Часть первая середина лета 13 страница

– Мой отец гордился бы тобой, – выговорила она наконец.

Эти простые слова заново пробудили улегшуюся было горечь. Больше всего Альтии хотелось бы уронить голову на руки и разреветься, но она не могла себе этого позволить. Новорожденный корабль не следовало расстраивать и волновать.

– И он тоже гордился бы тобой, – неожиданно ответила Проказница. – Он знал, как трудно тебе должно было быть.

Удивительное дело, как успел измениться голос Проказницы. Только что он был высоким, юным, девчоночьим-и успел превратиться в богатый оттенками, грудной голос взрослого существа. ЖЕНЩИНЫ. Вновь поглядев в лицо изваяния, Альтия увидела на нем сочувствие и понимание столь глубокое, что не смогла его вынести. Она даже не пыталась унять слезы, хлынувшие по щекам.

– Я… ничего не понимаю…-с трудом выговорила она, обращаясь к Проказнице. Потом оглянулась на свое семейство – все они, как и она, стояли вдоль фальшборта, разглядывая ожившую статую. – Я все же не понимаю, – продолжала Альтия, – почему он так поступил? Почему после всех этих лет он… отдал Проказницу Кефрии, а не мне?

Она обращалась к матери, – та смотрела на нее с мукой и гневом, – но ответил ей (и хватило же самонадеянности!) Кайл.

– Вероятно, – заявил он, – ему хотелось, чтобы корабль оказался в руках более надежных, чем твои. Вероятно, он хотел, чтобы она досталась тому, кто уже доказал, что сумеет позаботиться и о других, не только о собственной персоне!

– Я не с тобой разговариваю! – выкрикнула Альтия – Не мог бы ты просто закрыть рот и чуточку помолчать?!

Она сама понимала, что вот-вот закатит вполне детскую истерику. Этого следовало всеми силами избегать. Но… Слишком много всего ее за сегодняшний день переехало. У нее больше не осталось ни самообладания, ни сил. Если он еще подаст голос, она… она бросится на него и будет царапать, пока клочки по закоулочкам не полетят!!!

– Правда, Кайл, помолчи, – твердым голосом велела ему мать. – Теперь ты, Альтия. Последи за собой. Сейчас не место и не время выяснять отношения. Мы обсудим все, что следует, дома и в своем кругу. В самом деле, надо же тебе все объяснить. Я тоже хочу, чтобы ты наконец поняла, чего добивался твой покойный батюшка. Но покамест нам следует позаботиться о… о его останках и о соответствующем представлении нашего корабля обществу. Следует известить о его смерти старинные семейства торговцев и другие живые корабли. Надо еще нанять лодки, чтобы обеспечить церемонию погребения Ефрона в море. А также… Альтия! Альтия, вернись! Немедленно!…

Альтия даже не замечала, что медленно идет прочь. Она остановилась, только обнаружив, что добралась до парадного трапа и смотрит сверху вниз на ступени. Она, оказывается, прошла мимо тела отца и не обратила внимания… И вот тут она совершила то, о чем ей, по-видимому, предстояло сожалеть до конца дней. Она ушла с корабля. Она покинула Проказницу. Она не сопровождала ее в ее самом первом, «девственном» плавании за пределы гавани и не присутствовала при погребении тела отца в морской бездне. В тот момент ей казалось – она не выдержит, когда его зашьют в парусину и привяжут к ногам запасной якорь – а потом опустят за борт…

Позже она будет горько жалеть, что ее не было при этом и она не смогла даже сказать ему последнего «прости». Но в те мгновения она знала только, что не сможет еще раз взглянуть в паскудную рожу Кайла, не сможет (и неведомо, что тяжелее) выслушивать рассуждения матери, самым деловым тоном изрекавшей кошмарные вещи. Она даже не оглянулась на пораженную ужасом команду и не видела, как Кефрия вцепилась в локоть мужа и не дала ему броситься за Альтией, чтобы притащить ее назад силой. Она знала, что не сможет смотреть, как Проказница в самый первый раз отдает швартовы… и Кайл ею командует. Альтия только надеялась – корабль поймет ее. И простит. Нет, не так. Она ЗНАЛА, что Проказница поймет и простит ее. Альтии всегда была ненавистна мысль о том, что семейным кораблем будет распоряжаться Кайл. Теперь, когда Проказница пробудилась и ожила, такая мысль сделалась просто невыносимой. Это было даже хуже, чем оставить ребенка на попечении человека, которого ненавидишь… Увы, Альтия знала, что ничего не может по этому поводу предпринять. Совсем ничего. По крайней мере – прямо сейчас.

Корабельный посредник держал крохотную контору прямо здесь, на причале. И он до крайности изумился, когда увидел, что на стойку, отгородившую его стол, опирается Брэшен, да еще и держит на плече свой матросский мешок с пожитками.

– Чем могу быть полезен? – вежливо и по-деловому поинтересовался посредник.

Брэшен, не удержавшись, про себя сравнил его с хорошо образованным бурундуком. Определенно было что-то этакое в том, как торчали его бакенбарды и борода, в том, как он выпрямился на стуле, задавая свой вопрос. Брэшен спокойно ответил:

– Я за расчетом пришел.

Посредник повернулся к полкам, начал просматривать какие-то книги… Потом выложил на стойку пухлый гроссбух.

– Я слышал, – заметил он, – капитана Вестрита недавно отнесли на корабль. – Раскрыв гроссбух, он разгладил страницы и повел пальцем вдоль колонки имен. Потом поднял глаза на Брэшена: – Ты долго с ним плавал. Я думал, ты и до конца с ним останешься…

– А я и остался, – ответил Брэшен коротко. – Мои капитан умер. «Проказница» отныне принадлежит капитану Хэвену, а мы с ним не больно-то ладим.

Оказывается, и он был способен разговаривать спокойным и дружелюбным тоном… прямо по-бурундучьи.

Посредник недоуменно нахмурился.

– Погоди, но разве теперь там не дочь его заправляет? Чего ради иначе он ее воспитывал и обучал все эти годы?… Я про младшую говорю, про Альтию Вестрит. В чем дело?

Брэшен только фыркнул.

– Не ты один удивляешься тому, как все обернулось. Сама юная госпожа Вестрит тоже была изумлена и потрясена… как будто одного горя ей было мало, бедняжке! – Но тут ему показалось, что он и так слишком много наговорил о чужой беде, и молодой моряк сменил тему: – Я вообще-то просто за расчетом пришел, а совсем не затем, чтобы перемывать косточки начальствующим надо мной. Чего, право, не наболтаешь в сердцах?

– Вот уж верно замечено, – кивнул посредник. Отодвинул коробочку с деньгами и аккуратно выложил перед Брэшеном на стойку три невысоких столбика монет. Брэшен присмотрелся… Да уж, когда он был старпомом под началом у капитана Вестрита, зарабатывать удавалось не в пример больше… Дожили, называется.

Тут он сообразил, что следует еще кое о чем попросить.

– Мне бы, – добавил он запинаясь, – рекомендацию…

Никогда прежде он не думал, что однажды ему придется просить рекомендацию с «Проказницы». Несколько лет назад он даже повыбрасывал все свои прежние – в дурацкой уверенности, что больше ему никогда не понадобится документ, подтверждающий его навыки и умения. Эх, знать бы, где падать придется, соломки бы подстелил… Зря он выкинул их, зря. И ведь немного места в мешке они занимали – простые кожаные ярлычки, снабженные корабельной печатью, с нанесенным на них именем моряка и – иногда – обозначением его должности. Дескать, податель сего добросовестно исполнял свои обязанности на борту. Оттого и назывались «рекомендациями». Добротная связочка таких ярлыков существенно облегчала получение нового назначения… Впрочем, здесь, в Удачном, хватит и одного, зато полученного на живом корабле.

– Рекомендацию, – сказал посредник, – ты должен попросить у капитана или у старпома.

– Хмм… воображаю, куда они меня пошлют, – пробормотал Брэшен. И почувствовал себя ограбленным. Сколько лет он верой и правдой прослужил на «Проказнице». А в итоге весь заработок – эти три убогие кучки монет. И даже никакой рекомендации. Пошел вон. И все. Ни тебе даже «спасиба»…

Тут посредник прокашлялся.

– С другой стороны, – сказал он, – я отлично знаю, что капитан Вестрит высоко ценил тебя и всегда был тобою доволен. Если тебе вправду понадобится рекомендация, смело вели обращаться ко мне сюда, в эту контору. Спрашивать Найла Хэшетта. Я уж за тебя словечко замолвлю.

– Спасибо, господин мой, – смиренно поблагодарил Брэшен. Все лучше, чем ничего… Он задержался еще на минутку, чтобы убрать деньги. Несколько монет – в кошелек, кое-что – в сапог, а остальное – в платок и на шею. Если его обворуют, хоть не все с первого раза утащат… Взвалил на плечо мешок с добром – и вышел за дверь.

У него на уме был целый список дел, которыми следовало заняться. Для начала присмотреть комнатку в недорогом постоялом дворе (прежде, когда он служил на «Проказнице», он даже и во время стоянки обитал на борту, а теперь все его земное имущество лежало в мешке, оттягивая плечо). Во-вторых, наведаться к банкиру. Капитан Вестрит много раз ему говорил, чтобы он откладывал хоть понемножку после каждого рейса. Он так и не собрался последовать его совету. Казалось, чего ради, ведь будущее выглядело вполне обеспеченным… Да. Следовало послушать капитана, причем сразу же. Но что поделаешь – лучше поздно, чем никогда. «Получил от жизни по носу – запомни урок…»

Ладно, а дальше-то что?… Пожалуй… да, пожалуй, можно позволить себе вечерок хорошенько повеселиться в порту, отставив до завтра все мысли о поиске нового места. Полакомиться свежим мясом, только что выпеченным хлебом и славным пивком в доброй компании где-нибудь в портовых тавернах… Во имя Са! – он-таки заработал право на небольшое удовольствие. Уж в этом плавании – точно! Итак, решено: сегодня вечером он наслаждается жизнью. Завтра будет завтра. Тогда и озаботимся будущим.

Брэшен ощутил укол совести: он собирался наслаждаться жизнью, в то время как его капитан лежал мертвым. Но… Кайл нипочем не пустит его на борт и не даст должным образом попрощаться. Так что самое лучшее, что он мог сделать для капитана Вестрита, – это не вторгаться незваным гостем на его похороны. Пусть уйдет в морскую пучину с палубы, на которой не будет клокотать ссора… А Брэшен нынче вечером будет пить в честь светлой памяти своего капитана. Вот так.

И он решительно направился в сторону города… Но как раз когда он выходил из конторы наружу, ему попалась на глаза Альтия, стремительно сбегавшая по трапу с «Проказницы». Вот она прошла – вернее сказать, пронеслась – по причалу, шагая так широко, что юбки, в коих полагалось бы изящно семенить, хлестали ее по ногам, точно паруса, разорванные бурей. На лице девушки были отчетливо видны следы слез, волосы – в полном беспорядке, а черные глаза полны такой ярости, что заглядывать в них было страшновато. Люди оборачивались ей вслед. Брэшен только застонал про себя… И – делать нечего – поудобнее устроил на плече тяжелый мешок.

За Альтией определенно требовалось присмотреть. Он горестно вздохнул, прощаясь с мыслью о доброй пирушке…

И зашагал следом.

ГЛАВА 7
ВЕРНОСТЬ

Похороны дедушки заняли весь остаток дня. По городу разослали гонцов, известивших друзей и соседей; глашатаи объявили о его смерти на рынках и на причалах. Уинтроу только изумлялся количеству людей, пришедших проститься с его дедом, и тому, как быстро они собрались. Купцы и капитаны кораблей, представители старинных семейств и мелкие торговцы – все побросали дела и устремились к причалу, где стояла Проказница. Самых близких пригласили на борт, остальные последовали за кораблем на судах, принадлежавших друзьям и знакомым. Живые корабли, находившиеся в тот день в порту, сопровождали Проказницу, уносившую своего бывшего хозяина в море – туда, где он должен был обрести последнее успокоение.

Уинтроу было очень не по себе. Он по-прежнему никак не мог разобраться в собственных чувствах. То, что почтить деда собралось такое множество людей, вызывало у него естественную гордость. Но вот то, что они, выразив надлежащие соболезнования, тут же поздравляли Вестритов с пробуждением их корабля… Нет, в этом явно сквозило нечто неправильное и нехорошее. Поклонившись телу Ефрона, все они торопились к форштевню – поздороваться с Проказницей, пожелать ей попутного ветра и семи футов под килем. Там-то – а вовсе не рядом с останками почившего мужа – стояла бабушка Роника. И она же, бабушка, единственная из всех присутствующих заметила состояние внука. В какой-то момент она подозвала Уинтроу и тихо заметила:

– Ты слишком долго не был в Удачном и толком не знаешь его обычаев. То, что нас поздравляют с пробуждением корабля, вовсе не означает недостаточной скорби по поводу кончины твоего деда. Здесь просто не принято долго задерживаться мыслями на горестном. Сам подумай: ведь если бы основатели города подолгу оплакивали каждую свою потерю, они скоро утонули бы в собственных слезах!

Уинтроу послушно кивнул. Но остался при своем мнении по поводу всего происходящего.

А оно ему определенно не нравилось. И стояние на палубе подле тела деда, и близость других кораблей – все как один под громадными развернутыми парусами. Как все сложно… да и, пожалуй, опасно! Сколько их покинуло гавань, чтобы потом, выйдя в море, дружно бросить якоря! Корабли выстроились широким кругом, и люди на них так и приникли к фальшбортам, наблюдая, как зашитое в парусину тело Ефрона Вестрита возлагают на доску. И как оно соскальзывает с нее и падает вниз, чтобы сразу исчезнуть под мерно катящимися волнами…

Ну а после началось нечто вовсе невообразимое: Проказницу официально представляли другим живым кораблям, каждому по отдельности. Заправляла всем бабушка. И со всей серьезностью представляла Проказницу каждому кораблю, проходившему мимо форштевня!… Уинтроу стоял рядом с сердито хмурившимся отцом и искренне недоумевал, каким образом улыбка на лице пожилой женщины сочеталась со слезами, струившимися по щекам. Да. Видимо, то обстоятельство, что он родился Хэвеном, а не Вестритом, лишило его чего-то очень важного. Ведь даже его мать, Кефрия, так и сияла, а двое младших детей, стоя подле нее, радостно махали каждому кораблю…

Но все это составляло внешнюю сторону дела. На борту Проказницы тем временем совершался ритуал совершенно иного рода. Кайл вступал во владение кораблем, и это не укрылось даже от Уинтроу, ничего в морском деле не понимавшего. Отдавая приказы, Кайл орал на людей, по возрасту годившихся ему в отцы, и бранил их на чем свет стоит за малейшую нерасторопность. И несколько раз, обращаясь к старпому, он принимался вслух рассуждать о разного рода изменениях, которые он «вот ужо здесь произведет». Когда он заговорил об этом в самый первый раз, черты Роники Вестрит исказила гримаса, подозрительно смахивавшая на болезненную. До самого вечера Уинтроу потихоньку за ней наблюдал, и ему казалось – бабушка становилась все печальнее. Ни дать ни взять горе, постигшее ее, пускало корни в сердце, час от часу набирая силу…

Уинтроу не о чем было говорить с остальными, а им с ним – тем паче. Мать была занята постоянным присмотром за маленьким Сельденом, да и с Малты глаз не спускала – как бы та не начала кокетливо перемигиваться с молодыми матросами. Бабушка же все стояла впереди на палубе, глядя вперед. Разговаривала она в основном с носовым изваянием, да и то тихо. От этих разговоров у юного священника бежали по спине мурашки. В статуе, сделанной руками людей, не было частицы живого духа Са, и оттого ее жизнь казалась ему неестественной. Он не чувствовал в ней присутствия зла – но и добра не чувствовал тоже. На всякий случай Уинтроу старался держаться подальше и мысленно благодарил Небеса за то, что отвертелся-таки от вкладывания нагеля в изваяние.

Его папаша, кажется, только по пути домой вспомнил о еще одном своем сыне. Да и то сам Уинтроу был тому невольной виной. Он услышал, как старпом пролаял двоим матросам какую-то команду (какую именно, он так и не понял), те ринулись вперед, и он, стараясь убраться из-под ног, шарахнулся назад… прямиком врезался в третьего моряка, о присутствии которого даже не подозревал. Оба свалились, причем Уинтроу приложился достаточно крепко – так, что дыхание на миг оборвалось. Моряк, мгновенно вскочив, тут же исчез, бросившись исполнять дело, к которому был приставлен. Уинтроу поднялся медленнее, потирая ушибленный локоть и постепенно вспоминая, как это делается – дышать. Окончательно выпрямившись, он обнаружил, что стоит нос к носу перед отцом.

– Посмотри на себя, ты!… – прорычал тот. Уинтроу в некотором изумлении обежал себя взглядом. Может быть, он испачкался?… Отец ткнул его в плечо кулаком.

– Да я не о твоих жреческих шмотках!… На кого вообще ты похож? По возрасту – почти мужчина, тело как у младенца, а мозги… про мозги я вообще уж молчу. Ты сам у себя под ногами путаешься, чего ж удивительного, что и другие о тебя спотыкаются! Эй, Торк!… Возьми-ка этого недоросля и дай ему какое-нибудь дело, чтобы зря по палубе не болтался!

Торк был вторым помощником. Невысокий, но кряжистый, с коротко остриженными светлыми волосами и светло-серыми глазами. Брови у него были совсем белые. Его лицо показалось Уинтроу лысым -наверное, оттого, что все его черты были какими-то бледными. Он самым что ни есть буквальным образом воспринял приказ капитана насчет «болтания по палубе» и увел Уинтроу вниз. Здесь для него нашлась работа: сворачивать бухтами* [Бухта – трос или снасть, свернутая кольцами либо восьмерками и (в случае не слишком большой длины) определенным образом увязанная. Правильно собранную бухту можно кантовать как угодно – она не теряет способности в случае необходимости легко и быстро разматываться, не путаясь и не застревая. В морской практике таким образом хранятся все «концы» (отрезки веревок и тросов), не используемые в данный момент.] концы, развешивать цепи. Вокруг лежали уже готовые бухты – на взгляд Уинтроу, просто идеальные, – но Торк ворчливо приказал ему привести их в порядок, да работать не кое-как, а на совесть. Легко сказать «на совесть»!… Выполнить оказалось гораздо труднее. Размотанные тросы тут же путались, упрямо отказываясь ложиться аккуратными кольцами. От работы с толстыми, грубыми веревками Уинтроу скоро докрасна намозолил руки, и к тому же бухты были куда тяжелее, чем выглядели со стороны… На нижней палубе было душно, сюда не проникал дневной свет (Уинтроу работал при фонаре), и к мальчику начала подкрадываться морская болезнь. Тем не менее он работал и работал, хотя ему казалось – миновало много часов.

В конце концов за ним прислали Малту. Она довольно высокомерно сообщила старшему братцу, что корабль уже в гавани и ошвартован, так вот, не соблаговолит ли он наконец отправиться на берег. Уинтроу понадобилось все его самообладание без остатка, чтобы твердо сказать себе: «Я жрец Са и должен вести себя соответственно… а не как обычный мальчишка, которого вывела из себя маленькая нахалка!»

Он молча положил трос, над которым трудился. Все без исключения бухты, которые он перебирал, выглядели куда менее аккуратно, нежели до начала его работы. «Ладно, – решил он, – пускай Торк сам их перевязывает, если больно охота. Или спихнет это дело на какого-нибудь невезучего моряка…» Так или иначе, работа была не из приятных, и оставалось только гадать, с какой стати отцу вздумалось таким образом наказывать его и унижать. «Может, это оттого, что я гвоздь на место отказался вставлять?…» Но большой разницы в этом не было. Все миновало. Дед почил, и тело его благополучно упокоилось в море. Семейство же ясно показало, что ни в каких утешениях со стороны Уинтроу не нуждается. «Ну и отправлюсь домой, как только это будет выглядеть прилично. Завтра утром, например…»

Домой – имелось в виду: к себе в монастырь.

Он поднялся на палубу и присоединился к родне, как раз когда они раскланивались на прощание с теми из соболезнующих, кто был с ними на корабле. Кое-кто из этих последних – в действительности очень многие, – вежливо прощались с живой статуей на носу. Когда все гости сошли по трапу на причал, летние сумерки уже сменила ночная темнота.

Семейство задержалось на борту чуть дольше. Все утомленно молчали, лишь Кайл отдавал распоряжения старпому – разгрузку корабля следовало продолжить назавтра, как только рассветет. Потом Кайл подошел к своим:

– Пора домой.

Он взял под руку жену, а Уинтроу – бабушку. «Как хорошо, – подумал он, – что там нас ожидает коляска. Бабушке небось трудно будет карабкаться вверх по мощеным улочкам, да после всего, да в потемках…»

Но едва они зашагали прочь по причалу, как резная статуя по имени Проказница неожиданно подала голос.

– Вы уходите? – спросила она с явственным беспокойством. – Что, прямо сейчас?…

– Я вернусь на рассвете, – бросил Кайл. Тон у него был такой, как если бы рядовой матрос взялся оспаривать его приказание.

– Вы ВСЕ уходите?…

На сей раз ей ответил Уинтроу. Что заставило его так поступить, он и сам не знал. Может быть, нотка испуга, прозвучавшая в ее голосе.

– С тобой все будет хорошо, – проговорил он ласково. – Ты в безопасности. Ты у причала и надежно привязана, и бояться тебе нечего.

– Но я боюсь быть одна!…-Детская жалоба, произнесенная голосом взрослой молодой женщины. – Скажите, где Альтия?… Почему ее нет здесь? Она бы меня нипочем одну не оставила…

Кайл раздраженно бросил:

– На борту остается старпом! И с ним половина команды!

Уинтроу поневоле вспомнилось детство и такой же голос отца. И, невзирая на все его недавние жреческие умствования насчет живой искры Са, ему стало сердечно жаль Проказницу.

– Это не то же самое!…-почти со слезами крикнула она, и тут же Уинтроу услышал собственный голос:

– Я мог бы остаться, если это ее успокоит. По крайней мере, на эту ночь…

Кайл мрачно свел брови, так, будто сын вздумал ослушаться прямого приказа, но бабушка незаметно стиснула его руку и улыбнулась:

– Пусть останется. Пусть в нем заговорит его кровь.

– Мальчишка не может остаться! – объявил Кайл. – Он нужен мне для серьезного разговора!

– Прямо сегодня? – Кефрия словно бы не верила собственным ушам. – Ох, Кайл, только не сегодня. Пожалуйста. Мы так вымотались, и потом у нас траур…

– А я, – довольно-таки высокопарно заявил Кайл, – полагал, что именно сегодня мы соберемся в семейном кругу, чтобы обсудить свое будущее. Да, мы устали, да, траур – но завтрашний день ждать не будет!

– А вот я – подожду, – вмешалась в спор бабушка. В ее голосе прозвучала значительность, и Уинтроу заново увидел ту самую Ронику Вестрит, которую помнил с младенчества. Его отец открыл было рот, но тут она добавила: – Так что если Уинтроу останется на борту и попытается утешить Проказницу, я это буду рассматривать как личное благодеяние. – И обратилась к корабельному изваянию: – Только пусть мой внук для начала отведет меня к повозке. Подождешь чуточку, Проказница?

Та с напряженным вниманием следила за спором. При этих словах бабушки ее лицо озарилось широченной улыбкой:

– Конечно же, Роника, я подожду. Все в порядке! – И она повернулась к Уинтроу, заглянув ему в глаза так глубоко, что он даже вздрогнул: – А когда ты придешь обратно на борт, ты ляжешь спать здесь, на носовой палубе, где я смогу тебя видеть?

Уинтроу неуверенно покосился на своего родителя. Только они с ним отдавали себе отчет, что Кайл еще ни на что не дал разрешения. Уинтроу решил не ломиться напролом и выразился осторожно:

– Если батюшка позволит.

Ему все еще требовалось задирать голову, чтобы посмотреть отцу в глаза, но он заставил себя сделать именно это – и не отвести взгляда.

Кайл все еще хмурился, но Уинтроу померещилось нечто вроде тайного уважения.

– Разрешаю, – буркнул Кайл наконец, сообщая тем самым всему белому свету, что окончательное решение осталось все же за ним. Он смерил сына взглядом: – Когда вернешься на борт, перво-наперво доложись Торку. Он даст тебе одеяло.

И покосился на второго помощника, молча ожидавшего наверху. Тот кивнул – дескать, понял.

Мать перевела дух – будто бы все это время стояла совсем не дыша.

– Ну, – сказала она, – значит, все утряслось. Поедемте-ка домой… – На этом последнем слове ее голос сорвался, и слезы полились заново. – Ох, папенька, – прошептала она, ни дать ни взять за что-то упрекая умершего.

Кайл потрепал ее по руке и повел прочь от корабля. Уинтроу вместе с бабушкой отправились следом, но медленнее. Младшие брат с сестрой нетерпеливо промчались мимо них и убежали вперед, к повозке.

Бабушка Роника шла очень медленно, и Уинтроу решил было, что она совсем выбилась из сил, но она неожиданно заговорила, и тут он сообразил, что ей просто хотелось остаться с ним наедине. Она и заговорила-то очень тихо, так, чтобы ненароком не услышал никто, кроме него.

– Я знаю, Уинтроу, все, что происходило сегодня утром, было для тебя дико и непривычно. Но только что ты заговорил так, как подобает истинному Вестриту. В тот миг ты точь-в-точь напоминал мне покойного деда. Да и корабль к тебе потянулся…

Уинтроу, тоже вполголоса, честно сознался:

– Прости, бабушка, но я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь.

– Уж так прямо не понимаешь? – Роника приостановилась, и он повернулся к ней. Она была невысокая, даже поменьше Уинтроу, но держалась очень прямо. – Ты говоришь, что не понимаешь, но я вижу нечто иное, – продолжала она. – Твое сердце знает ВСЕ, хотя ты сам этого пока не осознаешь. Иначе ты не заступился бы за Проказницу так, как ты только что сделал. Все придет, Уинтроу. Все со временем встанет на место, не бойся.

Тут юного священника посетило нехорошее предчувствие. Он-то надеялся, что нынче попозже вечером они сядут втроем – он, мать и отец – и обо всем поговорят начистоту. А они, оказывается, успели что-то обсудить у него за спиной! Что именно – он не знал. Было только ощущение смутной угрозы.

Уинтроу сурово напомнил себе, что жрец Са не должен выносить никаких суждений заранее. Бабушка, впрочем, ничего больше ему не сказала. Они прошли по причалу, и он помог ей усесться в коляску, где уже сидели все остальные,

– Спасибо, Уинтроу, – серьезно поблагодарила Роника.

– Пожалуйста…-ответил он, но ему снова стало не по себе – уж очень было похоже, что благодарили его не только за то, что провел бабушку до повозки под ручку. Получалось, он вроде как дал ей какое-то обещание, смысла которого сам как следует не понимал. Так не придется ли ему впоследствии жалеть о случившемся?… Возница чмокнул губами, лошади взяли с места, и коляска, постукивая колесами по булыжнику, укатилась в темноту. Затих вдали цокот копыт, и Уинтроу остался один. Некоторое время он просто стоял там, не торопясь обратно. Ему хотелось тишины, уединения и возможности поразмыслить.

Что касается тишины… Ее, увы, не было и в помине. Ни сам Удачный, ни тем более его гавань никогда по-настоящему не засыпали. Берег изгибался полумесяцем, и по всей его длине горели огни и слышался шум: торговля на рынках продолжалась круглые сутки. Порыв ветра донес обрывки музыки: верещали свирели, звенели колокольчики на запястьях танцовщицы… Свадьба, наверное. И, соответственно танцы. Ближе к тому месту, где стоял Уинтроу, горели смоляные факелы, установленные непосредственно на причалах. Возле каждого трепетал круг неверного желтоватого света. Волны размеренно плескали о сваи внизу, привязанные лодки тихо скреблись бортами. Темнота делала их похожими на больших деревянных зверей… Деревянных? Зверей?… По позвоночнику Уинтроу пробежал холодок – он вспомнил странную, не от Са исходящую, жизнь корабля. Проказница определенно не была животным, но и простой деревяшкой ее язык не поворачивался назвать… Некая безбожная и, в общем-то, страшноватая смесь! И как получилось, что он по собственной воле вызвался провести ночь на борту?!…

Он пошел обратно туда, где была пришвартована Проказница. Блики с воды, неверный факельный свет… Он то и дело спотыкался, и только добравшись до корабельной стоянки, сообразил, что это добралась до него скопившаяся за день усталость.

– А вот и ты! – обрадовалось изваяние. – Как хорошо!…

Уинтроу чуть не подпрыгнул, но вовремя совладал с собой.

– Я же обещал, что вернусь, – напомнил он Проказнице.

Как странно было стоять на причале и разглядывать ее снизу вверх. Черты ее лица были вполне человеческими, но факельный свет играл на них, как на обычной деревянной резьбе. И еще кое-что. Отсюда, с причала, было особенно заметно, что пропорции ее тела намного превосходили человеческие. Лицо, руки, шея…

…И красивые полные груди, не прикрытые и не стесненные одеждой…

Уинтроу поймал себя на том, что пялится на них, и устыдился посмотреть Проказнице в глаза. «Это просто деревянный корабль, – попытался он убедить себя. – Не женщина, самая обыкновенная статуя…» Без толку. Она улыбнусь ему в потемках – и показалась юной женщиной, бесстыдно и соблазнительно склонившейся из окна. «О Са…»

– Так ты поднимешься на борт? – спросила она с улыбкой.

– Конечно. Сейчас иду.

Поднимаясь по трапу наверх и затем ощупью пробираясь по темной палубе, Уинтроу продолжал запоздало удивляться себе самому. Насколько ему было известно, живые корабли были присущи только Удачному. И его наставники в жреческих науках никогда не упоминали о них. Зато Уинтроу не единожды предупреждали о существовании разных видов магии, противоречивших святой сущности жизни. Мысленно он перебрал их все. Отнятие жизни у кого-либо, чтобы вложить ее во что-то другое… отнятие жизни с целью усилить чье-то могущество… отнятие удачи и счастья, дабы придать себе либо кому-то побольше жизненных сил… Все не то. Пробуждение Проказницы не относилось ни к одной разновидности злой ворожбы. Дедушка определенно умер бы и без этого пробуждения, так что жизнь у него ни в коем случае не отнимали…

Решив так про себя, Уинтроу споткнулся о сложенный на палубе канат. Попытался восстановить равновесие, но наступил на край собственного одеяния – коричневого послушнического облачения, – и во весь рост растянулся на палубе.

Во тьме захохотал кто-то невидимый. Возможно, это смеялись совсем не над Уинтроу. Возможно, где-то там, на палубе, собрались вахтенные матросы и коротали время, рассказывая забавные истории. Возможно… Тем не менее Уинтроу мучительно покраснел, и ему понадобилось большое усилие воли, чтобы подавить обиду и гнев. «Глупость это, – твердо сказал он себе. – Глупо обижаться на тупиц, которых развеселило мое неуклюжее падение. И еще глупее – сердиться, когда я даже не уверен, над чем в действительности смеялись. Это все оттого, что сегодняшний день оказался таким длинным и трудным…»

Дата добавления: 2015-07-02