Памятная дуэль 3 страница

– Но где гарантия, что он будет откровенным в других вопросах, более серьезных, которых мы не имеем возможности проверить.

– Такой гарантии сейчас, конечно, дать нельзя.

– Вот то-то и оно. Кстати, надо срочно допросить мать, важно, что покажет она. Кроме того, постарайтесь найти характеристики на него по институту.

– Ясно, в отношении матери я звонил уже Смирнову. Может быть, завтра ее доставят сюда.

– Хорошо, с этим пока все. Теперь о Лобове. С Салыновым еще не обсуждали плана операции?

– Нет, Владимир Яковлевич, не успели. Будем заниматься после ужина.

– Давайте, давайте, время поджимает. В принципе, я думаю, надо разработать два варианта. Один – с участием Костика, другой – без него. Если с Костиным, то надо уже сейчас подыскать подходящую квартиру, где он якобы устроился на жительство и откуда может вести радиопередачи. Для этой цели лучше всего подойдет загородный дом или дача. Посоветуйтесь с товарищами из областного управления, у них, наверняка, есть такие возможности.

На этом беседа с Барниковым закончилась. По выходе из кабинета в приемной столкнулся с Машей и Аней. Маша загородила мне путь к выходу, но я, улыбаясь, вежливо отстранил ее и вышел в коридор, став невольным слушателем такого диалога, дошедшего до меня через неплотно прикрытую дверь.

– Не на того короля ставишь, Маша, – заметила Аня, он же женатик.

– Подумаешь, они все женатики, но живут-то холостяками.

– Да и не до нас им теперь, ты приглядись, аж высох он, одни косточки торчат.

Маша ничего не ответила. Прикрыв дверь, я направился в столовую.

После ужина зашел к Салынову. Просидели до двух часов ночи. Разработали принципиальную схему операции по захвату Лобова в двух вариантах, как советовал Барников.

Возвратившись к себе, я приготовил постель и лег спать. Но напряженность дня давала себя знать, сон не приходил, вспоминался допрос Костина, его расстроенный, беспомощный вид. Припомнились основные вехи его жизненного пути. Они почти дублировали мою личную биографию. Рос тоже полусиротой, оставшись на руках у матери в возрасте восьми месяцев с трехлетним братом. Отец, мобилизованный в русскую армию в августе 1914 года, ушел на фронт, где и погиб в бою с немцами. Потом трехлетняя сельская школа, четвертый класс в соседнем селе, школа крестьянской молодежи в районном центре, техникум в Петрозаводске и, наконец, институт в Ленинграде. И тоже такой же отрезок жизни в общежитиях на полном обеспечении государства, И почему-то от сознания этой общности в биографиях стало жаль Костина и в то же время досадно за его попытку скрыть встречу с матерью, захотелось как можно объективнее разобраться в обстоятельствах его дела. С этими мыслями я и уснул.

Проснулся от телефонного звонка. На проводе был Сергей Смирнов. Он сообщил, что мать Костина направлена к нам, должна быть не позднее десяти утра. Просил заказать пропуска и встретить.

Я быстро встал, привел себя в порядок, зашел к дежурному по управлению за пропусками, отнес их на подъезд и направился к Барникову, доложил о предстоящем приезде матери Костина, на что он ответил:

– Допрашивай обстоятельнее, я может быть подойду позже, а сейчас должен идти к начальнику отдела.

– Хорошо бы, Владимир Яковлевич, подключить стенографистку. Допрос очень важный, и тут имеет значение любая деталь. Поговорите, пожалуйста, с Петром Петровичем, может быть, он согласится дать Раю. Это займет не больше часа.

– Ладно, – ответил Барников, доставая из сейфа пухлую папку с грифом «Для доклада».

Только успел я открыть дверь своего кабинета, как позвонил Смирнов.

– У нас все в порядке.

– Тогда поднимайтесь ко мне, пропуска на подъезде. Минут через пятнадцать, показавшиеся мне необычно длинными из-за необъяснимого внутреннего волнения, в кабинет вместе со Смирновым вошла пожилая женщина среднего роста, довольно еще стройная, в темной юбке, шерстяной поношенной кофточке, повязанная простеньким ситцевым платком. Она поклонилась и сказала «здрасте».

Ответив на приветствие, я встал, поставил стул около стола и предложил ей сесть. Смирнов расположился на диване.

– Как доехали? – спросил я.

Спасибо, хорошо.

– Вы догадываетесь о цели вашего вызова?

– Да, догадываемся, – уверенно ответила она и после небольшой паузы добавила:

– К вам пошел мой сын Сережа. У него очень серьезное дело. Так, пожалуй, поэтому и вызвали. Скажите, он тута?

– Да, у нас.

– Слава богу, – радостно произнесла она.

– Почему же слава богу?

– Да как же, отлегло на сердце-то. А то ведь всяко бывает. Идти-то к вам не каждый может, боязно, – бесхитростно ответила Костина, перекладывая платок с головы на плечи. Она разрумянилась, волосы у нее, не по годам густые, темно-каштанового цвета, не потерявшие еще приятного блеска, были уложены в пучок. Тонкие, правильные черты лица, такие же большие, выразительные, как и у сына глаза свидетельствовали об ее несомненной былой красоте. Она сидела на краешке стула прямо, не опираясь о спинку, скрестив на коленях обветренные, натруженные руки. Вошла стенографистка Рая. Я посадил ее у приставного столика и приступил к допросу. Костина отвечала охотно, подробно, безбоязненно. Вот запись ее рассказа об обстоятельствах встречи с сыном и состоявшихся между ними разговорах, откорректированная стенографисткой:

– Семнадцатого мая, поздно вечером, когда я легла спать, послышался стук в наружную дверь.

Я спросила, кто там? Неожиданно услышала:

– Мама, открой, это я – Сергей.

Ноги у меня подкосились, сердце упало, и я не помню, как открыла дверь. Бросилась ему на шею, расплакалась. Он стал успокаивать меня. Вошли в дом. Я зажгла лампу. Он спросил:

– А окна завешены?

– Да, Сережа, – ответила я, – мы закрываем ставнями.

Я схватилась за самовар, стала собирать на стол, засуетилась, не зная, что и делать, потом достала бумагу, в которой сообщалось, что он пропал без вести. Подошла к нему.

– Вот, Сережа, что мы получили, думали, что тебя уже нет в живых, я все извелась после этого известия, но в душе верила, что ты вернешься. Слава богу, что так и вышло.

Да, ты что стоишь-то, раздевайся, садись, сейчас самовар вскипит, позовем соседей, устроим встречу, хоть угощать-то особенно и не чем. Но картошка-то есть, хлебушка тоже. У соседей корова, молочка и маслица дадут.

– Не надо мама никого беспокоить, ночь ведь, люди спят.

– Ладно, тогда утром.

– И утром не надо, вообще не надо никому ничего обо мне говорить.

– Как же так, Сереженька, радость-то ведь какая.

– Я зашел повидать только одну тебя, у меня очень ограниченный срок и важное дело, завтра, в крайнем случае, послезавтра, я должен вернуться в часть.

– Ну, хоть самых-то близких позовем, а то будут обижаться на меня. Да тут и твоя симпатия сейчас в деревне, Оленька. Она приехала помочь матери посадить картошку. Вчера забегала ко мне, спрашивала, нет ли вестей от тебя. Вот обрадуется-то!

– Мамочка, я еще раз очень прошу тебя никому и ничего не говорить обо мне. Если ты этого не сделаешь, я сейчас же уйду.

Мне стало не по себе, показалось, что с ним что-то случилось. Ведь он такой был раньше внимательный, ласковый, обходительный со всеми, а тут не захотел никого видеть. Я стала умолять его, чтобы он не таился, а рассказал, что его беспокоит.

– Ну, ладно, мама, скажу только тебе, но будь мужественной, крепись.

Костина тяжело вздохнула, вытерла набежавшие на глаза слезинки кончиком платка и продолжала:

– И вот он рассказал, что его послали к нам немцы шпионить. В груди у меня похолодело, тело все как будто сковало, в голове зашумело, и я упала, очнулась, когда он прикладывал мне на лицо примочки, растирал руки и ноги, дал воды.

– Ну, успокойся, успокойся, что ты так разволновалась, не выслушав меня до конца. Я согласился на эту работу только потому, чтобы уйти от фрицев, выбраться на родную землю, а работать на них не собирался и не намерен.

– Вот правильно, Сереженька. Разве можно на этих извергов работать?! Но что делать-то?

– Как, что? Сам пойду в НКВД, все расскажу, как есть. Что будет, то и будет.

– И я с тобой пойду.

– Нет, тебе не зачем впутываться в это дело, я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за меня.

– А ты не передумаешь?

– Что ты, мама, как можно.

– На вот, поклянись, перед отцом, – сказала я, снимая со стенки фотографию мужа, – он ведь тоже пострадал от этих проклятых немцев.

Сережа поцеловал фотографию отца и поклялся.

Это меня немного успокоило.

Пробыл он дома две ночи и один день – восемнадцатого мая. Никуда не выходил. Дверь я запирала на замок. Девятнадцатого мая, перед рассветом он взял свой рюкзак, простился со мной и пошел в Егорьевск с намерением по пути зайти за радиостанцией, спрятанной в лесу.

А перед самым уходом сказал:

– Прости, мамочка, что я не привез тебе ничего, кроме огорчения. Правда, есть тут в рюкзаке тридцать тысяч, но… они от них.

– Что ты, что ты, Сережа, это – поганые деньги. Не смей трогать их, все до единой копейки отдай там, в НКВД.

– Спасибо, мамочка, ты обрадовала меня, я так и думал.

Он спустился в овраг, помахал мне рукой и, прижимаясь к кустам, чтобы его не заметили, скрылся из вида. А я стояла у калитки, смотрела ему в след и горько плакала. Вот и все.

Когда стенограмма была подписана, я поблагодарил Костину, договорился с ней о необходимости сохранять в строгой тайне дело сына и пожелал ей благополучного возвращения домой.

Перед уходом она спросила, нельзя ли повидаться с сыном. Я объяснил, что сейчас это нежелательно, так как расстроит его, выведет из равновесия, но что позже это будет вполне возможно, сообщил, что чувствует он себя хорошо, у него все в порядке. Просил ее не волноваться.

– Тогда, хоть вот гостинец передать можно, тут маслица немного, яички и сдобные лепешечки. Помогли справить соседи, я сказала, что еду в больницу к тете.

– Это, пожалуйста, оставьте здесь, я вручу ему.

Проводив Костину и Смирнова до лестницы, я направился к Салынову. Предстояло вплотную заняться операцией по захвату Лобова.

Рассмотрев разработанные накануне варианты планов захвата Лобозва с учетом показаний матери Костина, я убедил Салынова в целесообразности проведения операции с его непосредственным участием. С этим мнением мы и пришли к Барникову. Он внимательно выслушал нас, ознакомился со стенограммой допроса Костиной и сказал, что в принципе одобряет эту идею, но не уверен в поддержке ее со стороны начальника управления, который информирован о деле Костина только в общих чертах.

– На всякий случай – заключил Барников – готовьте начисто оба варианта. Вечером доложим комиссару.

Да, вот еще что, – спохватился он, когда мы собрались уходить, а позиция-то самого Костина известна? Как он то отнесется к предложению участвовать в операции? Не откажется, не струсит? Обязательно поговорите с ним.

Замечание было резонным, я сразу же вызвал Костина. Пока его вели, позвонил Смирнову и попросил срочно подыскать адрес отдельного дома или дачи в районе Малаховки или Томилино, предупредив, что нужны надежные хозяева, удобные места для организации наблюдения и засады, отсутствие любопытных соседей.

Костин немного осунулся, был задумчив и грустен. Чувствовалось, что он провел бессонную ночь после нашего вчерашнего разговора. Стараясь вывести его из этого состояния, я сказал:

– А у Вас, Сергей Николаевич, сегодня праздник – привет от матери и вот гостинец.

– Она была у Вас, оживился Костин.

– Да.

– Сама пришла или ее вызвали?

– Вызывали для беседы, чтобы проверить Ваши показания.

– Проверять нечего, я рассказал правду. А ей ничего не будет?

– Что же ей может быть? Она ведь не училась в разведывательной школе, шутливо заметил я. Поехала домой. Просила свидания с Вами, но мы пока воздержались, не хотели Вас расстраивать. Тем более, что у нас еще много важных дел. Вот, когда закончим, тогда все можно. Думаю, что – это разумно.

– Согласен.

– Тогда давайте работать. Вы показали, что завтра должны встретиться с Лобовым. Так?

– Правильно.

– Что будем делать?

– Как что? Надо захватить его, не отпускать же, он ярый враг, сам не придет.

– Хорошо, положим, что захватили. А о своих дружках-то он расскажет?

– Может не рассказать.

– Как же тогда? Вероятно, надо что-то придумать. Я встал, несколько раз прошелся по кабинету, а затем, обращаясь к Костину, сказал:

– А если сделать так: на встречу с Лобовым, как и обусловлено, выйдете лично Вы, расскажите ему, что у Вас все нормально, устроились в Подмосковье надежно, адрес дадим, рация в полном порядке, ждете указаний о работе. В свою очередь, не задавая настораживающих вопросов, запомните, что расскажет он. В конце свидания обусловите новую встречу. Идея понятна?

– Ясно.

– Конечно, предварительно надо хорошо подготовиться. Все это мы берем на себя. Ваша задача – провести встречу так, чтобы не вызвать у него недоверия. Все должно быть естественно, так, как это произошло бы при Вашей работе на разведку. Что касается захвата Лобова, то, когда это сделать посмотрим по обстоятельствам: куда он пойдет, с кем будет встречаться, что будет предпринимать… После небольшой паузы я спросил:

– Теперь слово за Вами, возьметесь за выполнение этой задачи?

– Согласен, я считаю, что это мой прямой долг, – не колеблясь, ответил Костин.

– А не подведете, не растеряетесь?

– Думаю, что нет. Лобов, конечно, дотошный тип, осторожный, осмотрительный, лишнего не скажет, наблюдательный, глаз у него, как говорится, наметан, но в интеллектуальном отношении он все-таки слабоват, особой проницательностью не обладает, и заметить что-либо настораживающее в моем поведении ему будет трудно. Тем более, что по сути своей психологии, его личной приверженности к немцам, он считает, что все, кто согласился работать на разведку, являются такими же врагами советской власти как и он. Другого он не допускает.

– То есть, Вы хотите сказать, что он отнесется к Вам с абсолютным доверием?

– Полагаю, что так.

– Это хорошо, но меры предосторожности все же необходимы, и их надлежит продумать заранее. Постарайтесь мысленно все обмозговать, представить, что Вы действительно встретились. Это поможет четко определить как вести себя, что говорить, на что обращать внимание и прочее. Появится уверенность. Понятно?

– Ясно.

– Значит, в принципе договорились?

– Да.

– Очень хорошо, спасибо. Правда, это пока предварительно, решать будет руководство. Но готовиться надо. И еще просьба. Я дам Вам с собою бумаги и карандаш. Напишите подробно о полученном Вами задании, режиме работы на рации, условиях связи, порядке пользования шифром. Постарайтесь это сделать сегодня к вечеру.

– Хорошо.

Предупредив начальника тюрьмы о том, что Костину разрешено взять с собой в камеру посылку, чистую бумагу и карандаш, а также попросив его дать указание не чинить ему препятствий для работы, я отправил Костина на отдых. Настроение его заметно улучшилось. Ушел он с чувством явного душевного подъема.

Позвонил Салынов:

– Ну, ты как? Сможешь сейчас поехать? Надо обязательно посмотреть все на месте. Буду ждать у подъезда.

Салынов был не один.

– Знакомься, – сказал он при моем появлении, – это товарищ Маслов из подразделения Бойцова, будет помогать нам.

Пожав друг другу руки, мы представились по имени и отчеству. Владимир Иванович, – так назвал себя Маслов, оказавшийся по всем параметрам – возрасту, стажу работы, должностному положению и званию – старше нас с Салыновым, произвел впечатление весьма приятного человека. Он был разговорчив, прост в обращении, уважителен, обладал природным даром устанавливать с людьми нужный контакт в любой ситуации. Держался легко и свободно, что создавало обстановку непринужденности с самой первой минуты знакомства.

На площади Дзержинского спустились в метро и доехали до станции «Комсомольская». Поднявшись наверх, остановились у входа.

– Вот здесь, Владимир Иванович, на этом пятачке, завтра в пятнадцать ноль-ноль, – пояснил я.

– Т-а-к – многозначительно произнес Маслов, окинув взглядом прилегающие к станции подходы и окружающую обстановку.

– Ну, что же, место вроде подходящее, – сказал он после того, как все тщательно осмотрели, – но кое-что придется придумать для укрытия постов наблюдения.

– Это уже решайте вы, – заметил Салынов, вам виднее.

Пробыв на месте будущей встречи агентов еще минут десять и обменявшись мнениями по существу принятия необходимых мер, мы тем же путем, на метро, возвратились в наркомат.

Для окончательной отработки плана операции теперь не хватало лишь адреса «проживания» Костина. Поэтому, я сразу позвонил Смирнову.

– Ну, как, Сережа, с моей просьбой?

– Все в порядке, сейчас зайду.

Адрес оказался, на мой взгляд, удачным. Это был рубленый двухкомнатный с кухней и застекленной верандой домик, находившийся в полутора километрах от Томилино, в некотором удалении от дороги дачного поселка на усадьбе площадью в четверть гектара с тенистым фруктовым садом и любовно ухоженным огородом.

Усадьба была обнесена глухим деревянным забором, окрашенным в зеленый цвет. Из подсобных помещений в доме были чердак, удобный для работы на рации, две кладовки, подвал, а на участке – сарай, летний душ и туалет.

Домик занимала супружеская чета довольно почтенного возраста. Хозяину, потомственному железнодорожнику, незадолго до войны ушедшему на пенсию, шел 74-й год. Жена его, домашняя хозяйка, была на два года моложе. Их дети – двое сыновей, тоже имевших отношение к работе железнодорожного транспорта, находились на фронте, а невестки с внуками в данный момент были эвакуированы в Ташкент к дальним родственникам.

По данным областного управления НКВД хозяева являлись честными, добропорядочными и вполне надежными людьми, которым можно было полностью доверять.

– Спасибо, Сережа, это то, что надо, – заметил я, – внимательно ознакомившись с планом местности и маршрутом следования к домику с указанием видов транспорта и предметных ориентиров.

Отпустив Смирнова, я внес необходимые коррективы в план операции по захвату Лобова и зашел к Салынову. Вместе с ним пошли к Барникову, который, посмотрев план, сказал:

– Хорошо, оставьте. Будьте на месте, возможно потребуетесь.

В приемной комиссара госбезопасности 3-го ранга, начальника управления контрразведки, куда я был вскоре вызван, были Тимов, Барников, Салынов. Я подошел как раз вовремя, когда его секретарь сообщил, что можно заходить. Петр Васильевич Федов сидел за большим письменным столом, на котором возвышалась высокая настольная лампа, напоминавшая зонтик из-за широкого шелкового абажура, из-под которого на документы падал ровный, не раздражающий глаз, свет. Панели просторного кабинета были отделаны плитами красного дерева двух оттенков, установленными в шахматном порядке. Пол закрывал большой со скромным рисунком ковер, к которому от двери вела зеленая с коричневатыми полосами по краям ковровая дорожка.

Комиссар был в расцвете творческих сил, ему едва перевалило за сорок, В темно-сером штатском костюме, белой сорочке с галстуком, в очках солидной роговой оправы на тщательно выбритом приятном лице, с аккуратно причесанной рукой шевелюрой, начинавшей седеть на висках, он производил впечатление сугубо интеллигентного человека. Это впечатление усиливалось от культуры его речи и умения держать себя. Ему были присущи спокойствие, выдержка, уравновешенность, уважительное отношение к собеседникам. Он пользовался репутацией умного, грамотного, обладавшего большим опытом оперативной работы руководителя, но вместе с тем весьма осторожного, не торопливого в принятии решений, избегавшего любых активных действий, требовавших определенного риска. Работникам управления было уже известно, что если Петр Васильевич после прочтения документа стал слегка постукивать пальцами по столу, то это был верный признак его несогласия. Документ либо отвергался, либо возвращался на доработку или попадал в так называемый «долгий ящик», где и лежал до минования надобности.

Ответив на приветствие, комиссар предложил вошедшим занять места за столом заседаний, стоявшем вдоль наружной стены, проемы окон которой были зашторены плотными, ниспадавшими почти до самого пола гардинами. За этот же стол пересел и он сам.

Включенная шестирожковая люстра под потолком залила кабинет ярким электрическим светом, оживив висевшие на стенах портреты В.И. Ленина, И.В. Сталина, Карла Маркса, Ф.Э. Дзержинского и географическую карту Советского Союза с красными и черными флажками, означавшими прохождение линии фронта.

Когда все сели, Тимов открыл папку «для доклада», достал план операции по захвату Лобова с участием Костина и передал его комиссару.

Федов прочел и, не поднимая головы, стал слегка постукивать по документу пальцами. Я насторожился. Сидевший рядом со мной Салынов толкнул меня коленкой, показывая тоже свое беспокойство.

– А разве дело Костина, – поднимая голову, сказал комиссар, – Вы еще не передали в следственный отдел?

– Видите ли, Петр Васильевич. Это дело представляет для нас большой интерес по двум причинам: во-первых, необходимо захватить Лобова, выявив предварительно все его связи. При участии Костина сделать это можно быстрее и квалифицированнее. Во-вторых, в случае успешного завершения операции открываются неплохие перспективы в плане дезинформации противника, выявления его планов и намерений, срыва его подрывных акций против нас.

– Но вы забываете, что есть директива, точно определяющая наши прерогативы в отношении агентов противника, которые были захвачены на месте преступления. Я опасаюсь, что наши самовольные действия могут вызвать нежелательную реакцию со стороны наркома.

– Дело Костина, Петр Васильевич, по нашему мнению, является не типичным с точки зрения применения директивы. Есть все основания полагать, что он имел твердое намерение придти к нам с повинной и сделал бы это, если бы не столкнулся в лесу с нашими товарищами во время изъятия из тайника рации, которую он хотел принести как вещественное доказательство.

– Ну, знаете, это звучит, по меньшей мере, наивно. Какие есть основания для такого вывода?

– Показания матери Костина. Они полностью совпадают с тем, что рассказал сам Костин. Так ведь, товарищ Корбов? – обратился ко мне Тимов.

Я встал и кратко изложил суть показаний Костина и его матери, подтвердив сказанное Тимовым.

– Костина допрашиваете только Вы? – спросил комиссар.

– В основном да, – ответил я, но на некоторых допросах присутствовал Владимир Яковлевич.

– Какое у Вас сложилось впечатление о Костине, можно ему верить?

– У меня положительное мнение о нем, думаю, что он ведет себя откровенно и готов искупить свою вину.

– Только думаете, или убеждены?

– Убежден, товарищ комиссар.

– А у Вас, Владимир Яковлевич, какое впечатление?

– Я разделяю точку зрения Корбова, Костин действительно производит впечатление откровенного человека.

Комиссар замолчал, посмотрел на документ и снова застучал по нему пальцами.

– Мне не понятно, почему Вы решили все усложнять? Разве нельзя Лобова захватить на месте встречи без участия Костина. Приметы ведь есть?

– Захватить, конечно, можно, Петр Васильевич, и без участия Костина, ответил Тимов, – но в этом случае мы лишаемся возможности установить людей, с которыми он связан. А это очень важно.

– Не спорю, важно, но это можно выяснить и в процессе следствия. Куда же он денется?

– Кроме того, не исключено, – продолжал Тимов, – что Лобов может привести с собой на место встречи кого-либо из своих друзей с целью наблюдения за происходящим. В этом случае захват Лобова неминуемо раскроет то, что Костин действует по нашей указке.

– Но где гарантия, что Лобов будет вести себя как пай-мальчик? Надо исходить их худшего. Вдруг он что-либо заподозрит в поведении Костина или заметит за собой наблюдение после ухода с места встречи. Тогда как? Он ведь может уйти вообще. А это уже провал с вытекающими отсюда последствиями для всех нас.

– Такой гарантии, разумеется, дать нельзя. Но, как уверяет Костин, Лобов должен отнестись к нему с доверием. Что касается наблюдения за Лобовым, то товарищ Бойцов обещал выделить самых квалифицированных сотрудников, которые будут действовать крайне осторожно. На худой конец, если Лобов, почуяв опасность, проявит беспокойство, они его немедленно задержат. Уйти ему не удастся ни при каких обстоятельствах.

– У меня создается впечатление, – сказал комиссар после небольшой паузы, что Вас как будто околдовал этот Костин. Уж не маг ли он? Хотелось бы на него взглянуть. Вызовите-ка его, товарищ Корбов.

Я вышел в приемную и, позвонив дежурному тюрьмы, попросил срочно доставить Костина в кабинет комиссара.

Время было уже за полночь, но так как Костин еще не спал, выполняя мое поручение, привели его очень быстро.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, вручая исписанные листы с ответами на мои вопросы, – но прошу извинить, что не успел закончить описание шифра.

– Ничего, доделаете после. Сейчас я вызвал Вас не за этим. Пойдете к большому начальству. Постарайтесь вести себя спокойно и уверенно.

Костин заволновался.

– Ну, пошли, пошли. Не робейте! – подтолкнул я его, открывая дверь.

Войдя в кабинет, Костин на мгновение зажмурился от яркого света, но быстро оправился и, поприветствовав присутствующих легким поклоном, замер в стойке смирно.

Комиссар встал, показывая жестом, чтобы мы сидели на местах, и, заложив руки за спину, подошел к Костину. Он был чуть ниже его и шире в плечах, но достаточно еще стройный, подтянутый. Посмотрев на Костина пристально, почти в упор, точно стараясь проникнуть в глубь его души, Федов указал ему на стул у приставного столика около письменного стола, а сам прошел на свое рабочее место, расположившись в кресле.

Продолжая внимательно смотреть на Костина и постукивая слегка пальцами по столу, он спросил:

– Вам говорили, что завтра, вернее уже сегодня, вы должны участвовать в важной операции?

– Да.

– Как Вы относитесь к этому?

– Я хочу искупить свою вину делом, поэтому готов сделать все, что необходимо.

– А как Вы представляете себе суть задачи?

– Я должен встретиться с моим напарником, вернее руководителем, Лобовым и, разыгрывая роль честно выполняющего задание немецкой разведки, добиться выяснения интересующих Вас вопросов. Конкретные инструкции на этот счет мне будут даны непосредственно перед выходом, на встречу.

– Сможете Вы сыграть такую роль?

– Думаю, что да, смогу.

– А не подведете?

– Я постараюсь в точности выполнить данные мне рекомендации. В этом у Вас не должно быть никаких сомнений.

Комиссар одобрительно кивнул головой, откинулся на спинку кресла и, взяв со стола пачку «Казбека», чтобы закурить, спросил:

– Вы курите?

– Да.

– Берите, закуривайте, – предложил он, протягивая Костину папиросы и спички.

Сделав несколько затяжек и положив папиросу на пепельницу, комиссар поинтересовался:

– Кто Вы по образованию?

– Инженер-конструктор по машиностроению.

– Практический стаж есть?

– Полтора года.

– В партии или комсомоле состояли?

– Был комсомольцем, членом бюро цеховой организации завода.

– Билет сохранился?

– Нет, билет я закопал в лесу незадолго до пленения. Немцам сказал, что ни в партии, ни в комсомоле не состоял.

– Вы показали, что имели намерение явиться в органы НКВД добровольно с повинной. Что помешало Вам осуществить это желание? Или Вы раздумали?

– Я стал жертвой собственного недомыслия. Но исходил при этом из самых хороших побуждений, мечтая доставить в райотдел НКВД рацию – самое важное, на мой взгляд, вещественное доказательство нашей с Лобовым принадлежности к фашистской разведке. Косвенной побудительной причиной зайти за рацией было и то, что тайник ее находился в лесу на пути моего движения в Егорьевск. Это в известной мере соблазняло меня.

– Но согласитесь, что это голословное заявление, чем Вы можете его подкрепить?

– Я понимаю, что факты против меня, и мне, к сожалению, трудно что-либо противопоставить. Мой единственный аргумент – моя совесть, мои честные помыслы порвать с гитлеровцами раз и навсегда, как только я попаду на родную землю. Хотите верьте, хотите нет, но именно эта, глубоко затаенная, мечта была единственным стимулом жизни, позволившим выжить в неимоверно тяжелых условиях фашистского плена. У меня нет секретов от Вас, я рассказал все, как было и все, что знаю. Единственным свидетелем, могущим подтвердить сказанное мною, является моя мать, которой я поклялся выполнить свое обещание памятью отца, инвалида первой мировой войны.

Костин сказал это с чувством душевной трепетной взволнованности. Он раскраснелся, глаза его блестели. Казалось, что он хочет вывернуть себя наизнанку.

Ответ Костина тронул комиссара. Он несколько минут сидел молча, продолжая с явным любопытством смотреть на Костина, и затем, как бы вспомнив что-то, сказал:

– Хорошо. Мы предоставим Вам возможность искупить свою вину, доказать делом Ваше намерение помочь нам. Сегодня встретитесь с Лобовым и точно выполните инструкции, которые дадут Вам наши товарищи. Согласны?

– Спасибо за доверие, я сделаю все, что в моих силах.

– В таком случае желаю успеха. До свиданья.

Дата добавления: 2015-07-02