Психология масс при рабовладении

Психологическая эволюция в истории человечества

Вырвавшись из первоначально массообразного состояния, приобретя основы инди­видуальной психики, человек завоевал плацдарм для возможной дальнейшей борь­бы. Однако борьба эта стала затяжной и продолжается до сих пор, причем с весьма переменным успехом. Расставаясь с психологией масс, человечество периодически все равно оказывалось в ее власти. В принципе, возникшее уже в конце первобытнооб­щинного строя разделение общества на элиту и массы сохраняется до сих пор. Понят­но, что такое разделение в неявном виде включает социально-психологическое раз­деление людей на тех, кто обладает массовым сознанием, массовой психологией, и тех, чье сознание достаточно отделено от массы, т. е. индивидуализировано. Однако дета­ли и, главное, динамика психологии масс в разные периоды истории человечества в сколько-нибудь целостном и последовательном виде практически никем не исследо­валась.

Первобытнообщинный строй завершается становлением, по определению А. Н. Ле­онтьева, «простейшим внутренним строением сознания». «Это простейшее внутрен­нее строение сознания характеризуется тем, что для человека смысл явлений действи­тельности еще прямо совпадает с теми общественно выработанными и фиксирован­ными в языке значениями, в форме которых эти явления осознаются». Далее следует наиболее существенное: «Общая собственность ставила людей в одинаковые отноше­ния к средствам и продуктам производства, и они одинаково отражались как в созна­нии отдельного человека, так и в сознании коллектива. Продукт общего труда имел общий смысл, например, "блага" и объективно-общественно — в жизни общины, и субъективно — для любого ее члена. Поэтому общественно выработанные языковые значения, кристаллизующие в себе объективно-общественный смысл явлений, мог­ли служить непосредственно формой также и индивидуального сознания этих явле­ний» (Леонтьев, 1972).

Схематизируем сказанное ясно: нет частной собственности, нет индивидуально­го, «частного» сознания. Все слито, все единообразно и массово. Первая же частная собственность, по сути, появляется у людей на себе подобных, рассматриваемых в качестве средств производства. В результате рабовладельцы получают возможность развития индивидуального сознания (хотя бы в силу избавления от тягот грубого физического труда, перекладываемого на рабов), а у рабов укрепляется массовое со­знание.

Однако, как полагал Б. Ф. Поршнев, парадокс заключается в том, что в глубинах первобытнообщинного строя человек был еще более порабощенным, чем при рабо­владельческом строе. Независимым и свободолюбивым он был только по отношению к внешним врагам. Внутри племени и рода действовали подчинение и подражание и

Глава 1,5. Психология масс в прошлом и будущем 99

не действовали непокорность и неповиновение. «Племя оставалось для человека гра­ницей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому себе: пле­мя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно под­чиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в на­ших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще... от пуповины первобытной общности» (Маркс, Энгельс, 1951-1984). Исходя из это­го, Поршнев утверждал, что корни рабской покорности возникли значительно рань­ше рабства. Это не принуждение, а добровольное подчинение, при котором не брез­жит даже помысел или ощущение какого бы то ни было протеста.

В классическом виде рабовладение возникло как форма господства более истори­чески развитых общностей над менее развитыми. Более расчлененное и индивидуа­лизированное сознание порабощало более массовое. «На эту внутреннюю привычку к покорности старались опереться все колонизаторы, все работорговцы, недаром воз­ведшие на пьедестал сентиментальную фигуру добровольного и преданного раба — "дядю Тома"» (Поршнев, 1979). Главную основу рабовладельческого строя точно опре­делил французский писатель XIV века Ла Боэси: это «добровольное рабство», т. е. по­корность, воспринимаемая как нечто совершенно естественное, следовательно, не-ощущаемое. Причем это первоначальное рабство также основано на том, что одни (ра­бовладельцы) уже знают, что такое частная собственность, а другие (рабы) еще не понимают этого. От покорности природе, затем традициям и богам следует естествен­ная покорность другим людям.

«Объективные экономические отношения, особенно в ранние докапиталистиче­ские эпохи, подразумевали у множества людей, у большинства, а в глубочайшей древ­ности — у всех, психологию отчуждения, а не присвоения, расточения благ, а не стя­жания... Психологии расчетливого стяжания исторически предшествовала психо­логия расточительного отчуждения. Затем — скрупулезного баланса. Политическая экономия первобытнообщинной формации... покоится на явлении безвозмездного дарения» (Поршнев, 1979). Лишь постепенно, в ходе последующих этапов развития человечества, изживается эта психология, и труд, продукты и блага начинают экспро­приироваться все более принудительно. «Но еще в средневековых документах мы встречаем курьезные на современный взгляд законы и предписания, ограничивающие право дарения, т. е. спонтанное раздаривание имущества. Вспомним, как русские куп­цы и предприниматели подчас с легкостью раздаривали и разбрасывали стремитель­но приобретенные богатства: за ними не стояли поколения предков, вырабатывавших психологию экономии (и, как мы увидим далее, психологию частной собственности — Д. О.)»¹

По Б. Ф. Поршневу, первобытное дарение, расточение соответствует отношению ко всем прочим окружающим людям как к «нашим», к «нам». Напротив, отчуждение лица за компенсацию, тем более — накапливание для себя соответствует отношению ко всем прочим как к «ним», т. е. это неизбежно связано с развитием не только по­нятия, но и элементарного чувства собственности. Таким образом, рабство возникает как психологически совершенно естественное продолжение первобытнообщинного строя. Затем, разумеется, оно обрастает необходимыми атрибутами, превращаясь в

¹ Там же. С. 221.

100 Часть 1. Массы

общественный и, главное, политический «строй». Однако это складывается со време­нем, по мере того как отсталым общинникам начинает надоедать безвозмездно «да* рить» все иноземным пришельцам или собственным властителям. Тогда появля ются грабительские походы, насильственное взимание дани, колодки, кандалы и т. д. К)-гда в людях начинает просыпаться нежелание безвозмездно отдавать плоды своего труда и сам труд (т. е. когда у них появляется осознание своей собственности), тогда их принуждают страхом и законом.

Так возникает базовый психологический парадокс рабовладения. «Первыми ра­бами, с точки зрения психологической, были те, кто первыми стали сопротивляч[>ся привычному беспрекословному рабству. Ибо только их надо было ставить в специ­альное правовое положение рабов, заковывать в цепи, плетьми и оружием принуж­дать к труду... Рабовладельческий строй возник тогда и там, когда и где люди стали пробовать разгибать спину. Их бросали обратно ниц, на землю, на колени. Их смиря­ли страхом. Да, рабы Древнего Рима были пронизаны страхом, но ведь господа тоже знали страх перед ними. Издавались законы, ковалось оружие, выдумывались боги и заповеди» (Поршнев, 1979).

Таким образом, массовая психология была основой естественного, «нрироджн о» рабства. Ее расслоение вело к разделению массы на рабовладельцев, рабов, а также тех, кто боролся против своего рабства. В основе психологии первых лежало осозна­ние идеи и прелести собственности. В основе психологи вторых — полное отсутствие такой идеи. Наконец, психология третьих основывалась на первых проявлявшихся проблесках идеи индивидуальной собственности — пока еще собственности на само-, го себя, на свое тело и уже затем на производимый этим телом труд. Появление тако­го психологического разделения стало причиной становления рабовладельческого строя как достаточно целостной системы господства—подчинения.

Психология масс при феодализме

Собственно говоря, психология масс при феодализме в своей основе мало отличас гея от рабской психологии. Привычка, традиция, факт добровольного подчинения офор­мляются в сознании в идею «служения». Пеоны служат сеньору, крепостные кресть­яне — землевладельцу, вассалы — сюзерену, дворяне — государю. Старая французская формула гласила: «Духовенство служит королю молитвами, дворянство — шпагой, третье сословие — имуществом, крестьяне — своим физическим трудом». Феодаль­ное общество заинтересовано в повиновении масс. Именно в это время в истории че­ловечества достигают высокого уровня развития наиболее эффективные механизмы коитрконтрсуггестии — церковь и армия. Однако при феодализме уже происходит расширение того социально-психологического «класса», который осознает смысл с об-ственности и индивидуальной свободы. Так постепенно на основе психологичес ких признаков формируются элиты общества.

Для элит главным является демассовизация сознания и психики. Это творцы, ин-поваторы, а не ритуалисты. Они развивают и выделяют умственную деятельность в качестве особого вида труда. Для масс же главным продолжало оставаться прежнее — подчинение, теперь в форме служения, освященного религией и вынуждаемого во­оруженной силой, армией и полицией. По мере развития феодализма эти механизмы

Глава 1.5. Психология масс в прошлом и будущем 101

массовизации психики совершенствовались, приобретали статус соответствующих институтов, обогащались новыми методами. Обратим особое внимание на борьбу со «свободомыслием» — на кострах инквизиции сжигались и люди, и книги. Шла жест­кая борьба с самими возможностями индивидуализации массового сознания. И дол­гое время она шла достаточно успешно. Постепенно, однако, дело стало приходить к естественному результату. Слишком жесткая борьба с индивидуализацией не только не сохраняет психологию масс в первозданном виде, а напротив, реактивно вызывает ее ускоренное расслоение. Слишком сильная суггестия или, в данную эпоху, уже контрконтрсуггестия вызывают сопротивление. Начинается новый виток индивиду­ализации, которая, впрочем, также быстро становится массовой, и порождает новые суггестивные механизмы своего сохранения. Собственно, именно на этом психологи­чески и основан прогресс в развитии человечества.

Как известно, Ф. Энгельс различал «три формы рабства»: античное рабство, сред­невековое крепостничество и капиталистический наемный труд. В. И. Ленин подраз­делял три типа рабской психологии: раб, не осознающий своего рабского положения, есть просто раб; раб, довольный своим рабством, — лакей, и раб, бунтующий против своего рабского положения, — уже революционер. Однако и три типа рабства по Ф. Энгельсу, и три психологических типа раба по В. И. Ленину — это, в конечном счете, этапы преодоления массовой психологии рабства в социально-психологической истории человечества. В целом, понятны движущие силы такого прогрессировавше­го преодоления, в том числе и в период феодализма: «рост производительности труда был в истории вместе с тем и ростом стимулов к производительности труда, следова­тельно, связан с изменением положения трудящихся в обществе. Средневековый кре­постной или поземельно-зависимый крестьянин по своему социально-правовому по­ложению свободнее античного раба, а наемный рабочий в капиталистическую эпоху по социально-правовому положению свободнее средневекового крестьянина» (Порш-нев, 1979). Этой общей логике и подчинялось развитие феодализма.

Хотя внешне, разумеется, было еще очень трудно отличить прежнего раба или, еще хуже, первобытного человека от поземельно-зависимого феодального крестьяни­на. Известный французский писатель XVII века Жан де Лабрюйер так писал о фран­цузских крестьянах своего времени: «Порою на полях мы видим каких-то диких жи­вотных мужского и женского пола: грязные, землисто-бледные, иссушенных солнцем, они склоняются над землей, копая и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены, однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют нашим глазам че­ловеческий облик; это и в самом деле люди. На ночь они прячутся в логова, где утоля­ют голод ржаным хлебом, водой и кореньями. Они избавляют других людей от необ­ходимости пахать, сеять и снимать урожай и заслуживают этим право не остаться без хлеба, который посеяли» (Лабрюйер, 1964). Тем не менее на их рабском или полураб­ском труде держалось все преуспевание феодальной эпохи.

Конец феодализма характеризуется серьезным ослаблением влияния прежних элит на массы, истощением этих элит и появлением новой массовой психологии. Во­семнадцатый век считается переломным в истории нашего времени вообще и феода­лизма в частности. Феодальные абсолютные монархии достигли предела своего раз­вития — соответственно, предела в угнетении масс. Все столетие, а особенно вторая его половина, отмечено крестьянскими восстаниями, плебейскими мятежами, нацио-

102 Часть 1. Массы

нально-освободительными войнами. Резко меняется характер производства: оно на­чинает приобретать более эффективный характер, связанный с внедрением машин.

«Главной силой, расшатывавшей и ослаблявшей феодально-абсолютистский строй, были народные массы. Уже в XVII и XVIII столетьях Францию потрясали мощные народные восстания. То здесь, то там вспыхивали огни крестьянских восста­ний, порою распространявшихся на добрую треть королевства. Крестьянская война 1636-1637 гг., восстание "босоногих" в Нормандии в 1639 г., крестьянское восстание в Бретани в 1675 г., восстание "камизаров" в южных провинциях Франции в 1702— 1705 гг., так называемая "мучная война" в 1775 г. — вот перечень только некоторых из известных крупных крестьянских восстаний. Нередко крестьянские восстания объе­динялись с вооруженными выступлениями городской бедноты, и тогда правительству приходилось напрягать до крайности силы, чтобы подавить это движение народа» (Манфред, 1983). В основах такого движения лежали вполне определенные социаль­но-психологические причины.

Один из лучших историков этого времени писал: «Новые идеи и взгляды, обла­давшие огромной силой революционизирующего воздействия, все шире и глубже про­никали в сознание масс. Средневековая схоластика, обветшалые представления о бо­жественной природе власти, устаревшие правовые нормы. Догматы церкви, мораль, нравы феодального общества — все было подвергнуто осмеянию, дискредитировано, разоблачено» (Манфред, 1983). Действие прежних контрконтрсуггестивных механиз­мов ослабевало, верх брала контрсуггестия. Массы раскрепощались. Прежде всего это были буржуазные массы — их ранее зависимое сознание освобождали собственная предприимчивость, деньги и все та же собственность. Однако к буржуазным массам активно присоединялось и крестьянство, массовизация которого разрушалась за счет влияния просвещения и первых появившихся форм идеологической борьбы. «Еще за много десятилетий до того, как накапливавшиеся... противоречия прорвались в рево­люционном взрыве, в мире идей и мнений началась открытая борьба. Писатели, фи­лософы, историки, публицисты, представлявшие восходящую революционную бур­жуазию или народные массы, повели смелую атаку на идеологические позиции фео­дально-абсолютистского режима...» (Манфред, 1983).

Однако здесь мы сталкиваемся с очередным социально-психологическим пара­доксом. Значительные усилия, направленные, казалось бы, на развитие индивидуаль­ного сознания, парадоксальным образом лишь создавали новую массу — борцов про­тив феодализма, сторонников капитализма и буржуазной революции. Сами массовые действия даже индивидуально мыслящих людей сплачивают их в новую массу, ограничивая вроде бы индивидуализированное сознание. «В истории революций всплывают наружу десятилетиями и веками зреющие противоречия. Жизнь становит­ся необыкновенно богата. На политическую сцену активным борцом выступает мас­са, всегда стоящая в тени и часто поэтому игнорируемая или даже презираемая по­верхностными наблюдателями. Эта масса учится на практике, у всех перед глазами делая пробные шаги. Ощупывая путь, намечая задачи, проверяя себя и теории всех своих идеологов. Эта масса делает героические усилия подняться на высоту навязан­ных ей историей гигантских мировых задач, и как бы велики ни были отдельные по­ражения, как бы ни ошеломляли нас потоки крови и тысячи жертв, — ничто и никогда не сравнится, по своему значению, с этим непосредственным воспитанием масс...

Глава 1.5. Психология масс в прошлом и будущем 103

в ходе самой революционной борьбы» (Ленин, 1967-1984). Итоги воспитания — по­явление новых суггестивных механизмов и новых масс. Этим путем прошли многие революции. Первой — Великая французская, завершившая эпоху феодализма побе­дой капитализма, быстро сформировавшего новую массу наемных работников.

Психология масс при капитализме

Этот раздел данной темы можно считать одним из наиболее разработанных. Здесь уже все достаточно понятно. Развитие массового машинного производства порождает очередной виток массовизации психики. Машинное производство превращается в особый, не только вербально-психологический, но и реально-жизненный суггестив­ный фактор. Постепенно появляется тип «механического человека» с достаточно ро­ботообразным поведением. Вместе с тем, появляется «частичный работник», жертва феномена отчуждения, у которого смысл трудовой деятельности (заработок) отделен от ее объективного значения (создание некоторого продукта). С одной стороны, так накапливаются предпосылки для «восстания масс» (X. Ортега-и-Гассет). С другой стороны, так же возникает и совершенно специфичное явление — «одинокая толпа» (Д. Рисмен).

За счет этого возникает очередная крайне парадоксальная ситуация во взаимоот­ношениях индивидуальной и массовой психологии. С одной стороны, за счет действия феномена отчуждения человек активно индивидуализируется. «Его основу составля­ет происходящее в этих условиях отделение основной массы производителей от средств производства, превращающее отношения людей все более в отношения чи­сто вещные, которые отделяются («отчуждаются») от самого человека. В результате этого процесса и его собственная деятельность перестает быть для него тем, что она есть на самом деле» (Леонтьев, 1972). За счет дальнейшей дифференциации чело­веческой деятельности, совершенствования разделения труда, интенсивного разви­тия процессов обмена и возрастания функции денег он окончательно, по сравнению с феодализмом, отрывается от продукта своего труда. «Следствием происходящего «от­чуждения» человеческой жизни является возникающее несовпадение объективного результата деятельности человека, с одной стороны, и ее мотива — с другой. Иначе говоря, объективное содержание деятельности становится несовпадающим с ее субъ­ективным содержанием, с тем, что она есть для самого человека. Это и сообщает его сознанию особые психологические черты» (Леонтьев, 1972). «Для себя самого рабо­чий производит не шелк, который он ткет, не золото, которое он извлекает из шахты, не дворец, который он строит. Для себя самого он производит заработную плату, а шелк, золото, дворец превращаются для него в определенное количество жизненных средств, быть может, в хлопчатобумажную куртку, в медную монету, в жилье где-ни­будь в подвале» (Маркс, Энгельс, 1951-1984).

Таким образом, феномен отчуждения приобретает еще и иной, не менее важный смысл: происходит не только отчуждение наемного работника от продукта его труда, но и отчуждение самого наемного труда от остальной жизни человека. Получается, что работник отчуждает часть своего времени в пользу работодателя, взамен получая заработную плату за потраченную в это время рабочую силу. Наемный труд из спосо­ба удовлетворения жизненных потребностей превращается для него в способ обрете-

104 Часть 1. Массы

ния неких «средств» для собственно жизни. Сама же «жизнь» оказывается напол i ен-ной многообразными индивидуальными потребностями. С другой стороны, масст вое производство порождает одинаковые типы массового поведения и значительное ко­личество общих потребностей. Массы наемных работников образуют целые общнос­ти, классы и социальные слои, противостоящие также достаточно массовой общнос­ти — классу буржуазии.

За счет всего этого развивается и совершенствуется строение сознания человек;'. Последнее же характеризуется тем, каково отношение объективных значений к лич­ностному смыслу трудовых действий для работника. Смысл же зависит от мотива.

С одной стороны, у массового работника наконец появляется частная жизнь и даже частная (скорее, все-таки личная) собственность (хотя и ограниченная, однако уже включающая право личной собственности на свою, личную рабочую силу). Это определяет внешнее многообразие мотивов. С другой стороны, сами условия трудо­вой жизни диктуют необходимость не индивидуализации, а консолидации и обобще­ствления требований к собственникам средств производства. Это сужает реальную мотивационную сферу, сводя необходимость реализации возникающих потребностей к главному и часто единственному — обеспечению заработка.

Положение человека существенно усложняется. Если на первоначальных этапах своего развития он имел труд как естественный способ решения всех своих проблем, то теперь, даже получая право личной собственности на свою рабочую силу, он вы­нужден бороться за право на труд. И тогда его психика может обретать совершенно извращенные формы. Фурье справедливо писал, например, что стекольщик радуется граду, который перебил бы все стекла. И это понятно — всеобщая беда станет источ­никам большого заработка для стекольщика. Врач, имеющий частную практику, за­интересован в увеличении числа не выздоровевших, а напротив, больных. Частный ритуальный сервис в целом, как и отдельный могильщик в частности, заинтересова­ны в умножении числа покойников. «Проникновение этих отношений в сознание и находит свое психологическое выражение в «дезинтеграции» его общего строения, характеризующейся возникновением отношений чуждости друг другу тех смыслов и значений, в которых преломляется человеку окружающий его мир и его собственная жизнь» (Леонтьев, 1972).

Критика капитализма, однако, не является нашей задачей. Она состоит в ином — в объективном понимании того, что такое искаженное, дезинтегрированное сознание наемного работника при капитализме, в силу массового характера машинного произ­водства на первоначальном этапе его развития неизбежно становилось достаточ­но массовым, хотя эта объективная массовость маскировалась субъективной дезич-тегрированностью этого сознания. Отсюда становятся понятными, как минимум, две принципиально важные вещи. Во-первых, исчезновение психологии масс как таковой в западных исследованиях, уже практически с самого начала XX века. Идеология прав человека-индивида, вытекая из тенденции к индивидуализации жизни, противостоя­ла тенденциям массовизации. Отсюда и возникал образ «одинокой толпы» как арте­факта жизни капиталистического общества. Фактически тот же самый Д. Рисмен представлял объективно существующую массу людей как случайную толпу людей с дезинтегрированным сознанием.

Глава 1.5. Психология масс в прошлом и будущем 105

С этим же было связано и рассмотрение даже очевидных случаев массового пове­ден мя как фактов поведения стихийного, неуправляемого, аномального и нетипично­го. Толпа, паника, восстания и революции рассматривались как досадные случайно­сти, нарушающие нормальный, нормативный ход развития событий. В лучшем случае он. i трактовались как некоторые «всплески архетипического поведения», в худшем — как проявления «массовых помешательств».

Однако, естественно, элиту капиталистического общества данная проблема не могла не тревожить. X. Ортега-и-Гассет трактовал «восстание масс» как вполне ре­альную угрозу власти элиты, которая, с его точки зрения, не должна допускать такого развития событий даже ради ускоренного технического прогресса. Г. Лебон, остро критикуя «проповедников социализма», был вынужден признавать, что сами условия жизни капиталистического общества подготавливают появление такой деструктив­ной массы, которая может быть легко увлечена химерами и мифологемами на самые крайние, разрушительные действия.

Ясно главное: в условиях капитализма психология массового человека никуда не исчезает. Она продолжает сохраняться, хотя и претерпевает определенные существен­ные трансформации. Это особая массовая (в силу того, что ее основные черты оказы­ваются одинаковыми для значительного числа людей) психология дезинтегрирован­ного типа. Этим она действительно опасна. Первоначальный этап развития капита­лизма показал многочисленные примеры этого. От восстания «луддитов» и прочих «машиноненавистников» дело достаточно быстро дошло до развития идеологии про­летариата и социалистических революций. Только пережив целый ряд кризисов, уже в развитых своих формах капитализм обратился к проблемам социальной и соци­ально-психологической интеграции общества. Гипертрофия роли человека-индиви­да сменилась вниманием к роли коллективных сообществ и психологии трудящихся масс, что особенно прослеживается в развитии европейского капитализма. Последние очевидно массовые выступления в Европе прошли в 60-е гг. XX столетия, да и они носили скорее возрастной, чем какой-то иной характер, отражая конфликты «отцов и детей» и естественное стремление молодости к инновации. В этой связи следует на­помнить, что психология масс наиболее легко и быстро захватывает молодежь по срав­нен и ю с более зрелыми поколениями, женщин по сравнению с мужчинами, нацио­нальные меньшинства по сравнению с этническим большинством.

Последнее обстоятельство с особой силой довелось испытать на себе американ­скому капитализму. В отличие от европейского, он оказался менее обучаемым. Си­туация же осложнялась значительными потоками эмиграции. Вот почему США де­монстрировали заметные проявления массовой психологии протеста до самого кон­ца прошлого столетия, хотя их и списывали исключительно на национально-расовые особенности «протестантов». Фокус в том, что это абсолютно верно, но совершенно в ином смысле. Действительно, отсталость социально-культурного развития выходцев из стран Африки и Азии предопределяет заметно большую долю массового компонен­та в их психике, чем индивидуального. Массовость, меньшая расчлененность их со­знания предопределяет массовые, а не индивидуальные поведенческие реакции. Дело именно в этих социально-психологических особенностях, а не в дискриминации и се регации и тем более не в агрессивности и отсталости афро-азиатских иммигран­тов. 1»ерно уловив суть, американские исследователи и идеологи недооценили наибо-

106 Часть 1. Массы

лее глубинные истоки массовых протестов, связанные с самой природой исторически постоянно видоизменяющейся, но, по сути, никуда не исчезающей при капитализме психологии масс.

Дата добавления: 2015-07-02