и вы получите отдаленное подобие среднего современного француза; карикатура получилась бы еще грубее, если бы вы соединили в одном типе поляка, немца, англичанина, испанца, итальянца и грека. Между тем несомненно, что Франция резюмирует "собой всю Европу и что с точки зрения расы и характера, так же как и климата, она заключает в себе элементы многих европейских стран. Приобретение национального характера наиболее объединенного и наиболее богатого составными элементами обусловливает единство духа и образа действия и позволяет народу достигнуть вершины своего величия. Когда этот характер начинает разлагаться и терять свою однородность, он порождает изменчивость мнений и действий: разделенная внутри себя нация оказывается тогда в неустойчивом равновесии. Отсюда опасность слишком быстрого вторжения чуждых элементов, не ассимилированных или трудно ассимилирующихся. Но каково в этом отношении положение Франции? В Англии все число живущих в ней иностранцев составляет 5 человек на 1000 жителей; в Германии — 8, в Австрии — 17. Во Франции эта пропорция быстро возрастает. В 1886 г. она уже составляла 30 на 1000; в настоящее время она приближается к 4 на 100: один иностранец на 25 или 30 жителей. В последние сорок лет число жителей во Франции возросло на 2.350.000 человек, из которых на долю иностранцев приходится 900.000, т. е. 39%. Другие статистические данные показывают, что в 1893 г. в Париже было более итальянцев, бельгийцев, швейцарцев, немцев, люксембуржцев, австро-венгерцев и русских, чем когда-либо прежде. Вот соответствующие цифры приращения каждой из этих национальностей за один год, с 1892 по 1893: 8.761; 5.781; 5.610; 5.037; 2.931; 2.120; 818. Число иностранцев растет на нашей территории в тринадцать раз быстрее туземного элемента, так что если это будет продолжаться, то через пятьдесят лет во Франции будет насчитываться 10 миллионов иностранцев. "Итальянская колония, — писал le Petit Marselliais 3 марта 1885 г., — пускает в нашем городе все более и более глубокие корни. Она разрастается, и при таком ходе дела не пройдет десяти лет, как в Марселе окажется 100.000 итальянцев". Прошло более десяти лет, с тех пор как написана эта статья, и теперь уже можно констатировать, что число итальянцев достигло предсказанной цифры. Они натурализуются в случае надобности, но в силу недавнего итальянского закона сохраняют свою прежнюю национальность! Среди иностранцев, живущих во Франции, замечается превышение числа рождений, между тем как среди французов, вот уже три года подряд, констатируется превышение смертных случаев. Наибольшее число рождений приходится на долю бельгийцев, составляющих почти половину всего числа иностранцев; итальянцы чаще всего остаются во Франции лишь временно.

Умножение иностранцев имеет свои выгоды и неудобства: для Франции выгодно получить работников, за издержки воспитания которых она не платила. Предположим, говорит Модинари, что, вместо того чтобы впускать к себе этот миллион взрослых рабочих, пополняющих дефицит ее населения, Франция воспитывала бы их сама; во что бы ей это обошлось? Чтобы получить миллион человек двадцатилетнего возраста, надо произвести на свет около 1.300.000 детей; на вскормление и воспитание каждого миллиона детей до их совершеннолетия затрачивается в среднем около 3 миллиардов 500 миллионов. Следовательно, получая взрослых работников, вместо того чтобы воспитывать их самой, Франция сберегает 3 с половиной миллиарда. Разве не содействует это сбережение возрастанию общественного и частного богатства? Не очевидно ли, что, если бы Франция получила даром из соседних стран миллион быков, предназначенных для пополнения ее недостаточного производства скота, она воспользовалась бы теми издержками, которые были сделаны на этот предмет Бельгией, Швейцарией иди другими странами. Однако эта экономическая выгода не обходится без своих неудобств, даже экономического характера. Кроме того, наши слишком малочисленные дети представляют резкий контраст с людьми, воспитанными в суровой школе многодетных семей; они не приучены с юного возраста к мысли, что необходимо самому устраивать свою жизнь, а не рассчитывать на наследство или приданое жены, что успех в жизни на стороне более трудолюбивых, более смелых и предприимчивых. Наши "единственные сыновья", когда им приходится конкурировать с детьми многочисленных семей, воспитанными в суровой дисциплине, рискуют оказаться побитыми. В самой Франции, по мере того как наши деревни теряют своих жителей, иностранцы завладевают землей: в настоящее время они уже владеют в нашей стране не менее чем 45.000 квадратных километров земли, т. е. 1/10 всей удобной для обработки почвы, пространством, превышающим поверхность Швейцарии и равняющимся восьми нашим департаментам! Не будучи в состоянии обновлять и увеличивать наше население, мы пополняем его элементами, заимствованными со всех сторон света: у Бельгии, Швейцарии, Германии и Италии. Не переставая жалеть, что Франция не удовлетворяет сама своей потребности в обновлении населения, мы можем, в конце концов, только радоваться иммиграции чужеземных элементов, уравновешивающих недостаток нашей численности. Необходимо прежде всего, чтобы Франция была населена и не сделалась добычей соседей. Наплыв иностранцев, хотя сравнительно и быстрый, но происходящий не массами, не может произвести пертурбацию в нашем национальном характере, открытом для всех и в высшей степени общительном.

Однако, рассматривая этот вопрос с этнической точки зрения, антропологи боятся, чтобы не изменилась пропорция составных элементов нашей расы. В течение нашей истории мы уже потеряли огромное количество белокурых долихоцефалов, истреблявших друг друга во время войн. Благодаря отмене нантского эдикта, мы выгнали за границу целые семьи из числа лучших и наиболее нравственных. Революция, в свою очередь, обезглавила массу достойных людей; затем Империя рассеяла наиболее здоровую часть всего населения по полям сражений. Независимо от всяких этнических соображений, не подлежит сомнению, что войны, покрывшие кровью Европу, стоили нам четырех миллионов мужчин, набранных из лучшей части нации, среди наиболее здоровой молодежи. Два с половиной миллиона из числа этих молодых людей женились бы; такое же число женщин не могло найти себе мужей. Эти войны стоили 73 миллиарда, увеличили государственный долг и возвысили налоги. "Всякий народ, воинственный дух которого превосходит его плодовитость, должен погибнуть", — говорит Лапуж. Продолжительные войны всегда отзываются бедственными последствиями на нации; одним из главнейших является именно это исчезновение или уменьшение наиболее здоровой части населения, той, которая своим потомством наиболее способствовала бы поддержанию физических и умственных сил расы. Предположите, как говорит Лилиенфельд, что стадо защищалось бы исключительно своими наиболее сильными и молодыми членами, между тем как слабые и старые оставались бы вне борьбы и почти одни давали бы потомство; ясно, что по истечении известного времени стадо начало бы вырождаться: подбор в обратном направлении вызвал бы понижение тона жизни. То же самое происходит и с народами: их победы обходятся им так же дорого, как и поражения. Одна из причин, в силу которых Англия сохранила в своем населении большую физическую силу, более высокий рост и более чистую расу, чем все другие страны, заключается в ее островном положении, позволившем ей принимать сравнительно слабое участие в континентальных войнах, не тратить своих финансов и своего человеческого капитала на содержание постоянных армий и международные бойни. Точно так же и Скандинавия, давно уже держащаяся в стороне от наших распрей, сохранила сильную и здоровую расу. Франция, напротив того, затратила лучшую часть своего мужского населения на сражения и революции. Германия подвергалась подобным же кровопусканиям. Народы, извлекшие меч из ножен, погибнут от меча; проливая кровь других, они истощают свою собственную. Земля действительно принадлежит миролюбивым, ибо воинственные исчезают со сцены вследствие взаимного истребления. В настоящее время продолжительная война подорвала бы жизнеспособность как победившей, так и побежденной расы. Борьба Франции и России с тройственным союзом была бы не только экономическим, но и физиологическим опустошением всех участников в войне, за исключением России, обладающей громадным запасом человеческих сил. Чтобы воспользоваться этим всеобщим опустошением как в промышленном и политическом, так и в этническом отношениях, Англии стоило бы только держаться в стороне. Панегиристам войны следовало бы поразмыслить над этими законами социальной физиологии, гласящими Vae victoribus не менее чем и Vae victis[32].

Революции с их гекатомбами, где часто погибают лучшие люди, составляют одну из наиболее тяжелых форм войны. По мнению Лапужа, французская революция уничтожила "антропологическую аристократию" (eugeniques) среди дворянства и буржуазии, создав новый класс, обогатившийся путем спекуляций на национальные имущества и давший "потомство без добродетелей, талантов и идеалов". Революция была прежде всего "передачей власти из рук одной расы в руки другой". С ХVI века и по настоящее время, по мнению того же автора, замечается правильная постепенность в нашествии брахицефалов; но "революционной эпохе соответствует внезапный скачок, заметное ускорение в рассеянии евгенического персонала". Не придавая большого значения наплыву брахицефалов, можно спросить себя, не произвела ли у нас революция, до известной степени, результатов, аналогичных произведенным инквизицией в Испании? Во всяком случае будем остерегаться от повторения ее.

В отсутствие войн и революций, истребление наиболее деятельных и интеллигентных элементов населения продолжается городами не только во Франции, но и в большинстве других стран. В течение тридцати лет городские центры поглотили у нас семь сотых всего населения, в ущерб небольшим коммунам. В то время как деревни теряют своих жителей, население городов непрерывно возрастает. Пятьдесят лет назад сельское население во Франции составляло три четверти всего населения; в настоящее время оно составляет лишь две трети его (61%): с 1846 и по 1891 г. деревня потеряла 2.921.843 жителей, а население городов возросло на 5.664.549 человек. В течение того же времени плотность парижского населения увеличилась с 11.000 на 31.000 жителей на квадратный километр, т. е. почти утроилась. Так как средняя плотность населения для всей Франции равняется 13 жителям на квадратный километр, то отсюда видно, что парижская плотность в 425 раз более средней. Если бы, говорит Cheysson, вся Франция была населена, как Париж, то французское народонаселение равнялось бы 15 миллиардам человек, т. е. в десять раз превосходило бы народонаселение всего земного шара. Левассёр доказал, что это движение в города усилилось с проведением железных дорог: удобство сообщений способствовало перемещению жителей. Он приходит к тому выводу, что сила притяжения человеческих групп, вообще говоря, прямо пропорциональна их массе, так же как и для неодушевленной материи. Так как скопление масс в городах не переставало возрастать, то концентрация населения должна была усиливаться. Существует стремление считать скопление населения в городах свойственным исключительно Франции. Но в Англии городское население, уже превышавшее сельское в 1851 г. (51%), составляло в 1891 г. 71,7% всего населения. В Германской империи городское население (считая города, имеющие более 2.000 жителей) составляло в 1871 г. 36,1% всего ее населения, а в 1897 г. — уже 50%. В Соединенных Штатах пропорция населения городов, имевших более 8.000 жителей, определялась в 1820 г, 4,9 процентами, в 1850 г. — 12,25%, а в 1890 г. — 29,1%. Относительно Франции нам известно, что ее городское население (считая города с населением, превышающим 2.000 жителей) составляло в 1846 г. 24,4% всего населения, в 1872г. — 31%, а в 1891 г. — 37,4%. Следовательно, движение в города в течение второй половины нашего столетия было менее ускоренным во Франции, нежели в других цитированных странах, и общее городское скопление в ней также меньше. В вышеуказанных трех странах, как и во Франции, возрастание городов, более быстрое, нежели общее увеличение населения, объясняется отчасти сельской эмиграцией. Если это представляет социальную опасность, говорит Левассёр, то мы подвергаемся ей в многочисленной компании. Однако между этими странами и Францией существует в данном случае разница, признаваемая самим Левассёром: так как общее возрастание их населения происходит сравнительно быстрее, то рост городского населения не производит в них таких опустошений в деревнях, как во Франции, население которой почти неподвижно.

Выгоды больших городов были хорошо выяснены Левассёром. Вне больших городских центров почти не существует крупной торговли. Кроме того, города являются очагами умственной деятельности[33]. Но зато физиологическое влияние городов пагубно. Во-первых, рождаемость в них меньше, чем где бы-то ни было, а смертность больше. Потребность в комфорте порождает в них сознательное воздержание от деторождения, наследственные болезни как результат чрезмерного мозгового труда и сидячей жизни вызывают в них физиологическое изменение расы. Города уничтожают не только детей, но также и взрослых. Защитники городов указывают однако, что в Париже смертность лишь на 5% превышает среднюю смертность Франции и постепенно уменьшается с прогрессом гигиены; что если принять во внимание значительное число индивидов, переселяющихся в Париж с намерением вести в нем жизнь "под высоким давлением", то условия существования, по-видимому, благоприятнее там, чем в других местах. Допустим; но именно эта жизнь под высоким давлением и сжигает человека, именно она и опасна для его физического и морального равновесия. Разве не доказано, что семьи быстро угасают в больших центрах, нуждающихся в непрерывном пополнении своего населения выходцами из провинций? Cheysson указал кроме того на происходящий в статистике оптический обман в пользу городов: цифры их рождений, браков и смертей не могут быть сравниваемы с соответствующими цифрами нормального населения, содержащего более детей и менее взрослых. Так как возрасты, дающие особенно много смертных случаев, т. е. детство и старость, представлены в Париже очень слабо, то его смертность надо высчитывать не для совокупности его населения, а по возрастам, и тогда окажется, что она почти на треть превышает смертность в провинциях.

Так как города являются театром борьбы за существование, то, в среднем, победа одерживается в них индивидами, одаренными известными расовыми свойствами. Таким образом, промышленная и коммерческая борьба стремится сделаться вместе с тем и этнической. С этой точки зрения, антропологи утверждают, что города поглощают главным образом белокурых и смуглых долихоцефалов, оказывая сильное притягательное действие на эти две предприимчивые, умные и беспокойные расы, вовсе не склонные к домоседству по инстинкту, враждебные деревенскому одиночеству. Действительно, по исследованиям Аммона, долихоцефалы преобладают в городах по сравнению с деревнями, так же как в высших классах гимназий по сравнению с низшими и в протестантских учебных заведениях по сравнению с католическими (где брахицефалия особенно сильна в герцогстве Баденском). Аммон произвел также любопытные наблюдения над типами баденских сенаторов. Итак, несомненно, что деревни все более и более теряют своих долихоцефалов, становясь все более и более брахицефалическими. Притягиваясь городами сильнее всех других, долихоцефалы достигают в них успеха и благоденствуют в течение одного или двух поколений; но их потомство тает там, как снег на солнце.

Принимая во внимание обратное движение в деревни, а также перемещения из одних городов в другие, приходится все-таки сказать, что большие города являются потребителями населения и что, при всех равных условиях, элементы, переселившиеся из деревни в город, имеют тенденцию сделаться "потерянными элементами для всего населения". Другими словами, движение в города служит подготовительной стадией к "уничтожению путем подбора". "Для определения будущих свойств населения данного государства, — говорит Клоссон, профессор университета в Чикаго, — в высшей степени важно знать, из каких элементов состоит главным образом эмиграция страны, а особенно — эмиграция в большие города. Во Франции все перечисленные нами причины вызывают прогрессивное поглощение белокурых и смуглых долихоцефалов массой смуглых брахицефалов. Со времени средних веков наш черепной показатель увеличился на одну сотую в сторону широкого черепа; рост уменьшился, цвет сделался более темным. Таким образом мы снова становимся все более и более кельто-славянами и "туранцами", какими мы были до появления галлов; между тем как количество и влияние так называемого арийского элемента все более и более уменьшается среди нас. Таково явление, приводящее в беспокойство антропологов. Но мы уже видели, что оно происходит у всех других европейских народов, хотя на северо-западе с меньшей интенсивностью и быстротой. Происходит, так сказать, общее и медленное обрусение Европы, включая сюда даже и Германию; это своего рода самопроизвольный панславизм или панкельтизм. Несмотря на предсказания антропологов, в настоящее время еще нельзя с точностью определить, хорошие или дурные последствия этой перемены; можно лишь сказать, что равновесие между тремя нашими составными расами изменяется благодаря постоянному приливу новых элементов, обусловленному нашей систематической бездетностью, нашими продолжительными войнами и, наконец, влиянием больших городов. Вторжение с юга кельтов Средиземного моря до известной степени уравновешивается в настоящее время вторжением с севера более или менее кельтизированных германцев. Кроме того, Франция обладает необычайной способностью ассимилировать привходящие в нее элементы благодаря ее в высшей степени симпатичному, общественному, открытому для всего и всех характеру. Тем не менее было бы предпочтительней, если бы Франция сама пополняла свое население и даже колонизовала бы другие страны. Менее чем в одно столетие, число европейцев вне Европы возросло с 9 миллионов до 82; Англия дала 7 миллионов эмигрантов, Германия — 3 миллиона. Неужели Франция будет по-прежнему безучастным зрителем этой бьющей через край плодовитости других наций? Неужели она согласится, вместо того чтобы населить мир, очистить свою почву даже от собственной расы и принять к себе иностранцев?

Антропологи видят в этом универсальном смешении длинных голов с широкими, достигающем наивысшей степени во Франции, еще другой неблагоприятный признак, с этнической точки зрения: в дисгармонии форм, усматриваемой ими у этих "метисов", они находят отражение внутренней дисгармонии. В наших городах, говорят они, мы только и встречаем, что людей со светлыми глазами и темными волосами, и наоборот, или же широкие лица в сочетании с округленными черепами; бороды другого типа, чем волосы на голове; "у брахицефалов арийские головы", что составляет узурпацию; с другой стороны, "маленькие головы расы Средиземного моря сидят на длинных арийских шеях и увенчивают гигантские туловища". Что сказали бы эти пессимисты, если бы увидели мадам де Севинье, у которой, как говорят, один глаз был голубым, а другой — черным? Не пройдет много времени, продолжают они, и вы увидите, как нарушение симметрии органов сделается "причиной гибели этих смешанных населений". В моральном отношении, сколько видим мы людей, терзаемых противоположными стремлениями, думающих "утром как арийцы, а вечером как брахицефалы", меняющих характер, волю и поведение по капризу случая! Вот зрелище, представляемое психологией жителей "смешанной крови" наших долин и городов. Антропологи прибавляют еще, что отличительной чертой этих метисов, так же как и метисов от смешения белокожих с чернокожими, являются "эгоизм, непостоянство, вульгарность и трусость". Уже у кельта наблюдается огромная забота о своей особе, о своих интересах и интересах своих близких — о всем, что не выходит из пределов его довольно узкого горизонта. При смешении кельта с германцем, энергичный индивидуализм последнего усиливает личные тенденции первого; с другой стороны, германские инстинкты солидарности нейтрализуются узостью и мелочностью кельта. В конечном результате — эгоизм. Такова антропологическая химия характеров. К счастью эти выводы еще более проблематичны, чем все предыдущие. Мы уже видели, что связь душевных свойств с теми или другими особенностями черепа слишком плохо установлена, чтобы можно было предвидеть результаты скрещивания, особенно между белокурыми и смуглыми расами. При подобном смешении рас существенные черты типа передаются каждая отдельно, независимо от других, так что при скрещивании белокурых долихоцефалов с смуглыми брахицефалами, например, могут получиться смуглые долихоцефалы и белокурые брахицефалы, кроме небольшого числа потомков, воспроизводящих в неприкосновенности первоначальные типы. По прошествии многих веков, в окончательном результате получается почти равномерное распределение цвета среди различных форм черепа. Collignon констатировал это по отношению к новобранцам департамента Северных Берегов (Cфtes-du-Nord); Аммон — в герцогстве Баденском. Баденцы продолжают оставаться белокурыми и голубоглазыми, в то время как долихоцефалия почти исчезла среди них. Каждая раса обладает тем, что Коллиньон называет сильными или устойчивыми признаками, которые она стремится передавать в течение неопределенно долгого времени своим метисам, даже очень отдаленным (таковы голубые глаза для северных рас); но она обладает также и слабыми, менее устойчивыми признаками, легко исчезающими при скрещиваниях. Таким образом, очень часто встречающийся признак может оказаться, однако, случайным или добавочным: голубые глаза еще не указывают на продолговатый череп; цвет волос может сохраниться при изменении формы головы. Подобным же образом, прибавим мы, весьма вероятно, что свойства мозговой структуры, с которыми связаны наследственные психические качества, стремятся под влиянием многочисленных скрещиваний постепенно диссоциироваться от длины черепа и распределиться по разным формам черепов, так же как эти последние сочетались с различными цветами глаз и волос. Все, что можно сказать более или менее правдоподобного относительно скрещиваний, сводится к тому, что если, например, у отца много ума и мало настойчивости, а у матери много последней и мало ума, то они могут иметь детей следующих четырех типов: 1) точное воспроизведение отца; 2) воспроизведение матери; 3) ум в соединении с настойчивостью, что обеспечит успех (si qua fata aspera...), 4) мало настойчивости и мало ума — тип, обреченный на неуспех и на исчезновение. Что в нашем французском обществе, как и во всех современных обществах, встречается много неуравновешенных людей, — мы не отрицаем этого. Больше ли их, чем в былые времена? Мы не знаем этого. Несомненно лишь одно, а именно — что физическими причинами неуравновешенности, особенно во Франции, являются гораздо менее скрещивание кельтов с германцами, чем прогрессивное распространение алкоголизма и других болезней, злоупотребление табаком, пребывание в городах, отсутствие гигиены, сидячая жизнь, переутомление и т. д.; но главнейшие причины — морального характера: борьба и противоречия наших идей, чувств, верований религиозных и не религиозных, наших политических и социальных теорий, распущенность нашей прессы, порнография, всякого рода возбуждения к пороку, и т. д. Черепной показатель и скрещивания не имеют ни малейшего отношения ко всему этому.

Дата добавления: 2015-06-30