Я задыхаюсь в кошмарном бреду 4 страница

- Никитос, мы тебя хотиииим! - в экстазе выл Гринь, прокатившись на коленях, как заправская рок-звезда.

А я чувствовал, как от прилившей к голове крови начинает пульсировать в ушах, постоял секунду, сложил ноги, дурачась, поболтал ими в воздухе, и, сделав несколько шагов на руках, крутанулся, переходя в брейк данс, совершил несколько перекатов под неистовый визг, продемонстрировал вертушку и, слитно перейдя в верхнюю стойку, снова прыганул и встал на ноги, слегка покачнувшись от навалившегося головокружения. В глазах потемнело, но я устоял, не сразу разобрав, что орёт Тоха.

- Все судьииии пяаааать баллов, - отчаянно ревел Гринёв. - Люди, это победа!!! Откровенная победа 114-ой. Никитос рулит! Ты мегакрут, чувак! Ты просто нереально мегакрут.

Меня хлопали, поздравляли, парни свистели. Серёга и Димас подхватили на плечи, пронося вдоль скамеек и готовясь качать победителя.

А Саня... Саня стоял, смотрел снисходительными глазами, как мать на любимое расшалившееся дитя... и улыбался.

Аллочка засвистела в свисток, призывая к тишине. Но какое там. Всем уже было понятно, что игра закончена, и геймовер просто не состоится за неимением у игрока необходимого уровня, чтобы побить босса.

- Тишина. У нас ещё одно выступление. Так, заткнулись все!!! Щас удалять начну. Малин, прошу. На доску почёта или позора, тут уже по желанию.

- Итааааак, дадим 213 последний жалкий шанс отыграться, - взвыл Гринь, привлекая внимание и не слушая предложений Аллочки завалить пасть по-хорошему. - Что предпримет команда соперников в ответ на этот дерзкий ход Никитоса? А ни хрена она не предпримет! - радостно завопил Тоха, так же, как и остальные, понимая: преимущество на моей стороне.

Саня выше, крупнее, тяжелее. Вряд ли он сможет с такой лёгкостью повторить мой танцевальный номер, да хотя бы потому, что танцами он не занимался, а в подобном деле требуется определённый уровень знаний и сноровки. Здесь же, чтобы победить, от Сани требовалось не просто повторить. Затмить меня.

И, понимая, что это невозможно, я мелочно радовался, как дебил, подпрыгивал и светился, как новенький полтинник. В осознании, что хотя бы в чём-то я лучше его. Не просто лучше - превосхожу на голову. Может быть, я и обожал Саню. И пофиг было, что Аллочка во всеуслышание заявила: "Никитин, хватит пялиться на Малина, этот зрительный прессинг наводит нас на нехорошие подозрения".

Я обожал Саню, но это не значило, что не хотел победить. Чёрт, я реально был счастлив в этот миг.

А Саня... Сан обозрел зрителей, чуть склонил голову, а затем застенчиво улыбнулся, вздохнул...

И решительно потянул молнию олимпийки вниз.

- АААААА! Соперник начинает раздеваться. Нас ждёт стриптиз. Кажется, Малин решил пойти другим путём!!! Браво, Саша! Браво, но бесперспективно, потому что...

Тут Зидан беззлобно, но так чувствительно врезал Тохе по шее, что Тоха заткнулся. А затем все девочки и, кажется, не только девочки одновременно ахнули, выпадая в осадок.

Аллочка только что в астрал не ушла.

Саня - черноволосый бог, мускулистый, стройный, подтянутый, казалось, состоящий из одних аккуратных мышц. На шее подвеска с иероглифами, светлая кожа поблёскивает капельками пота, грудь вздымается колесом, маня тёмными камешками сосков, рельефный торс, крепкий живот, штаны слегка съехали на бёдра, держась на тазовых косточках, позволяя желающим рассмотреть лёгкий намёк на блядскую дорожку, начинающуюся в районе пупка, треугольник поясницы над копчиком.

Когда я представил, что это всё моё, я чуть не кончил прямо на скамейке и очень надеялся, что никто не увидит стояка. Какие две недели воздержания? Я и дня не выдержу. Я хотел Саню. Именно в тот момент я понял, как же, блядь, его хочу, хочу в себе, на себе, хочу, чтобы он был моим. Эти стройные бёдра, длинные ноги, крепкие руки, шею, на которой виднелись следы МОИХ засосов, эти сумасшедшие серые глаза.

Сан снял кофту, чтобы не мешала прыгать, отошёл на несколько шагов. Даже не примериваясь, разбежался и взлетел в воздух, рассыпаясь серией красивых, сложных движений-вертушек, вперёд-назад.

Какое там сальто-мортале? За десять секунд Саня не просто прыгнул, демонстрируя акробатику, он протанцевал в воздухе гибкой стремительной молнией, бескостной змеёй, и когда он встал, не забыв повторить и дополнить мой шпагат вертушкой на руках, вокруг стоял не рёв, а оглушительная тишина.

- Охуеть, - только и выдал Зидан. - Просто, бля, охуеть.

- Саша, ты что, гимнаст? - благоговейно спросила Аллочка. - Победа 213, - произнесла она, опомнившись. И потом все начали орать.

Саньку знали в школе, знали, уважали как негласного лидера, но никогда ещё его не любили и не обожали столь откровенно. В одну секунду он сделался богом, религией, кумиром, фетишом. Не было в зале ни одной девчонки, которая не влюбилась в него после сегодняшнего выступления. Даже Аллочка полыхала подозрительно нездоровым румянцем и смотрела на Саню со странным блеском в глазах.

Зидан, Лён, Родригес, Мурзик - они просто гордились им. И, поймав выражения, откровенно написанные на этих мордах, я понял, что эта четвёрка - не случайное совпадение. Что каждый из них обожает Саню по-своему, завидует ему, преклоняется перед ним, уважает.

- Невероятно!!! - кажется, не сдержав эмоций, Алочка полезла обниматься.

- Малин, Сашенька, такие таланты, и ты скрывал. Да ты представляешь... - она буквально захлёбывалась словами, торопливо выбрасывая их на Саньку и в пространство. - Победила дружба!!! - объявила Алка наконец и, окончательно расщедрившись, поставила обоим пятёрки за полугодие, сообщив, что, при условии регулярного посещения необходимых мероприятий, так и быть, Малин может прохлаждаться дальше, но от областных ему не отвертеться, а там глядишь - и на межобластные поедем, в качестве представителей города.

Мы даже не услышали звонка. Поняли, что закончился и начался новый урок, когда в спортзал повалила очередная группа, явно не понимающая, с чего здесь творятся такие страсти.

Меня подхватили наши ребята, унося в человеческой лавине выкатывающегося народа.

Гринь и Серёга с воплями "Ур-ра, Алиса!" подхватили на плечи, и, пока я сообразил отбиться, вынесли в раздевалку.

Эту физру мы обсуждали долго. У нас была ещё одна пара экологии, но, разумеется, мы опоздали всем классом, и Алла Борисовна лично полетела улаживать косяк к директору, разрываясь от желания рассказывать про невероятное, но очевидное.

На радостях нам даже отменили пару. Ради этого мастачка не постеснялась закатиться в мужскую раздевалку, попутно сообщив, что Никитин и Малин не было печали поедут на областные по баскетболу, и теперь у нас собственная личная программа тренировок, и Сергей Андреевич - второй физрук, занимающийся исключительно со старшими ребятами, - лично посодействует, чтобы, так сказать, "найти талантам достойное применение".

Потом она укатилась, а все разговоры плавно закрутились вокруг Сашки, наполненные по большей части слухами и домыслами, и всех интересовало, с каких пор я стал другом Малина.

А когда я упомянул, что мы учились вместе, меня буквально порвали вопросами. И это парни. Про девчонок я даже боялся думать. Выстроились в очередь под дверью.

Странно было. Я ревновал Нику, когда её обнял Зидан, а представив, что какая-нибудь девчонка закадрит Саню, не ревновал. Это было как-то естественно, правильно, что ли.

Мне нравился Саня, я втрескался в него по уши в самом прямом смысле слова, но не ревновал. Почему-то не ревновал, готовый поделиться, отдать. Мне было достаточно и малости, вроде того, чтобы видеться, и, может быть, иногда позволять себе обоюдное сумасшествие.

Возможно, причина была в том, что я просто не воспринимал этих отношений. Удивительное дело, я трахался с Саном, но по-прежнему не воспринимал этот секс как нечто большее, чем секс. Не могло уложиться в моём сознании то, что мы встречаемся, что считается, что мы теперь как бы вместе, а это значит, у нас есть определённые обязательства друг перед другом. Например, я хотя бы должен его ревновать. А я не ревновал. Не ассоциировалось у меня с Санькой такое плебейское чувство как ревность. Бога нельзя спрятать в коробку себя, боги принадлежат всем.

Я размышлял об этом, переодеваясь в кабинете Аллочки. Улыбался, всё ещё не в силах отойти от радостного возбуждения закончившегося соревнования. Аллочка убежала в учительскую, сообщив, что они празднуют день рождения, и чтобы я не забыл повесить ключ на вахту.

Пищу для застольных разговоров мы с Саней обеспечили основательную.

Я начал стягивать мокрую футболку, раздумывая, лениво или не лениво навестить спортивный туалет, чтобы смыть пот полотенцем. Душевых в лицее пока не было. Декан, правда, обещал на собрании, что их построят к следующему сентябрю, но обещанного, как известно, три года ждут, а пока нам, ученикам, приходилось мириться с привычным социалистическим маразмом отсутствия элементарной гигиены, которая требуется любому человеку после того, как он отзанимался спортом и пропотел, как лось.

В дверь постучали. Я замер, застряв головой в узкой горловине, приподнял футболку, чтобы посмотреть, кто, стоя эдаким придурком с задранным наверх локтем и тюрбаном ткани на голове.

- Алла Борисовна, я хотел... Поговорить, - открывая дверь, сообщил Саня, замер с расширившимися зрачками.

- Привет, - радостно ляпнул я первое, что пришло в голову. А затем успел только охнуть, оказываясь погребённым в лавине чужих ладоней.

Санька, не плавный и спокойный, а моментально опьяневший и сумасшедший, рывком дёрнулся ко мне, умудряясь сгрести на себя, к себе. Притянуть, шарахая о предметы, закрывать дверь на ключ, толкнуть, ведя вперёд, жадно лапая, сжимая, не отпуская ни на секунду.

- Сан, сдурел?

Губы смяло жарким ураганом. Футболку содрали одним нетерпеливым движением, выбросили прочь.

- Псссс...их.

Я мог только расставить руки, хватаясь за его плечи, как утопающий за соломину, понимая, что иначе - унесет, сметет, раздавит, разобьёт о скалу твёрдой груди, размажет чужой человеческой самостью.

Сан со стоном впился в ямку на ключице. Не впился, пожрал, выпивая губами и языком, втягивая, вытанцовывая сумасшедший, бешеный танец жадными засосами, скользя пальцами. Змея, сползающая вниз по груди, гибкая, хищная, не отрывающая серых гипнотизирующих глаз, в которых голод и потоки страсти. Острый укус в сосок, щекочущее жало языка, любовно зализывающее ядовитую ранку, дорожка влажных поцелуев вниз, дразнящий самсейн в районе пупка.

Я всхлипнул, слепо подаваясь навстречу, взлетая, чтобы подчинить в ответ, такой же спятивший, полубезумный, поглощающий взбесившимися ладонями, дёрнул рывком, заставляя запрокинуть голову, впился в твёрдый рот, скользнул вниз, непроизвольно разводя ноги. Вот он, момент истины. Мементо море осознания. Я раздвинул ноги для Сана, не вбился бёдрами, а именно раздвинул ноги, умоляя взять себя, сползая на него на подогнувшихся разом коленях, целуя, зарываясь пальцами в затылок. Всхлипывая от прикосновений пальцев, дразнящих напряжённую головку через ставшую влажной ткань.

- Сан... - очередной рваный всхлип.

Отчётливый запах спермы. Всё закружилось перед глазами. Шкафы с документацией, открытые полки со стоящими на них призами, кубками и медалями. Задёрнутые жалюзи, старенький продавленный диван, заваленный мячами, вешалка с дублёнкой Аллочки и сумками.

Ладони Сана, любовно скользящие по рёбрам, бережно рисующие скульптуру чужого тела. Бесконечная, безумная мешанина жадной срывающейся страсти и отчётливой нежности, когда я умираю от желания выпрыгнуть из штанов, а он даже не думает торопиться, словно мы одни во всём мире, на краю собственной маленькой вселенной и никуда не спешим.

Насмешливый взгляд дикого лесного бога. Желание имеет цвет серого, приправленного янтарём асфальта. Мучительный поцелуй через ткань, завязка в чужих зубах, медленно ползущая вниз.

И я падаю, просто падаю, не в состоянии стоять в свихнувшемся разом пространстве. Спасительная свежая ниточка Санькиного одеколона в пропахшем потом и кожей ПВХ, душном, спёртом воздухе. Особая атмосфера спортзала. И я, протекая через него, бездумно впиваюсь губами в спасительную жилку на шее, зарываюсь носом, пытаясь дышать. Губы Саньки, нежно целующие пальцы, сильная рука, обхватившая за торс, и я уже не касаюсь пола ногами.

Кто мы в эту секунду? Застывшие в ритме начинающегося движения.

Партнёр откровенно ведёт, потому что партнёрша, чья сперма, кажется, сейчас потечёт из ушей, откровенно лажает.

А затем шутливый поцелуй в нос, разворот, шлепок по заднице.

Новая игра?

Я не успеваю подстроиться под Сана. Саньки слишком много для меня, он меняется, перетекает, он как разноцветный бог, сумеречный многоликий Будда, с кучей идей в голове, которые ему хочется перепробовать, реализовать, и вот я, единственная любимая прима гениального извращенца-режиссёра.

И не будет другой. У меня будет, у Саньки нет. Не знаю, откуда я это понимал, просто знал, очень чётко. Не будет. Я не верю в однолюбов. Не верю в то, что бывает такая любовь, бессмертная, которую воспевают в стихах и творениях. Всё рано или поздно исчезает, приедается, проходит со временем.

Санька толкнувший меня на стол, шёл наперекор этому правилу, выгрызая нас золотой нитью первобытного желания. Породивший Альфу станет Омегой. Это был его личный собственнический закон. И ему было плевать на установленные правила. Даже когда эти правила пишет и рисует жизнь, ему было плевать. Что он скажет через десять лет?

Ради тебя Ник, я пересеку горы, переплыву океаны, преодолею войну десяти тысяч времён воплощения, раз за разом повторяясь и возникая вновь, что бы сказать Люблю тебя...

- Встретимся в четверг?

- Встретимся, если только дождик не пойдёт.

Время сожрёт нас, превращая кипящие страсти в песок, заставляя недоуменно морщиться, и может быть улыбаться вспоминая...Было так здорово, да. Когда то это было.

Но есть понимание, которое проходит спустя годы, особый сорт человеческого клея, который не растворяется, а только крепнет со временем, вмазывая двоих, друг в друга.

"И жена прилепиться к мужу и станут они единым целым"

Интересно распространяется ли библейская правда на гомиков? Грех мужеложства, уничтоживший Содом и Гоморру.

За что же дьявол вселяет в наши сердца любовь? Как может быть грязной нежность?

Воздух не желал проникать в лёгкие, пытаясь сдержать родившийся крик, я открывал и закрывал судорожно распахнутый рот, не в силах дышать, не в силах кричать.

Саня выжигал меня своей нежностью, по оголенным проводам, испепелял каждый взрывающийся нейрон, беззвучным признанием в своей любви.

Раз за разом проводя рукой по корчащемуся в мольбе позвоночнику, нежа ладонями, заставляя выгибаться, поддразнивая соски, широко расставленными пальцами, как будто хотел забрать сразу всё. Именно это ощущение чужих широких ладоней, горячих, жадных, нетерпеливых, и бесконечно трепетных, плывущих по телу в бесконтрольном желании забрать, заласкать, до всхлипов под самое горло.

- Саня, что ты..Саня...не могу...пожалуйста...аааа твою мать

Только и мог повторять я, судорожно впившись пальцами в край стола, шипя сквозь стиснутые зубы, умирая, позволяя брать себя всего. Везде. Отдаваясь не просто телом, мозгом, сердцем, всем что у меня было, всем что я мог ему отдать.

Но что я мог ему отдать? Только боль. Живущую внутри меня, скрученную пружину, горечь обид на жизнь, бесконечное непонимание, слёзы ярости. Что я мог ему отдать?

В моём росчерке жизни не было ничего из того, что можно было ценить. Я ценил бесчисленное множество вещей, любил людей, улыбался миру поверхностью разноцветного мыльного пузыря. А внутри всё кипело и корчилось от черноты, которую я боялся показать, боялся признать и выпустить на свободу.

Но должен был выпустить однажды. Понимал, если катарсис не случиться, эта чернота рано или поздно пожрёт меня изнутри. Космическая дыра, в отношении которой, я ничего не мог сделать и не хотел в неё никого запускать с лопатой помочь выгрести страх, отчаяние, тонны скопившегося человеческого дерьма.

По ночам, кусая кулак я выл от боли, позволяя себе умирать раз за разом, и плакать, и снова просыпаться и жить.

События проносящиеся мимо калейдоскопом.

Я закрылся от них, запер свою душу на тысячи триллионов замков. Научился не видеть, не думать, не чувствовать. Создал совершеннейшую защиту от боли. Научился перематывать события вперёд настолько, что в какой - то момент, моей единственно - настоящей эмоцией стали, безразличие и эгоизм. А когда было больно, причинял боль себе, наказывая себя за собственное существование. Я не должен был родиться. Не должен. Мне было нечего делать в этом мире. Меня не ждали сюда, а я пришёл и испортил всё.

А люди не видели этого. Проходя мимо, останавливаясь рядом с домой моей души, каждый из них заходя внутрь, мог найти и взять для себя нужную ему вещь, приглянувшиеся шарики, детальки. Я радостно раздаривал себя, тщательно следя за тем, что бы не задеть случайно то, что нельзя задевать.

Давным - давно отключил звук, и остались только картинки. Множество картинок всплывающих перед глазами. Большинство из них я безжалостно стёр. Кроме одной, которую, не мог стереть, как бы не пытался.

...Я один в темноте, закрывающий уши ладонями, а глаза локтями. Не хочу слышать, не хочу знать. Не хочу ничего чувствовать. Мерзкий ребёнок, урод, тварь которая не должна была родиться. Я так устал плакать в темноте. Я просто устал в ней быть.

Так что же я смогу дать Саньке?

Если даже не в состоянии дать самому себе.

Признать право на собственное существование. Веря в Свободу асфальта, потому что это был единственный девиз для ребёнка, стоявшего на крыше дома в осознании, что сейчас если сброситься вниз: Всё закончиться. Я стану свободным. Навсегда.

Дети же не понимают, что они умрут.

Что смерть - это остановка игры. Один раз и уже бесповоротно. Что ничего не будет. Ты сдохнешь, а мир будет продолжать жить. И это замечательно, что будет, потому что тебе нечего в нём делать. Ты ничего не можешь ему дать, привнести в него. Бессмысленное существование, должно быть оборвано.

Я хотел жить. Я не хотел умирать.

Пусть я песчинка, камушек, но моё существование что - то значит в этом мире: посуда вымытая на кухне - бессмысленный жест, но я маленький человечек которому было по силам это сделать, кусок хлеба отданный голодному собрату - он ничего не значит, но значит жизнь. Мои предки - которым я был не нужен, и в то же время нужен так остро, потому что кроме меня некому научить их жить. И если не я, то кто?

Каждое движение, каждый жест - всё под этим небом имеет смысл, даже когда кажется, что никакого смысла нет. Жизнь стоит того, что бы жить.

А потом я живой, на своих двоих негнущихся спускался вниз, я смотрел на ночное небо, вдыхая запах, клейкий запах сока и слушал треск взрывающихся весной почек.

И родилась новая свобода асфальта. Свобода острого одиночества и понимания, что я буду один, всегда. Что я счастлив от того, что я один, потому что ничто и никогда на свете, не сможет причинить мне боль. Потому что я принадлежу только себе. И этот мир прекрасен, удивителен. И в моей жизни будет множество мгновений, потрясающих моментов. И я буду счастлив. И возможно в моей маленькой трусливой душонке, хватит тепла для того, что бы затопить весь мир. Найти в себе этот источник отдать кому - то другому, улыбаться, раскинув руки навстречу солнцу.

Но я свободен. Я отныне останусь свободным навсегда, от всего. Я сам выбираю свой путь. Даже если это будет сложно, я буду идти вперёд, не задумываясь о смысле жизни. Позволяя ей течь мимо себя, протекая вместе с ней. Я стал счастливым и безмятежным и радостным. Я понял, что ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ.

В ту ночь, моё сердце умерло, навсегда оставшись лежать там, на сером асфальте грязной мостовой, среди холодных подтаивающих лужиц.

Моё сердце нуждалось в жалости, как брошенный пёс, чьи внутренности разрываются от острого голода - нуждается в куске пищи, тёплой будке. И некому было дать её. Никто не пришёл в мою темноту.

Я стал взрослым за одну ночь, постигнув разом тысячи смыслов. Но рационально понимая умом, единственный существующий под небом жизненный смысл. "Никто никому ничего не должен. Никто никому ничем не обязан" Сердцем я испытывал детскую обиду.

Так не должно быть. Так не должно быть, так неправильно. А потом. Потом стало уже абсолютно всё равно.

Я не должен был существовать. Я существую, потому что это кому - то нужно. И пока это кому - то нужно, пока я что - то способен сделать, буду продолжать жить. Потому что я ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ. Я ЛЮБЛЮЖИЗНЬЛЮБЛЮЯЖИЗНЬЛЮБЛЮЖИЗНЬЛЮБЛЮЯЖИЗНЬЛЮЮЛЮЖИЗНЬ

Яркое плакатное написанное на стене слово.

Тысячи маленьких комнат домиков, сотни картонных стен, для каждого человека здесь всегда есть удобное окошко.

Приходи бери. Тепло и уютно в замке Синей бороды.

Лишь в одну маленькую комнату он никого не хотел пускать.

Символичная сказка, не правда ли, особенно если вспомнить о содержимом запретной части?

Каждый человек несёт в себе свой собственный личный замок Синей бороды. У каждого человека есть своя собственная запретная комната, в которую он никого не хочет пускать. Не надо в неё соваться. А может быть надо? Мы ходим к психологу на приём, но что делает психолог. Подбирает ключ.

Нет, не насильно взламывает сознание, а даёт человеку ключ, что бы он открыл себя сам, заглянул в свою комнату, своим страхам в глаза, осознал, увидел их, заговорил, смог переосмыслить. Отпустить.

Мои чудовища живущие в чёрной комнате, для меня самого были настолько страшными, что я их стёр.

Если буку не замечать, то возможно поверить, что никакого буки не существует.

Бука прячется под кроватью в темноте, но ни один здравомыслящий ребёнок не станет туда заглядывать.

Одно из этих чудовищ носило имя: Любовь.

Второе чудовище называлось: Преданное доверие.

Третье чудовище: Страх быть брошенным.

Четвёртым чудовищем был: Эгоизм.

Пятым: Барахтанье в собственной жалости.

Шестым: Обида.

Седьмым: Равнодушие

Восьмым: Самообман.

Девятым: Чужие ожидания.

Чудовищ было великое множество.

Мне не хотелось смотреть им в глаза.

Отказаться от жизни, гораздо проще, чем жить.

Самое страшное насилие которое способен совершить над собой человек это отказаться от жизни.

И высшее духовное развитие кроется именно в отказе, когда человек понимая, что он не животное, стремительно восходит вверх по шкале божественного начала. Парадокс не правда ли? Кто - то способен понять этот парадокс от рождения, кому - то для его осознания понадобиться вся жизнь, а может быть бесчисленное множество последующих жизней.

Что я мог дать Саньке? Я не знал. Я не хотел позволять себе узнать, сломать существующий внутри меня барьер.

Я не умею любить. Я не знаю, как это. И очень остро, я боялся узнать.

Потому что это страшно привязаться к кому - то настолько сильно, что нет никакой возможности оказаться брошенным. Хочется бросить самому, первым. Уйти, пока не поздно, потому что когда будет поздно останется только выгрызать вены зубами.

Кажется так сказал Сан. Выгрызать вены зубами, давясь собственным криком.

Я не хотел этого узнавать. Зачем мне это знать?

Пусть моё сердце навсегда останется там, среди ледяных весенних луж асфальта.

Оно умоляло о том, что бы его подняли. Согрели дыханием.

Но мне было проще наступить на него ботинком, и раздавить, до того, как кому то придёт в голову подобная глупость.

Дышать в чужое сердце сквозь собственные пальцы....

- Дыши, дыши малыш.

Смутный сон. Парень ещё молодой, доктор. Мир воспринимается перевёрнутым. Грубо. Холодно. Противно. Растянутые звуки. Сложившиеся в слова годы спустя. Хочется оттолкнуть чужие назойливые пальцы.

- Дыши, твою мать. Ну дыши же.

Радостный голос:

- Поздравляем мамаша, у вас мальчик.

И безразличное: - Не хочу. Я его не хочу. Уберите

- Ну что вы мамочка, ну как можно.

- Вы не понимаете? Вы совсем ничего не понимаете. Куда он мне?

Слёзы, рыдания.

Усталое: - Где можно подписать отказ?

Злобные раздражённые голоса акушерок.

- Вот сучка. Давила бы таких, бля матерей. Понарожают как котят.

Почему воспоминания приходят в самый неподходящий момент? Зачем они иногда приходят?

Умею ли я любить? Какая нахуй разница. Он ведь ебёт, а не дразниться.

Сан ведь ни о чём не просил. Ему ничего не было нужно от меня.

В моём картонном замке сказочного принца, которого он для себя придумал, он любил лишь образ.

И мне было абсолютно плевать на всё остальное, точно так же как и ему.

Сан затоплял меня собой, целительным бальзамом сумасшедшей нежности, любовью проливающуюся на израненную душу, выцеловывал невидимые шрамы и кровоточащие царапины, не понимая, что же он творит, сладкий и безжалостный ребёнок. Бог дающий испить Амброзию. Дивный нектар, попробовав который начинаешь жаждать снова и снова. Я не хотел этого нектара.

Люди имеют свойство уходить и не возвращаться.

Нельзя поднимать человеческое сердце, если ты не сможешь нести за него ответственность. Мы ведь в ответе за тех, кого приручили.

А руки Сашки стремительно скользили по рёбрам.

Пушистой кукольной принцессе было наплевать, на метания и терзания маленького принца, она пришла к нему, размахивая сияющим мечом, и сложила головы чудовищ к его ногам.

- Ты боялся принц. Держи. С меня должок.

- Эй, принцесса, я умер ещё в прошлой серии сказки

- А это моя сказка. И в моей сказке ты жив. Всегда жив.

- Это неправильная сказка.

- Плевать. Ты же отказался от своей сказки. Значит, теперь мы будем в моей.

Пальцы касались мимолётно груди, купались по животу, ласкали, растворяли, любили.

Не осталось миллиметра не излюбленной кожи.

Я ощущал себя ребёнком, во власти безжалостного взрослого, который просто не понимает, что сводит с ума, и что нет уже никаких сил, терпеть эту муку, выносить промедление ожиданием. Он перехватывал меня за руки не давая дрочить, дать телу, хоть какое - то облегчение.

Всего пять минут бесконечной прелюдии, а мне начало казаться, что прошло несколько часов, лет. Я с ума сходил от желания.

Бывает такое восприятие времени, когда оно то растягивается, то летит вперёд. Моё время растянулось километрами, проводами бесконечного мучительного удовольствия. Вряд ли я когда нибудь смогу испытать нечто подобное вновь, а может быть наоборот, буду испытывать бурно и часто. Как после похмелья алкоголик даёт себе зарок не пить, я готов был поклясться, что лучше уже не может быть, и понимал, что нет такого слова. Рядом с Санькой не будет сравнений. Этот парень кажется, попросту не умел повторяться.

Я откровенно начал скулить, и материться, слыша в спину шелестящий смех. Санькины пальцы не спеша, развязали шнурок штанов, Наконец то, блядь забираясь внутрь, не трогая истекающий член, Бляяяя сука ты Сан. Что б тебя. Оглаживая. Хозяйски гуляя по изученной территории, сдёргивая штаны вниз, оголяя задницу. Я уже просто вскрикнул, готовясь отыметь стол, если Сан сейчас не отымеет меня. Развернулся головой, что бы сообщить ему эту новость. Двигать спиной было нереально, Сан просто прижал меня к столу, и сука удерживал, распластав животом по раскрытому журналу. Интересно, что с ним будет после того как мы закончим? Я попытался его вытащить, Санька снова надавил возвращая на место. Извращенец бля, вуайерист. А Сан смотрел секунду, а затем встал на колени и приник губами.

- Божеж Сааааан. Боже...Саааааа - Что можно сделать с человеком, что бы ему хотелось зарыдать? Не знаю, от крышесносных ласк этого черноволосого ублюдка, мне хотелось рыдать. Именно это слово. Рыдать кончая ему в ладонь, рот, который жадно поглощал меня без остатка. Штаны валялись на полу, запутавшиеся в кроссовке одной ноги. Вторая была художественно согнута в колене и пристроена на столе.

Б лядь, ведь в любую секунду сюда может прийти Алочка. Бляяяяяяяяяяяяя

Вот так вот. Я это понимал. Он это понимал. А остановиться не могли. Он наверное бы смог, я не мог. На краешке ушедшего в отпуск сознания Всегда знал, что при самокопании полезен хороший секс, и похоже сейчас Сашка возвращал мне мою же собственную терапию. Бля, трахни меня. Не могу жеж больше бля. Я понимал, что нахуй в гавно сминаю Алкины документы и журналы. Что бля надо остановиться, ну или хоть как - то обезопасить. Что в кабинете останется запах секса и следы преступления. Ну нереально это скрыть. Просто нереально. Как и звуки нашей страсти. Я пытался вести себя тихо, но какое там. Этот гандон выпивал из меня душу.

- Сааа - Я пытался выпрямиться, ухватившись за край стола, хоть как - то взять процесс в свои руки. Но Сан молча подхватил за ноги, лишая опоры, заставляя упасть обратно, на стопку тетрадей. Выглаживая руками кричащую от наслаждения кожу, мучительно вбивая языком начинающиеся, что бы погаснуть протесты. От его движений я скользил по столу животом, распластанный как обессиленная рыба, позволяя задирать себя, двигать как ему удобно, развернуть, толкнуть.

Дата добавления: 2015-06-27