Париж, Лувр 21.46 7 страница

Глава 24

Сайлас, задрав голову, разглядывал египетский обелиск, стоявший в церкви Сен-Сюльпис. Мышцы и нервы были натянуты точно струны, казалось, каждая жилочка в нем пела от возбуждения. Он еще раз осмотрелся по сторонам – убедиться, что один в церкви. А затем опустился на колени перед обелиском, движимый вовсе не религиозным чувством, но простой физической необходимостью.
Краеугольный камень спрятан под линией Розы.
В основании обелиска церкви Сен-Сюльпис.
Стоя на коленях, Сайлас провел рукой по каменным плитам пола. Ни трещинки, ни какого-либо знака, указывающего на то, что плиту можно сдвинуть. И тогда он начал тихонько простукивать пол костяшками пальцев. Простукивал каждую плитку по отдельности, в особенности те, что вплотную примыкали к бронзовой полоске. И вот наконец одна из них откликнулась странным звуком.
Там, под плитой, полость!
Сайлас улыбнулся. Его жертвы не лгали.
Он поднялся с колен и начал осматривать помещение в поисках предмета, с помощью которого можно было бы сдвинуть плиту. Затаившаяся на хорах сестра Сандрин тихонько ахнула и тут же прикрыла рот ладошкой. Худшие ее опасения оправдались. Посетитель выдавал себя не за того, кем являлся в действительности. Этот странный монах из «Опус Деи» пришел в Сен-Сюльпис совсем с другой целью.
С секретным заданием.
Не у тебя одного есть секреты, подумала она.
Сестра Сандрин заведовала не только церковным имуществом. Она была стражем Сен-Сюльпис. Старинные колесики и винтики вновь пришли в движение. Прибытие незнакомца, его возня у обелиска – все это сигнал от братства.
Сигнал тревоги.

Глава 25

Посольство США в Париже размещалось в компактном комплексе зданий на авеню Габриэль, к северу от Елисейских полей. Эти три акра земли принадлежали Америке, что, в свою очередь, означало, что на всех граждан, оказавшихся на этой земле, распространяются те же законы и подлежат они той же защите, что и граждане, проживающие на территории Соединенных Штатов.
Ночная дежурная-оператор была погружена в чтение журнала «Тайм», когда от этого занятия ее отвлек телефонный звонок.
– Посольство США, – бросила она в трубку.
– Добрый вечер, – человек говорил по-английски с французским акцентом, – мне нужна ваша помощь. – Говоривший старался быть вежливым, но в тоне его явно улавливались командные и раздраженные нотки. – Мне сообщили, что на вашу автоматизированную систему для меня поступил звонок. На имя Лэнгдона. К сожалению, я забыл цифровой код доступа. Эти злосчастные три цифры. Если поможете, буду вам премного благодарен.
Девушка-оператор растерялась: – Простите, сэр. Но это послание, должно быть, поступило очень давно. Дело в том, что два года назад ту систему сняли из соображений безопасности. Кроме того, код доступа состоял из пяти цифр. А кто вам сказал, что для вас поступило сообщение?
– Так у вас нет автоматизированной системы приема звонков?
– Нет, сэр. Любое сообщение теперь записывается в бюро дежурным. Как, вы сказали, ваше имя?
Но мужчина уже повесил трубку.
Вконец обескураженный Безу Фаш брел по набережной Сены. Он был уверен, что Лэнгдон набирал какой-то местный городской номер, потом назвал код из трех цифр и выслушал запись. Но если Лэнгдон звонил не в посольство, куда, черт побери, он звонил?
Тут взгляд Фаша упал на мобильник, и он понял, что ответ в прямом смысле у него в руке. Ведь Лэнгдон пользовался моим телефоном!
Фаш нажал несколько клавиш и получил доступ в меню, представлявшее список недавно набранных телефонных номеров. И нашел номер, по которому звонил Лэнгдон. Парижский номер плюс код доступа из трех цифр. 454. Фаш тут же набрал.
После нескольких гудков он услышал женский голос.
– Bonjour, vous etes bien chez Sophie Neveu, – сообщил ему автоответчик. – Je suis absente pour le moment, mais…
У Фаша вся кровь прихлынула к лицу, пока он набирал код доступа – 4… 5… 4.

Глава 26

Несмотря на репутацию величайшего в мире произведения искусства, «Мона Лиза» была совсем небольшой картиной, размером тридцать один на двадцать один дюйм, то есть даже меньше репродукций с ее изображением, продававшихся в сувенирном киоске Лувра. Она висела на северо-западной стене за пуленепробиваемым стеклом толщиной два дюйма. Написана она была маслом по дереву, на популярной в те времена среди живописцев доске из тополя, а словно затягивающая полотно туманная дымка свидетельствовала об умении да Винчи пользоваться техникой сфумато, создававшей эффект плавного перехода одной формы в другую.
Обосновавшись в Лувре, «Мона Лиза» – или «Джоконда», как называли ее во Франции, – дважды похищалась. Последний раз – в 1911 году, когда она загадочным образом исчезла из «salle impenetrable»^[35] Лувра под названием Ле салон карре. Парижане рыдали прямо на улицах и писали письма в газеты, умоляя воров вернуть похищенную картину. Два года спустя «Мону Лизу» обнаружили в гостиничном номере во Флоренции, спрятанную в сундук с двойным дном.
Лэнгдон, дав Софи ясно понять, что уходить никуда не собирается, вместе с ней двинулся к картине. «Мона Лиза» находилась ярдах в двадцати, а Софи уже включила фонарик, и тонкий голубоватый луч высвечивал пол впереди. Софи, точно минер с миноискателем, водила лучом, стараясь обнаружить следы люминесцентных чернил.
Шагая рядом с ней, Лэнгдон вдруг ощутил волнение – с ним так всегда бывало, когда предстояла встреча с выдающимся произведением искусства. Напрягая зрение, он всматривался сквозь красноватое освещение. Вот слева мелькнул восьмиугольный диван, издали он напоминал одинокий островок среди мерцающей глади паркета.
И вот Лэнгдон уже начал различать прямоугольник темного стекла на стене. Он знал, что за этим стеклом в гордом уединении находится самое прославленное живописное полотно в мире.
Лэнгдону было известно, что статус «Моны Лизы» как самой величайшей картины в мире не имеет ничего общего с загадочной улыбкой изображенной на ней женщины.
Не связан он был и с таинственными интерпретациями, приписываемыми ей искусствоведами разных времен. Все очень просто: «Мона Лиза» стала знаменита потому, что являлась наивысшим достижением Леонардо да Винчи как живописца. Путешествуя, он всегда возил картину с собой. А когда его спрашивали почему, отвечал, что ему трудно расстаться с этим самым возвышенным изображением женской красоты, принадлежавшим его кисти.
И все равно многие искусствоведы подозревали, что такая привязанность Леонардо да Винчи объясняется чем-то иным, нежели просто художественным совершенством. В действительности полотно являлось довольно стандартным портретом, исполненным в технике сфумато. И привязанность Леонардо к этому своему творению, как утверждали многие, имела куда более глубокие корни: в слоях краски крылось тайное послание. «Мона Лиза», по мнению ряда искусствоведов, являлась скрытой шуткой художника. Игривые аллюзии, которые вызывало это полотно, описаны во многих книгах по искусству, и тем не менее подавляющее большинство людей были склонны считать главной загадкой улыбку Джоконды.
Никакой тайны тут нет, думал Лэнгдон, приближаясь к картине и наблюдая за тем, как на стене все отчетливее вырисовываются очертания полотна. Абсолютно никакой тайны.
Не столь давно Лэнгдон объяснял тайну «Моны Лизы» довольно необычным слушателям – группе заключенных в федеральной тюрьме Эссекса. Семинар Лэнгдона был частью программы, разработанной в Гарварде и призванной нести культуру в самые отсталые слои населения, коими считались обитатели тюрем. «Культура для заключенных» – так называли эту программу коллеги Лэнгдона.
Лекция проходила в тюремной библиотеке. Лэнгдон демонстрировал слайды и делился тайнами «Моны Лизы» с группой заключенных-мужчин. К его удивлению, они слушали с интересом и отпускали хоть и грубоватые, но остроумные реплики.
– Можно заметить, – говорил Лэнгдон, расхаживая перед увеличенным изображением картины на стене, – что задний план, фон за ее лицом, неровный. – И он указал, где именно. – Да Винчи изобразил линию горизонта, и в левой части она у него значительно ниже, чем в правой.
– Под мухой был, что ли? – спросил один из слушателей. Лэнгдон усмехнулся:
– Нет. Да Винчи не слишком часто напивался. Это один из его маленьких фокусов. Понизив линию горизонта с сельским пейзажем в левой части картины, он зрительно увеличил лицо Моны Лизы. Весьма характерный для него прием. Ученые утверждают, что согласно концепции женского и мужского начал левая сторона всегда считалась женской, а правая – мужской. Ну и поскольку Да Винчи по своим взглядам был поклонником женственности, вот он и изобразил ее лицо более величественным благодаря искривлению горизонта.
– Я слышал, он пидером был, – сказал низкорослый мужчина с козлиной бородкой.
Лэнгдон поморщился:
– У историков неоднозначное мнение на сей счет. Но вообще-то вы правы. Да Винчи был гомосексуалистом.
– Так вот почему он баловался этими феминистскими штучками?
– Не совсем так. Да Винчи старался найти баланс между мужским и женским началами. Верил, что душу человека можно считать просвещенной лишь тогда, когда в ней счастливо уживаются оба начала.
– Как член с киской? – спросил кто-то.
Аудитория так и покатилась со смеху. Лэнгдон собрался было углубиться в этимологию слова «гермафродит», рассказать, что произошло оно из имен двух богов, Гермеса и Афродиты, но внутренний голос подсказал ему, что здесь этого делать не стоит.
– Скажите-ка, мистер Лэнгдон, – спросил какой-то мускулистый парень, – а правду говорят, что «Мона Лиза» – это портрет самого да Винчи в женской одежде? Так многие считают.
– Вполне возможно, – ответил Лэнгдон. – Да Винчи был большим шутником, к тому же компьютерный анализ «Моны Лизы» и автопортретов самого да Винчи подтверждает сходство этих двух лиц по основным антропометрическим показателям. Но что бы там ни замыслил да Винчи, – продолжил Лэнгдон, – его «Мона Лиза» не мужчина и не женщина. Она соединяет в себе противоположные свойства. Это слияние двух начал.
– Может, это вы так интеллигентно выражаетесь, как принято у вас в разных там гарвардах. Вместо того чтобы просто сказать: урод эта Мона Лиза и больше ничего!
Теперь уже Лэнгдон расхохотался:
– Возможно, вы правы. Но Леонардо да Винчи оставил нам ключ, подсказку на то, что в портрете соединяются противоположные свойства. Вы когда-нибудь слышали о египетском боге по имени Амон?
– Черт, еще бы! Конечно! – воскликнул какой-то здоровяк. – Это же бог мужской силы!
Лэнгдон был потрясен. – Так написано на каждой упаковке с презервативами «Амон». – Здоровяк ухмыльнулся. – И на ней еще нарисован парень с бараньей башкой, а ниже сказано, что это египетский бог плодовитости.
Лэнгдону была неизвестна эта марка, оставалось лишь порадоваться тому, что производители этого профилактического средства выбрали удачное название.
– Молодец! Да, Амона действительно изображали в виде мужчины с головой барана. Известна неразборчивость в связях этого животного, ну а изогнутые рога лишь призваны подчеркнуть напор и сокрушительную сексуальную силу. У нас таких мужчин называют на сленге «боец».
– Правда, что ли?
– Правда, – ответил Лэнгдон. – А известно ли вам, кем была партнерша Амона? Египетская богиня плодородия. Как ее звали?
Аудитория молчала.
– Изис, или Исида, – сказал Лэнгдон и взял кусок мела. – Итак, у нас имеется бог-мужчина, Амон. – Он написал на доске ото слово. – И богиня-женщина, Изис. В древности ее имя египтяне отражали пиктограммой, которую можно прочесть как Л' ИЗА.
Лэнгдон дописал и отступил на шаг от доски.
АМОН Л' ИЗА
– Ну, смекаете, что у нас получилось? – спросил он.
– Мона Лиза… святый Боже! – ахнул кто-то из заключенных. Лэнгдон кивнул:
– Так что, как видите, джентльмены, не только лицо Моны Лизы представляет собой загадку. Само ее имя является анаграммой божественного слияния двух начал, мужского и женского. Это и есть маленький секрет да Винчи, именно поэтому Мона Лиза так загадочно улыбается нам. Будто знает нечто особенное, недоступное больше никому.
– Дедушка был здесь! – воскликнула Софи и резко опустились на колени футах в десяти от картины. И указала на высвеченное фонариком на паркетном полу пятно.
Сначала Лэнгдон ничего не увидел. Затем, опустившись на колени рядом с ней, разглядел крошечную капельку высохшей жидкости, издававшую слабое свечение. Что это? Чернила? И тут он вспомнил, как обычно используются специальные маркеры. Кровь! Софи права. Перед смертью Жак Соньер действительно нанес визит «Моне Лизе».
– Он бы сюда просто так не пришел, – прошептала Софи и поднялась. – Знаю, где-то здесь он оставил мне еще одно сообщение. – Она подбежала к картине и осветила пол прямо под ней. Потом начала водить лучиком света по голому паркету. – Здесь ничего!
В этот момент Лэнгдон различил на пуленепробиваемом стекле какое-то слабое свечение. Взял Софи за руку и медленно притянул ее к себе. Теперь оба они смотрели на картину.
И застыли, точно громом пораженные.
На стекле поперек лица Джоконды высвечивались красным шесть слов.

Глава 27

Сидя за столом в кабинете Жака Соньера, Колле прижимал трубку к уху и недоверчиво щурился. Правильно ли я понял Фаша?
– В куске мыла? Но как Лэнгдон мог узнать о маячке?
– Софи Невё, – ответил Фаш. – Это она ему сказала.
– Но зачем?
– Чертовски хороший вопрос, но я только что слышал запись, подтверждающую, что именно она помогла ему сорваться с крючка.
На миг Колле лишился дара речи. О чем только думала эта Невё? И у Фаша есть доказательства, подтверждающие, что она сорвала операцию судебной полиции? Софи Невё следует не просто уволить, ее надо отдать под суд!
– Но, капитан… а где сейчас Лэнгдон?
– Там, в музее, где-нибудь еще сработала сигнализация? – Нет, сэр.
– И ни один человек не пролезал под решеткой у входа в Большую галерею?
– Нет. Мы поставили там охранника музея. Как вы приказали. – Ладно. В таком случае Лэнгдон должен быть где-то в Большой галерее.
– Здесь, у нас? Но что ему тут делать?
– Охранник Лувра вооружен?
– Да, сэр. Он старший по званию.
– Отзовите его, – скомандовал Фаш. – Всех людей надо бросить на охрану выходов из здания. Чтобы расставить моих людей по периметру, понадобится несколько минут. И я не хочу, чтобы Лэнгдон ускользнул. – Фаш умолк и после паузы добавил: – И еще скажите охране, что агент Невё, по всей видимости, где-то с ним. С Лэнгдоном.
– А я думал, агент Невё ушла.
– Вы что, видели, как она выходила?
– Нет, сэр, но…
– Никто из наших людей, дежуривших на улице, тоже не видел, как она выходила. А вот как входила – видели.
Колле был просто потрясен наглостью и безрассудством Невё. Неужели она еще в здании?
– Давайте действуйте! – рявкнул Фаш. – Ко времени, когда вернусь, чтоб Лэнгдон и Невё были у вас в наручниках!
Водителя грузовика отпустили, и Фаш принялся инструктировать своих людей. Роберт Лэнгдон доставил им сегодня немало хлопот. А с учетом того, что теперь ему помогает агент Невё, пинать его в угол будет труднее, чем он предполагал.
И Фаш решил не рисковать.
Половину своих людей он отправил обратно к Лувру следить за всеми входами и выходами. А остальных послал к единственному месту в Париже, которое могло бы служить Лэнгдону безопасным пристанищем.

Глава 28

Лэнгдон с изумлением разглядывал шесть слов, начертанных на пуленепробиваемом стекле. Казалось, они парят в воздухе, отбрасывая неровную тень на загадочную улыбку Моны Лизы. – Приорат, – прошептал Лэнгдон. – Еще одно доказательство, что ваш дед был членом братства!
Софи взглянула на него с недоумением:
– Вам понятно, что это?
– Да, – рассеянно кивнул Лэнгдон, погруженный в собственные мысли. – Это провозглашение одного из самых фундаментальных философских принципов братства!
Софи растерянно взирала на отсвечивающие красным слова, выведенные поперек лица Моны Лизы:
ТАК ТЕМЕН ОБМАННЫЙ ХОД МЫСЛИ ЧЕЛОВЕКА
– Дело в том, Софи, – сказал Лэнгдон, – что традиция поклонения богине была основана у братства на веровании, что могущественные люди эпохи раннего христианства «обманывали» мир, пропагандируя лживые идеи. Идеи, обесценивающие значение женского начала и возвышающие значение начала мужского.
Софи не ответила, молча глядя на слова.
– Приорат Сиона считал, что Константину^[36] и его преемникам по мужской линии удалось отвратить мир от языческого матриархата и насадить патриархальное христианство. И делали они это, развернув пропагандистскую кампанию, где демонизировалось священное женское начало, что привело к исчезновению богини из современной религии.
На лице Софи отразилось сомнение.
– Дед послал меня сюда, чтобы я нашла эту запись. Наверняка он хотел сказать нечто большее.
Лэнгдон понял, что она имеет в виду. Она считает, что есть еще один код. Но есть ли в этой фразе какой-то потаенный смысл, он пока не знал.
Так темен обманный ход мысли человека, повторил он про себя. Вот уж воистину темен.
Никто не посмел бы отрицать то огромное благо, которое привносит Христианская церковь в беспокойный современный мир, и тем не менее история Церкви полна насилия и обмана. Кровавые крестовые походы с целью обратить язычников в христианство и уничтожить религии, связанные с поклонением женскому началу, длились на протяжении трех веков, и методы подавления инакомыслия были чрезвычайно жестоки.
Католическая инквизиция опубликовала книгу, которую без преувеличения можно назвать самой кровавой в истории человечества. Называлась она «Malleus Maleficarum», или в переводе с латинского «Молот ведьм». Книга предупреждала мир об «опасности свободомыслия среди женщин», а также инструктировала священников, как находить, пытать и уничтожать ведьм. К числу «ведьм» Христианская церковь того времени относила всех женщин-ученых, женщин-священников, цыганок, любительниц мистики и природы, собирательниц трав, вообще любую женщину, «выказывающую подозрительное пристрастие к миру Природы». Повитух тоже убивали – за их еретическую практику использовать различные снадобья для облегчения болей у рожениц. По утверждениям Церкви, эти страдания даны им свыше как наказание Господне за первородный грех Евы, посмевшей вкусить от Древа познания. За три века охоты за ведьмами Церковь сожгла на кострах пять миллионов женщин!
Пропаганда и кровопролитие дали свои плоды. Сегодняшний мир – живое тому доказательство.
Женщинам, считавшимся прежде воплощением священного духовного начала, запрещено занимать высокие должности. На свете не существует женщин-раввинов, католических священников, исламских муфтиев. Считавшийся некогда священным акт естественного сексуального слияния мужчины и женщины, через который оба они соединяются не только телом, но и духом, ныне признан постыдным. Мужчины в сутанах и рясах боятся даже собственных вполне естественных сексуальных порывов, считают их происками самого дьявола, который совращает их через свою верную пособницу… женщину.
Даже женские организации с «левым уклоном» не избежали гонений со стороны Церкви. Во Франции и Италии само слово «левый» – gauche и sinistre – приобрело негативный оттенок, в то время как слово «правый» стало почти полным синонимом правоты, правильности, праведности. По сей день радикально мыслящих политиков называют левым крылом, иррациональное мышление – левым, а слово sinistre переводится как «плохой», «дурной», «злой».
Дни богини были сочтены. Маятник качнулся в другую сторону. Мать Земля стала мужским миром, боги разрушения и войны наверстывали упущенное. Подавляемое на протяжении двух тысячелетий мужское эго вырвалось на свободу. Приорат Сиона считал, что изничтожение священного женского начала в современной жизни вызвало феномен, который американские индейцы племени хопи называли «койянискватси» – «жизнь вне равновесия», подчеркивая тем самым нестабильность ситуации в мире, страдающем от войн, обилия женоненавистнических обществ и все растущего пренебрежения к Матери Земле.
– Роберт, – шепнула Софи, – кажется, сюда кто-то идет! Тут и он услышал шаги в коридоре. Они приближались.
– Сюда! – прошипела Софи, выключив фонарик, и Лэнгдон тут же перестал ее видеть.
На секунду он совершенно ослеп. Сюда? Это куда же? Но затем глаза освоились с темнотой, и он разглядел силуэт Софи, она бежала к центру комнаты и через мгновение нырнула за большой восьмиугольный диван. Он был готов бежать следом, но его остановил грозный возглас.
– Arretez!^[37] – скомандовал человек в дверях.
Агент из службы безопасности Лувра вошел в Саль де Эта с револьвером на изготовку. Он целился прямо в грудь Лэнгдону. Лэнгдон чисто инстинктивным жестом поднял руки.
– Couchez-vous! – громко скомандовал мужчина. – Ложись!
И через секунду Лэнгдон оказался на полу, лицом вниз. Агент подскочил и ударом ботинка заставил его раздвинуть ноги и руки.
– Mauvaise idee^[38], Monsieur Langdon, – сказал он и вдавил дуло револьвера в спину Лэнгдону. – Mauvaise idee.
Лежа лицом к полу, с нелепо раскинутыми руками и ногами, Лэнгдон не удержался от ироничного сравнения. Прямо как Витрувианский человек, подумал он. Только лицом вниз.

Глава 29

Сайлас взял тяжелый железный подсвечник с алтаря и вернулся к обелиску. Вполне подходящий инструмент, его можно использовать в качестве рычага. Разглядывая серую мраморную плиту, под которой была пустота, он вдруг понял, что вскрыть пол, не наделав шума, не удастся.
Железо по мрамору. Эхо разнесет удары по всей церкви.
Что, если монахиня услышит? Она сейчас, наверное, спит. Но грохот разбудит ее. В таких делах Сайлас предпочитал не рисковать. И начал озираться в поисках какой-нибудь тряпки, которой можно обернуть железный наконечник. Но не увидел ничего подходящего, кроме покрывала на алтаре. Как-то неловко было его снимать. Моя сутана, подумал он. Зная, что в церкви он один, Сайлас развязал шнур, стягивающий сутану у горла, и она тут же соскользнула с тела и упала на пол. Он слегка поморщился от боли – грубая шероховатая ткань задела свежие раны на спине.
Теперь он был наг, не считая некоего подобия набедренной повязки из свивальника. Сайлас обернул краем сутаны конец железного прута. Затем примерился и нанес удар прямо по центру серой плитки. Раздался приглушенный стук. Камень выдержал. Он ударил еще раз. Снова глухой стук, только на сей раз сопровождаемый треском. С третьего удара удалось наконец расколоть мраморную плиту, ее кусочки разлетелись по полу, часть провалилась в углубление под камнем.
Тайник!
Осторожно освободив отверстие от осколков камня, Сайлас заглянул в него. Потом опустился на колени, кровь стучала в висках. И сунул в тайник белую обнаженную руку.
Сперва ничего найти не удавалось. Повсюду просто гладкий холодный камень. Затем он продвинул руку дальше, под линию Розы, и что-то нащупал! Толстый прямоугольный предмет, на ощупь тоже похожий на камень. Он ухватил его кончиками пальцев и осторожно вытянул. Поднялся с колен и, держа находку на ладони, внимательно разглядывал ее. Грубо обработанный кусок камня, а на нем выцарапаны какие-то слова. На секунду Сайлас ощутил себя новым Моисеем.
Но, прочитав слова на камне, удивился. Он считал, что краеугольный камень окажется картой или же целой комбинацией указаний направления, возможно, даже закодированной. Однако надпись на камне поражала простотой и лаконичностью:

ИОВ 38: 11

Цитата из Библии? Сайлас был просто потрясен примитивностью своей находки. В тайнике, на поиски которого потрачено столько сил, всего лишь цитата из Библии? Да, братство ни перед чем не остановится, чтоб поглумиться над правоверными!
Иов. Глава тридцать восьмая. Стих одиннадцатый.
Сайлас не помнил наизусть одиннадцатого стиха этой главы, но знал, что в Книге Иова рассказывается о человеке, чья вера в Господа подверглась нескольким тяжелым испытаниям. Что ж, это как раз наш случай, подумал он, и в сердце его вновь возродилась надежда.
Он еще раз взглянул на линию Розы и улыбнулся. Затем посмотрел через плечо. На главном алтаре на позолоченной подставке стояла огромная, переплетенная в кожу Библия.
Сидевшая наверху, на хорах, сестра Сандрин дрожала мелкой дрожью. Всего лишь несколько минут назад она была готова бежать и исполнить свой долг, но тут пришелец внезапно скинул сутану. Она увидела его алебастрово-белую кожу и содрогнулась от ужаса и изумления. Вся его широкая белая спина была сплошь в кровавых шрамах. Даже отсюда было видно, что раны свежие.
Этого человека безжалостно пороли хлыстом!
Она также заметила и кровавый круг на бедре, что оставила подвязка с шипами. Что это за Бог такой, которому угодно, чтобы плоть человеческая подвергалась подобным мукам? Heт, сестра Сандрин просто отказывалась понимать ритуалы, практиковавшиеся членами «Опус Деи». Но сейчас это беспокоило ее меньше всего. «Опус Деи» ищет краеугольный камень! Как они узнали о нем, сестра не представляла и знала, что раздумывать об этом сейчас просто некогда.
Окровавленный монах спокойно надел сутану, затем расправил складки ткани и, сжимая в руке находку, двинулся к алтарю, где находилась Библия.
Стараясь не дышать, сестра Сандрин вышла с хоров и устремилась вниз по лестнице, к себе в келью. Оказавшись в комнате, подбежала к деревянной кровати, опустилась перед ней на колени и вытащила из самого дальнего угла запечатанный конверт, который сама спрятала здесь три года назад.
Торопливо вскрыла его и увидела четыре парижских телефонных номера.
Дрожащей рукой она принялась накручивать диск. Сайлас положил камень на алтарь и снял тяжелую Библию в кожаном переплете с подставки. Он стал торопливо перелистывать страницы, мельком отметив, что его длинные белые пальцы вспотели от возбуждения. И вот наконец он нашел в Ветхом Завете Книгу Иова. Так, теперь глава тридцать восьмая. Вот она. Он вел указательным пальцем вдоль колонки с текстом, заранее предвкушая торжество при виде заветных слов.
Они укажут нам путь!
Отыскав стих одиннадцатый, Сайлас прочел текст. Всего несколько слов. Смутился, растерялся, прочел их еще раз и понял, что произошло нечто ужасное. Стих гласил:

… ДОСЕЛЕ ДОЙДЕШЬ, И НЕ ПЕРЕЙДЕШЬ, И ЗДЕСЬ ПРЕДЕЛ НАДМЕННЫМ ВОЛНАМ ТВОИМ.

Глава 30

Начальник охраны Клод Груар так и кипел от ярости, стоя над распростертым на полу перед «Моной Лизой» арестованным. Этот ублюдок посмел убить Жака Соньера! Для Клода и его людей Соньер был как отец родной.
Больше всего на свете в этот момент Груару хотелось нажать на спусковой крючок и выстрелить в спину Роберту Лэнгдону. Ему, как начальнику музейной охраны, разрешалось носить огнестрельное оружие. Но он тут же напомнил себе, что быстрая смерть от пули – слишком уж легкий выход для негодяя в сравнении с теми муками и унижениями, которым подвергнет его Фаш, а затем и пенитенциарная система французского правосудия.
Клод выхватил из-за пояса радиопереговорное устройство и попытался связаться со своими людьми, чтобы прислали подмогу. Нo в трубке раздавалось лишь потрескивание. Дополнительно установленное в этом зале охранное электронное оборудование создавало помехи. Ладно, иду к двери. Продолжая целиться в спину Лэнгдону, Груар начал пятиться к выходу. Сделал шага два и вдруг застыл как вкопанный. Что это, черт побери?
В центре комнаты материализовался какой-то смутный объект. Силуэт. Так, значит, в зале находится кто-то еще? Да, то была женщина, она быстро надвигалась на него слева. А впереди нее плясал и подпрыгивал узкий красноватый лучик света. Она водила им по полу, точно пыталась что-то найти.
– Qui est la?^[39] – окликнул женщину Груар. Сердце его бешено билось. Он не знал, в кого теперь целиться, куда бежать.
– НТП, – спокойно ответила женщина, продолжая осматривать пол с помощью фонарика.
Научно-технический отдел полиции. Начальник охраны весь вспотел. Я думал, все агенты уже ушли! Теперь он узнал фонарик с ультрафиолетовым лучом, вспомнил, что точно такие же использовали здесь агенты судебной полиции. И все же не понимал, что техническая служба пытается отыскать здесь.
– Votre nom! – взревел начальник охраны, инстинктивно чувствуя, что здесь что-то не так. – Repondez!^[40]
– C'est moi^[41], – спокойно ответил ему женский голос по-французски. – Софи Невё.
Это имя определенно было знакомо Клоду Груару. Ах, ну да, конечно, Софи Невё! Вроде бы так звали внучку Жака Соньера? Она приходила сюда совсем еще маленькой девочкой, но с тех пор прошло много лет. Да нет, быть того не может, чтобы она! Если эта женщина и есть Софи Невё, тем меньше оснований доверять ей. Груар был наслышан о полном разрыве Соньера со своей внучкой.
– Вы меня знаете! – крикнула женщина. – И Роберт Лэнгдон не убивал моего деда! Можете мне поверить!
Но начальник охраны не был склонен принимать это на веру. Надо вызвать подкрепление! Снова попробовал связаться со своими людьми по радиопередатчику, и снова в ответ лишь потрескивание. Вход находился в добрых двадцати ярдах у него за спиной, и тогда Груар начал медленно, шаг за шагом пятиться к двери, нацелив револьвер на мужчину, распростертого на полу. Еще шаг, и тут вдруг он увидел, что женщина прошла по залу, а затем, включив ультрафиолетовый фонарик, принялась осматривать большое полотно, висевшее напротив «Моны Лизы».
Сообразив, что это за картина, Груар тихо ахнул.
Что, черт побери, она делает?
Софи Невё почувствовала, что на лбу у нее выступил холодный пот. Лэнгдон по-прежнему лежал на полу, раскинув руки и ноги. Держись, Роберт. Я уже почти у цели. Понимая, что охранник ни за что в них не выстрелит, Софи перенесла свое внимание на главное: начала тщательно осматривать все вокруг шедевра – еще одной картины Леонардо да Винчи. Но даже специальное ультрафиолетовое освещение не помогло обнаружить ничего интересного ни на полу, ни на стенах, ни на самом полотне.
Здесь точно должно что-то быть!
Софи была уверена, что правильно поняла намерения деда.
А какой еще был у него выход?
Шедевр, который она осматривала, был довольно большим полотном высотой в пять футов. Да Винчи изобразил на нем весьма причудливую сцену. Деву Марию, сидящую в какой-то неуклюжей позе, младенца Иисуса, Иоанна Крестителя и ангела Уриеля – все они размещались на острых скалах. Когда Софи была еще маленькой девочкой, каждый осмотр «Моны Лизы» заканчивался тем, что дед тащил ее к этой картине, висевшей напротив.
Я здесь, дедуля! Но не вижу пока ничего!
Софи слышала, как начальник охраны вновь попытался связаться по рации со своими людьми.
Думай же, думай!
Мысленно она представила надпись на стекле перед «Моной Лизой». Так темен обманный ход мысли человека. Перед полотном, которое она рассматривала, не было защитного пуленепробиваемого стекла, так что писать было просто не на чем, к тому же Софи знала, что дед никогда бы не осквернил картину надписью поверх краски. Тут ее осенило. По крайней мере снаружи. Она полпяла глаза и принялась рассматривать длинные шнуры, свисавшие с потолка, на которых держалось полотно.
Может, здесь? Ухватив раму за левый край, Софи притянула картину к себе. Потом заглянула за картину и, включив фонарик, стала осматривать ее оборотную сторону. Нескольких секунд было достаточно, чтобы понять: на сей раз интуиция подвела. Задняя сторона картины была девственно чиста. Никакого текста не высветилось, лишь мелкие темные точечки и пятна на состарившемся холсте и…
Нет, погоди-ка!
Софи заметила, как в нижней части деревянной рамы, в том месте, где к ней прилегало полотно, что-то блеснуло. Предмет был маленький и почти полностью провалился в щель между рамой и полотном. Свисал лишь кончик золотой цепочки.
К своему изумлению, Софи обнаружила на цепочке знакомый золотой ключик, верхняя часть которого представляла собой крест с гербом. Последний раз она видела его, когда ей должно было исполниться девять. Fleur-de-lis с загадочными инициалами P. S. И тут Софи словно услышала голос призрака, дед нашептывал ей на ушко: Придет время, и ключик будет твоим. К горлу подкатил ком, она поняла, что, умирая, дед сдержал свое обещание. Этот ключ открывает шкатулку, сказал он тогда, где я храню много разных секретов.
Только теперь Софи поняла, что смыслом затеянной сегодня дедом игры в слова было обнаружение этого ключа. Ключ был при нем, когда его убивали. Не желая, чтобы он попал в руки полиции, дед спрятал его за этой картиной. И чтобы отыскать его, требовалась не только недюжинная смекалка. Для этого надо было родиться Софи Невё.
– Аu secours!^[42] – крикнул охранник.
Софи выдернула цепочку с ключом и сунула ее в карман вместе с фонариком. Выглянула из-за рамы и увидела, как охранник отчаянно пытается связаться с кем-то по рации. Он направлялся к выходу, продолжая целиться в лежавшего на полу Лэнгдона.
– Аu secours! – снова крикнул он.
В ответ лишь треск и невнятные шумы.
Он ничего не может сообщить, догадалась Софи, вспомнив, что туристы с мобильными телефонами, пришедшие в этот зал, напрасно пытались дозвониться домой, чтобы сообщить радостную новость: они наконец увидели «Мону Лизу». Стены зала были так напичканы проводами охранных устройств, что телефоны работали только на выходе из помещения. Теперь охранник поспешно направлялся к двери, и Софи поняла, что надо действовать незамедлительно.
Большое полотно было прекрасным укрытием, и Софи подумала, что второй раз за сегодняшний день Леонардо да Винчи может прийти ей на помощь.
Еще несколько метров, сказал себе Груар, продолжая целиться в Лэнгдона.
– Arretez! Ou je la detruis!^[43] – Эхо от женского крика разнеслось по всему залу.
Груар обернулся и похолодел.
– Mon dieu, non!^[44]
В красноватом тумане он видел, как женщина сняла большую картину со стены и выставила перед собой, как щит. Картина прикрывала ее почти полностью. Первой мыслью Груара было: почему не сработала сигнализация? Но затем он вспомнил, что кабельные датчики, ведущие к отдельным экспонатам, сегодня еще не включали. Что она делает?!
Охранник похолодел.
Полотно вспучилось посередине, смутные очертания Девы Марии, младенца Иисуса и Иоанна Крестителя исказились.
– Non! – вскричал Груар, в ужасе наблюдая за тем, какой ущерб наносится бесценному полотну да Винчи. Женщина вдавливала колено в самый центр полотна. – NON!
Груар развернулся и прицелился в женщину, но тут же сообразил, что это пустая угроза. Картина представляла собой надежный щит – ведь стоимость ее равнялась шести миллионам долларов.
Не могу же я всадить пулю в да Винчи!
– Оружие и рацию на пол! – спокойно скомандовала женщина по-французски. – Иначе продавлю полотно коленом. Полагаю, ты знаешь, как бы отнесся к этому мой дед.
У несчастного просто голова пошла кругом.
– Пожалуйста… не надо! Ведь это «Мадонна в гроте»! – И он бросил на пол рацию и револьвер и поднял руки вверх.
– Спасибо, – сказала женщина. – А теперь делай, что тебе говорят, и все будет хорошо.

Дата добавления: 2015-07-02