Домашняя терапия

Ноябрьское утро 2006 года, суббота, четвертое число, сотый, как я считаю, день со времени моего выздоровления, я сижу на кухне. Жанна, моя маленькая пятилетняя сестра, приходит ко мне и садится за стол напротив. За ней приходит мама. Помнит ли Жанна, как Жюстин была больна? Жюстин была «злая» и никогда не играла с Жанной. Заставляла ее есть, когда ей не хотелось. Жанна вдруг вспоминает случай, показывающий, насколько Жюстин была тверда в своем стремлении заставить других толстеть. Жюстин тоже помнит эту историю. Это было прекрасным августовским днем 2005 года. Жюстин была с Жанной наедине и решила устроить велосипедную прогулку, а по дороге накормить сестру полдником. Жюстин явно что-то задумала и выработала план «миникризиса». Сестры заехали на велосипедах в маленькую соседнюю бакалейную лавку, где купили шесть бананов и пакет шоколадных пирожных. Жюстин вспомнила о питье и принесла Жанне из холодильника в подвальчике бутылку мятного сиропа. Приехав к реке, девочки остановились, и Жанна по требованию Жюстин начала пить… а затем все выплюнула! Старшая сестра очень рассердилась на младшую, а потом заметила, что дала ребенку маленькую бутылочку «Жет 21» — зеленого, очень сильного алкогольного напитка кустарного производства… Видимо, Жюстин была готова сделать что угодно, чтобы Жанна проглотила питье. Малышка не хотела пить, но раз этого добивалась старшая сестра, она подчинилась. Из-за Жюстин ребенок мог заболеть.

Я спрашиваю Жанну, какой я ей казалась в то время, когда болела, малышка вспоминает запавшие ей в душу замечания своей подружки:

— Лора мне говорила, что ты некрасивая. Она совсем не умная, Лора, ты ведь была больна, значит, ты была в этом не виновата!

— А я была некрасивая?

— Да, у тебя торчали кости, это было некрасиво.

— Но ты ведь любила свою сестру, правда?

— Конечно, но…

Это «но» полно страданий.

Мама говорит вместо Жанны. Жанна беспокоилась о своей старшей больной сестре, когда той поставили зонд, но ведь из-за нее она и плакала часто. Например, в прошлом феврале, когда семья вернулась после каникул на Фрежюсе, Жюстин, которая оставалась дома одна и работала, захотела поскорее обнять Жанну, но малышка начала громко рыдать… И отказалась видеть старшую сестру. Маме кажется, что Жанна боялась меня. Спокойная неделя трапез без споров между родителями закончилась и начиналась реальная жизнь, которую малышка с трудом выносила.

Предоставим Жанне играть в свои детские игры и поговорим о матери и дочери. Мама говорит об одном запомнившемся ей поступке девочки-анорексички:

«Ты была агрессивной, особенно с Жанной. Например, однажды летом 2005 года я была на работе. Жанна уже съела ломтик ветчины с паштетом, но ты хотела, чтобы она съела еще как минимум два. Ты силой заставляла ее открывать рот. Когда я вернулась домой, Жанна безутешно рыдала. Мы с папой боялись вас оставлять наедине из-за твоих приступов агрессии.

Ты мучила меня так, что мне было легче находиться на работе, чем дома. Работа стала единственным местом, где не было твоих нарушений режима питания. Вся моя жизнь была подчинена твоим НРП. Пока ты не ходила в школу, то есть лежала дома, я невыносимо страдала, видя, как ты умираешь прямо на моих глазах. Я думала: «Это невозможно! Она же умрет!» Потом думала снова и говорила себе, что ты не можешь умереть. Ты — наша дочь, а наш ребенок не может умереть! Это может случиться с другими, но не с нами!»

Молчание. Телевизор заполняет фоновым шумом паузы в этой мучительной беседе.

«Я боялась, что проиграю в этой схватке. Ты находилась всецело во власти болезни. Совместная еда была ярким примером твоего отчаянного положения. Обеды и ужины были временем ужасных переживаний для всей семьи. Твоя сестра Клотильда, как и я, как и все, боялась этих моментов пресловутого «единения». В других семьях трапеза — символ общности, взаимопонимания, обмена теплом. А у нас она стала пыткой, продолжительность которой мы начали укорачивать с течением месяцев. Твой отец в конце концов уходил, хлопнув дверью, я плакала, пытаясь поддержать и урезонить тебя. Клотильда лила невидимые слезы и скрывалась в своей комнате, где могла уже больше не сдерживаться. Жанна рыдала, убегала и пряталась в свою кроватку. А ты, Жюстин, оставалась грустной и бесстрастной — погруженной в свою болезнь».

Пауза. Я понимаю. Я размышляю. Моя мать ненавидела меня, хотя не любить своего ребенка невозможно.

В тот период, когда я не ходила в школу, я цеплялась за единственную постоянно присутствовавшую в доме женщину. Я хотела все время быть с ней, она же меня отчаянно отталкивала. Она шла к парикмахеру, я шла вместе с ней. Она шла в булочную, я ее сопровождала. Она шла на почту, я предлагала составить ей компанию… Я не чувствовала, что она пытается отдалиться от меня.

Я понимаю, что тогда она хотела расстаться со мной, побыть в одиночестве и одновременно с этим любила меня и желала, чтобы я была рядом с ней.

Мама не могла больше выносить меня. Один раз она очень жестко поступила в тот момент, когда обнаружила мое мошенничество с неиспользованными мешками. Маленькая Жанна очень хорошо запомнила этот эпизод, так мама никогда не вела себя ни с одной из своих дочерей. Сцена эта до сих пор стоит у меня перед глазами. Мама пришла ко мне в комнату, спокойно попросила открыть сумку и показать мешок. Она дала мне пощечину, схватила за спинку кресло на колесиках, на котором я сидела, и вышвырнула меня в коридор.

Это, несомненно, было апогеем наших конфликтных отношений. Ее жест стал конкретным доказательством ее гнева против моей змеи.

«Я хотела, чтобы ты исчезла из нашей жизни и вернулась уже здоровая… Я страдала оттого, что так с тобой поступила, но испытывала и облегчение. Я была счастлива, когда ты легла в больницу. Мы почти праздновали твое отсутствие дома. Мы, наконец, могли жить. Ты, ну «твоя болезнь», отравляла жизнь всем. Твой отец не разговаривал со мной, твоя маленькая сестра переживала нервный срыв, Клотильда старалась подражать тебе, а я не спала больше ночами! Часто, когда ты категорически отказывалась есть, я, обезумев от усталости, обвиняла тебя: «Я попаду из-за тебя в сумасшедший дом! Ты сводишь меня с ума… Если ты не умрешь от этой болезни, от нее умру я!»»

Мама обвиняет меня в том, что я сделала Клотильду своей «сообщницей»:

«Если твоя сестра заболеет, тут и думать нечего, это будет из-за тебя! Ты понимаешь, что она вынесла по твоей милости? Она повзрослела сразу на десять лет!»

Очередь Кло, сестры — лучшей подруги — матери — психолога, часто все вместе, одновременно… Боже, как все переживают за меня!

«Я тогда считала тебя уже наполовину умершей.

Представь, одни кости, обтянутые желтой кожей! Живой труп. Я все время кричала: «Черт, Жюстин, делай же что-нибудь!» Мне казалось, что тебе осталось жить месяца четыре максимум. Я считала дни, прибавляя то один, то два, если однажды ты ела получше. Я сердилась: «Ты не сможешь жить, съедая такое количество еды! Однажды утром ты не проснешься! Вот тогда поймешь…»»

У Клотильды, кроме моей надвигающейся смерти, была еще одна проблема. Ей забивают голову только мной: Жюстин то, Жюстин се. Она является основным зрителем разворачивающейся драмы. Ее бросили, о ней забыли, ее покинули, она исчезла, стала призраком…

«Когда к нам кто-то приходит, все говорят только о ТЕБЕ! А мне не хотелось говорить вслух о твоей болезни, и мне это быстро надоело. Быть может, тут сказался мой эгоизм, но я была готова на все, чтобы привлечь к себе внимание, чтобы меня хоть чуть-чуть заметили. Я думаю, я тоже была способна заразиться твоей болезнью для того, чтобы придать себе значения и чтобы ты решилась распрощаться с ней!»

Клотильда решила тоже сесть на диету. И сделала это по двум причинам: из-за сестры, о которой только и говорят, и из-за проблем переходного возраста.

«Я тобой действительно восхищалась в тот момент, когда твоя фигура сделалась идеальной, как у модели по телевизору. Но, когда болезнь стала прогрессировать, ты стала очень некрасивой».

Моя сестра не любит говорить обо всем этом, она стремится жить полной жизнью, не думая о трудностях. Наше семейное несчастье она предпочитает скрывать от своих друзей. Ей кажется, что из-за этой истории у нее могли бы появиться сложности и друзья сочли бы ее выдумщицей, изобретающей небылицу для того, чтобы привлечь к себе внимание. Кло убеждена в том, что никто все равно ничего не поймет, и рассказывать о случае с сестрой — просто терять зря время. Сестра очень хорошо знает о том, что, если бы со мной не произошло этого несчастья, она не понимала бы смысла этой болезни и на известие об анорексии или булимии у одной их своих подруг отреагировала бы неправильно.

«Я — такая же, как и все, раньше я никогда не пыталась понять, что это такое! Зачем? Люди и не стремятся вникнуть в суть: анорексия — это потеря веса, и все тут! Твои выпадающие зубы, отсутствие менструаций, которые появились, наконец, много позже, твои волосы, которые ты утром собирала в раковине… обо все этом никто не знает! А ведь это удержало бы кого-нибудь от ошибки!»

Я получила несколько необходимых оплеух.

Я праздную три месяца со времени моего выздоровления — ровно сто дней. Я неплохо держусь…

Остается мой отец. Папа. Моя личная домашняя терапия завершится им. Образцовый отец и муж, занятый разнообразными делами, не мог найти своего места в лоне семьи, состоящей только из женщин. Критическая ситуация с дочерью наполняла его сомнениями и ощущением беспомощности. Его одолевали бесчисленные вопросы: надо ли ему уйти из семьи? Почему Жюстин повергает всю семью в состояние хаоса и ужаса? Происходит ли это из-за его частого отсутствия или, наоборот, от его присутствия? Быть может, его дочь находится в таком виде из-за спорта, которым он занимался все свободное время, а потом резко бросил?

Мучимый сомнениями, он был готов уйти, во-первых, для того, чтобы покинуть ежедневный ад, и, во-вторых, чтобы уладить проблему, источником которой считал себя. Но наш отец, как многие ему подобные, был столпом семьи: он зарабатывал необходимые для нашего выживания деньги, он руководил нашей семьей, одним телефонным звонком, как по волшебству, он решал конфликты и был головой всему. Поэтому он не мог оставить очаг. И стал искать другие решения.

— Ты не знаешь, я никогда не говорил тебе об этом, но я много раз хотел заставить тебя покинуть семью.

Никогда я не думала, что мой отец помышляет о такой альтернативе.

— Для того чтобы защитить твоих сестер и дать всем передышку.

— Передышку такой ценой?

— Мне казалось, что мы никогда не найдем выход. И мама тоже. Мы были уверены в том, что смерть уже веет над тобой. Ты делала над собой усилия, но за шагом вперед следовали два шага назад. Ты, например, соглашалась на зонд, а потом обманывла нас, выкидывая содержание мешков.

Он больше не доверял мне. Виноват эпизод с сорокой-воровкой, припрятывание еды из жадности, понемногу, тайно от семьи.

«Иногда мы думали, что ты сошла с ума. Хотели даже поместить тебя в психиатрическую клинику. Только в июле этого года я опять поверил тебе. Что-то щелкнуло и встало на место у тебя в голове во время «Тур де Франс». Ты была тогда такая счастливая! Я боялся рецидива, но надеялся на лучшее.»

Тот этап гонки «Тур де Франс» в Крёзо стал исключительным, волшебным Моментом для меня. Я вновь обрела забытые за три года эмоции. Меня официально пригласили присутствовать на старте. Весь тот солнечный день я провела среди гонщиков, познакомилась с замечательными людьми — с Виренком, с Пулидором и со многими другими. Меня приняли, меня допустили, я пользовалась чудесной привилегией проходить в техническую зону, где имели право находиться только лучшие гонщики.

С этого пресловутого двадцать второго июля 2006 года мой отец с наслаждением «постепенно, день за днем, знакомится со своей настоящей дочерью». Он терпеливо ждет момента, когда узнает ее по-настоящему. Пока он предпочитает медленно, но верно отвоевывать дочь у болезни, довольствуясь шатким равновесием. Мне-то кажется, что я по сравнению с другими продвигаюсь вперед довольно быстро…

Отец все время находит какие-то предлоги, чтобы относиться ко мне, как к больной. Наши ссоры, например, он считает проявлением моей болезни, в то время как это просто нормальные отношения между отцом и дочерью. Но он к ним не привык, да и я тоже. Это начало. Самое главное, что теперь старшая дочь решилась повзрослеть, и это для моего отца залог расцвета двух младших дочерей.

Я обошла всех. Они сказали мне каждый свою правду. Мне было необходимо увидеть себя глазами других, размышляя об этой болезни, угроза которой нависла над подростками, глухими к самым очевидным доводам, даже к вопросу выживания. Я заставила близких страдать, они мне помогли, поддержали меня. Я сделала все, что было в моих силах, и победила болезнь! Я считаю, что я выздоравливаю, я думаю о том, что произошло. И ответы на все вопросы постепенно укладываются в моей голове. Особенно вопросы, связанные с анорексией-булимией.

Можно желать нежности и любви окружающих, но нельзя подчинять себя этому чувству.

Надо соблюдать осторожность со всем, что нам не знакомо. Неизвестное может нести ужас. Когда мы не знаем сути или определения какого-то чувства, человека или явления, мы не должны позволять ему овладевать нашим телом, иначе мы рискуем потерять контроль над собой.

Это относится и к анорексии, поскольку при ней у нас появляется ощущение якобы тотальной власти над собой, а на самом деле мы ее очень быстро утрачиваем. Мы продолжаем «диету» для того, чтобы еще вернее овладеть своим телом, не понимая того, что, по логике вещей, совершенно теряем самоконтроль, и это влечет за собой опасное истощение организма. Начинается смертельная спираль.

Мы становимся слепыми, сами того не замечая.

Я не видела своего костлявого тела. Мне казалось, что МОЖНО «продвинуться еще дальше», а смертельная опасность, возникшая в результате недоедания, подходила ко мне все ближе при каждом моем новом усилии. Конечно, я чувствовала боль от натянувших кожу костей, я видела, что физические усилия стоят мне все большего труда, но анорексия владела мной, заставляя не обращать внимания на ежедневные страдания.

Анорексия и булимия возникают от нехватки нежности. Чтобы победить их, нужно отдаться во власть позитивного настроения. А мы не даем волнению и любви окружающих захватить нас и согреть. Мы не видим себя, в то время как первейшая цель анорексии-болезни (основанная на составленном о себе представлении) придать себе желаемый внешний вид, такой, какого хотим мы сами и какого требуют от нас остальные.

Сегодня я могу понять ужас моих близких. Тогда я не чувствовала, насколько я шокирую их. Я думала «подразнить» их силой своего характера, позволившей мне похудеть примерно на тридцать пять килограммов.

Я хотела худеть и наращивать мускулы.

Кто не хочет обменять целлюлит на мышцы? «Похудейте на десять килограммов, укрепив мышцы» — такие заголовки размещают женские журналы, рекламируя подвиги, результатом которых будет ваше присоединение к касте стройных избранных и знаменитых героев репортажей.

Недостижимым…

И при этом мы не идиотки! Мы прекрасно знаем, что этот мир грез и блесток недоступен и что настоящая жизнь — не там.

НРП и экзистенциальный кризис? Несомненно.

Я не решусь утверждать, что моя болезнь была «пошлым притворством», но я должна признаться в том, что получала какое-то подлое удовольствие от нее. Позже я предположила, что нарушения режима питания развились во мне оттого, что я хотела узнать границы своих возможностей, своих способностей, своего взаимодействия с окружающим миром. Сегодня я чувствую себя достаточно сильной и зрелой для того, чтобы штурмовать взрослую жизнь. Я думаю, что случившееся было необходимо мне, теперь я могу смело смотреть в будущее.

Зачем я вызывала у себя рвоту?

Во-первых, это был инстинкт выживания. Я не вынесла бы вида своего тучного тела. Надо было действовать, к каким бы последствиям это ни привело. Мне легче было умереть от нехватки калия, чем от отвращения к себе самой. А ведь даже слово «рвота» мне не нравилось, оно казалось мне грязным. Жюстин, чистенькая и послушная девочка, никогда не делала ничего «грязного». Всегда аккуратная, до мании любящая чистоту и организованность, она такой и оставалась. Мне было стыдно «пачкаться», то есть вступать в контакт с реальностью и ее беспорядком. Вместо слова «рвота» я употребляла слово «возвращение».

Я не могла выносить своей подчиненности еде.

Я ела для того, чтобы выжить, и хотела забыть об этом, возвращая все. Я старалась не оставлять в желудке ничего «живого» думая что уже поглотила достаточно для того, чтобы жить вечно. Еще один парадокс — желание умереть и мощная жажда жизни вне пищи.

Теперь я хочу не только жить, я надеюсь однажды подарить жизнь кому-нибудь еще.

Я начинаю любить себя. Я ненавижу змей.

Жюстин Д.

Ноябрь 2006

Дата добавления: 2015-06-27