Палитра чувств 2 страница

Что, безусловно, свойственно всем «актерам», как большим, так и маленьким, так это способность и желание быть ДУШОЙ любого социального формирования: семьи, компании, общины, предприятия и даже государства. В широком смысле 2-я Эмоция - режиссер. Разумею под «режиссером» как собственно режиссера, так и оратора, запевалу, проповедника, плакальщицу, тамаду... одним словом, любого человека, формирующего эмоциональную атмосферу сферу сходок, собраний, празднеств, как радостных, так и печальных.

Какие именно празднества, радостные или печальные, предпочтительней для «актера», определяет уже не Эмоция, а Физика (о чем подробней далее). Но, безусловно, объединяющее начало всех носителей 2-й Эмоции заключается в жгучем, никогда не насыщаемом аппетите на всякого рода художественную и около художественную продукцию. Диапазон тут огромен: от заучивания тысяч священных текстов до вполне серьезного собирания анекдотов, спичей, застольных прибауток. Дело вкуса и воспитания. Но принцип один: желание и возможность, благодаря обработке художественной информации, быть душой общества.

Слово «общество» в последней фразе хочется подчеркнуть, потому что «актеру» мало испытать всю гамму человеческих переживаний. 2-я Эмоция, если помнит читатель, процессионна, поэтому непременным условием полноты ее реализации является наличие зрителя (которого, пусть не очень грамотно, но более точно, следовало бы назвать «сопереживателем»). Эта жажда «актера» обрести зрителя бывает так страстна и необоримо, что доводит дело до курьезов. Так, излагая биографию самого жестокого римского императора Калигулы, историк рассказал следующий эпизод. Однажды за полночь Калигула «вызвал во дворец трех сенаторов консульского звания, рассадил их на сцене, трепещущих в ожидании самого страшного, а потом вдруг выбежал к ним под звуки флейт и трещоток, в женском покрывале и тунике до пят, проплясал танец и ушел». Состояние сенаторов, поднятых с постели и готовившихся расстаться с головой, можно понять; можно понять и недоумение их по поводу странного финала ужасной ночи. Но теперь, учитывая, что Калигула имел 2-ю Эмоцию, попробуем понять и его. Танцевать только для себя он не мог, распиравшая императора жажда поделиться со зрителем придуманным танцем была столь велика, что ждать утра или особого случая он был не в состоянии. Последовал приказ, в результате которого у сенаторов прибавилось седых волос, а Калигула избавился от тягостного чувства невозможности полной реализации лучшей стороны своей натуры.

Пример с Калигулой таков, что может сложиться впечатление, будто «актеру» свойственен эмоциональный диктат. Но это неверно. Если бы кто-то из сенаторов решился сплясать в паре с императором и в танце попытался бы выразить свое состояние, тонкая душа Калигулы, уверен, откликнулась бы на трепет сенаторского сердца; в процессе вальсирования они бы пришли к некому эмоциональному консенсусу, так как 2-й Эмоции присущи не только сила и уверенность в себе, но и гибкий, чуткий дух сопереживания.

Впрочем, шутки в сторону. Реальность такова, что, если «актер» не занят в сфере обслуживания чувств: религиозной, мистической, художественной, развлекательной - общество мало ценит его дарование. История с императором Калигулой именно потому выглядит курьезом, что речь идет об императоре; будь на его месте оперная примадонна, поднявшая с постели своего антрепренера, чтобы спеть ему новую арию, никто бы это курьезом не посчитал.

Человеческий быт - такая вещь, что ценятся в нем более Физика, Воля, на худой конец, Логика, но не Эмоция. Мало того, обладателю 2-й Эмоции приходится в обыденной жизни иногда чувствовать по отношению к себе брезгливость и даже неприязнь. Происходит это потому, что Вторая функция - лучшая сторона человеческой натуры, и если обществом она редко востребывается, то человек волей-неволей оказывается повернутым к окружающим остальными, не сказать, плохими, но и не лучшими своими сторонами. Особенно туго приходится 2-й Эмоции: ее способность расточать сокровища своих чувств, мало чего стоит в нашем рутинном существовании, и то оживление, которое обычно вносит 2-я Эмоция в сухую деловитость жизни, раздражает или, по меньшей мере, воспринимается как само собой разумеющийся, малоценный дар. А напрасно. Даже когда «актер» ленив, слабохарактерен и скудоумен - он необходимый, вносящий дополнительные краски, элемент бытия, не исключая поры деловитости и рутины.

Впрочем, я несколько поторопился со своими неуклюжими попытками защитить 2-ю Эмоцию от сторонних нападок. Она вполне способна сама за себя постоять. Тот, кто пытался предъявлять «актеру» какие-либо счета, лезть со своими претензиями, обычно очень скоро начинал жалеть о своей затее. Потому что, за вычетом 2-й Логики, только 2-я Эмоция столь виртуозно владеет искусством «отбрехаться», «отбрить», «припечатать», «облаять» и т.д. Язык - родная, естественная для 2-й Эмоции стихия, и горе тому, кто выберет полем битвы с «актером» именно ее. Точность слова, меткость выражения - не далекая цель, а нормальное состояние «актера», независимо от культурного уровня.

И когда Гоголь, помянув нецензурное прозвище одного из героев «Мертвых душ» и сравнив в этой связи русский язык с другими европейскими языками, писал, что «нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово», то нисколько не льстил русскому народу, а только констатировал преобладание в его среде 2-й Эмоции.

* * *

Возвращаясь к проблеме отношения Эмоции к метафоре, необходимо отметить как особую примету то, что 2-я Эмоция ее не очень любит. Толстой прямо говорил о своей антипатии к метафоре. И это понятно. В силу своей неадекватности (всякое сравнение хромает) метафора и не может быть в почете у «актера». Не испытывает он особой потребности в ней даже тогда, когда состоит в поэтическом цехе, хотя, как говорят, метафора - хлеб поэзии. Поэтому из-под пера 2-й Эмоции выходят подчас стихи того особого рода, что называются «анатропными» (букв. «без приемов»). Образцы такой поэзии можно найти у Лермонтова, Есенина, Ахматовой.

То же - в прозе. «Актер» стремится к максимально точной передаче чувств и готов скорее к недосказанности выражения, чем к гиперболизации. Чтобы читатель наглядно представил себе способ эталонного прозаического выражения чувств у 2-й Эмоции, приведу отрывок из трилогии «Детство. Отрочество. Юность». Льва Толстого: «Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу... Хлопотливое чириканье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное - этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, - все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель - одно и то же». Вот так, быть может, слишком многословно, не слишком понятно, с извинениями и отступлениями, но максимально точно старается передать свои переживания 2-я Эмоция.

Вообще литературную деятельность 2-й Эмоции, сильной и процессионной, я называю для себя «акынической». Происходит этот доморощенный неологизм от «акын» - киргизо-казахского звания народных певцов. Канонический образ акына - это человек, едущий по степи на своем шершавом коньке с домброй в руках и от восхода солнца до заката поющий все, что видит. Таким акыном, поющим все,что попало в поле зрения, и мнится мне занятый в литературе «актер».

Акынический подход накладывает особый отпечаток и на форму, и на содержание творчества 2-й Эмоции. Во-первых, она испытывает явную тягу к большой форме: роману (Толстой, Дюма) или поэме (Байрон) - и вообще отличается большой художественной плодовитостью (Лопе де Вега).

Во-вторых, есть нечто специфическое и в содержании «актерского» творчества. Если, как мы помним, 1-я Эмоция является выковыривателем «изюма певучестей», то для 2-й Эмоции нет границ и иерархий при передаче состояний.

«Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора

Как лопухи и лебеда»,

- писала Ахматова и в частной беседе уже прозой так изложила свое понимание задач поэзии: «...поэзия вырастает из таких обыденных речений, как «Не хотите ли чаю?» Из них нужно делать стихи». Делать стихи из фразы «Не хотите ли чаю?» - это и значит быть классическим акыном.

«Сухарь»(3-я Эмоция)

Легко описывать «сухаря» - само название подсказывает краски для палитры. Однако в этом случае было бы совершенно неверно использовать исключительно холодные, однотонные цвета. Как и любая Третья, 3-я Эмоция ощущает в себе скованный, но могучий потенциал, и в случаях, когда робость эмоционального самораскрытия удается преодолеть, огонь и страсть вырываются из-под айсберга «сухаря».

Однако такие самораскрытия не означают полной отмены раздвоенности чувств. Вот как описывает состояние своей 3-й Эмоции философ Н.Бердяев: «Я замечал малейшие оттенки в изменении настроений. И вместе с тем эта гиперчувствительность соединялась во мне с коренной суховатостью моей природы. Моя чувствительность сухая. Многие замечали эту мою душевную сухость. Я не принадлежу к так называемым «душевным» людям. Во мне слабо выражена, задавлена лирическая стихия... В эмоциональной жизни души была дисгармония, часто слабость... Сама сухость души была болезнью».

* * *

3-я Эмоция самое беззащитное в мире существо. 3-ю Физику от ударов худо-бедно защищает право, 3-ю Логику и 3-ю Волю от ударов с грехом пополам защищает этика, но нет ни этики, ни права, способных хотя бы гипотетически взяться за защиту «сухаря» от наиболее болезненных для него ударов: истерик и вообще эмоциональных экзекуций.

Беззащитность 3-й Эмоции перед бурным извержением чувств воспринимается нами не более как казус, чудачество, но никак не личная драма. А напрасно. Здесь подлинная трагедия, вдвойне мучительная, потому что абсолютно непонятна и невидима для окружающих.

Упрек в безучастности к болям 3-й Эмоции приходится бросить даже такому великому знатоку человеческой души, как Лев Толстой. Воссоздавая образ несчастного Каренина в своем знаменитом романе, он поразительно точен в пригляде за 3-й Эмоцией, но еще очень далек от понимания ее природы и сочувствия. Вот характерный отрывок: «Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну, противоречащую общему складу характера, слабость. Алексей Александрович не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность соображения».

Нельзя не отдать должное, перо Толстого пусть холодно, но точно в описании уязвимости 3-й Эмоции. Готов дополнить его лишь личным наблюдением, которое вполне могло бы стать информацией для уголовной хроники или, на худой конец, источником общественного порицания, если бы речь не шла об эмоциональном прессинге. Так вот, одну мою знакомую, нащупав ее 3-ю Эмоцию, дочиста ограбил собственный муж. Подсмотрев ее беззащитность перед эмоциональным давлением, он слезами выжимал из нее деньги, пока не выжал все. В ответ на истерические вопли, она успевала лишь зажать уши и пробормотать: «Бери, бери все, но, Бога ради, замолчи..».

Фраза: «Только без эмоций! «- с которой «сухарь» обычно вступает в конфликт, даже произнесенная категоричным тоном, на самом деле представляет собой не требование, а тайную мольбу о снисхождении к слабости, тщетную попытку прикрыть в драке больное место.

* * *

Описывая Каренина, безукоризненно точен Толстой и в том, что, когда обстоятельства выковыривают «сухаря» из его ледяной скорлупы, он, отпустив постоянно натянутые поводья чувств, внезапно начинает испытывать неведомое, даже немного пугающее удовлетворение от проявления своих переживаний. По словам Толстого, Каренин, склонившись над постелью готовящейся к смерти жены: «...вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье... Он стоял на коленях и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок».

Однако, как явствует, и справедливо, из толстовского романа, эпизоды открытости чувств редки для 3-й Эмоции и не имеют продолжения. Поэтому как следствие, «сухарь», кроме как на беззащитность перед эмоциональными побоями, часто бывает, обречен еще на одну муку - одиночество.

Прежде, говоря о представлениях, намертво связавших любовь и эмоциональность, уже констатировалось, что мерилом любви у человечества служат переживаемые и наблюдаемые чувства, а посему «романтик» (1-я Эмоция) - лучший в мире любовник. У «сухаря» все наоборот - он худший в мире любовник.

Посторонние обычно вообще отказывают ему в способности к любви, как это отчасти делали современники по отношению к Чехову, утверждая, что в жизни Чехова не было большой любви. Но, по более точному наблюдению Куприна, проблема для Чехова заключалась не в содержании чувств, а в форме выражения. Куприн писал: «В нем жила боязнь пафоса, сильных чувств и неразлучных с ним несколько театральных эффектов. С одним только я могу сравнить его положение: некто любит женщину со всем пылом, нежностью и глубиной, на которые способен человек тонких чувств, огромного ума и таланта. Но никогда он не решится сказать об этом пышными, выспренными словами и даже представить себе не может. Как это он станет на колени и прижмет одну руку к сердцу и как заговорит дрожащим голосом первого любовника. И потому он любит и молчит, и страдает молча, и никогда не отважится выразить то, что развязано и громко, по всем правилам декламации, изъясняет фат среднего пошиба». Все так, Куприн совершенно прав, но инстинкт есть инстинкт, и человек, неспособный на широкий чувствительный жест, оказывается чаще, чем кто-либо, обреченным на одиночество.

Кроме того, что «сухарь» редко женится (выходит замуж), он еще и плохо размножается. Источник проблемы назван прежде - беззащитность перед эмоциональным давлением. У детей одно средство воздействия на мир - крик, а крик, мы уже знаем, самое мучительное для 3-й Эмоции средство воздействия. Отсюда у «сухаря» страх перед деторождением и, как следствие этого, - бесплодие.

Остается удивляться, как вообще выживает в таких условиях 3-я Эмоция, но факт остается фактом, - «сухари», хоть и в малом числе, нарушая принципы естественного отбора, продолжают жить среди нас, подтверждая давнюю мысль, что природа не терпит пустоты.

Сам «сухарь» - идеальный ребенок. Он как бы специально создан для плохих родителей. Данная ему от природы несвобода выражения настроений и болей сама освобождает родителей от необходимости быть чуткими и предупредительными по отношению к ребенку. Когда Бунин спросил у матери и сестры Чехова, плакал ли он когда-нибудь, обе твердо отвечали: «Никогда в жизни». Неправда ли, идеальный ребенок? Однако эта особенность «сухаря» имеет свою оборотную сторону. Отсутствие темноокрашенных эмоций у ребенка с 3-й Эмоцией уравновешивается отсутствием эмоций светлоокрашенных. И когда Пришвин говорил, что он родился без улыбки, то тем самым констатировал не только факт собственной беды, но и беды своих родителей.

Невозможность широкой, открытой улыбки, свободного, в полный голос смеха - едва ли не самая большая беда 3-й Эмоции. Одна девушка писала психиатру: «Изо всех сил пытаюсь сотворить что-то вроде смайла, гримаса яростно округляет мои глаза... Со стороны это выглядит как судорожное растягивание углов рта...Научите меня улыбаться!» Действительно, каменная улыбка, смех, либо беззвучный, как у Чехова и Молотова, либо принимающий форму хихиканья, как у Зощенко и Робеспьера - вот все, что обычно удается выдавить из себя 3-ей Эмоции.

Особенно заметна сдавленность смеха «сухаря» на фоне вольного гогота «романтика». Катаев, вспоминая Зощенко, рассказывал: «В мире блаженного безделья мы сблизились со штабс-капитаном (Зощенко - А.А.), оказавшимся вовсе не таким замкнутым, каким впоследствии изображали его различные мемуаристы, подчеркивая, что он, великий юморист, сам никогда не улыбался и был сух и мрачноват.

Все это неправда. Богом, соединявшим наши души, был юмор, не оставлявший нас ни на минуту. Я, по своему обыкновению, хохотал громко - как однажды заметил ключик (Олеша - А.А.), «ржал», - в то время как смех штабс-капитана скорее можно было бы назвать сдержанным ядовитым смешком, я бы даже сказал - ироническим хехеканьем..».

При том, что со стороны 3-я Эмоция выглядит существом редко и сдавленно смеющимся, у нее врожденный юмористический дар. Точнее, то, что мы принимаем за юмористический дар, представляет собой сочетание двух основных компонентов 3-й Эмоции: процессионности и фигового листа. То есть, потребность в постоянном эмоциональном самовыражении реализуется не прямо и открыто, а под покровом иронии - обычного для 3-й Эмоции фигового листа. Из этих двух компонентов и складывается образ «сухаря», как человека ядовитого, циничного, пристально вглядывающегося в смешную сторону жизни, с невозмутимым видом травящего анекдоты, от которых публика давится от смеха. Именно такими описываются Бестер Китон, Михаил Зощенко и их изображения с поправкой на масштабы, можно перенести на образ «сухаря» в целом.

Отпечаток сдавленности обычно лежит и на плодах юмористического творчества 3-й Эмоции, хотя сторонними наблюдателями он воспринимается не как дефект, а как некая самобытная форма. Например, знаменитый английский анекдот, специально рассчитанный не на гогот, а на тонкую, едва заметную улыбку, - плод творчества не столько склонного к оригинальничанию, сколько страдающего от своей эмоциональной засушенностью англичанина.

* * *

В своих внешних проявлениях «сухарь» - полная противоположность «романтика». Крикливости 1-й Эмоции 3-й Эмоции нечего противопоставить, кроме ровного, бедного модуляциями, близкого к бормотанью речевого строя (так, по описанию Бунина, говорил Чехов). Если же «сухарь» рискнет петь, то и в этом случае монотонность, узость полосы, механистичность звука дадут о себе знать. Бедны и жесты 3-й Эмоции, и мимика.

Тот же контраст в мелочах. Если почерк 1-й Эмоции размашист, воздушен, кудряв, то почерк 3-й Эмоции аккуратен, собран, мелок, прост. Если пунктуация 1-й Эмоции наполнена яркими, страстными знаками, то пунктуация 3-й Эмоции ровна, бесстрастна, бедна. Как верно подметила критика: в одном стихотворении Цветаевой (1-я Эмоция) больше знаков восклицания, чем во всем творчестве Иосифа Бродского (3-я Эмоция).

Обратным по отношению к 1-й Эмоции является и понимание 3-й Эмоцией задач метафоры. Вспомним, Макс Волошин, будучи «романтиком», категорически утверждал, что пиво с морем можно сравнивать, а море с пивом нельзя. Однако с ним, очевидно, не согласились бы многие крупные поэты, например, Иосиф Бродский, любивший сравнивать океан с одеялом. Так кто же прав? Оба правы, но каждый по-своему. Суть расхождений между «романтиком» и «сухарем» по поводу метафоры заключается в том, что, на взгляд «романтика», метафора должна работать лишь в одном направлении - на увеличение малого (пиво - море), тогда как метафорическая призма «сухаря» обычно работает в обратном направлении - на уменьшение большого (море - пиво). Процитирую в этой связи знаменитое описание грозы в «Степи» Чехова: «Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошел по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо». Вряд ли найдешь более приземленное, увиденное как бы в перевернутый бинокль, описание столь могучего и пугающего своими масштабами явления как гроза. Таким его воссоздавать может только 3-я Эмоция.

Помнится, рассуждая о проявлении процессионности в художественном творчестве 2-й Эмоции, я назвал это творчество «акыническим». Так вот, 3-я Эмоция тоже процессионна, даже суперпроцессонна, поэтому «сухарь» - это «суперакын». Изумительным образцом такого суперакына, думаю, следует признать Иосифа Бродского. Бесконечное, подобное водопаду, струение его стихов, где концы строк и строф, не являются концами в собственном смысле этого слова, но ступенями, через которые перекатывается неиссякающий ток слов, фиксирующих почти поминутно малейшие оттенки настроений поэта - таков стиль Бродского, образцово отражающий своеобразие художественного облика произведений 3-й Эмоции.

Еще одна парадоксальная, на взгляд литературоведения, черта, объединяющая поэтов с 3-й Эмоцией, заключается в том, что, будучи тончайшими лириками, они оказываются в стороне от главной лирической темы - любовной. До появления Бродского, это обстоятельство отмечалось как казус творчества Заболоцкого и Твардовского. Однако если бы литературоведение пригляделось повнимательнее, то оно обнаружило бы в их произведениях не только отсутствие ярко выраженной любовной темы, но и приметы горячечной страсти как таковой, независимо от содержания.

Программным лозунгом для 3-й Эмоции вообще, не только занятой литературой, можно считать классическую фразу тургеневского Базарова: «Друг Аркадий, не говори красиво».

Если обратиться к жанровым пристрастиям «сухаря», то при любом роде художественной деятельности он, прежде всего пейзажист и анималист. Скажу больше, ярчайшей приметой 3-й Эмоции вообще, независимо от характера деятельности, является единственная открыто проявляемая страсть - любовь к природе и животным. Бердяев объяснял источник этой страсти следующим образом: «Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, на них изливал я весь запас своей нежности. Моя исключительная любовь к животным, может быть, с этим связана. Эта любовь человека, который имеет потребность в любви, но с трудом может ее выражать в отношении к людям. Это оборотная сторона одиночества».

Здесь, как и во многих других случаях, следует оговориться: уязвимость 3-й Эмоции бывает такова, что и святую свою страсть к животным, к природе «сухарь» старается прикрыть, замаскировать, рядясь то охотником, то рыболовом (Пришвин, Паустовский). «Сухарю» кажется, что маска добытчика достаточно надежно прячет его «слабость». Но это не так. Обычное для 3-й Эмоции равнодушие к результатам охоты или рыбалки - выдает ее с головой. Однажды, стоя со спиннингом у реки, президент Буш пожаловался, что обычно остается без улова.»Тогда что же вы здесь делаете?» - спросили его. «Я люблю забрасывать спиннинг и люблю ловить рыбу», - ответил Буш. Вот таким невнятным ответом приходится отделываться 3-й Эмоции, когда речь заходит об истоках ее странного неприбыльного увлечения.

* * *

Хотя в разделе, посвященном 3-й Эмоции, было довольно много сказано о художественных пристрастиях ее, «сухарь» редко избирает художественное (религиозное, мистическое, развлекательное) поприще и, более того, часто старательно избегает его, обдавая представителей артистических профессий холодом иронии и плохо скрываемого пренебрежения. Если говорить о карьере, самой природой как бы предназначенной «сухарю», то это будет карьера дипломата.

Не знаю, как, но сложилось представление, что классный дипломат - это такой человек, что если на дипломатическом приеме дать ему под зад, то собеседник ничего не прочтет на его каменном лице. Бог ведает, откуда взялось данное представление, и как часто дипломат получает под зад, но, очевидно, что «сухарь» подходит на эту роль как никто другой. Сила общественного мнения, даже пустого, даже дикого, беспредельна, поэтому прирожденная невозмутимость 3-й Эмоции действительно нередко приводит ее на дипломатическое поприще и практически гарантирует, независимо от остальных качеств, высокую профессиональную оценку (Молотов).

От карьеры дипломата - прямая дорога к карьере политика. Но в случае такой смены поприщ, 3-я Эмоция, работавшая прежде на плюс, начинает работать на минус. Особенно в последнее время. Проблема заключается в том, что нынешняя демократизация политической жизни и стремительный рост влияния на нее средств массовой информации, сделавшие простого избирателя господином политической судьбы, поставили на пути политика-»сухаря» почти непреодолимый барьер - тест на эмоциональность. Кажущаяся бесчувственность, мнимая неспособность к сопереживанию, занудность речей 3-й Эмоции заставляют избирателя взирать на нее с подозрением и неприязнью. Поэтому, даже когда 3-й Эмоции удается прорваться к кормилу власти (Тэтчер, Буш), ее представителей уважают, боятся, ценят, но не любят.

«Зевака» (4-я Эмоция)

Звание «зеваки» 4-я Эмоция получила потому, что она не столько производит, сколько потребляет художественную продукцию. Хотя и среди «зевак» - художники не редкость (пример великого Гёте будет здесь достаточно выразителен), все-таки в художественной сфере они более ориентированны на потребление, чем на творчество.

В потребительстве 4-й Эмоции ничего зазорного нет и есть даже своя положительная сторона: «зевака» - наилучший читатель, слушатель, зритель. Он всеяден, зеркален в своем художественном восприятии, поэтому на какой бы ступени функциональной иерархии ни стояла Эмоция у художника, вынесшего на суд «зеваки» свое творение, он всегда найдет благодарный и адекватный отклик. 4-я Эмоция, если так можно выразиться, эмоционально беспартийна. И гром 1-й Эмоции, и разлив 2-й Эмоции, и шепот 3-й Эмоции - все приемлет тонкая, чувствительная душа «зеваки». Существует для него лишь качество, но не стилевая направленность произведения, что позволяет зачастую 4-й Эмоции выступать в роли квалифицированного и беспристрастного критика.

Когда же «зевака» сам берется за не слишком свойственное себе, но дающееся без особого труда художественное ремесло, то и это бывает достаточно интересно. Во-первых, тонкое стилевое чутье делает из него прекрасного пародиста, имитатора, эпигона, переводчика. Во-вторых, отсутствие внутренних табу, догматов и шор награждает 4-ю Эмоцию абсолютно неизвестной другим Эмоциям стилистической и жанровой свободой. Тот же Гёте, легко писавший во всех, известных ему размерах и жанрах, - наилучший тому пример.

* * *

Замечательным свойством 4-ой Эмоции является то, что в жизни «зеваки» есть период, когда чувствительность его выглядит не отнюдь не последней в его внутренней иерархии, а наоборот – первой. Ощущение в себе 4 –й Эмоции как 1-й связанно с эндокринной системой и обязано особым режимом работы гормонального механизма, приходящейся на подростковый период, т.е. период между 15-ю и 25-ю годами. Дело в том, что именно на этот период природа положила особенно бурную стимуляцию выброса эмоциональных гормонов, создающего. «Зевака» эмоционально не свободен. И Наполеон, с его 4-й Эмоцией, нередко жаловался, что близкие приноровились в корыстных целях хватать его за это зависимое место. Он говорил Коленкуру: «Я не раз испытал это с Жозефиной, которая постоянно обращалась ко мне с разными просьбами и даже ловила меня врасплох своими слезами, при виде которых я соглашался на многое, в чем должен был бы отказать».

Вместе с тем, крайне поверхностным выглядело бы представление о 4-й Эмоции, как о совершенном эмоциональном хамелеоне, абсолютно бесцветном в пору свободы от внешнего эмоционального воздействия. Действительно, 4-я Эмоция очень зависима и слаба перед лицом чужой экспансии чувств, но из этого не следует, что сама по себе она бездушна и слепа. Другое дело, что выяснить, какова она сама по себе, удается редко - в минуты одиночества - только тогда обнаруживается, какие силы, глубины и богатства в ней таятся. Одна беда, случается это не часто. За стеной включается магнитофон, и нога «зеваки» невольно начинает отбивать ритм, во дворе разражается слезами ребенок, и глаза «зеваки» увлажняются, в комнату «зеваки» с яростным воплем врывается прекрасная его половина и немедленно получает в ответ равный по ярости вопль. И пошло - и поехало...

Дата добавления: 2015-07-02