Глаза VII о влиянии демократии на размеры жалованья 1 страница

Большая часть вышеизложенных наблюдений по поводу отношений между слугами и хозяевами вполне применима к отношениям между предпринимателями и рабочими.

Когда правила социальной иерархии соблюдаются все менее строго, когда вельможи утрачивают свои позиции, а маленькие люди возвышаются, когда бедность так жг, как и богатство, перестает быть наследственным уделом, можно наблюдать, как с каждым днем уменьшается та дистанция, которая в реальности и в общественном мнении отделяет работника от хозяина.

В голове рабочего формируется более высокое представление о своих правах, о своем будущем, о самом себе; его сердце наполняется новым честолюбием, новыми желаниями, и новые потребности осаждают его. Всякий раз он с вожделением бросает взор на прибыли тех, кто дает ему работу; наконец он приходит к мысли о необходимости получить свою долю прибыли и требует от них более высокой оплаты своего труда, что, как правило, ему удается.

В демократических странах, как и повсюду, промышленность большей частью не требует особых затрат и находится в руках людей, не возвышающихся своим богатством и образованием над средним уровнем тех, кого они нанимают. Эти предприниматели весьма многочисленны, их интересы совершенно различны, а посему им нелегко договориться между собой и объединить свои усилия.

С другой стороны, почти все рабочие имеют кое-какие надежные источники существования, что и позволяет им отказаться от работы, если они не могут получить такую зарплату, которую они считают справедливым вознаграждением за свой труд.

Таким образом, в той постоянной битве за размеры жалованья, которую ведут эти два класса, силы примерно равны, и борьба идет с переменным успехом.

Можно тем не менее считать, что в конечном итоге интересы рабочих должны одержать верх, поскольку та высокая зарплата, которую они уже получили, с каждым днем делает их все менее зависимыми от хозяев, а чем более они независимы, тем легче им добиваться повышения заработной платы.

В качестве примера я возьму ту отрасль производства, которая в наше время наиболее широко представлена у нас, как почти у всех народов мира, — земледелие.

Во Франции большинство наемных сельскохозяйственных рабочих сами имеют небольшие земельные участки, благодаря которым они в крайнем случае могут прокормиться, не работая на других. Поэтому такие люди, предлагая свои руки крупному землевладельцу или соседу-арендатору и получая отказ в определенной сумме заработка, возвращаются на свои маленькие наделы и ждут другого удобного случая.

Беря ситуацию в целом, я думаю, можно утверждать, что медленный, но неуклонный рост заработной платы — это один из законов, управляющих жизнью демократического общества. С развитием социального равенства растет заработная плата, а с ростом заработной платы уравниваются социальные условия.

В наши дни, однако, имеется одно серьезное, злополучное исключение из этого правила.

В одной из предыдущих глав я показал, каким образом аристократия, будучи изгнанной из политической и государственной сфер, нашла себе прибежище в определенных отраслях индустриальной деятельности и там, хотя и в других формах, утвердила свою власть. Это обстоятельство оказывает сильное влияние на уровень заработной платы.

Поскольку для того, чтобы развернуть то крупное промышленное производство, о котором я говорю, необходимо заранее обладать очень большим состоянием, число таких предпринимателей крайне мало. Будучи малочисленной группой, они легко могут объединяться в союз и устанавливать такую оплату труда, какая им нравится.

Число рабочих у них, напротив, очень велико, и их количество постоянно увеличивается, так как время от времени наступают периоды небывалого процветания, когда заработки чрезмерно возрастают, привлекая на фабрики население со всей округи. Но раз люди вступили на этот путь, они, как мы уже видели, не смогут с него сойти, так как у них весьма быстро начинают формироваться определенные физические навыки и особый склад ума, которые делают их непригодными для любой другой работы. Тела этих людей, как правило, теряют гибкость и ловкость, у них нет ни образования, ни сбережении, и поэтому они находятся почти в полной зависимости от милости их хозяина. Когда конкуренция или иные непредвиденные обстоятельства уменьшают доход предпринимателя, он может, срезав их заработки почти по своему усмотрению, без труда отнять у них то, что сам потерял по воле случая.

Если они все сообща откажутся работать, то хозяин, человек очень богатый, с легкостью может позволить себе, не страшась банкротства, ждать того момента, когда необходимость заставит их вернуться к нему; что же касается их самих, то они должны работать ежедневно, чтобы не умереть, так как они едва ли обладают какой-нибудь иной собственностью, кроме своих рук. Угнетение в течение долгого времени разоряло их, и, чем беднее они становятся, тем легче их притеснять. Таков порочный круг, из которого они никоим образом не сумеют вырваться.

Поэтому не следует удивляться, если заработная плата в этих отраслях, подчас неожиданно увеличивающаяся, все же в целом постоянно уменьшается, тогда как в других профессиях оплата труда, как правило, очень медленно, но беспрестанно возрастает.

Это зависимое, нищенское существование, которое в наше время вынуждена влачить часть населения промышленно развитых районов, — факт исключительный, противоречащий всему тому, что происходит вокруг, однако от этого он не менее опасен и заслуживает особого, пристального внимания со стороны законодателей, так как очень трудно удержать в неизменном положении один класс, когда все общество пришло в

движение, а когда все большее количество людей открывают новые пути, ведущие к благосостоянию, весьма сложно заставить часть людей мирно терпеть лишения и подавлять свои желания.

Глава VIII ВЛИЯНИЕ ДЕМОКРАТИИ НА СЕМЬЮ

Я исследовал вопрос о том, каким образом у демократических народов, и в особенности у американцев, социальное равенство изменяет характер отношений между гражданскими лицами.

Теперь мне хотелось бы пойти дальше и разобраться в их внутренней, частной жизни. Моя цель заключается не в том, чтобы открыть здесь новые истины, но показать, что широко известные факты имеют прямое отношение к теме моей работы.

Все на свете заметили, что в наши дни между различными членами семьи установился новый тип отношении, что дистанция, разделявшая некогда отца и сына, уменьшилась и что отцовская власть если и не подорвана, то по крайней мере видоизменилась.

Нечто подобное, но еще более удивительное наблюдается в Соединенных Штатах.

В Америке семьи в том виде, в каком она была в Риме и в других аристократических обществах, не существует. Отдельные пережитки семейного уклада обнаруживаются там лишь в течение первых лет после рождения детей. В это время отец, не встречая сопротивления, устанавливает домашнюю диктатуру, обусловленную и оправданную беспомощностью его сыновей, их собственными интересами, а также его неоспоримым превосходством.

Но как только молодой американец начинает достигать зрелости, связывающее его чувство сыновней покорности слабеет с каждым днем. Становясь сам себе хозяином, он вскоре начинает нести ответственность за свои поступки. В Америке фактически нет периода юношества. Выходя из детского возраста, человек осознает себя мужчиной и принимается прокладывать свой собственный путь.

Было бы неверно полагать, что это является следствием какой-то внутренней борьбы, в ходе которой сыновья благодаря своеобразной нравственной силе получают ту свободу, в которой им отказывали отцы. Одни и те же традиции и принципы, заставляющие одних добиваться независимости, внушают другим мысль о том, что дети имеют неоспоримое право пользоваться своей свободой.

Поэтому в сыновьях вы не заметите никакой ненависти и необузданности, столь долго не угасающих в людях даже после того, как они избавились от гнета господствующей власти. Отцы не испытывают тех сожалений, полных горечи и гнева, которые обычно сохраняются в людях, утративших власть: они задолго видят ту границу, где их власть кончается, и, когда время подходит к этому пределу, они безболезненно отрекаются от своих полномочий. Сыновья заранее предвидят наступление того момента, когда их собственные желания станут для них законом, и овладевают свободой без суеты и насилия, как принадлежащим им имуществом, которое никто не пытается у них похитить¹.

¹ Американцам, однако, еще не пришло в голову, как нам во Франции, лишить отцов основы их власти, отказав им в свободе распоряжаться посмертно своим имуществом. В Соединенных Штатах права завещателя ничем не ограничены.

В этом, как и почти во всем остальном, легко заметить, что, хотя у американцев политическое законодательство много демократичнее нашего, наше гражданское законодательство бесконечно более демократично, чем их. Это нетрудно понять.

Авторами нашего гражданского законодательства были люди, видевшие свои интересы в том, чтобы удовлетворять демократические страсти своих современников во всех отношениях, прямо и непосредственно не угрожавшие их собственной власти. Они охотно допустили, чтобы некоторые популярные принципы регулировали имущественные и семейные отношения, лишь бы только не было попыток применить их к сфере государственного управления. Когда демократический поток ворвался в область гражданских законов, они надеялись без труда найти себе укрытие за дамбой политических законов. В этом одновременно проявились их ловкость и эгоистичность, однако подобный компромисс не мог быть долговечным. Ибо по большому счету политическое устройство не может не становиться образом и подобием гражданского общества, и в этом смысле можно сказать, что у любого народа самое важное политическое значение имеет его гражданское законодательство.

Возможно, небесполезно будет посмотреть, насколько тесно связаны изменения, имеющие место в семейных отношениях, с той социальной я политической революцией, которая завершается на наших глазах.

Существует определенные основополагающие принципы, которые либо пронизывают все стороны жизни народа, либо вообще им не признаются.

В тех странах, где основными являются аристократические и иерархические принципы общественного устройства, власть никогда прямо не обращается ко всей совокупности своих подданных. Поскольку люди связаны друг с другом, достаточно направлять первых. Остальные следуют за ними. Это относится и к семье, и ко всем организациям, имеющим своего лидера. У аристократических народов, по правде говоря, в глазах общества отец олицетворяет собой всю семью. Общество управляет сыновьями руками их отца; оно руководит им, а он руководит ими. Поэтому власть отца над детьми имеет не только природный характер. Ему дано политическое право командовать. Он создатель и опора семьи; он также представитель общественной власти в ней.

В демократических обществах, где длинная рука правительства отыскивает в толпе каждого отдельного человека, чтобы персонально подчинить его общим для всех законам, в подобном посреднике нет надобности; в глазах закона отец — лишь более пожилой иболее богатый гражданин, чем его сыновья.

Когда в обществе большее число благ распределяется крайне неравномерно и когда неравенство условий существования носит постоянный характер, идея превосходства овладевает воображением людей; даже если закон не дает отцу особых прерогатив, обычай и общественное мнение наделяют его ими. Когда же, напротив, люди по своему положению почти не отличаются один от другого и когда существующие различия не вечны, общее понятие превосходства становится не столь важным и определенным; тщетно законодатель будет стремиться поставить того, кто подчиняется, много ниже того, кто приказывает, общественные нравы уравнивают этих двух людей между собой и постоянно сводят их на один и тот же уровень.

Поэтому, даже если я не вижу особых привилегий, предоставляемых законодательством какого-либо аристократического народа главе семьи, меня не покидает уверенность в том, что его власть более значительна и признана семьей, чем власть отца в лоне демократического общества, ибо я знаю, что, каковы бы ни были законы, в аристократиях старший всегда стоит выше, а младший — ниже, чем у демократических народов.

Когда люди больше живут воспоминаниями о том, что происходило в прошлом, нежели заботами о том, что происходит сейчас, и когда их больше волнуют мысли их предков, чем необходимость думать самим, отец выступает в качестве естественного и необходимого связующего звена между прошлым и настоящим — звена, с помощью которого эти две цепи соединяются. В аристократиях, следовательно, отец не только политический руководитель семейства, он также носитель традиций, толкователь обычаев, критерий нравственности. Его выслушивают с почтительностью, заговаривают с ним не иначе как очень уважительно, и любовь, которую питают к нему, всегда умерена страхом.

Когда общество становится демократическим и люди принимают в качестве общего принципа право каждого иметь обо всем на свете свое собственное суждение и принимают давние мнения к сведению, но не в качестве правила, влияние взглядов отца на сыновей делается менее значительным, равно как и его законная власть.

Вызываемый демократией раздел наследственных поместий, быть может, обусловливает больше всех остальных факторов изменение отношений между отцом и детьми.

Когда отец семейства имеет немного собственности, его сыновья и он постоянно живут вместе и сообща делают одну и ту же работу. Привычка и необходимость сближают их, заставляя постоянно общаться друг с другом; между ними, следовательно, не может не установиться своеобразной непринужденной близости, которая делает власть отца менее абсолютной и которая плохо согласуется с внешними формами почтительности.

А ведь у демократических народов люди, обладающие скромным состоянием, как раз и являются представителями того самого класса, который дает силу идеям и преобразует нравы всего общества. Его воззрения и одновременно его воля повсюду становятся господствующими, и даже люди, более всего склонные сопротивляться ей, кончают тем, что следуют его примеру. Я видел злейших врагов демократии, которые позволяли своим детям обращаться к ним на «ты».

Таким образом, одновременно с утратой аристократией ее господства наблюдается освобождение отцовской власти от всего того, что было связано со строгостью, условностями и легализмом, и вокруг домашнего очага устанавливается своего рода равенство всех членов семьи.

Я не знаю, беря в целом, не проигрывает ли общество вследствие этого преобразования, но я склонен верить, что индивидуум выигрывает. Я думаю, что по мере того, как нравы и законы становятся более демократическими, отношения между отцом и сыном обретают большую близость и теплоту; в этих отношениях реже встречается назидательный и приказной тон, а доверие и теплота чувства возрастают, и кажется, что природная связь становится теснее, тогда как социальная связь ослабляется.

В демократической семье отец едва ли пользуется какой-либо иной властью, кроме той, которая вызывается его нежностью и опытностью человека в летах. Его приказания могут не признаваться, но к его советам обычно внимательно прислушиваются. И хотя он не видит вокруг себя официальных знаков уважения, его сыновья по меньшей мере относятся к нему с доверием. Они не пользуются общепризнанными формулами обращения, но они постоянно с ним разговаривают и охотно советуются каждый день. Исчезли господин и представитель власти в его лице, но отец остался.

Для того чтобы составить правильное суждение о различиях между двумя формами общественного устройства с данной точки зрения, достаточно бегло просмотреть дошедшую до нас семейную переписку аристократического периода. Ее слог всегда правилен, чопорен, суров и настолько холоден, что сквозь слова с трудом ощущается естественное чувство сердечной привязанности.

Напротив, у демократических народов во всех тех словах, с которыми сын обращается к отцу, слышится нечто настолько свободное, кровное и нежное, что сразу обнаруживает установление в лоне семьи совершенно новых отношений.

Аналогичные преобразования претерпевают и взаимоотношения между детьми.

В аристократической семье, как и во всем аристократическом обществе, всг позиции точно определены. Не только отец занимает свое особое положение и пользуется огромными привилегиями, но и сами дети не равны между собой: возраст и пол раз и навсегда определяют каждому его положение, обеспечивая ему особые прерогативы. Демократия либо снижает высоту большей части этих барьеров, либо опрокидывает их вовсе.

В аристократическом семействе старший сын наследует львиную долю собственности и почти все права, становясь главой, а в определенной мере и господином своих братьев. Ему достаются величие и власть, им — средний достаток и зависимость. Тем не менее ошибкой было бы считать, что у аристократических народов привилегии старшего выгодны только для него самого и что они ничего, кроме зависти и ненависти окружающих, не вызывают.

Старший сын обычно прилагает все усилия, чтобы добиться для своих братьев богатства и власти, так как известность всего дома повышает престиж его главы, а младшие братья стараются оказать ему помощь во всех его начинаниях, поскольку величие и могущество главного представителя семейства предоставляют ему большие возможности возвысить все ветви семейного древа.

Поэтому все члены аристократического семейства очень тесно между собою связаны; их интересы близки, они являются единомышленниками, но редко бывает так, что их сердца понимают друг друга

Демократия также вызывает у братьев взаимную привязанность, но достигает этого иным путем.

По демократическим законам дети совершенно равны между собой и, стало быть, независимы. Их ничто не связывает насильно, но также ничто и не отталкивает, и, поскольку в их жилах течет общая кровь, поскольку они вырастают под одной крышей, ощущая одинаковую заботу родителей, поскольку никакие особые привилегии их не выделяют и не разделяют, между ними с легкостью зарождается добрая, искренняя привязанность, свойственная юности. Близкие отношения, сложившиеся подобным образом в самом начале жизни, едва ли могут быть испорчены какими-либо обстоятельствами, так как с каждым днем братство все крепче связывает их, не давая поводов для трений.

Следовательно, демократия привязывает братьев друг к другу не сходством интересов, а общностью воспоминаний, свободным чувством симпатии, близостью взглядов и

вкусов. Она осуществляет раздел их наследства, но она позволяет им сохранить духовное родство.

Человечность этих демократических нравов столь притягательна, что даже самые стойкие приверженцы аристократии поддаются их влиянию и, вкусив их в течение некоторого времени, не испытывают желания вернуться к почтительной и холодной манере отношений, господствующей в аристократическом семействе. Они охотно сохраняют демократические домашние привычки, если только это не мешает им отвергать социальные и юридические нормы демократии. Однако все эти аспекты взаимосвязаны, и нельзя пользоваться некоторыми из них, не относясь терпимо к другим.

То, что я говорил о сыновней любви и отцовской нежности, вполне приложимо ко всем непроизвольным чувствам, источником которых является сама природа человека.

Когда определенный образ мыслей и чувств формируется особыми обстоятельствами жизни, от него ничего не остается при изменении этих обстоятельств. Закон, например, может очень крепко привязать двух граждан друг к другу, но, если этот закон будет отменен, они расстанутся. Не было ничего теснее тех уз, которые в феодальном мире связывали вассала с сеньором. В настоящее время эти два человека и знать друг друга не хотят. Страх, признательность и любовь, некогда соединявшие их, исчезли. Не осталось и следа.

Но иначе дело обстоит с естественными чувствами людей. Редко случается, что закон, подчиняя себе определенным образом эти чувства, не ослабляет их; желая их обогатить, он их обедняет; будучи предоставленными сами себе, эти чувства всегда оказываются более глубокими и сильными.

Демократия, уничтожающая или предающая забвению почти все старинные социальные условности и препятствующая созданию новых условностей, ведет к полному исчезновению большинства тех чувств, которые порождаются этими условностями. Однако другие чувства она лишь видоизменяет и часто придает им такую интенсивность и такую нежность, которых прежде не было.

Я думаю, что все содержание этой главы и нескольких предыдущих можно в заключение обобщить одной фразой: демократия ослабляет социальные связи, но она укрепляет естественные. Разобщая граждан, она одновременно сближает родственников.

Глава IX ВОСПИТАНИЕ ДЕВОЧЕК В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Никогда и нигде не существовало общества, свободного от морали, и, как я уже писал в первой части этого труда, мораль создается женщиной. Поэтому все то, что влияет на образ жизни женщин, на их привычки и мнения, имеет большое политическое значение.

Почти во всех протестантских странах девушки гораздо более независимы и ответственны за свое поведение, чем у католических народов.

Эта независимость еще более велика в тех протестантских государствах, которые, подобно Англии, сохранили или обрели право на самоуправление. Таким образом, свобода проникает в семью из сферы политических и религиозных отношений.

В Соединенных Штатах протестантское вероучение сочетается с крайне свободной конституцией и с очень демократичным государственным устройством; ни в какой другой стране девушки в столь юном возрасте столь безоговорочно не предоставлены самим себе.

Задолго до того, как молодая американка достигает брачного возраста, начинается ее постепенное освобождение из-под материнской опеки; еще не вполне перешагнув границу детства, она уже самостоятельно мыслит, свободно высказывается и поступает по своему усмотрению; перед ней постоянно открывается обширная панорама мира. От нее не только не пытаются ничего скрыть, но и с каждым днем показывают мир все больше и больше, приучая смотреть на все стойким, спокойным взором. Таким образом, пороки общества и опасности, таящиеся в нем, очень скоро обнаруживают себя перед ней. Она их ясно видит, трезво оценивает и встречает их без страха, так как уверена в своих силах, и эту уверенность, кажется, разделяют все окружающие.

Поэтому от молодой американки почти никогда не следует ожидать проявлений того девственного простодушия, подогреваемого пробуждением желаний, или же той наивной и чистосердечной непосредственности, которыми у европейки обычно сопровождается переход от детства к юности. Американская девушка, независимо от ее возраста, редко обнаруживает застенчивость и детское неведение. Как и европейской девушке, ей хочется нравиться, но она точно знает себе цену. И если она и не предается порокам, то по крайней мере в них осведомлена; она скорее нравственно чиста, чем интеллектуально невинна.

Меня часто удивляли и почти пугали та необычайная гибкость и та геройская отвага, с которыми юные американки управляли своими мыслями и речью, лавируя между рифами шутливой беседы; какой-нибудь философ сотню раз споткнулся бы на той узенькой стезе, которую они быстро и непринужденно пробегают, не попадая в неловкое положение.

Легко установить, что, даже пользуясь полной свободой ранней юности, американка на самом деле никогда не теряет полностью контроля над собой; она наслаждается всеми дозволенными удовольствиями, ни от одного из них не теряя головы, и ее рассудок никогда не отпускает поводьев, хотя часто кажется, что они отпущены.

Во Франции, где наши взгляды и вкусы представляют собой столь странную смесь из осколков всех веков, мы часто даем женщинам почти монастырское воспитание, прививая им застенчивость и замкнутость, как во времена аристократии, а затем сразу оставляем их без совета и поддержки в обстановке хаоса, непременного для любого демократического общества.

Американцы более последовательны.

Они поняли, что в демократическом обществе индивидуальная независимость не может не быть весьма значительной, что молодежь всегда будет нетерпеливой, что людям будет трудно сдерживать свои желания, что обычаи меняются, а общественное мнение часто оказывается неопределенным или бессильным, что отцовский авторитет слаб, а власть мужа начинает оспариваться.

Учитывая данные обстоятельства, они решили, что у них мало шансов подавить в женщине самые властные из страстей человеческого сердца и что более надежен другой путь — научить женщину самостоятельно бороться с этими страстями. Не имея возможности оградить ее добродетель от множества подстерегающих ее опасностей, они хотят, чтобы она сама знала способы защиты и больше рассчитывала на силу своей свободной воли, чем на расшатанные или разрушенные барьеры запретов. Поэтому вместо того, чтобы держать ее в неведении относительно своих возможностей, они беспрестанно стараются укрепить ее веру в собственные силы. Не имея ни возможности, ни желания постоянно удерживать девочку в состоянии полной неосведомленности, они спешат и преждевременно предоставляют в ее распоряжение сведения обо всем на свете. Отнюдь не скрывая от нее пороков мира, они хотят, чтобы она сразу увидела их и поупражнялась в умении их избегать, и они предпочитают получить гарантии ее благопристойности, даже не слишком щадя ее невинность.

Хотя американцы — глубоко религиозный народ, они не полагаются на веру как на единственный оплот женской добродетели; они стараются вооружить разум женщины. В этом, как и во многом другом, они пользуются одним и тем же методом. Вначале они прилагают невероятные усилия для того, чтобы независимая личность могла управлять своей свободой, и, только достигнув пределов человеческих возможностей, они наконец обращаются за помощью к религии.

Я знаю, что подобное воспитание небезопасно; я не игнорирую также того факта, что оно предрасполагает к развитию способности суждения за счет воображения и делает женщин скорее благопристойными и холодными, чем нежными женами и любящими подругами мужчин. Если такое воспитание и способствует поддержанию общественного спокойствия и порядка, то личную жизнь оно часто и во многом лишает ее очарования. Однако это зло второстепенно, и нам следует смириться с ним, руководствуясь соображениями общего блага. Оказавшись в нынешней ситуации, мы не можем позволить себе такую роскошь, как выбор: нам необходимо демократическое воспитание, чтобы оградить женщину от тех опасностей, которыми грозят ей институты и нравы демократического общества,

Глава X КАК ДЕВУШКА СТАНОВИТСЯ СУПРУГОЙ

В Америке женщина, вступая в брак, безвозвратно теряет свою независимость. И если девушки пользуются здесь большей свободой, чем где бы то ни было, то поведение жен регламентируется самыми строгими обязательствами. Для одной отчий дом — олицетворение свободного, радостного существования, другая живет в доме своего мужа, как в монастыре.

Между этими двумя состояниями, быть может, нет столь разительного противоречия, как это представляется, и вполне естественно, что американки проходят первую стадию с целью достичь второй.

Глубоко религиозные народы и промышленно развитые государства с особой серьезностью относятся к идее брака. Первые считают, что для женщины упорядоченная жизнь — лучшая гарантия и самое надежное свидетельство ее нравственной чистоты. Вторые видят в этом верный залог обустроенности и процветания дома.

Американцы разом представляют собой и пуританскую, и коммерческую нацию; поэтому как религиозные убеждения, так и деловая хватка заставляют их требовать от женщины такого самозабвенного отношения к своим обязанностям, заставляющего ее постоянно жертвовать собственными удовольствиями, какого в Европе редко кто от нее ожидает. Иначе говоря, в Соединенных Штатах господствует неумолимое общественное мнение, тщательно ограничивающее женщину узким кругом домашних интересов и забот к запрещающее ей выходить из него.

Появившись на свет, маленькая американка находит эти идеи прочно установленными; она осознает, какие из них вытекают последствия, и вскоре приходит к убеждению, что она не сможет ни на миг освободиться от норм, принятых ее современниками, не подвергнув тотчас же опасности покой своей души, свою репутацию и даже свое общественное положение, и, благодаря воспитанным в ней твердости суждения и стойкости привычек, она находит в себе силы подчиниться обычаям.

Можно сказать, что именно в привычке к независимости она черпает то мужество, с которым без сопротивления и ропота идет на жертву, когда приходит время.

Американка, кроме того, никогда не попадается в брачные сети, как в западню, в которую ее увлекли собственное простодушие и незнание. Она заранее знает, что от нее ждут, и самостоятельно, добровольно возлагает на себя это бремя. Она стойко выносит свое новое положение потому, что выбрала его сама.

Так как в Америке дисциплина в отцовском доме очень мягкая, а брачные узы весьма суровы, девушка, вступая в брак, старается быть осмотрительной и осторожной. Ранние браки здесь очень редки. Американки, следовательно, не выходят замуж до тех пор, пока не наберутся необходимого жизненного опыта и не достигнут зрелости, тогда как в других странах большинство женщин по обыкновению начинают приобретать опыт и созревать только в браке.

Впрочем, я весьма далек от мысли, что все те большие перемены, которые происходят в поступках и привычках американских женщин тотчас после того, как они выходят замуж, должны рассматриваться как результат принуждения со стороны общественного мнения. Женщины часто принимают на себя эти обязательства, подчиняясь лишь собственной воле.

Дата добавления: 2015-07-02