Эмоциональность и ее интеграция

Тот факт, что человек с возникновением чувств или страстей стоит перед потребностью некоей интеграции как специфической задачи, ни в коем случае не означает, что это чувство или эта страсть сами по себе представляют дезинтеграцию. Такое воззрение можно обнаружить в философии стоиков, а в Новое время оно в некоторой степени нашло отражение у Канта. На основе этих концепций, которые различными способами убеждают, что действие человека нужно отделить от чувств, чтобы оно исходило исключительно от разума (кантовская концепция категорического императива), можно предположить, что вся эмотивная потенциальность как таковая является источником дезинтеграции личности в действии. Но более глубокий опыт человека, в особенности опыт человеческой нравственности, не допускает такого воззрения. Например, это выражается в антропологии и этике Аристотеля в противоположность стоикам, у Шелера в противоположность Канту.

Мнение, согласно которому человеческая эмотивность (и особенно эмоциональность) являются якобы источником дезинтеграции, демонстрирует этическую и антропологическую априорность. А по своей сути априорность не принимает во внимание опыт. Если представлять эмотивность и эмоциональность человека исключительно как источник дезинтеграции личности в действии, то человек будет опрометчиво рассматриваться как такое существо, которое неизбежно обречено на дезинтеграцию. В этом отношении взгляды стоиков можно охарактеризовать как пессимистические. Их пессимизм, но в особенности пессимизм Канта, вытекает из особой формы идеализма.

В отличие от такого воззрения, мы придерживаемся того мнения, что ни чувство, ни человеческая страсть как таковые не составляют дезинтеграции личности в действии. На самом деле они возникают перед человеком как особая задача. Если для структуры личности характерны самообладание и самопринадлежность, то эта задача интеграции человеческой эмоциональности и эмотивности будет полностью решена в самоопределении личности. И здесь отчетливо намечается напряженность между спонтанной активностью человеческой психики и воздействующей силой личности.

Речь идет о многоаспектной напряженности, и в некотором смысле она представляет собой ключевой момент для личности и нравственности. В традиционной антропологии эта напряженность понималась прежде всего как напряженность между способностями человеческой души, между appetitus rationalis u appetitus sensutivus ***.

Хотя мы уже упоминали проблему преобладания эмоций в сознании, хотя известен и признан тот факт, что в отдельных случаях ответственность за действия смягчается, если это действие осуществлялось в состоянии аффекта, все это, однако, еще не позволяет приписывать эмоциям дезинтегрирующие функции. Эмотивность может влиять на сокращение дистанции между субъективным и воздействующим "я", она может в некоторой степени навязывать воле свой ценностный мир, но она не является всего лишь препятствием на пути к интеграции личности в действии. Можно даже представить себе интеграцию, в которой эмоция придает воздействующей силе и вместе с ней всей структуре самообладания и самопринадлежности особую выразительность.

Отношение эмотивности к воздействующей силе человека требует дополнительного анализа, так как до сих пор не все элементы этого отношения были достаточно подчеркнуты. Видно, что эмотивность в человеке становится источником спонтанной индивидуализации и способности чувствовать, которые отличаются от индивидуализации в чистом виде степенью осознанности. Здесь своеобразным "пограничным явлением" будет преобладание эмоций в сознании, когда избыток эмоций разгружает сознание и связанную с ним способность нормально переживать. В таких случаях человек живет только своими эмоциями, состоянием возбуждения или страстями – без сомнения, он живет субъективно, но эта "субъективность" несет с собой вредные полследствия для воздействующей силы, самоопределения и трансцендентности личности в действии. Тем самым пограничный случай спонтанной индивидуализации через эмоции является как бы отторжением человеческой субъективности от осознанного воздействия.

Это те ситуации, в которых человек не способен на осознанное действие, и тем самым он не способен нести ответственность. Ситуации, в которых действие перестает быть таковым и от него остается лишь своеобразное "происшествие": нечто происходит в человеке и с человеком, то, чего он не способен не определить, ни осуществить. Собственно говоря, человек не может взять на себя ответственность за такое действие, хотя всегда следует спросить, в какой степени человек несет ответственность за ту ситуацию, в которой он не может взять на себя ответственность.

Наряду с пограничными ситуациями, в которых эмотивность как бы уничтожает воздействующую силу личности, необходимо назвать еще целый ряд случаев, когда происходит лишь некоторое ограничение этой воздействующей силы. Степень ограничения может быть различной в зависимости от силы эмоции. Когда мы говорим о силе эмоции, мы осуществляем определенное упрощение, которое само по себе кажется правильным, однако не охватывает всей комплексности факта. Если степень, которой ограничивается осознанное воздействие и ответственность, мы делаем зависимой от силы эмоции, то мы просто противопоставляем эмотивность и воздействие как две силы. Между тем, противопоставление гораздо глубже; само понятие психической силы никак нельзя понимать по аналогии с физической силой. Сила чувства исходит главным образом из переживания ценности. Поэтому именно в данной сфере возникает особая возможность творческой интеграции. Когда мы говорим, что сила чувства главным образом исходит из переживания ценности, мы наталкиваемся на нечто, что оказывается абсолютно характерным для человеческой эмотивности и что отличает эту эмотивность от чисто соматического реагирования.

Правда, с объективной точки зрения, соматическая способность реагировать на раздражители, особенно на почве человеческих импульсов, имеет существенное отношение к ценностям, однако о самом переживании ценностей в этом плане не может идти речь. Возможно, это тоже причина того, почему соматический динамизм как таковой не связан с сознанием; эта связь, а вместе с ней и чувство тела образуется с помощью ощущения. Иначе обстоит дело с эмоциями. Как таковые, они постигаемы сознанием, они даже обнаруживают особую способность как бы притягивать сознание к себе. Таким образом, мы не только осознаем наши эмоции, но сознание, а особенно переживание, перенимает от них свою характерную четкость. Четкость человеческих переживаний имеет, по-видимому, не столько осознанную, сколько эмоциональную природу. Можно сказать, что человек при нормальном протекании переживания (исключая пограничные случаи) обязан эмоциям особенной "ценностью" своих переживаний; ценностью, которая представляет собой субъективную четкость этих переживаний, а это значит не так уж мало даже в отношении познавательного аспекта этих переживаний.

Напряженность между эмотивностью и воздействием – то, о чем уже много раз шла речь, поскольку это напряженность между двумя силами в человеке есть напряженность на основании двоякого отношения к ценности. Воздействующая сила, а вместе с ней и самоопределение личности образуется в решении и выборе, а это предполагает отношение к истине, динамическое отношение к ней в самой воле. Таким образом, в спонтанном переживании ценности появляется новый трансцендентный фактор. А так как с этим переживанием связано также и стремление осуществить собственную субъективность, то этот трансцендентный фактор проникает и в стремление. Этот фактор побуждает личность осуществить себя в действии не эмоциональной спонтанностью, а путем трансцендентного отношения к истине и связанными с ней долгу и ответственности. В традиционном понимании этот динамический фактор жизни личности назывался "разум". Это определение очень часто выражается во фразах разговорной речи, где чувство как раз противопоставлено разуму, причем в этом случае "разум" обозначает не только способность интеллектуального познания. Разум обозначает стоящую над чувствами, над эмотивной спонтанностью человека силу и способность подчиняться истине о добром в решении и выборе.

Однако собственный смысл этой силы никоим образом не заключается в том, что она перечеркивает спонтанно пережитые ценности, даже если эта сила требует определенной дистанции к спонтанно пережитым ценностям (речь идет о некоторого рода "дистанции истины"). Также мало эта сила заключается и в том, что во имя "чистой трансцендентности" она отвергает эти ценности, чего, по-видимому, требовали стоики и Кант. Аутентичное подчинение истине как принцип решения и выбора свободной человеческой воли, скорее, требует в сфере эмоций особой связи трансцендентности и интеграции. Мы уже констатировали, что и то и другое является дополнительными аспектами, которыми объясняется комплексность человеческого действия. Особенно в сфере человеческой эмотивности оказывается необычайно важным, что речь идет об объяснении комплексности, а не об упрощающем сведении.

Проделанный анализ достаточно осветил ту напряженность, которая наблюдается между спонтанным динамизмом эмоций и воздействующей силой личности. Под конец нам стало ясно, какое значение имеет эта напряженность на почве соотношения ценностей, которое существует между чувством и понимающим отношением к истине. Настоящая интеграция в этой сфере предполагает некоторое использование разума, а также предполагает отношение к объектам действия по принципу истины о добром, которое представляют собой эти объекты. Под таким углом зрения необходимо также рассмотреть интегрирующую функцию добродетели или умения.

Напряженность между воздействующей силой личности и эмотивностью объясняется тем, что динамика эмоций несет с собой направленность на некоторые ценности. Эта направленность носит характер притягательной или отталкивающей силы- и только в первом случае можно говорить о направленности на что-либо, во втором случае правильным будет противоположное. Эмотивная направленность "на" что-либо обнаруживает определенную ценность, тогда как отталкивающая сила, направленная "от" чего-либо, указывает на антиценность, на нечто злое. Так эмотивный динамизм несет с собой спонтанную ориентацию, вводит в человека четкую, основанную на противопоставлении добра и зла систему, что подчеркивает Фома Аквинский в своей классификации чувств. То, что человек эмотивно приводит себя в динамическое состояние и обращается к добру, отворачиваясь от зла, – это не столько функция чувств или состояние взволнованности, сколько глубочайшее основание человеческой природы, потому что эмоции в этой сфере следуют природной ориентации, которая, как мы уже установили, выражается в импульсах. Конечно, на их почве чувства в определенной сфере будут расщепляться между притягательной и отталкивающей силами. Но прежде всего речь идет о характерном для человеческой природе стремлении к добру, а не ко злу. Причем, проявляющаяся здесь притягательная и отталкивающая силы не сразу должны быть определены в отношении предмета. Более подробное определение притягательной и отталкивающей сил есть задача и функция личности, то есть дело рассудка, который в процессе познания формирует отношение человека к истине, в данном случае – отношение к истине о добре и зле.

И здесь отдельные чувства несут с собой особое спонтанное отношение эмоционального и эмотивного характера. Вместе с чувством возникает воплощение или осуществление ценности или антиценности. Так образуется более или менее четкий психический факт: под четкостью мы понимаем в том числе и силу переживания в сознании. Например, чувство любви, радости или сильного желания притягательно ориентировано на добро, тогда как чувство ужаса, отвращения или – в другом смысле – чувство скорби ориентировано отталкивающе. Фома Аквинский справедливо обращает внимание еще на одну специфическую черту чувств и состояний взволнованности, в которых заметен элемент возбудимости; особенно характерным примером таких чувств является гнев – фундаментальная отталкивающая эмоция, имеющая совершенно особое значение. И уже по-другому эта специфика проявляется в эмоциональном переживании мужества. Мы уже упоминали двоякую специфику человеческих эмоций, в которых доминирует то страстность, то возбудимость. Но какая часть доминирует в эмоциональном переживании, притягательная или отталкивающая, – этот вопрос оказывается особенно существенным, если речь идет о том, что психическая субъективность человека ориентирована на добро, а не на зло. Именно на основании этой ориентации, которая своими корнями уходит глубоко в стремление самой природы, развивается напряженность между спонтанной эмотивностью этой природы и воздействующей силой личности или самоопределения.

Структура самопринадлежности и самообладания личности осуществляется на основании различных способностей и умений. Эти способности или умения по своей сути направлены на то, чтобы подчинить спонтанную эмотивность субъективного "я" самоопределению этого "я". Таким образом, они направлены на подчинение субъективности трансцендентной воздействующей силе личности. Но делают они это так, что максимальная энергия максимально используется, а не приглушается.

В некоторой степени воля препятствует спонтанному прорыву этой энергии, в некоторой же степени воля усваивает эту энергию. Правильно усвоенная эмотивная энергия значительно усиливает энергию самой воли, это и есть задача и достижение способности и добродетели. Таким путем постепенно можно достичь еще и другого. С помощью способности и добродетели, приобретенных в различных сферах, воля может уверенно постичь и усвоить ту спонтанность, которая характерна для чувств и эмотивности в целом. Признаком способности и добродетели в некотором смысле может быть спонтанность, но не изначальная, а сформированная в результате длительного процесса, то есть в результате работы над самим собой. Что же касается отношения к ценностям, то интегрирующий процесс совершенствования собственной психики постепенно приводит к тому, что воля, ведомая разумным познанием, в спонтанном отношении к эмоциям, в спонтанном притягивании или отталкивании может усваивать и выбирать то, что является истинно добрым. И точно так же она может отвергать то, что является истинно злым.

Интеграция личности в действии – это задача, которая стоит перед человеком в течение всей его жизни. Эта задача появляется в человеческой жизни после соматико-реагирующей интеграции; эта интеграция уже в сущности закончена, когда только начинается психоэмотивная интеграция. Например, ребенок быстрее выучивает необходимые движения и овладевает соответственными умениями и навыками быстрее, чем соответственными добродетелями. Вторую интеграцию – психоэмотивную – мы в определенной степени отождествляем с формированием его характера или с формированием его особой психически нравственной личности. Как в первой, так и во второй интеграции кроется момент "соединения", хотя, как уж упоминалось в начале обсуждения проблемы интеграции, речь идет не о том соединении в буквальном смысле, когда части связаны в единство; речь идет о том, чтобы осуществить и продемонстрировать единство на основе совершенно особенной комплексности субъекта личности.

Примечания переводчика и редактора

* душевные аффекты, страсти (лат.) - прим. перев. и ред.

** влечение, стремление (лат.) - прим. перев. и ред.

*** рациональное стремление и чувственное стремление (лат.) - прим. перев. и ред.

Глава 6

ЧЕЛОВЕК
КАК ANIMAL SOCIALE *

Дата добавления: 2015-07-02