Любавины 3 страница

Емельян Спиридоныч не выносил старшего брата. За скрытность. "Никогда не поймешь, что у него на уме. Темно, как в колодце", - говорил Емельян. Игнатий отвечал тем же. И в минуты нехорошей откровенности, посмеиваясь, высказывал, что думал о Емельяне Спиридоныче: "Крепкий ты, Емеля, как дуб, и думаешь, что никакая сила тебя не возьмет. А дуб срубить легко".

Приехали к Игнатию уже при солнце.

Дорогой Кондрат несколько раз просил остановиться - голову раскалывала страшная боль. Один раз даже вырвало.

- Света белого не вижу, - шептал он бескровными губами. - Устосовали они меня...

Стояли несколько минут, потом тихонько трогались дальше.

Игнатий встретил их в ограде.

- Вижу из окна: вроде конь ваш... Что это с Кондратом?

- Упал, - кратко пояснил Емельян Спиридоныч.

Игнатий белыми длинными пальцами осторожно разнял спутанные волосы на голове Кондрата, долго рассматривал рану.

- Откуда упал?

- С крыльца.

Игнатий насмешливо посмотрел на брата.

- Соврать даже не умеешь, Емеля-пустомеля!

- А ты, если уж ты такой умный, не спрашивай, а веди в дом.

Игнатий секунду помедлил.

- Там у меня... - хотел он что-то объяснить, но махнул рукой и первый направился в дом. - Пошли.

В избе у стола сидел незнакомый молодой человек с длинным желтым лицом. С виду городской. Глаза большие, синие. На высокий костлявый лоб небрежно упал клочок русых волос. Узкая, нерабочая ладонь нервно шевелится на остром колене. Смотрит пристально.

- Это брат мой. А это племяш, - представил Игнатий.

Молодой человек легко поднялся, протянул руку:

- Закревский.

Емельян Спиридоныч небрежно тиснул его влажную ладонь. Про себя отметил: "Выгинается, как вша на гребешке".

- Ушиблись? - с участием спросил Закревский у Кондрата и улыбнулся.

Кондрат глянул на него, промолчал. Игнатий увел племянника в горницу уложил в кровать.

- Сейчас... обмоем ее, травки положим. А потом уснуть надо. Крепко угостили. Дома-то нельзя было оставаться?

- Мм...

- Правильно. Только с вашими головами дела делать. Они крепкие у вас. Могут искать?

- Не знаю. Могут.

- А-я-я-я!.. Как они ее разделали!.. Головушка бедная!

Емельян Спиридоныч сидел напротив желтолицего, курил. Швыркал носом. Какую-то глухую, тяжкую злобу вызывал в нем этот человек. Хотелось раздавить его сапогом. Непонятно почему. Наверно, на ком-нибудь надо было зло сорвать.

Синеглазый смотрел на него. Емельян почти физически ощущал на себе этот взгляд, внимательный и наглый.

- Где это сына?.. - спросил желтолицый, вовсю шаря глазами по лицу Емельяна Спиридоныча.

Тот поднял голову, негромко, чтобы не слышал Игнатий, сказал:

- А тебе какое дело, слюнтяй?

Незнакомец растерянно моргнул, некоторое время сидел не двигаясь, смотрел на Емельяна Спиридоныча. Потом улыбнулся. Тоже негромко сказал:

- Невежливый старичок. Хочешь, я тебе глотку заткну, бурелом ты?.. Ты что это озверел вдруг? А?

Емельян пристально смотрел на него.

- Один разок дам по мусалам - мокрое место останется, - прикинул он и гневно нахмурился. - Не гляди на меня, недоносок! Змееныш такой!

Закревский дернул рукой в карман.

- Хватит! Сволочь ты!.. - голос его нешуточно зазвенел.

Емельян смотрел ему в лицо и не заметил, что он достал из кармана. А когда опустил глаза, увидел: снизу из белой руки, на него смотрит черный пустой глазок дула.

- Вы что, сдурели? - раздался над ними голос Игнатия.

Закревский спрятал наган, неохотно объяснил:

- Спроси у него... Начал лаяться ни с того ни с сего.

- Ты что тут?! - грозной тучей навис Игнатий над братом.

- Не ори, - отмахнулся тот. - Пусть он его еще раз вытащит... я ему переставлю глаза на затылок.

- Ты белены, что ли, объелся, - не унимался Игнатий. - Чего ты взъелся-то?

- Прекрати, ну его к черту, - поморщился Закревский. - Он не с той ноги встал. Достань выпить.

Игнатий послушно замолчал, откинул западню, легко спрыгнул под пол, выставил грязную четверть, так же легко выпрыгнул. Закревский и Емельян Спиридоныч хмуро наблюдали за ним.

Игнатий налил три стакана, подвинул один на край стола - Емельяну Спиридонычу. Тот дотянулся, осторожно взял огромной рукой стакан. Глянул на Закревского. Закревский вильнул от него глазами - наблюдал с еле заметной улыбкой на тонких, в ниточку, губах. Емельян Спиридоныч нахмурился еще больше, залпом шарахнул стакан, крякнул и захрустел огурцом.

Игнатий и Закревский переглянулись.

- Хорош самогон у тебя, - похвалил Емельян Спиридоныч.

- Первачишко. Еще налить?

- Давай. Мутно что-то на душе.

- Зря с человеком-то поругался, - Игнатий кивнул в сторону Закревского. Он как раз доктор по такой хвори.

- А он мне нравится! - воскликнул Закревский. - Давай выпьем... старик?

Странно - Емелъяну Спиридонычу человек этот не казался уже таким безнадежным гадом. Он глянул на него, придвинул стул, звякнул своим стаканом о стакан Закревского, протянутый к нему.

Выпили. Некоторое время молча ели.

- Отчего же на душе мутно? - поинтересовался Закревский.

- Если б я знал! Жизнь какая-то... хрен ее разберет.

- Я думал, таких ничего не берет, - с удовольствием сказал Закревский и озарил свое желтое лицо приветливой улыбкой. Потрогал тонкими пальцами худую шею. Придвинулся ближе.

Первым, кто согласился пойти отработать день на строительстве школы, был кузнец Федор Байкалов.

Федор жил в маленькой избенке с двумя окнами на дорогу. Он влезал в нее согнувшись, очень осторожно, точно боялся поднять невзначай потолок с крышей вместе.

В трезвом виде это был удивительно застенчивый человек. И великий труженик.

Работал играючи, красиво; около кузницы зимой всегда толпился народ смотрели от нечего делать. Любо глядеть, как он - большой, серьезный точными, сильными ударами молота мнет красное железо, выделывая из него разные штуки.

В полумраке кузницы с тихим шорохом брызгают снопы искр, озаряя великолепное лицо Феди (так его ласково называли в деревне, его любили). Крепко, легко играет молот мастера: тут! Тут! Тут! Вслед за молотом бухает верзила-подмастерье - кувалда молотобойца: ух! Ах! Ух! Ах!

Федя обладал редкой силой. Но говорить об этом не любил - стеснялся. Его спрашивали:

- Федя, а ты бы мог, например, быка поднять?

Федя смущенно моргал маленькими добрыми глазами и говорил недовольно:

- Брось. Чо ты, дурак, что ли?

Он носил длинную холщовую рубаху и такие же штаны. Когда шел, просторная одежда струилась на его могучем теле, - он был прекрасен.

По праздникам Федя аккуратно напивался. Пил один. Летом - в огороде, в подсолнухах.

Сперва из подсолнухов, играя на солнышке, взлетала в синее небо пустая бутылка, потом слышался могучий вздох... и появлялся Федя, большой и страшный.

Выходил на дорогу и, нагнув по-бычьи голову, громко пел:

В голове моей мозг высыхает;

Хорошо на родимых полях.

Будет солнце сиять надо мною,

Вся могилка потонет в цветах...

Он знал только один этот куплет. Кончив петь, засучивал рукава и спрашивал:

- Кто первый? Подходи!

А утром на другой день грозный Федя ходил с виноватым видом вдоль ограды и беседовал с супругой.

- Литовку-то куда девала? - спрашивал Федя.

Из избы через открытую дверь вызывающе отвечали:

- У меня под юбкой спрятана. Хозяин!

Федя, нагнув голову, с минуту мучительно соображал. Потом говорил участливо:

- Смотри не обрежься. А то пойдет желтая кровь, кхх-хх-х-х...

В избе выразительно гремел ухват, Федя торопливой рысцой отбегал к воротам. На крыльце с клюкой или ухватом в руках появлялась Хавронья, бойкая крупная баба. Федя не шутя предупреждал ее:

- Ты брось эту моду - сразу за клюку хвататься. А то я когда-нибудь отобью руки-то.

- Бык окаянный! Пень грустный! Мучитель мой! - неслось в чистом утреннем воздухе.

Федя внимательно слушал. Потом, улучив момент, когда жена переводила дух, предлагал:

- Спой чего-нибудь. У тебя здорово выйдет.

Хавронья тигрицей кидалась к нему, Федя не спеша перебегал через улицу, усаживался напротив, у прясла своего закадычного дружка Яши Горячего. За ворота Хавронья обычно не выбегала, Федя знал это.

Яша выходил к нему, подсаживался рядышком. Закуривали знаменитый Яшин самосад с донником и слушали "камедь".

- Бурые медведи! Чалдоны проклятые! - кричала Хавронья через улицу. - Я из вас шкелетов наделаю!..

Дружки негромко переговаривались.

- Седня что-то мягко.

- Заряд неважный, - пояснял Федя.

Иногда, чтобы подзадорить Хавронью, Яша кидал через улицу:

- Ксплотатор! (он страшно любил такие слова).

- Ты еще там!.. - задыхалась от гнева Хавронья. - Иди поцелуй Анютку кривую! Она тебя давно дожидается...

Яша умолкал. Анютка эта - деревенская дурочка, которую Яша один раз по пьяной лавочке защучил в углу и... говорил ей ласковые слова. Она дура-дура, а тут вырвалась, исцарапала Яше лицо и убежала. Но мало того - еще раззвонила по деревне, что Яша Горячий приходил ее сватать, но она, Анютка, не пошла за такого. "Шибко уж пьет он, - говорила она серьезно. - Если бы пил поменьше..." - "Да ты подумай, Анютка, - советовали ей мужики. - Не швыряйся шибко-то... У вас же старая любовь". - "Нет, нет, нет, - даже и не уговаривайте! Слушать даже не хочу". Мужики гоготали, а Яша выходил из себя: грозился, что убьет когда-нибудь Анютку.

Федя был дома, когда пришли к нему.

Хавронье нездоровилось - лежала на печке с видом покорной готовности выносить всякие несправедливости судьбы. Федя разбирал на лавке большой амбарный замок.

- Здравствуйте, хозяева! - громко сказал Платоныч. (Он сначала было озлился, помрачнел, а под конец своих неудачных хождений странным образом повеселел. "Ничего, Кузьма, вот увидишь - школа будет. Не на тех они нарвались", - заявил он.)

На "здравствуйте" Федя поднял от замка голову, некоторое время молча разглядывал старика и парня.

- Здорово живете.

- Вот какое дело, хозяин, - заговорил Платоныч, без приглашения направляясь в передний угол, - надо вам в деревне школу иметь... Надо ведь?

Федя, наморщив вопросительно лоб, смотрел на него.

- Надо, конечно, - сам себе ответил Платоныч. - Ребятишки учиться будут. Да. А школы нет. Как быть?

Федя хмыкнул - ему понравилось начало.

- Как же быть?

- Не знаю, - сознался Федя.

- Строить! - воскликнул Платоныч, будто сам удивляясь и радуясь столь простому решению.

- Во-он ты куда! - догадался Федя. Отложил в сторону замок. - А как... кто строить-то будет?

- А все вместе. Каждый по пять-шесть дней отработает - и школа готова. Леса вам не занимать.

Федя выслушал и, не раздумывая, просто сказал:

- Можно.

Платоныч даже растерялся от такой легкой победы. Встал, потрогал застегнутые пуговицы пальто.

- Вот и хорошо. Хорошо, брат!.. Пошли, Кузьма. До свидания.

- Будь здоров.

На улице Платоныч молодо сверкнул глазами:

- Чего я тебе говорил?

- Один только...

- Все будут! - Платоныч смешно вскинул голову, легко и уверенно пошагал к следующему двору. Он был упрямый старик.

Зашли к Поповым.

Они как раз обедали. На столе дымился чугунок с картошкой. На лавках вокруг стола сидела детвора - один другого меньше. Каждый доставал себе из чугунка горячую картошину, чистил, катая с руки на руку, макал в соль и, обжигаясь, ел с хлебом. Запивали молоком из общей кружки, в которую Марья часто подливала свежего. Молока было немного, ребятишки следили друг за другом, чтобы тот, к кому переходила кружка, не очень старался, глотая. Молчали.

- Здравствуйте, хозяева!

Все обернулись; шесть маленьких рожиц с одинаково ясными "поповскими" глазами с любопытством рассматривали Платоныча и Кузьму.

- Проходите, - пригласил Сергей Федорыч, вытирая полотенцем руки.

Платоныч незаметно огляделся, выискивая, куда бы ему присесть.

- Вон на кровать можно, - показал хозяин, не смущаясь угнетающей теснотой в своей избе. Он привык к ней за всю жизнь.

Присели на край высокой деревянной кровати, покрытой полосатой дерюгой.

Сергей Федорыч отъехал с табуреткой от стола ближе к кровати. Достал кисет.

- Курите?

Платоныч отказался, а Кузьма закурил.

Еще ни в одной избе не испытывал Кузьма такого острого, саднящего душу чувства жалости к людям, как здесь. "Вот кому новая жизнь-то нужна", - думал он, разглядывая ребятишек. Встретился взглядом с Марьей и... вздрогнул. Она вдруг напомнила ему мать. Он не знал мать, но по рассказам Платоныча и других людей восстановил для себя дорогой образ, свыкся с ним, бережно хранил... Ему казалось, что он ее помнит; он даже встречал женщин, похожих на мать. Но эта... елки зеленые! - до того похожа. Невероятно, странно, что она сидит здесь, живая. Можно подойти и потрогать ее рукой. Кузьма не отрываясь смотрел на Марью. Не слышал, о чем говорит Платоныч с хозяином. Ничего не слышал и не видел вокруг. Не помнил даже, как вышли на улицу... В глазах стояла Марья.

- Что такое, дядь Вась?.. А? Ты видел, какая она?

Платоныч строго посмотрел на племянника. Негромко и серьезно сказал:

- Не нравятся мне такие штуки, Кузьма. Ты что это?

Кузьма промолчал. Понял, что не сумеет сейчас ничего объяснить.

Молчали до следующего двора. Перед тем как войти в дом, Платоныч остановился, спросил встревоженно:

- Что с тобой делается? Ты можешь объяснить?

- Потом объясню. Вечером.

Братья приехали почти одновременно. Не успел Макар расседлать коня (за шапкой ездил и за обрезом), ворота раскрылись - въехал Егор.

- Ты где был? - спросил Макар.

- Недалеко.

Утро было хмурое. Небо заволокло тучами; они низко плыли над землей, роняли в грязь редкие холодные капли.

- Кондрата нашего, однако, убили, - сказал Макар.

Егор застыл около коня.

- Где?

- Не совсем... Вон видишь, что делается! - Макар показал братнину шапку, всю в крови.

- Скажет тоже - убили!

- Может помереть.

- Дрались, что ли?

- Ага.

- С кем?

- Не знаю.

- У тебя курево есть? - Егор присел на ясли. - Я прокурился.

Макар сел рядом, достал из кармана кисет, подал брату. Нахмурился, разглядывая окровавленную шапку.

- С кем он? - опять спросил Егор.

- Не знаю. Не могу никак понять: чем так звезданули? От гирьки не бывает рвано. А тут вишь... - он сунул под нос Егору шапку.

- Брось ты ее! - откачнулся Егор.

По крыше конюшни забарабанил редкий, но крупный дождь, - ранний собрался. Первый в этом году.

- Пахать скоро, - вздохнул Макар.

Егор подобрал с земли соломинку закусил в зубах.

- Втюрился я, Макар...

Макар живо повернулся:

- Ну-у! В кого?

- В Марью Попову.

Макар заулыбался: такая любовь сулила много хлопот Егору.

- Как же теперь?

- Не знаю. Хоть "Матушку-репку" пой.

- М-дэ-э... - сочувственно протянул Макар. - Плохо твое дело, Егор, шибко плохо. Даю голову на отсечение - он даже разговаривать об этом не станет.

Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье - все равно что шилом пахать. Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. "С лица воду не пить", - заявил он.

- Пощупал уж ее? - спросил Макар.

Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.

- Оглоед!.. Только одно знаешь. Все, что ли, такие?

- Что ж ты с ней... оленей ловил?

- Перестань, а то в зубы заеду!

- Я заеду! - в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. - Попал так не чирикай.

Егор бросил соломинку, подобрал другую.

- В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, - сказал Макар, поднимаясь.

Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:

- Поглядим.

Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.

Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.

- Здорово ночевали, - весь опухший, темный, с мутными глазами.

- С приездом! - весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в него.

Отец выжидающе уставился на сына.

- Никто не был?

- Никого. Монголка-то прибежала.

Емельян слезливо заморгал.

- Сама?

- Сама. Ночью. Как заржет под окном... Я думал, мне сон снится.

Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.

- Поеду в город - рублевую свечку Миколе-угоднику поставлю, - поклялся он, устало присаживаясь на припечье. - Иди коня выпряги.

- А где Кондрат?

- Там.

Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.

- Эти... приезжие зачем-то идут.

Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях уже скрипели шаги. Оба - отец и сын - замерли посреди избы, глядя на дверь.

- Здравствуйте, хозяева! - вошли Платоныч и Кузьма.

- Доброго здоровья! - приветливо откликнулся Макар.

Он несколько суетливо подставил один стул и... сам сел на него. Но тут же вскочил, поправил рубаху.

Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже уставился на Кузьму - тревожно.

Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в горницу?

- Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?

Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться. Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием разговаривать.

- Школу, значит, строить? - Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. Большую?

- Хорошую нужно.

- Так. А сортир там будет?

Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.

- Ты что, мастер по сортирам?

- Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!.. - Макар говорил серьезно, даже несколько торжественно. - Не очки, а загляденье! Люди сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются... от радости.

Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно дергалось левое веко.

- Знаешь... Это интересно. Фамилию твою можно узнать? - Платоныч полез в карман за карандашом.

Макар настороженно сузил глаза:

- Зачем?

- А нам такие мастера нужны. Как фамилия?

- Ну, это ты зря, дядя... Я ж пошутил, - Макар невесело улыбнулся.

- Как фамилия?! - строго прикрикнул Платоныч.

Макар сутуло повел плечами.

- Любавин. Только не ори на меня.

- Ты чего это, борода, разоряешься? - спросил Емельян Спиридоныч. - Гляди, это тебе не старинка, - под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя, злые глаза.

Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал:

- В помощи вашей мы больше не нуждаемся. А за издевательство над общим делом можно спросить! - он круто повернулся и пошел к выходу.

Емельян Спиридоныч посторонился.

Кузьма, глядя на него, замедлил шаг.

- Вот именно - не старинка! Это ты правильно сказал.

- Будь здоров, сопля, - миролюбиво ответил Емельян Спиридоныч.

Кузьма, ощерив стиснутые зубы, пошел грудью на старика - длинный, тонкий, прямой и безрассудный. Боль и гнев стояли в его глазах. Но был он слаб, до смешного слаб против квадратного Емельяна Спиридоныча. Тот в молодости ломал через колено дышло от брички.

- Кузьма! - остановил его Платоныч. - Пойдем.

Когда за ними закрылась дверь, Емельян Спиридоныч подошел к Макару, наотмашь, хлестко стеганул его по лицу портянкой.

- Балабонишь много!

Макар крутнул головой, хищно оскалился... Отошел к окну. Проводил глазами отступающего от кобеля Кузьму, плюнул на крашеный пол.

- С одного раза до смерти зашиб бы... такого. А приходится молчать. Как их Колчак не угробил?!

- Меньше вякай про это! - рыкнул отец. Стащил сапог с ноги и мрачно задумался. - Они нам еще завьют горе веревочкой.

- Просидели тут в семнадцатом годе, - не то упрекнул отца Макар, не то сказал с сожалением. - Про... Сибирь.

Емельян Спиридоныч посмотрел на сына, ничего не сказал. Подумал, спросил с издевкой:

- Что же ты не шел спасать ее в переворот-то? Вон они, не так уже далеко были, партизаны-то, - забыл сгоряча Емельян Спиридоныч, что было Макару в ту пору пятнадцать-шестнадцать лет - вояка еще зеленый.

Сам же сообразил, что сказал глупость, добавил уклончиво:

- Ничо, не пропадем пока.

- Это - как сказать. Я вон стретил вчера Елизара Колокольникова, он говорит: "Передай, - говорит, - отцу, чтоб нынче в пахоту не нанимал никого". Гумага какая-то ему пришла от начальства. "Сами, - говорит, - управляйтесь".

Емельян Спиридоныч опять невесело задумался. Потом озверел вдруг:

- Ты скажи ему, чтоб он не совал нос куда не надо! А то я его вместе с гумагой энтой в Баклань спущу. Председатель... - матюкнулся и полез на печку отсыпать пропитую ночь. Не стерпел и еще подал оттуда: - Хлебушка им дай, а людей не нанимай!

- Прям стишок получился, - сострил Макар.

- А ты чего лоботрясничаешь?! - вконец обозлился Емельян Спиридоныч. Куда выпялился?!

Макар струсил.

- В карты пойду поиграю. А чего делать-то? Коней перековал...

- Бороны надо чинить!

- Там очередь... Не дошло. А Федя еще косится на нас...

Емельян Спиридоныч отвернулся к стенке, сказал с сердцем сам себе: - Я им покошусь! Обормоты...

Макар поскорее вышмыгнул из избы; плохо дело, когда отец не знает, на ком сорвать злобушку: он всегда тяжко хворал с похмелья и ненавидел весь свет.

Когда вышли за ворота, Платоныч остановился, поджидая Кузьму.

- Неправильно делаешь, дядя Вася, - с ходу заявил Кузьма, останавливаясь.

Платоныч двинулся в переулок, к следующему дому.

- Пошли. Что неправильно?

- Форменные богачи, а ты на них с карандашиком... Напугал кого! Вообще надоело мне возиться с этой школой. Нас для чего послали?

- Иди ближе и не кричи так. Слушай меня. Неправильно делаешь ты, а не я. Помню, для чего послали. Но только напрасно ты думаешь, что к дуракам послали, - обогнули с разных сторон большую лужу, сошлись снова. - Вся деревня у нас вот где должна быть, - Платоныч протянул руку ладонью кверху. Она была маленькая, ладонь, сморщенная. - Всех надо вот так видеть. И знать. И блох не ловить - главное. А от школы я не отступлюсь. Не они, так дети ихние спасибо скажут. Так, Кузьма. Будь умнее. Не торопись.

Вечером того же дня у Егора с отцом произошел короткий разговор.

Емельян Спиридоныч только что проснулся, сидел на лавке, разогретый сном, пил с передышками квас. Блаженно кряхтел.

Егор вошел с улицы - полушубок нараспашку. Не снимая шапки, сразу начал:

- Тять, хочу жениться.

- Хм. Кого хочешь брать?

- Марью... Попову.

Емельян Спиридоныч отставил ковш. Даже не захотел повысить голос.

- Ты што, смеешься надо мной?

- Не смеюсь. Люблю девку.

- Иди кобылу мою полюби. Здоровый балда, а умишка ни на грош. Больше не подходи ко мне с таким разговором.

- Тогда сам пойду сватать, - решил Егор. - Со мной не будет, как с Кондратом, - он, не поворачиваясь, стал отходить к двери. И хоть он и ждал этого, едва успел увернуться: ковш, брызгая во все стороны квасом, пролетел около его головы, ударился о косяк и, звякая, покатился по полу.

- Собака! Научились с отцом разговаривать!! - послал Емельян Спиридоныч громовым голосом вслед сыну.

Егор вылетел из сеней, вытирая рукавом лицо - квасом попало. Навстречу на крыльцо поднимался Макар.

- Ломанул чем-нибудь? - спросил он, улыбаясь. Егор загородил ему дорогу.

- Пошли со мной.

- Куда?

- К Поповым. Сватать.

Сросшиеся смоляные брови Макара поползли вверх.

- Он што... согласный?

- Согласный. Пойдем самогону достанем...

Егор развернул брата и, не давая ему опомниться, потащил за собой. Тот шел и не шел: не верилось.

- А чего ты такой выскочил?

- Эта... Я потом расскажу. Пойдем.

- Врешь, - понял Макар и остановился. - Ты чего надумал?

- Выручи, Макар, пошли. Высватаем, приведу в дом - не выгонит. Побоится позора. А выгонит - хрен с ним. Но все равно будет по-моему.

Макар думал. Такое сватовство лично ему могло выйти боком. Но очень хотелось досадить отцу. В душе он был согласен с Егором. Вскинул голову, озорно сверкнул глазом.

- Пошли.

Купили в одном известном им доме три бутылки самогону и направились к Поповым. Первым - Макар. Азартная, ярая душа его разыгралась не на шутку. Его уже нельзя было остановить. Вздумай сейчас Егор удариться на попятную - он пошел бы сватать один. За себя.

- Замесили дельце! - потирал он, довольный, руки.

Огня у Поповых еще не было. Макар впотьмах налетел на табуретку. - Дядя Сергей!

- Оу!

- Где ты тут? Запаляй огонь - гости пришли! - распоряжался Макар.

Марья зажгла лампу и, когда увидела у порога серьезного, собранного Егора и сияющего Макара посреди избы, вспыхнула горячим, предательским румянцем. Сергей Федорыч понял позже.

- Вам чего, ребяты?..

- Нам-то?.. - Макар, к немалому удивлению хозяина, быстро разделся, прошел к столу. За ним так же быстро и решительно смахнул с плеч полушубок Егор. Нам для начала капустки. Есть? А потом потолкуем, - Макар значительно посмотрел на Марью. Она не знала, куда девать свои ясные, посчастливевшие глаза.

Сергей Федорыч понял наконец. Приосанился. Первый раз, за первую дочь пришли свататься. Теперь - не ударить лицом в грязь.

- Вон вы какие гости-то! - сказал он, как бы решая для себя: не выставить ли сразу таких гостей?

Но долго не смог притворяться.

- Марья, неси капусту, - сел к столу. Потрогал маленькой высохшей рукой бутылку. - Запотела, сволочь.

Макар достал из кармана большой шмат сала (заходил по дороге к брату Ефиму), сдул с шершавой корочки табак, шлепнул на стол.

Ребятишки внимательно смотрели на них с печки.

Сергей Федорыч отхватил ножом хороший кусок, бросил им.

- Только с хлебом ешьте.

Марья принесла в чашке капусту. Поставила на стол и отошла в сторонку.

- Та-ак. А сам Емельян Спиридоныч к бедным не ходит сватать? - спросил Сергей Федорыч.

- Ему некогда, - ответил Макар.

Хитрый Ефим зачуял недоброе.

Отрезая Макару сало, невзначай спросил:

- Зачем тебе сало-то?

- Выпьем тут с дружками.

Ефим понял, что замышляет Макар какое-то темное дело. То ли драку или чего похуже.

Проводил Макара, собрался - и ходом к отцу.

С порога спросил:

- Где ребята?

- Не знаю. А што?

- Приходил сейчас Макар ко мне, попросил сала. А у самого карманы оттопырены, - по-видимому, бутылки с самогоном. Не затеяли они чего?

Емельян Спиридоныч, набрякая темной кровью, спросил:

- Егорка был с ним?

- Был. Только тот не заходил, а на улице дожидался. Но пошли вместе.

Емельян Спиридоныч вскочил с места, тяжело забегал по избе.

- Ах, подлецы! Сукины дети!.. Ведь они сватать Маньку пошли! Ну-ка... где мои сапоги?! - наливаясь гневом, заорал он. Сам увидел их у порога. С трудом натаскивая прямо на голую ногу, тихо и страшно гудел: - Головы пооткручиваю паразитам... Месиво пойду сделаю!

- Чью Маньку-то?

- Попову.

Ефим даже ахнул: голь перекатная!

- Макар, што ли?

- Егорка... Гад сумеречный! Пошли.

Сергей Федорыч быстро захмелел. Обхватил маленькую косматую головенку тихо, с тоской запел:

Эх ты, воля, моя воля!..

Оборвал песню. Из-под пальцев на стол быстро-быстро закапали слезы.

- Старуха моя... Степанидушка... Не дожила ты до этого дня. А хотела она...

Егор стиснул зубы и пошевелился, чтобы унять дрожь.

- Тять, зачем ты об этом? Не надо, - попросила Марья.

Макар сохранял деловое настроение.

- Так что, Федорыч?.. Отдаешь за нас Марью?

Сергей Федорыч помолчал и вдруг громко сказал:

- Нехорошие вы люди, Макар! И Егор... тоже ж - Любавин. Корни-то одни. Не хотел бы я с вами родниться, но... пускай. Видно, чему быть, того не миновать.

Макар слегка опешил от такого ответа. Завозился на месте, Егор хмуро и трезво смотрел на пьяненького Сергея Федорыча. А тот помолчал и опять повторил упрямо:

- Плохие вы люди, Егор. Потёмые.

- Тятя!.. - встряла было Марья.

- Ты молчи! - приказал отец. - Ты ничего еще не понимаешь...

Ефим осторожно подкрался к маленькому, низкому окну. Заглянул с краешка.

- Здесь. За столом сидят.

Слабенькая, легкая дверь с треском расхлобыстнулась от пинка... Как чудище, страшное и невозможное, вырос Емельян Спиридоныч в тесной избушке. Как гром с ясного неба грянул.

- Марш отсюда!

Первым опомнился Макар. Встал. Не знал, что делать: вылетать сразу или немного поартачиться?

Егор сделался белым, сидел, стиснув в руке граненый стакан с самогоном. Не шевелился.

- Я кому сказал! - рявкнул Емельян Спиридоныч.

Дата добавления: 2015-06-30