Введение 1 страница

Судебники 1497 и 1550 годов

Первое упоминание о Судебнике 1497 года имеется в Записках о Московии австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, бывшего послом императора Максимилиана I при дворе Василия III. Опубликованные в 1556 году в Базеле на латинском языке, эти записки раскрывали содержание лишь первых статей Судебника (3—7, 9—16) о порядке решения споров при помощи судебного поединка и наказаниях за разного рода преступления¹.

Рукопись Судебника 1497 года была обнаружена в 1817 году П. М. Строевым и опубликована им совместно с К. Ф. Калайдовичем в 1819 году. Она остается до сих пор единственным известным списком Судебника и хранится в фонде Государственного древлехранилища Центрального государственного архива древних актов в Москве.

В отличие от Судебника 1497 года текст Судебника 1550 года дошел до нас более чем в 40 списках, 10 из которых относятся к XVI в., 4—к XVI—XVII вв., 21 — к XVII в., 2 — к XVII — XVIII вв., а остальные — к XVIII в.².

Первая публикация текста Судебника 1550 года названа с именем В. Н. Татищева. В 1734 году он преподнес рукопись Судебника 1550 года “яко вещь дивную” императрице Анне Ивановне, а снятую копию передал в Академию наук, где она и пролежала более 30 лет. Лишь в 1768 году текст Судебника 1550 года с примечаниями Татищева к большинству из его 100 статей и дополненный указами правительства с 1550 по 1607 гг. (Судебник государя царя великого князя Иоанна Васильевича и некоторые сего государя и ближних его преемников указы, собранные и примечаниями изъясненные покойным статским советником и астраханским губернатором Васильем Никитичем Татищевым) был издан Г. Ф. Миллером³. В 1768 году вышло и другое издание этого Судебника, подготовленное переводчиком Академии наук Семеном Башиловым. Оно также было снабжено примечаниями Татищева и включало, кроме текста Судебника, “Книги законные Юстиниана”, “Указы дополнительные к Судебнику” за 1550—1581 гг. и Таможенный Устав 1571 года⁴ (Судебник царя и великого князя Ивана Васильевича, законы из Юстиниановых книг, указы дополнительные к Судебнику и Таможенный устав царя и великого князя Ивана Васильевича).

В 1819 году текст Судебника 1550 года был опубликован П. М. Строевым и К. Ф. Калайдовичем вместе с Судебником 1497 года⁵ (Законы великого князя Ивана Васильевича и Судебник царя Иоанна Васильевича с дополнительными указами, изданные Константином Калайдовичем и Павлом Строевым). Впоследствии тексты Судебников 1497 и 1550 гг. издавались неоднократно (см. Основные издания в библиографии к данному разделу).

В советское время вышло академическое издание Судебников 1497 года (подготовка текста к печати и комментарий Л. В. Черепнина) и 1550 года (подготовка текста к печати Р. Б. Мюллер, комментарий Б. А. Романова)⁶. Исследуя сохранившийся единственный список Судебника 1497 года, Л. В. Черепнин пришел к выводу, что текст его был переписан с подлинника или с другого списка не менее чем тремя сменявшими друг друга писцами. Рукопись Судебника не имеет постатейной нумерации. Ее текст подразделяется с помощью киноварных заголовков на 36 разделов, внутри которых имеются более мелкие подразделения — выполненные также киноварью инициалы. Систематизируя эти подразделения, М. Ф. Владимирский-Буданов при публикации текста Судебника в своей “Христоматии”, изданной в 1873 году, разделил его на 68 статей. Однако, как показал Л. В. Черепнин, эта система деления искусственна. М. Ф. Владимирский-Буданов, не имевший возможности ознакомиться с рукописью Судебника и пользовавшийся исключительно публикацией К. Ф. Калайдовича и П. М. Строева, в которой не всюду учитывалось наличие выполненных киноварью инициалов, не отразил полностью архитектонику памятника. По мнению Л. В. Черепнина, памятник следует разбить на 100 статей⁷. Однако ввиду того, что все научные работы, посвященные Судебнику 1497 года, основаны на нумерации Владимирского-Буданова в академическом издании (ив настоящей публикации) сохранено общепринятое деление. Кроме текста Судебника, в издании дается латинский текст статей Судебника, переведенных Герберштейном, и обратный перевод этого текста на русский язык, сделанный А. И. Малеиным и И. И. Анонимовым⁸.

В основу публикации текста Судебника 1550 года в академическом издании положен список начала 60-х годов XVI в. Варианты других списков в тех случаях, когда они имеют смысловое значение, даны в подстрочных примечаниях⁹.

В 1955—1956 гг. под редакцией Л. В. Черепнина вышли третий и четвертый выпуски “Памятников русского права”, охватывавшие периоды образования и укрепления Русского централизованного государства. В них были опубликованы тексты судебников 1497 и 1550 годов (введения и историко-правовые обзоры к ним подготовлены А. Г. Поляком)¹⁰.

Судебники эти в дореволюционной литературе не стали предметом специального монографического исследования¹¹.

О них, как правило, говорилось в общем плане в трудах по истории России или отдельным отраслям русского права. П.М. Строев и К. Ф. Калайдович связывали появление Судебника 1497 года с падением ордынского владычества, когда “с возвращением свободы и политической самобытности, отечество наше имело надобность в лучшем образовании внутреннего управления”. Однако свойственное дворянско-буржуазной историографии преувеличение организующей роли государственной власти и законодательных памятников, без учета классовых противоречий, выдвигало на первый план деятельность князя-законодателя. “Великий князь Иоанн Васильевич, — пишут далее Строев и Калайдович, — ведал сей недостаток и принял меры оный исправить”. Отмечая, что нормы Судебника 1497 года “характером своим много разнствуют от Ярославовых”, т. е. от Русской Правды, эти авторы не только не показали, чем данные изменения вызваны, но, сравнив Судебники 1497 и 1550 гг., пришли к неверному выводу об отсутствии фактической разницы между ними. Строев и Калайдович расценили князя Ивана III как “законодателя”, а Ивана IV лишь как “исправителя” его законов. Вместе с тем ими отмечается большая полнота и определенная система Судебника 1550 года, имеющего новые, по сравнению с Судебником 1497 года, статьи. Однако эти разночтения они объясняют не причинами централизации государства, а ошибками переписчиков¹².

Много сделал для введения в научный оборот Судебника 1497 года М. Ф. Владимирский-Буданов. Опубликовав его текст с подразделением на статьи, он отметил наличие в Судебнике определенной системы по сравнению с предшествовавшими актами. Предложенное М. Ф. Владимирским-Будановым выделение из состава Судебника четырех частей — постановления о суде центральном, суде местном, материального права и дополнительных статей — было воспринято всеми последующими исследователями. Рассматривая Судебник 1497 года как объединение местных законов в один общий, М. Ф. Владимирский-Буданов впервые предпринимает попытку более детального изучения вопроса о его источниках. Формально-юридическое сравнение, проведенное путем текстологического анализа, приводит к его выводу, что в качестве “не только основного, но почти единственного источника” Судебника выступают уставные грамоты, а нормы обычного права употреблены в незначительной степени. Использована Псковская Судная грамота, несколько видоизмененная по сравнению с вечевым законодательством. Судебник, считает М. Ф. Владимирский-Буданов, значительно беднее по сравнению с Псковской Судной грамотой как по содержанию, так и по искусству редакций. Он находит и неизвестные рассмотренным ранее памятникам статьи, например, запрещение отказывать в правосудии (ст. 2), законы о взяточничестве и лжесвидетельстве (ст. 67) и некоторые другие, автором которых он считает самого Ивана 111. В обширных комментариях М. Ф. Владимирский-Буданов проводит сравнительный анализ Судебников 1497 и 1550 гг., подчеркивая определенную связь между ними развитие вторым Судебником целого ряда норм, установленных в XV в.

Судебнику 1550 года дореволюционная историография уделила несколько большее внимание. Самое раннее его толкование было дано В. Н. Татищевым. В “Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищах”, написанном в 1733 году в виде вопросов и ответов, Татищев на вопрос: “До Уложенья печатного (т. е. Уложения 1649 года) были ль в России какие законы?”, отвечает: “Были, и весьма древние” и излагает фактически историю развития русского законодательства. При этом он полагал, что “в Галиче, на Волыни и Полоцке русские законы были и северские и резанские князи собственные письменные законы имели, но токмо от незнания пользы и недостатка прилежности так растеряны, что и памяти не осталось, если где в древних монастырях чего не сыщется ль”¹³. При комментировании Судебника 1550 года Татищев говорит еще более определенно о наличии этих законов как промежуточных источников между Русской Правдой и Судебником 1550 года. В предисловии к Русской Правде (1738г.) он пишет: “...сверх сих были законы по княжениям. Как князь великий Василий Темный ростовским боярам велел судить по их старым законам, так Иоанн Великий по просьбе резанских бояр позволил судить по их законам. Таковых я у...князя Голицына видел собрано книга немалая, и оные где-либо в неизвестном ныне доме хранятся, которое собрать и любопытным открыть не безполезно”¹⁴. Интересно, что, не зная еще о существовании Судебника 1497 года (ибо рукопись его была обнаружена лишь в 1817 году), Татищев вслед за перечислением местных законов называет и законы, изданные Иваном III.

В. Н. Татищевым составлено несколько редакций примечаний к Судебнику 1550 года¹⁵.

В историко-правовом плане Судебник 1550 года исследовал Н. В. Калачов¹⁶, который подчеркивал, что этот документ вошел как “звено, необходимое для уразумения истории русского законодательства”¹⁷. К числу источников Судебника 1550 года Н. В. Калачов относит в качестве основного акта Судебник 1497 года, а также составлявшиеся на его основании уложения, или уставные грамоты, даваемые великими князьями различным областям государства для вершения ими суда (а также грамоты губные, таможенные, жалованные). В них, справедливо отмечает Калачов, “проявилось органическое развитие нашего законодательства”¹⁸. Однако это “органическое развитие” понимается им с чисто внешней, формальной стороны. Потребность в рассмотрении прежних законов связывается не с развитием общественно-экономических отношений и классовой борьбы, а “с развитием жизни гражданской, с уяснением юридических понятий”. В качестве законодателя выступает “мудрое правительство, действовавшее именем Иоанна”. По своему содержанию Судебник 1550 года, согласно Н. В. Калачову, — это “кодекс, определяющий внешнюю формальную сторону права: судопроизводство...”¹⁹. Малочисленность же норм гражданского и уголовного права в Судебнике он объясняет господством еще в этих областях права обычного. Несмотря на такое ограничительное толкование содержания памятника, Н. В. Калачов начинает обзор Судебника с характеристики вопросов государственного права, государственного управления и “государственных состояний”. В области гражданского права он выделяет право вещное, обязательственное, семейное и наследственное. Подчеркивая тесную связь гражданского и уголовного права во времена Судебников, Н. В. Калачов считает необходимым отметить, что “некоторые действия человеческого произвола, особенно опасныя и вредныя для благосостояния общества, уже в глубокой древности были отнесены к сфере преступлений и запрещены под угрозою различных наказаний”²⁰. Основанная на большой источниковедческой базе работа Н. В. Калачова исходит тем не менее также из формально-юридического метода, свойственного дворянско-буржуазной историографии.

Таким образом, некоторые из вопросов, освещавшихся при рассмотрении Судебников, были решены дворянско-буржуазной историографией однозначно. Так, возникновение Судебника 1497 года, начиная с издания П. М. Строева и К. Ф. Калайдовича, связывалось с ликвидацией монголо-татарского ига и централизацией государства и управления. Однако объяснялось это не социально-экономической обусловленностью исторического процесса, а стремлением ставшего единодержавным государя “утвердить внутренне благоустройство России общими гражданскими законами”²¹. При этом организующая роль государственной власти и законодательных памятников сводилась к деятельности “мудрого государя”, действовавшего в интересах всего общества как надклассовая сила. “Имя доброго гражданина без всякаго инаго титла, — писал Н. М. Карамзин, характеризуя Судебник 1497 года, — было правом на государственное уважение”²². Замечая, что с данного Судебника “начинается новый порядок в истории законодательства”, И. Д. Беляев характеризует этот новый порядок как попытку установить равный суд для всех жителей государства, чтобы “никому не было привилегии в суде”²³. Стремлением Ивана Грозного прекратить “неправды и грабления”, имевшие место в период его малолетства, объясняется принятие Судебника 1550 года. Вопрос об источниках и значении Судебников решался по-разному. Большинство исследователей не только первой, но и второй половины XIX в. восприняли выдвинутую М. М. Щербатовым версию о том, что Иван III “повелел” дьяку Владимиру Гусеву “собрать все прежние грамоты, установления, обряды, обычаи и по оным повелел всем судиям своим суд и расправу производить”²⁴. Тем самым Судебник 1497 года расценивался как памятник, не имеющий самостоятельного значения. И. Д. Беляев считал, что он не изменяет юридических воззрений русского народа, оставляя их такими, какими они были в Русской Правде и других памятниках прежнего времени. Важных, новых законов Судебник не содержит; поэтому одновременно с ним во многих местностях России имела силу Русская Правда и различные уставные грамоты. Некоторые весьма незначительные узаконения служат только дополнением и дальнейшим развитием начал, изложенных в ранних памятниках права²⁵. Мысль о том, что княжеский Судебник не создавал нового права, была высказана Н. П. Загоскиным, В. М, Грибовским, М. А. Дьяконовым, В. Н. Латкиным²⁶. Последний называл Судебник 1497 года первым законодательным сборником, до известной степени систематизировавшим все действующее право. Имея объединительную, централизаторскую задачу. Судебник вобрал в себя всю массу законодательных норм, разбросанных по отдельным грамотам и юридическим актам. При этом Судебник часто видоизменял нормы других памятников, например Псковской Судной грамоты, зачастую извращая их, что, по мнению В. Н. Латкина, являлось результатом “низкой степени юридического сознания московских дьяков”. Судебник, считал Латкин, стоит ниже вечевого законодательства Пскова. Поскольку новых статей (о лихоимстве, лжесвидетельстве, отказе в правосудии и некоторых других) мало, постольку “Судебник — свод не новых, а старых узаконений”²⁷. Как право, “подавившее” законодательство всех областей и соединившее под своей рукой начала всех прав, в них существовавших, оценивает “московское право”, т. е. судебники, А. А. Сухов²⁸.

Интересно подошел к вопросу об источниках Судебника 1497 года Д. М. Мейчик. Считая невероятным, чтобы Москва заимствовала что-либо из вольных городов, он рассматривал Псковскую Судную грамоту только как литературное пособие, справочный материал, но отнюдь не руководящий источник²⁹.

Наряду с этим была высказана и другая точка зрения. Впервые отметив значительное отличие Судебника 1497 года от “Законов Ярославовых”, т. е. Русской Правды, Строев и Калайдович объяснили это не чем иным, как заслугою Ивана III, проявившего стремление к ограничению судебной власти кормленщиков и обязательному утверждению князем решений по наиболее важным делам³⁰.

Это же повторили С. Смирнов (Речь о начале и происхождении российских законов, духе их и постепенном усовершенствовании, произнесенная в торжественном собрании императорского Московского университета 8 июля 1832 г. э.—о. профессором, коллежским советником и кавалером Семеном Смирновым³¹) и Н. Л. Дювернуа. По мнению последнего. Судебник был не столько продуктом развития права, сколько сборником разнообразных указов и пошлин великого князя³². В. И. Сергеевич полагал, что Судебники своим источником имели как современное право, так и древнее, начиная с Русской Правды. В качестве источника Судебников В. И. Сергеевич упоминает и Кормчую книгу³³.

Вопрос о влиянии иноземного права на Судебники также явился предметом споров в дореволюционной литературе. Еще Н. М. Карамзин, открывший совместно с К. Ф. Калайдовичем Синодальный и Рязанский списки Кормчей книги и использовавший ее в своей “Истории”, считал, что до издания Судебников “гражданским уложением в случаях, не определенных российским правом, служила у нас Кормчая книга”³⁴. О значении Кормчей книги как одного из источников русского права говорил и С. М. Шпилевский. Верный концепции “всеобщего закрепощения”, он рассматривает централизацию Московского государства как установление крепостного права для всех сословий, чему содействовало влияние византийских законов и обычаев. Что касается источников Судебника 1550 года,то С. М. Шпилевский относит к ним Судебник 1497 года, а также Судебник Василия III (о существовании которого высказал предположение еще Татищев) и предшествующие Судебнику 1550 года указы и уставы. Подчеркивая, что Кормчая имела в Русской земле значение и силу действующего права не только в сфере церковных, но и светских судов, Н. П. Загоскин также полагал, что она должна быть отнесена к числу источников Судебников³⁵.

Дворянско-буржуазная историография рассматривает Судебник 1550 года как исправленный “по старине” Судебник 1497 года, дополненный грамотами и указами, вышедшими после издания первого Судебника, а также воспринявший текст не дошедшего до нас Судебника Василия III.

Расценивая Судебники как памятники преимущественно процессуального права, дореволюционная историография, однако, весьма по-разному оценивает их значение. Так, А. Ф. Рейц, П. Н. Чеглоков, Н. Л. Дювернуа, В. М. Грибовский, М. А. Дьяконов, В. Н. Латкин и др., отмечая “бедность и сумбур” содержания Судебника 1497 года и факт последующего включения его в Судебник 1550 года, не придают ему значение самостоятельного правового памятника³⁶. Н. Ф. Рождественский, М. М. Михайлов, П. Н. Мрочек-Дроздовский видят его значение лишь в том, что это акт, определивший устройство судебной части в Москве и обусловивший необходимость появления более подробного Судебника 1550 года³⁷. По мнению П. Н. Мрочек-Дроздовского, Судебник 1497 года (великокняжеский) должен быть признан первою попыткою общерусского Уложения, осуществлением же этой попытки является Судебник 1550 года (царский)³⁸. Что касается В. Н. Латкина, например, то, по его мнению, и Судебник 1550 года, “тоже плох”, он отличается от Судебника 1497 года лишь тем, что пронумерован и больше по объему. М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. П. Загоскин, В. И. Сергеевич расценивают Судебник 1497 года как первый, хотя и неудачный опыт кодификации, значительно улучшенный последующим Судебником³⁹.

Считая, что главное внимание законодателя при составлении обоих Судебников было обращено на устройство судов, Н. В. Калачов видит в Судебнике 1497 года “без сомнения, первый письменный кодекс, обнародованный для всей России от имени верховной власти, кодекс в высшей степени примечательный, как памятник, основанный на прочном утверждении самодержавия в нашем обществе, как краеугольный камень всего последующего развития письменного законодательства”⁴⁰. Также высоко оценивает этот Судебник 1497 года Ф. М. Дмитриев. Он подчеркивает, что составитель Судебника имел в качестве своей особой задачи отражение общих норм о судоустройстве и судопроизводстве и подчинении местного суда центральному. Именно это и составляет “эпоху в истории нашего суда... Сохранив казуистическую форму закона, вышедшего из сферы московской практики, он вскоре становится законом для всей России, служа вспомогательным источником права для всякого областного суда, для всякой уставной грамоты. Это первое общее законодательство в географическом смысле, но только в географическом. В нем беспрестанно проглядывает порядок, сложившийся для одного, небольшого удела и потом примененный к целому государству”⁴¹.

В советской историко-юридической литературе наиболее крупные специальные исследования Судебника 1497 года принадлежат С. В. Юшкову и Л. В. Черепнину, а Судебника 1550 года — И. И. Смирнову и Б. А. Романову. Точки зрения ученых об источниках и значении Судебников в основном совпадают.

Первым, кто отметил неправомерность нигилистического отношения дворянско-буржуазной историографии к Судебнику 1497 года, был С. В. Юшков⁴². Подчеркивая значение этого Судебника как первого опыта московской кодификации, он глубоко исследовал его происхождение, источники, содержание. В отличие от буржуазных ученых С. В. Юшков связывал рассмотрение этих вопросов с развитием феодализма и созданием норм единого русского права. Такая трактовка Судебника 1497 года была нацелена против имевшегося в буржуазной науке мнения о том, что вплоть до XVII в. происходило узаконение обычая как якобы единственно “творческой” силы, исключавшей классовый характер права. С точки зрения С. В. Юшкова, централизация территориальная предопределила централизацию законодательную. Однако господствовавшая в 20-е годы концепция “торгового капитализма” при определении общественно-политического строя России периода XIV — XVI вв. оказала влияние и на труды, посвященные проблемам юридического оформления процесса ликвидации феодальной раздробленности и образования единого Российского государства. Судебник 1497 года трактуется С. В. Юшковым как памятник права, регламентировавший определенные социальные сдвиги на пути замены феодальных общественных отношений отношениями “торгового капитализма”⁴³.

Судебнику Ивана III посвящается в работе Л. В. Черепнина о русских феодальных архивах XIV — XV вв. большая глава, являющаяся фактически специальным монографическим исследованием этого документа⁴⁴. Солидаризируясь в основном с О. Юшковым по вопросам об источниках Судебника, а также оценке ряда его статей и значения для процесса централизации русского государства, Л. В. Черепнин предложил иное решение проблемы авторства Судебника 1497 года. Он пришел к выводу, что составителем Судебника не был и не мог быть сын боярский Владимир Гусев (этот вывод Л. В. Черепнина был подтвержден позднее А. Н. Насоновым), и предположил, Что активное участие в создании Судебника принимали бояре — князья И. Ю. и В. И. Патрикеевы, С. И. Ряполовский, а также великокняжеские дьяки В. Долматов, Ф. Курицын и др.⁴⁵.

Сформулированная Л. В. Черепниным общая характеристика Судебника 1497 года как памятника, отражающего внутриклассовую борьбу феодалов, но в то же время проводившего линию защиты интересов всего класса феодалов, заинтересованных в удержании в узде эксплуатируемого большинства непосредственных производителей, точно отражает классовый смысл Судебника.

Первой исследовательской работой о Судебнике 1550 года явилась статья И. И. Смирнова⁴⁶. Переработанная и дополненная, она вошла в качестве главы специального исследования, посвященного политической истории Русского государства XVI в.⁴⁷. В главе подробно анализируется происхождение Судебника, его источники. На основе анализа грамот за период с 1497 по 1550 гг., содержащих ссылки на Судебник, И. И. Смирнов приходит к выводу, что все они имеют в виду лишь Судебник Ивана III, и выдвинутая К. Ф. Калайдовичем гипотеза о существовании Судебника Василия III не имеет под собой никаких оснований. Этот вывод, подчеркивает И. И. Смирнов, чрезвычайно важен для анализа Судебника 1550 года, выяснения характера его связи с Судебником 1497 года и определения направления, в котором шла переработка последнего. Одним из важнейших источников Судебника 1550 года явилось законодательство, охватывающее период времени между первым и вторым Судебниками. Кодификационная работа по созданию Судебника 1550 года означала отбор из предшествующего законодательства тех законов, которые соответствовали политике правительства Ивана IV. Тщательный источниковедческий анализ позволил автору сделать широкие исторические обобщения, рассмотреть эволюцию правовых норм в связи с историей общественных отношений.

Сравнивая статьи Судебников, посвященные крестьянскому “отказу”, И. И. Смирнов приходит к выводу, что Судебник 1550 года занимает в этом вопросе консервативную позицию. Он, в отличие от Судебника 1497 года, юридически оформившего новый этап в истории крепостного права, ограничивается подтверждением старой нормы. С точки зрения И. И. Смирнова, Судебник 1550 года издан в интересах дворянства. Такая оценка данного акта вызвала сомнения у ряда историков, считавших, что обострение в России в XVI в. классовой борьбы заставило представителей феодальной реакции искать в дворянстве опору и поддержку для совместных выступлений против крестьянства и посадских людей. Это обусловило наличие определенного компромисса между двумя группами господствующего класса, что было закреплено Судебником 1550 года и Стоглавом. Именно эту точку зрения проводит Б. А. Романов в статье “Судебник Ивана Грозного (по поводу исследования И. И. Смирнова)”⁴⁸. Отмечая большую научную ценность исследования И. И. Смирновым Судебника 1550 года как первого опыта изучения памятника во всей его целостности и с подлинно марксистских позиций, Б. А. Романов, солидаризуясь с выводом И. И. Смирнова относительно Судебника Василия III, более детально останавливается на порядке составления и принятия Судебника 1550 года. Аналогично И. И. Смирнову Б. А. Романов рассматривает также вопросы управления и вопросы гражданского права.

Помимо работ, посвященных специально Судебникам, характеристика их как памятников права дается в связи с освещением вопросов социально-экономического и политического развития.

Прослеживая изменения экономической жизни, классовой борьбы, общественно-политической мысли России на рубеже XV — XVI столетий, А. А. Зимин уделяет специальное внимание “общерусскому судебнику” 1497 года. Он подвергает сомнению мнение Л. В. Черепнина о наличии не дошедших до нас особого Судебника, составленного в первой половине XV в. при Софье Витовтовне, и особого “сборника” законов по земельным делам (около 1491 года).

Источниками последнего раздела Судебника 1497 года, считает Зимин, были нормы Русской Правды, Псковской Судной грамоты и текущего княжеского законодательства, особенно уставные (Двинская и Белозерская) грамоты наместничьего управления. То, что нормы судопроизводства создавались на основе юридической практики, а не общегосударственных уставов, якобы существовавших до издания Судебника, “помогает понять, насколько большую работу пришлось провести русским кодификаторам конца XV в.”. Сравнивая кодекс Древней Руси — Пространную Правду с Судебником 1497 года, основной проблемой которого “была организация судопроизводства на всей территории государства... и регламентация судебных пошлин представителем, осуществлявшим суд в центре и на местах”⁴⁹, А. А. Зимин вместе с тем признает, что Судебник 1497 года, будучи общегосударственным кодексом, являетсязаметной вехой в истории русского законодательства⁵⁰.

Исследуя реформы Ивана Грозного середины XVI в., А. А. Зимин считал, что “бесспорно самым крупным начинанием правительства... было составление в июне 1550 г. нового законодательного кодекса, который заменил устаревший Судебник 1497 г. Из 99 статей нового Судебника 37 были совершенно новыми, а в остальных текст предшествующего кодекса подвергся кардинальной переработке”⁵¹. А. А. Зимин исследовал важнейшие вопросы социального законодательства — землевладение и положение зависимого населения (крестьян и холопов), а также проблему центрального и местного управления. Отметив, что нововведения Судебника 1550 года касаются главным образом наместничьего управления, А. А. Зимин критиковал высказанное И. И. Смирновым положение о возросшем значении приказов и дьяков. А. А. Зимин полагал, что Судебник Ивана IV не содержит никаких данных, чтобы говорить об оформлении приказной системы к 1550 году. Общее направление Судебника 1550 года А. А. Зимин, в отличие от И. И. Смирнова, рассматривает подобно Б. А. Романову как компромисс между боярством и дворянством. “Реформы середины XVI в., — отмечал А. А. Зимин, — не подрывали важнейших социально-экономических основ могущества боярской аристократии, в первую очередь ее землевладения. Родовитые боярские фамилии по-прежнему занимали видное место при дворе, в Боярской Думе и в централизованном аппарате власти. Правительство А. Адашева, сложившееся в обстановке повсеместных народных движений, стремилось консолидировать силы всего класса феодалов, а потому и не могло пойти на завершение борьбы с боярским сепаратизмом”⁵².

Значение и сущность Судебника 1550 года в свете реализации реформы в области управления и суда раскрывается в работе Н. Е. Носова⁵³. Полемизируя с И. И. Смирновым, трактующим нормы Судебника 1550 года как антибоярские, Н. Е. Носов усиливает тезис Б. А. Романова о неразрешенности в тот период внутриклассовых антагонизмов и рассматривает Судебник 1550 года “в связи с намеченнымим новым политическим курсом на компромисс трех, казалось бы, не столь уж лояльных друг другу общественных сил — боярства, дворянства и посадских людей”. Исследуя и подробно комментируя статьи Судебника, посвященные местному управлению и суду, Н. Е. Носов приходит к выводу, что “лейтмотивом всей переработки норм Судебника 1497 г. о наместничьем суде, осуществленной в Судебнике 1550 г., был вопрос о роли и месте в этом суде земского представительства в лице старост и лучших людей, иначе говоря вопрос о взаимных обязанностях, правах и ответственности наместников, земских представителей и населения как друг перед другом, так и перед правительством”. И все это было подчинено главной цели — “путем взаимных уступок и бережения во всем “правительственного интереса”... урегулировать отношения между кормленщиками и широкими слоями местного населения — посадскими людьми и волостными крестьянами”. Таким образом, отмечает Н. Е. Носов, созыв собора “примирения” 1549 года, основные решения которого нашли законодательное закрепление в Судебнике 1550 года, предопределил “начало земской реформы, а следовательно, и превращение самого Русского государства в сословно-представительную феодальную монархию”⁵⁴.

Дата добавления: 2015-06-27