Единодушие

Прошло пять лет...

Пять лет я не писал... Не писал ни статей, ни очерков, а мысли о книге отложил в сторону, как мне казалось, надолго. Отчеты в академию, сухие справки, доклады на коллегию министерства, короткие наброски-наблюдения— вот круг моих письменных забот в эти годы. Книгу не писал потому, что мне казалось: писать ее еще рано. По той же причине отложил диссертацию на «потом». Утром я спешил в школу. Торопил думать и себя, и всех, кто учил и кто учился. Мы искали и пробовали. А проблемы росли и росли. И вернулась мысль о книге. О книге, в которой расскажу о нашем участии в общенародном поиске оптимальной системы воспитания и обучения человека-труженика, человека талантливого, красивого духовно и физически, верного своему долгу перед Родиной.

Все, что написано, дорого пережитым, и каждая строчкакак маленький кусочек сердца... Думаю, что для читателя небезынтересно проследить процесс развития идеи, пройти вместе с ее автором трудный путь реализации мечты о школе, где бы легко и свободно расцветало Великое Детство, где ученик и учитель были бы сотоварищами, единомышленниками и в каждом ребенке закономерно из класса в класс росла здоровая, яркая, самобытная и непременно талантливая личность...

— Вы Щетинин?

— Да...

— Михаил Петрович?

—Да.

— Моя фамилия Лебедин, зовут меня Николай Петрович. Я из Кировограда. У меня к вам очень важное дело... Когда вы свободны?—с этого телефонного разговора по-деловому и немного загадочно вошла в мою жизнь

Кировоградчина.

Приехал туда в мае 1980 года. Первым районом, с которым меня познакомили хозяева, оказался Онуфриевский, где долгие годы в селе Павлыш работал Василий Александрович Сухомлинский. Район небольшой, сельский, вряд ли кто знал о нем, если бы не всемирная слава Павлыша. Чтобы почувствовать неброскую природную красу здешних мест, надо уйти от шумных лент асфальта. И тогда откроются одна за другой жемчужины этого края: то луговина с прелестной небрежяостью рассыпанных цветов, то таинственность лесного озера, где так и хочется послушать невероятную историю, то вдруг взметнувшаяся в синь круча с золотой короной хлеба.

Земля эта обильно полита людской кровью. Могилы, обелиски, монументы...

Село, куда поехали в очередной раз, было Зыбково. Школа в окружении стройных, зеленых тополей, двухэтажным оранжевым прямоугольником впечаталась в ровную, под линеечку улицу ее имени, от которой к крыльцу своеобразным заливом отходила крохотная площадь.

Зашли в вестибюль. Дохнуло прохладой только что вымытого пола. Тишина. Но вот звонкий пунктир каблучков уверенно раздробил ее на дольки. Навстречу шла небольшого роста черноволосая женщина.

— Тюрина Надежда Суреновна, директор школы,— представилась она.—Мы вас ждем. Можете побеседовать с учителями.

— И дети в школе? — спросил я.

—Да, — ответила директор и добавила:— Восьмиклассники...

— Вы не могли бы их собрать?

— А сколько времени займет беседа?

— Думаю, минут сорок...

— Значит, минут сорок—час,—повторила она, словно колеблясь,—ну что ж, хорошо. Подождете в кабинете, пока я соберу ребят?

— Нет-нет, не беспокойтесь, мы пока посмотрим школу.

— Михаил Петрович! Ребята ждут,—вскоре позвала Надежда Суреновна.

— Вы знаете, о чем буду говорить?—спросил я ее.

— Да. Читали ваши статьи «Колокола детства» в «Комсомольской правде»... «Школа будущего рождается сегодня'» в «Новом мире». Даже на педсовете их обсуждали. Только не для массовой школы то, о чем вы пишете. В жизни все сложнее. С детьми, у которых все нормально в семье, у кого есть определенные задатки, что же не экспериментировать...

— А если у вас провести эксперимент?..

— У нас?! Здесь?! Это невозможно!—вырвалось у Тюриной.

— Ну вотвы и пасуете...

— Я?!—Надежда Суреновна взметнула свои тяжелые черные брови.—Рискуете вы. У меня подруга работает в экспериментальной школе. Она рассказывала, каких туда учителей подбирают. У нас не город, в соседнюю школу учителя не переведешь.

— А если со всеми теми, кто здесь?

— Чтобы дискредитировать вашу идею?

— Есть такое желание?

— Ну зачем вы так,—Надежда Суреновна вздохнула:—Силенок у нас нет. Да и контингент детей... Нет-нет, дети у нас как дети, даже послушнее, чем в городе. Но общее развитие их значительно слабее. Вот поговорите с ними и сами убедитесь. Я их предупредила. Мне зайти или вы сами?

— Сам,—и я открыл дверь с надписью: «8-й класс». Вот оно, тревожное мгновение, предшествующее первым словам. Молчаливая перестрелка вопросов-мыслей, длящаяся доли секунды.

— Кто вы? С чем пришли? Что там у вас в душе?

— А вы о чем только что думали? Как с вами говорить? Поймем ли мы друг друга? Наконец говорю:

— Здравствуйте! Прошу всех сесть. Простите, что отниму у вас время. Мы сможем побеседовать минут сорок?

Наступило неловкое молчание. Где-то скрипнул стул, и опять тишина. Все смотрят в парты. Нет-нет, да и стрельнет молнией чей-нибудь взгляд в мою сторону и спрячется под ресницами.

А мне так необходим откровенный разговор. Я настроен на работу, верю в успех. Но что моя вера?! Я ничего не смогу сделать, если мы не станем единомышленниками. Просто предложить свой вариант будущей школы, как бы он ни был хорош, бесполезно. В этом случае вам достанется роль статистов. Но она ни у кого энтузиазма не вызовет. А без энтузиазма нет инициативы.

Нужно сделать так, чтобы мы вместе стали борцами за новую школу, представили, какой она может быть, и поверили в возможность осуществить мечту. Тогда... О, что будет тогда, я уже хорошо знал по Ясным Зорям. И те же Ясные Зори подсказали, что сначала надо идти к детям.

Я лихорадочно искал выход. «Ну думай же, думай?— подстегивал себя.—Ты для них незнакомый человек. Незнакомый. Опыт общения с их сверстниками, для которых был учителем, не в счет. Там ты заходил в класс не для начала, для продолжения разговора, давно перешагнувшего берега урока, в каждом твоем слове были миры совместно прожитого, им понятные. А здесь на шкале отношений нуль. Единственное спасение— подчеркнуть, что ты гость, а они хозяева. Им и решать, принять меня или нет. Может быть, придется извиниться и уйти».

— Да вы говорите! Мы слушаем!—выручила меня сидевшая за первым столом от окна светловолосая девушка.—Просто мы... стесняемся,—улыбнулась она.

Я с благодарностью посмотрел на нее и спросил:

— Как вас зовут?

— Лена... Лена Брежатова.

— А вас?

— Ой, ребята, извините! Я ведь даже не назвал себя. Михаил Петрович Щетинин, старший научный сотрудник НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук СССР, — сказал излишне длинно и как-то уж очень официально.

— Вы из Москвы?—спросил худощавый парень и, не дожидаясь ответа, представился:—А я Кораблев... Васька,—добавил он, затем быстро привстал и как-то по-птичьему поклонился.

Класс дружно засмеялся.

— Да, Вася, из Москвы,—радуясь потеплевшей обстановке, ответил я и уже для всего класса сказал:

— Сейчас многие ученые разрабатывают модель школы будущего. Какой она должна быть? Хотелось бы знать и ваше мнение. Очень, ребята, важно посоветоваться с вами.

— Прямо с нами?!—хмыкнул кто-то недоверчиво.

— А с кем же еще?

— Мы вам насоветуем... записывать устанете,— протянул резковатым басом коротко остриженный парень с последней парты. ²

— А знаете, ребята, у меня есть предложение!—будто не слыша этой реплики, продолжал я.—Давайте представим себя в двух ролях. Пусть каждый, оставаясь в роли ученика, станет еще и волшебником. Какую бы жизнь в школе он сделал для себя—ученика?

— Лучше вы нам расскажите, а мы послушаем,— сказала соседка Брежатовой, черноволосая, чернобровая, с большими темно-коричневыми глазами миловидная девушка.

— Как вас зовут?

— А нужно ли вас затруднять? Все равно вы завтра нас забудете, небось, мы не одни, с кем вы советуетесь.|

— Галка! Что ты ставишь из себя княжну Мери? — крикнул Кораблев.

— Не Галка, а Галя...—зарделась девушка. И видя что я хочу ей что-то сказать, добавила:—Странно как-то. Я приехать за тысячу километров советоваться с нами.— И немного привстав, мягко произнесла:—Ратушная Галя.

— А че! Прямо че хочешь, то и предлагать?—снова пробасил короткостриженый.

— Конечно, что хотите.

— Тогда закрыть школу совсем, и без мороки махнул он рукой.

— А вас как зовут?

— Меня? Ну Сашка...

— Саша, вы же сами понимаете, что предложении ваше неприемлемо для настоящего, а тем более, для будущего. Вам, видимо, не очень сладко в школе?

— Че в ней хорошего?!—убежденно произнес парень.

— Может быть, лучше уберем из нее, что причиняет вам боль?

— Мене не больно... Че это мене больно?—уже почти со злостью, будто не желая со мной говорить, бросил он и отвернулся.

— Хорошо! Не будем нарушать наших условий. Итак, учитывая предложение Саши, мы закрываем школу. Но как волшебники будем строить на месте разрушенной новую, с нуля...

— Зачем же с нуля? Не все же в ней плохо? И вообще.—решительно встала Брежатова,—у нас, как у людей, спрашивают мнение, а мы...

И обернувшись в мою сторону, волнуясь, начала:

— Вы знаете, трудно так. без подготовки сказать что-то путное. Но самое главное, что больше всего мучает нас,—это крик. Надо, чтобы учителя не видели в нас мумии. Надо, чтобы мы хотели сюда идти.

Лена говорила, поминутно останавливаясь, часто обращалась то к одному, то к другому: «А помнишь?..»

Ее выступление ста-то тем камушком, который вызывает лавину: ребята разговорились. Сумбурная, беспокойно-смятенная мысль постепенно крепла, набирала силу. Сколько раз я удивлялся неординарности, смелости ее поворотов, спрашивая вновь и вновь: «Откуда это?» Словно только что впервые в жизни явилось мне это чудо: мысль ребенка. И всегда она рождается, если сердце ее творца открыто тебе навстречу.

Жаль, что такие минуты редки! Раскрепостить ученика, дать ему свободу самовыражения, снять заслоны страха, боязни быть осмеянным,—значит, пробудить в нем гения.

В комнате с табличкой на дверях «8-й класс» торжествовала мысль. Мы перебивали друг друга, кричали, спорили...

Дважды заглядывала к нам директор и понимающе закрывала дверь. Но вот она не выдержала и вошла. — Михаил Петрович! Педсовет кончился, мы вас ждем.

— Да-да, сейчас...—тру я зачем-то переносицу, будто хочу вспомнить что-то очень важное, и, вспомнив это важное, говорю:

— Надежда Суреновна! Еще немного... — Еще немного! Надежда Суреновна! Хоть пять минут!—дружно поддерживая меня, просит восьмой класс. — А вы знаете,—не сдавалась директор,—сколько вы здесь сидите? Два часа! Учителя тоже ждут вас, Михаил Петрович. Сколько вам еще надо времени? — Хотя бы минут... восемь.

— Хорошо, еще пятнадцать минут,—улыбнулась директор, а мы пока объявим перерыв.

Она вышла. Я повернулся к классу и вздрогнул. Класс притих. Но глаза! Какие глаза смотрели на меня' Нет, не на меня, прямо в душу. Господи! Как я люблю эту отважную пытливость и доверчивость детских глаз!

Глаза... глаза... Сомнение—вопрос.

Пред вашей вечной повестью

Хочу ответить совестью...

Выйдут из души и лягут на бумагу слова песни, а я буду видеть глаза Шептун Светы и Кораблева Феди, Матченко Оксаны и Дубенко Васи, Брежатовой Лены и Кораблева Васи...—школьников-зыбковчан 1980 года. И вместе с ними в моей памяти встанут глаза ребят из Ясных Зорь. Пройдут годы, и. когда будут у меня спрашивать, почему я выбрал именно Зыбково. я назову причины, логически увяжу их одну с другой, но главную не смогу объяснить словом...

В классе была тишина, только не такая, как вначале. Это была тишина взаимопонимания. Я уже знал их всех по именам. Вон тот рядом с Кораблевым—Сергей, динамичный, взрывной, сейчас смотрит как-то настороженно. Чуть впереди две подруги: Люда и Таня—мягкие, спокойные...

— Михаил Петрович! Всё, что мы здесь нафантазировали, правда сбудется? Что надо, чтобы начать эксперимент? 1

— В первую очередь желание учителей и учащихся.

— А учащиеся тут при чем? От нас что зависит?

— Что зависит от вас? Почти всё! Может быть, девяносто процентов успеха. Вы, как самые заинтересованные в подобной школе люди, должны стать первыми борцами за нее. И учителям потребуется ваша помощь, понимание. Школа будущего—это школа взаимного доверия, равного уважения друг к другу учителей и учеников.

Я не подбирал слова с поправкой на возраст собеседников. Говорил от имени своего и их детства. И кто знает, кого во мне в те минуты было больше: Михаила Петровича или Мишки, веснушчатого пацана, только что поднявшегося с задней парты. Мы как бы проросли друг в друга. Надолго ли, это зависит от многих случайностей, закономерностей, нашей способности верить друг друга. Я уже понимал, что с этими ребятами мы будем работать вместе,

— Скажите, пожалуйста,—встала Брежатова Лена,—долго будет идти эксперимент?

— Долго... Да-да, бесконечно долго, ему нет и может быть конца. Не мы его начинаем, и не нам ее завершать. Поиск совершенного бесконечен. То, что докажет свою жизненность, станет достоянием других. Когда? Когда докажет...

— А я не пойму вас. Вот то, что мы здесь предлагали, когда начнет жить?—спросила Ратушная Галя.

— Да, когда? Не в эксперименте, а в любой школе, когда?—поддержали ее все.

— Когда? Может быть, очень скоро. А может, лет через пятнадцать—двадцать...

— А нельзя как-нибудь поскорее? «Жаль только жить в эту пору прекрасную...»—подал голос Глинкин.

— Вы трудные вопросы задаете, ребята. Желания мало—надо найти путь. Иногда между тем, кто начал искать, и тем, кто крикнул: «Нашел!», лежат столетия.

— Михаил Петрович! А нельзя ли в нашей школе, которую мы здесь нарисовали, поучиться хотя бы годочек? Или приехать, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как это в жизни бывает? Понимаете,—голос Лены Брежатовой от волнения дрогнул,—вы только не смейтесь, мне снилась такая школа. Я когда говорила здесь, когда предлагала... это все из того сна. Школа та была в цветах, стены прозрачные, а за ними речка, лес, березки. Лужайки цветов начинаются прямо в классе и уходят к озеру...

Я уже не помню, кто что говорил, помню только, как все подошли к столу. В классе поднялся тот знакомый учителю гомон, когда каждому надо непременно надо что-то сказать, спросить, просто ахать или охать, делиться радостью, выплескивая энергию мыслей и чувств. Разум подсказывал, что единство наше не раз рухнет и снова родится заново, а впереди у нас не только победы. Но не хотелось тогда об этом думать. Хотелось удержать это мгновение счастья, когда мы сами распахнули двери в будущее, в прекрасный мир родом из снов и сказок.

Дата добавления: 2015-07-02