Изгнанный

Изгнанный — матрос, член команды, вынужденный из-за чрезвычайного происшествия покинуть корабль.

«МОРСКОЙ СЛОВАРЬ»

Цвет лица Куойла напоминал плохую жемчужину. Он вжимался в свое сиденье на пароме, который направлялся к Ньюфаундленду. Ветровка была сложена под его щекой, и локоть был мокрым там, где он его залил слюной.

До него доносился запах морской воды, краски и свежесваренного кофе. Когда бегут от злой судьбы, то обычно это не сопровождается публичными выступлениями ораторов или оружейными залпами в кинотеатрах. Никто не обращал на них внимания. Пассажиры пели «Еще один доллар для меня», раскачиваясь над своим виски.

Банни и Саншайн стояли на сиденьях напротив Куойла и не отрываясь смотрели через стеклянное окно в комнату игр. Стены, покрытые малиновой пленкой, потолок, отражающий головы и плечи, как разрозненные части тела, как рисунки на старинных открытках с поздравлениями с Днем святого Валентина. Дети рвались к музыке воздушных пузырей.

Рядом с Куойлом лежал комок тетушкиного вязанья. Спицы кололи его ногу, но он не обращал на это внимания. Его тошнило. Паром двигался навстречу Ньюфаундленду и его шансам начать новую жизнь.

***

Тетушка привела веские доводы. Что его держало в Мокингберде? Безработный, вдовец, родители умерли. К тому же у него появились деньги, выплаченные по страховке за смерть Петал — в результате несчастного случая, — повлекшую за собой изуродование тела. Тридцать тысяч супругу и по десять тысяч на каждого ребенка, рожденного в браке. Он не думал о страховке, но тетушка сразу же о ней вспомнила. Дети спали, Куойл и тетушка сидели за кухонным столом. На тетушке было длинное фиолетовое платье, а в ее чай была добавлена капля виски. Перед Куойлом стояла чашка с овантином. Это поможет ему уснуть, так сказала тетушка. Голубые таблетки снотворного. Ему было стыдно, но он их проглотил. Ногти были обкусаны до кожи.

— Было бы разумно, — сказала она, — начать новую жизнь на новом месте. Ради детей, да и ради тебя самого. Это поможет тебе пережить то, что случилось. Знаешь, для того чтобы преодолеть боль от потери близкого человека, нужно перевернуть все листки календаря, прожить целый год. Это действительно так. И если ты проживешь его в новом месте, тебе будет легче. А что может быть более подходящим, чем земля, где родились твои предки? Может быть, тебе стоит поспрашивать об этом своих друзей из газеты, посмотреть справочники? Ты можешь найти там работу. Для девочек уже одно путешествие будет приключением. Они увидят другую страну, другую часть мира. И, скажу тебе честно, — она потрепала его по плечу своей старческой рукой в веснушках, — ты бы мне очень помог, если бы поехал со мной. Из нас получится хорошая команда.

Тетушка оперлась на локоть, опустив подбородок на руку.

— Когда человек стареет, то чувствует, что места, где начиналась его жизнь, тянут к себе все сильнее и сильнее. Когда я была молода, то считала, что никогда больше не вернусь на Ньюфаундленд. Но последние несколько лет желание вернуться стало почти болезненным. Так что и я, определенным образом, начинаю все сначала. Перевезу туда свой маленький бизнес. И тебе тоже будет полезно поискать работу.

Он подумывал о том, чтобы позвонить Партриджу и рассказать ему обо всем. По нему снова прокатилась волна горя. Он не мог. Не сейчас.

Он проснулся в полночь, выплыв из черного с баклажановым отливом кошмара. Петал садится в грузовик. Водитель был крупным, лысым, с текущим носом, с вымазанными непонятно чем руками. Куойл видит обе стороны грузовика одновременно. Видит, как руки забираются под платье Петал, лицо опускается в ее волосы цвета дубовой коры и все это время грузовик, накренившись, движется по шоссе, свешивается с моста, на котором нет ограды. Куойл летит рядом с ними, движимый беспокойством. Свет от фар становится все ближе. Он тянется к руке Петал, чтобы вытащить ее из этого грузовика, зная о том, что должно случиться дальше, и желая такого конца водителю, который вдруг превратился в его отца. Но он не может дотянуться до нее, мучается от агонизирующей боли и все равно продолжает тянуться. Свет фар становится еще ближе. Он кричит, чтобы предупредить ее о неминуемой смерти, но его голос беззвучен. Он проснулся, вцепившись в простыню.

Весь остаток ночи он просидел в гостиной с книгой на коленях. Его глаза двигались вдоль строчек. Он читал, но не понимал ни слова. Тетушка права. Он должен уехать отсюда.

***

Для того чтобы раздобыть номер телефона Партриджа, потребовалось полчаса.

— Черт возьми! Я вот только на днях думал о тебе, — голос Партриджа свежо зазвучал в телефоне. — Думал, что там происходит со старым Куойлом? Ты когда собираешься приехать? Ты знаешь, что я бросил работу в газете, да? Все, я с этим завязал.

Он сказал, что мысль о том, что Меркалия где-то одна едет по дороге, заставила его самого пойти в школу водителей-дальнобойщиков.

— Теперь мы — водительская команда. Два года назад купили дом. Планируем в скором времени купить собственный грузовик. Будем работать независимо, по контрактам. Эти грузовики прелесть что такое: двуспальная кровать, маленькая кухонька, кондиционер. Мы там сидим, над всем движением, и смотрим вниз на машины. Зарабатываем в три раза больше, чем я зарабатывал раньше. По газете не скучаю совсем. А у тебя что нового? Все еще работаешь у Панча?

На то, чтобы рассказать Партриджу все, от неразделенной любви до ночных кошмаров, и о совместном с тетушкой изучении карт на кухонном столе, ушло всего десять минут.

— Черт возьми, Куойл. Да, тебя жизнь хорошо потрепала. Хлебнул ты лиха. Хорошо, что у тебя хотя бы остались дети. Да, вот что я тебе скажу. Я ушел из газеты, но у меня по-прежнему остались кое-какие связи. Посмотрим, чем я смогу тебе помочь. Ну-ка, как ты сказал, называются ближайшие к тому месту города?

Там был только один город, с любопытным названием «Якорная Лапа».

***

Партридж перезвонил спустя два дня. Ему было приятно снова поучаствовать в устройстве жизни друга. Куойл напоминал ему огромную катушку с бумагой для газет, привезенную с целлюлозного завода. Безликую и испещренную соринками. Но за этой размытостью он видел что-то, отдаленно напоминающее отблеск света, мерцание, указывающее на то, что в жизни Куойла было место для таланта. Или, может, для счастья? Удачливости? Известности и успеха? «Кто знает?» — подумал Партридж. Он так любил яркий, терпкий вкус жизни, что желал Куойлу испытать его хотя бы раз. Или два.

— Удивительно, как крепки старые связи. Да, там тоже есть газета. Выходит раз в неделю. Им нужны работники. Если тебе это интересно, могу продиктовать имя человека, которого я нашел. Им нужен репортер для корабельных историй. Наверное, город стоит прямо на побережье. Куойл, ты знаком с мореходством?

— Мой дед был охотником на тюленей.

— Боже. Ты не перестаешь меня удивлять. В общем, все должно получиться, тебе выдадут разрешение на работу, документы об иммиграции и все такое. Поработай с этими ребятами. Имя главного редактора Тертиус Кард. Есть чем записать? Диктую номер.

Куойл записал.

— Ну что ж, желаю удачи. Расскажешь потом, как все устроится. И, слушай, если ты захочешь приехать сюда и пожить со мной и Меркалией, приезжай в любое время. Здесь очень хорошо зарабатывать деньги.

Но им уже завладела мысль о севере. Ему нужна была точка опоры.

Через месяц после этого разговора они уехали в его «универсале». Он бросил прощальный взгляд в зеркало на дом, который он снимал, увидел пустое крыльцо, разросшиеся кусты и ровно колышущиеся яркие побеги соседского сада.

***

Итак, Куойл и тетушка сидели на передних местах, дети — на задних, а старушка Уоррен иногда ютилась с чемоданами в багажном отделении, а иногда неуклюже перелезала вперед, чтобы усесться между Банни и Саншайн. Они делали ей шапки из бумажных салфеток, завязывали тетушкин шарф вокруг ее мохнатой шеи и кормили картофелем фри, когда тетушка отворачивалась в другую сторону.

Они проехали две с половиной тысячи километров по штатам Нью-Йорк и Вермонт, сделав поворот в лесах Мэна, изувеченных вырубкой. Когда они миновали Нью-Брунсуик и Нова Скотию, на трехрядном шоссе у них в центральном ряду случилась поломка, заставившая тетушку сжать кулаки. В Северном Сиднее на ужин они ели жирную рыбу, которая никому не понравилась, а сырым промозглым утром сели на паром, идущий в Порт-О-Баск. Наконец-то.

***

Куойл страдал в трюме, тетушка мерила шагами палубу, время от времени останавливаясь, чтобы облокотиться на перила над бушующей водой. Или стояла, широко расставив ноги, сцепив руки за спиной и подставляя лицо ветру. Ее волосы были стянуты косынкой, а лицо казалось бы каменным, если бы не маленькие умные глаза.

Она разговаривала о погоде с мужчиной в шапке караульного. Они немного поговорили. Кто-то еще вышел на палубу неровными шагами и сказал: «Холодновато сегодня, да?» Тетушка беспокоилась об Уоррен, которая не могла устроиться и все возилась в машине. Собака не понимала, что с ней происходит, потому что никогда раньше не бывала на море. Наверное, думала, что настал конец света, а она сидит одна в странной машине. Человек в шапке караульного сказал: «Не волнуйтесь, собака проспит всю дорогу. Они всегда так делают».

Тетушка осмотрелась, увидела впереди голубоватую землю. Первый взгляд на острова за последние пятьдесят лет. Не смогла сдержать слезы.

— Возвращение домой, да? — спросил человек в шапке караульного. — Да, это всегда так бывает.

«Вот это место, — думала она. — Этот камень, в девяти с половиной километрах, укутанный ветром в туман. Морщинки на поверхности воды, лодки, едва не касающиеся покрытых льдом скал. Тундра и бесплодные равнины, низкорослые ели, которые люди срезают и увозят с собой».

Сколько их было тут, облокотившихся о поручни, как стояла сейчас она? Всматривавшихся в скалу посреди моря. Викингов, басков, французов, англичан, испанцев, португальцев. Их привлекала сюда треска, в те дни, когда огромные косяки рыб замедляли продвижение кораблей к Островам Пряностей, в поисках городов из чистого золота. Смотрящие мечтали о жареной птице или сладких ягодах в корзинках из листвы, но видели только бушующие волны и чуть теплящиеся огоньки на мачтах. Им попадались только обледеневшие города, айсберги с берилловой сердцевиной, голубой самоцвет внутри белого самоцвета, и некоторые из них, по поверьям, пахли миндалем. Она с детства помнила этот горький аромат.

Высаженные на берег люди возвращались на корабль покрытые кровавой коркой от укусов насекомых. «Все сыро и мокро, — говорили они, — на острове сплошные болота и трясины, реки и цепочки прудов, населенные птицами с железными глотками». И корабль с трудом огибал мыс, а его пассажиры видели, как тени карибу растворялись в тумане.

Позже это место стало пользоваться дурной славой. Весенний голод обнажал костистые головы, крупные суставы под плотью. Как было тяжело выживать, цепляясь за жизнь зубами и когтями! Море-алхимик превращало рыбаков в сырые кости, отправляло лодки дрейфовать вслед за треской и выбрасывало их с прибоем. Тетушка помнила истории, рассказанные стариками: об отце, застрелившем старших детей и себя, чтобы остальная семья получила шанс выжить на остатках запасов муки; об охотниках на тюленей — они стояли на льдинах, которые под их весом становились в уровень с водой, до тех пор, пока первый из них не выдерживал и не бросался в воду; о поездках за лекарством во время шторма. Они всегда заканчивались тем, что либо несчастному больному приносили не то лекарство, либо помощь приходила слишком поздно.

Она не была здесь с раннего детства, но это чувство не забылось. Оно вернулось: гипнотическое воздействие моря, запах крови, ветра и соли, рыбьих голов, елового дыма и пота, стук обкатанных морем камней и шипение волн, вкус ломтиков хлеба, смоченных в бульоне, спальня под навесом.

Теперь, говорят, с тяготами жизни покончено. Злые силы судьбы отступили перед страховкой по безработице и твердой надеждой на деньги от нефтяного месторождения, находящегося в открытом море. Везде были прогресс и частная собственность, работал принцип острого локтя. Так говорили.

Ей было пятнадцать, когда они уехали с мыса Куойлов, и семнадцать, когда семья перебралась в Штаты, став еще одной каплей в приливных волнах беженцев с Ньюфаундленда, покинувших родные порты, острова и тайные бухточки. Они истекали, как воды, прочь от привычной уединенности, неграмотности, штанов, сшитых из обивочного материала, выпавших зубов, прочь от извращенных мыслей и грубых рук, от отчаяния.

А ее отец, Гарольд Хамм, погиб за месяц до их отъезда, когда ослаб узел, фиксировавший металлический контейнер, в котором хранились десятки килограммов гвоздей. Такелажная цепь ослабла, и ящик упал. Обитый железом угол угодил отцу в затылок и размозжил позвоночник. Он упал на причал, парализованный, без сознания. Кто знает, какие мысли наполняли его угасающий рассудок, когда дети и жена наклонились над ним, умоляя его отозваться: «Отец! Отец!» Никто не называл его по имени, звучало только это слово: отец. Будто отцовство было самым важным делом его жизни. Все плакали. Даже Гай, который всегда думал только о себе.

«Как странно, — подумала она, — возвращаться с потерявшим надежду племянником и прахом Гая». Она забрала урну у всхлипывающего Куойла и отнесла ее в комнату для гостей. Лежала ночью без сна и думала, не стоит ли высыпать его прах в магазинный полиэтиленовый пакет, завязать ручки и выбросить в мусорный бак.

Это была просто мысль.

Она размышляла, что изменилось сильнее: это место или она сама? Это место было наделено силой. Она содрогнулась. Сейчас все будет иначе. Лучше. Она облокотилась о поручни и стала смотреть в темные воды Атлантики, вздыхавшие о прошлом.

Дата добавления: 2015-07-02