Большевизм и национал-социализм на международной арене

Поведение Гитлера на международной арене соответствовало модели, которую позднее сформулировал Генри Киссинджер, определивший внешнюю политику революционной державы. Эта держава в принципе неспособна к самоограниче­нию. Дипломатия в традиционном смысле, сущность которой составляют ком­промисс и признание собственных границ, была практически отброшена рево­люционными государствами, так как шла вразрез с их конечными целями.

¹¹ Heiden K. Adolf Hitler. Das Zeitalter der Verantwortungslosigkeit. Eine Biographic Zurich 1936. S. 347.

¹² Nolte E. Der Europäische Bürgerkrieg 1917-1945. Nationalismus und Bolschewismus. B. 1987. S.549.

Конечной целью Гитлера было: завоевание жизненного пространства на Вос­токе, уничтожение евреев и коммунистов. И он твердо решил добиться осущест­вления этих целей уже в кратчайшие сроки. Он снова и снова повторял, что не хочет оставлять исполнение этой великой задачи своим преемникам. В то же вре­мя, у него было чувство, что время работает против „нордической расы", что она постепенно разрушает саму себя. К этим характерным особенностям многие ис­торики возводят головокружительную радикализацию национал-социалистичес­кой политики, попытки в один миг создать новый мировой порядок, то есть мир без евреев, цыган и душевнобольных. Коммунисты тоже стремились к установ­лению нового мирового порядка. Однако у них никогда не было точной даты, ко­гда это „светлое будущее" должно наступить. Их время было не столь ограни­ченно, как время Гитлера. Они действовали в убеждении, что история на их сто­роне, так как всемирная победа коммунизма была по их мнению исторически не­отвратима. Поэтому и рискованные политические шаги в направлении скорейше­го приближения этой победы были не нужны. Поэтому внешняя политика боль­шевиков как правило была достаточно осторожной и гибкой. Большевики не раз совершали однозначно агрессивные шаги, но как правило - в отношении изоли­рованных, в силовом отношении безнадежно уступающих Советскому Союзу го­сударств, так что риск сводился к минимуму. Случаи игры ва-банк - характерная черта гитлеровской модели поведения - в советской политике встречались редко.

И еще несколько слов о фашистской Италии. Следует заметить, что итальян­ский фашизм, несмотря на свои агрессивные жесты и вопреки своей жажде вой­ны, не сумел придать нового измерения самому понятию войны. Поле действий Муссолини, благодаря сильной позиции итальянских консерваторов, оказалось сильно ограничено, да и военные силы Италии были весьма скромны. Консерва­торам, поддерживавшим Муссолини, удалось взять под контроль процесс ради­кализации фашистской диктатуры и ввести режим в институциональные, прежде всего династические рамки. Поэтому многие авторы справедливо оценивают итальянский фашизм как „незаконченный тоталитаризм"¹³. Массовых убийств, ставших конститутивной чертой как национал-социализма, так и сталинизма, здесь не было. Как заметил в 1941 г. немецко-американский политолог Зигмунд Нойманн, итальянский фашизм, несмотря на свою манию величия, не начал ми­ровой революции; это сделал лишь национал-социализм¹⁴.

Развивая новые представления о войне, НСДАП могла опереться на то, что милитаризация политической мысли в Германии имела давнюю традицию. Анг­лийский историк Льюис Нэмьер даже назвал войну одной из форм немецкой ре-

¹³ Aquarone A. L^´ organizzazione delle Stato totalitario. Turin, 1965; Sarti R. Fascism and the
Industrial Leadership. The Study in the Expansion of Private Power under Fascism. Berkeley 1971, p.69; Bracher K.D. Zeitgeschichtliche Kontroversen. Um Faschismus, Totalitarismus, Demokratie. München 1976. S. 23.

¹⁴ Neumann S. Permanent Revolution. Totalitarism in the Age of International Civil War. NY 1965, p.111.

волюции¹⁵. Но было бы неверно считать, что Гитлер довел до логического конца прусский милитаризм. Ведь мировоззренческая война на уничтожение, развязан­ная национал-социалистами, не имела ничего общего с прусской традицией. Од­нако новый способ ведения войны, при котором были сметены все до тех пор су­ществовавшие нормы этики и военного права, оказался возможным потому, что он нашел поддержку у существенной части немецкого офицерского корпуса. Другой английский историк, Алан Баллок, указал на то, как мала, в сущности, была роль столь самодовольного германского генштаба во второй мировой вой­не¹⁶. Легко заметить также, что офицеры, принявшие гитлеровское понятие вой­ны без какого-либо существенного сопротивления, сомневались, можно ли нару­шить законы прусского кодекса чести, а таковым они считали присягу «фюреру», несмотря на то, что Гитлер был тираном и основателем стратегии уничтожения. Заметное сопротивление деспоту способны были оказать лишь немногие. Мно­гие боялись „анархии" и „коммунистической угрозы" в случае свержения Гитле­ра.

Нельзя не заметить здесь параллели с поведением большевистских противни­ков Сталина, так называемых „старых большевиков", подавляющее большинство которых отказалось от применения силы против тирана¹⁷. И здесь решающую роль сыграл страх перед анархией и распадом системы. О систематическом и по­следовательном противодействии сталинской деспотии со стороны старых боль­шевиков не может быть и речи. И при этом не следует забывать, что старые боль­шевики отнюдь не были пацифистами, чуждыми насилия. Они без какого бы то ни было сомнения применяли грубо террористические методы борьбы против так называемого „классового врага". Но поместить Сталина в категорию „клас­совых врагов" они были не в состоянии.

Сталин и Гитлер знали моральные колебания и табу своих оппонентов и бес­совестно пользовались ими. Конрад Хейден говорил о Гитлере, что тот знает сво­их противников лучше, чем они сами знают себя, поскольку он внимательно сле­дит за ними и поскольку игра на чужих слабостях составляет важную часть его политики¹⁸. Эти слова Хейдена можно применить и к Сталину. Как Сталин, так и Гитлер понимали, каких границ не смогут переступить их политические против­ники.

6. Культ вождя в большевизме, фашизме и в национал-социализ­ме

¹⁵ NamierL. The Course of German History. / Facing East. London 1947, p. 25-40.

¹⁶ Bullock A. Hitler, Eine Studie über Tyrannei. Düsseldorf 1977. S. 65 1f.

¹⁷ См. АвторхановА. Происхождение партократии. Т. 2. Франкфурт, 1973. С. 244. K., Op. cit., S. 266.

В заключение еще некоторые соображения относительно культа вождей, пред­ставлявшего собой как при крайне правых режимах, так и в Советском Союзе при Сталине своего рода государственную доктрину.

Вождистские амбиции Муссолини и Гитлера были с такой готовностью под­держаны многочисленными группировками в Италии и Германии, поскольку оба диктатора играли на тоске многих итальянцев и немцев по сильному „госуда­рю", „цезарю", возникшей еще на рубеже ХIХ-ХХ веков.

Харизматический вождь, пришествие которого многие европейские мыслите­ли предсказывали еще в XIX в. и в начале XX в. - кто с тревогой, кто с надеж­дой, - призван был заместить господство безличных институций господством личной воли. Непрозрачные, сложные институциональные образования, с одной стороны, подавляют человека своей анонимностью, с другой - обнаруживают бессилие, когда речь идет о преодолении кризиса. Отсюда широко распростра­ненное желание вернуть в политику личность, тоска о харизматическом герое. Эта тоска, в сочетании с твердым убеждением как Муссолини, так и Гитлера, что они-то и есть „цезари", которых так ждала Европа, расчистили обоим дорогу к власти. Цезаристская идея имела давнюю историю в европейской традиции. Уже Макиавелли мечтал о вожде, который своими подвигами и героическими де­яниями освободит Италию от закосневших традиционных установлений и объе­динит страну. Примером для „князя" Макиавелли стали итальянские кондотьеры эпохи Возрождения. Они возникали из ничего, всем бывали обязаны только са­мим себе и благодаря своим выдающимся личным качествам достигали славы и власти. Они смещали все династии и институции и проводили коренные преоб­разования в государствах, подчиненных их господству.

Наполеон также воплощал собой, разумеется, в гораздо больших масштабах, тот же самый принцип.

В русской истории, напротив, „цезаристские" тенденции практически не име­ли места. На Руси бывали цари, проводившие в русском обществе не менее ради­кальные преобразования, чем „цезари" на Западе. Но всякий раз речь шла при этом об этатистской революции сверху, которую инициировали и осуществляли легитимные правители России. Поддержка низших слоев русского народа, на ко­торую иногда опирались цари, также мало похожа на европейское преклонение перед фигурами „цезаристского" толка. Царя почитали не за его личные качества или подвиги, а скорее как носителя определенных функций. В нем видели храни­теля православной веры и естественного лидера религиозно санкционированно­го политического порядка.

Первоначально большевизму также был чужд культ вождей. В этом он отли­чался от фашизма и национал-социализма, которые с самого начала фиксирова­лись на личности фюрера. Напротив, большевизм был первоначально структури­рован по идеократическому принципу. Здесь высшей инстанцией выступало уче­ние, сначала марксистское, потом марксистско-ленинское. Но в 1930-е гг. партия

большевиков постепенно превратилась в партию с вождем во главе. Культ Стали­на приобрел в СССР характер государственной доктрины. В создании этого куль­та принимали участие не только марионетки и выученики Сталина, но и многие большевики первого поколения, вовсе не убежденные в его непогрешимости и всеведении. Почему же они преклонялись перед Сталиным? Они делали это по вполне макиавеллистскому расчету. Культ вождя, по их мнению, должен был прежде всего придать стабильность партии, переживавшей после смерти Ленина период разброда и фракционной борьбы.

Так и в Германии в создании культа фюрера участвовали не только его предан­ные сторонники, но и представители старой элиты, следовавшие совсем иным традициям. С НСДАП их связывала общая ненависть к Веймарской республике. Веймар воплощал собой разброд, декаданс, внешнеполитическое унижение, а также не в последнюю очередь - „гнилой" компромисс с внутриполитическим противником, то есть с социал-демократией. Они идеализировали старый патри­архальный порядок, но при этом хорошо сознавали, что в современном полити­зированном обществе их реставраторская программа не имеет шансов осущест­виться. Принцип вождизма казался им в данном случае идеальным выходом из положения. С одной стороны, он связывал воедино политизированные массы и в то же время означал конец эпохи компромиссов с классовым врагом, то есть с со­циал-демократическим рабочим движением.

Эрнст Никиш - один из самых радикальных критиков Гитлера - характеризо­вал поведение правящей элиты Германии в 1936 г. такими словами:

«(Они) были сыты по горло господством безличного закона и презирали ту свободу, которую он дает; они хотели служить „человеку", личностному автори­тету, (...), фюреру. Они предпочитали перепады настроения, самодурство и про­извол личного „вождя" строгой регламентации и жестким правилам нерушимого законного порядка»¹⁹.

Расчет их, в конце концов, оказался в высшей степени опрометчивым. Так же ошиблись и большевики, на чьих плечах была выстроена новая система. Как в Германии, так и в Советском Союзе не учли, что система с вождем-фюрером во главе означает неограниченный и неконтролируемый произвол, который неизбе­жно обрушится однажды и на тех, кто его создавал. Ибо любая критика в адрес непогрешимого вождя рассматривалась как святотатство, и это обстоятельство надолго сковало всякое сопротивление диктаторам.

¹⁹ Niekisch E. Das Reich der niederen Dämonen. Hamburg, 1953, S. 87.

(Перевод с немецкого)

Цитируется по: Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры - Русское издание № 1, 2004 - http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/inhaltruss1.html

Дата добавления: 2015-06-30