Общение между родителем и ребенком 2 страница

«Но, мамочка, я же не знала, — запротестовала она. — Я не хотела тебя беспокоить. Я не знала, что тебе это не нра­вится». Разумеется, она не знала. Когда она задала свой пер­вый вопрос о вечеринке, я только дружелюбно улыбнулась в ответ и повела себя так, будто совсем не возражаю против разговора во время пения. Я ввела ее в заблуждение своим сообщением: продолжай говорить, не давай мне петь.

Поэтому я сказала ей: «Это была моя вина. Мне надо было сразу тебя остановить, вместо того чтобы дожидаться, что ты разговоришься, чтобы потом на тебя накричать. Теперь, прежде чем сесть за фортепьяно и спеть несколько песен, я буду напоминать тебе заранее, чтобы ты меня не преры­вала». Так я нашла способ решить проблему. Долго еще после этого случая я торжественно объявляла всей семье: «Сейчас все прекращают со мной говорить, хорошо? Я хочу немного попеть». Иногда я забывала их предупредить, но оказалось, всегда можно найти секунду для того, чтобы по­качать головой или прошептать: «Ш-ш-ш!», — и никогда больше не переживать подобных неприятных сцен.

Примерно через год Берни заметил сам и обратил мое внимание на произошедшую перемену: при исполнении сольных партий я начала петь в полный голос, на который способна взрослая женщина, совсем так, как мне было свойственно в хоровом пении. Мне наконец удалось спра­виться со своим предательским детским голоском.

Сообщение ребенка

Мы должны разрешать своим детям чувствовать, огра­ничивая их в действиях. Проблема заключается в следую­щем: когда прибегать к дисциплине, а когда уступать; ког­да быть жесткими, а когда покладистыми. Является ли имен­но этот момент таким, когда нужно уступить, чтобы мой ребенок не испугался собственных чувств? Или мне следу­ет занять твердую позицию, чтобы он понял, что чего-то делать нельзя? Здесь нет установленных правил для соблю­дения. С каждой ситуацией надо справляться в индивиду­альном порядке, но это не так сложно, как кажется на пер­вый взгляд. Если вы не скрываете от себя ничего, если мо­жете позволить себе чувствовать истинные эмоции, то поведение вашего ребенка будет для вас невербальным со­общением, которое вы легко поймете. Если вы открыты для собственных чувств, то вы открыты и для его сообщений. Тогда вы способны спонтанно, интуитивно отвечать на его актуальные потребности, не прибегая к инструкциям из психологических учебников. Он чувствует себя обижен­ным, беспомощным, ему страшно? Не нужно быть экспер­том, чтобы принять его в такое время, дать ему теплую под­держку, которая наполнит его силами. Его поведение ста­новится опасным? Он делает кому-то больно? Испытывает ваше терпение шалостями? В этих случаях нужно устанав­ливать ограничения, чтобы он понимал, что делает.

Но что происходит, когда вы скрываете что-то от себя, не осознаете своих истинных чувств, прячете их? Тогда вы не способны получить сообщение от своего ребенка; вы непра­вильно истолковываете его поведение, не понимаете его по­требностей. Вы чувствуете себя неполноценным в качестве родителя, и проблема кажется неразрешимой. Вы тверды и строги именно тогда, когда ему нужно принятие и утешение, проявляете мягкость и уступаете, когда нужно ограничивать.

Предположим, ваш сын возвращается из школы, вы встречаете его приветливо, но он хмурится, огрызается вам в ответ, уходит в свою комнату и хлопает дверью прямо пе­ред вашим носом. Если это происходит в один из хороших дней, вы довольны и чувствуете себя нормальным зрелым человеком, который ничего от себя не скрывает, то вы зада­ете себе вопрос: «Что его так расстроило?» И тут же вспоми­наете, что у него сложные отношения с лучшим другом или учителем. Вы понимаете, что у вашего ребенка был тяжелый день, и вам не трудно сделать выбор между уступчивостью и строгостью. Сейчас ему требуется утешение, и вы естествен­ным образом обеспечиваете его этим в наиболее приемле­мой форме (поцелуи, любимое печенье или тактичное мол­чание — в зависимости от его возраста и характера).

Но допустим, вам неизвестно, что омрачает ему жизнь. По вашим сведениям, с его кругом общения полный поря­док, учитель у него великолепный. Если вы принимаете са­мого себя, ничего не пряча, то ваша реакция будет той же. Вы сможете принять раздраженность ребенка и спонтан­но отреагировать на его невысказанное сообщение, не об­ладая интеллектуальной информацией о его проблеме. Вам не надо его понимать: вы его родитель, а не психиатр.

Но возьмем день, когда у вас низкая самооценка. Вы со­вершили поступок, о котором теперь стыдно вспоминать, или кто-то, чье одобрение для вас очень важно, подверг вас я буду напоминать тебе заранее, чтобы ты меня не преры­вала». Так я нашла способ решить проблему. Долго еще после этого случая я торжественно объявляла всей семье: «Сейчас все прекращают со мной говорить, хорошо? Я хочу немного попеть». Иногда я забывала их предупредить, но оказалось, всегда можно найти секунду для того, чтобы по­качать головой или прошептать: «Ш-ш-ш!», — и никогда больше не переживать подобных неприятных сцен.

Примерно через год Берни заметил сам и обратил мое внимание на произошедшую перемену: при исполнении сольных партий я начала петь в полный голос, на который способна взрослая женщина, совсем так, как мне было свойственно в хоровом пении. Мне наконец удалось спра­виться со своим предательским детским голоском.

Сообщение ребенка

Мы должны разрешать своим детям чувствовать, огра­ничивая их в действиях. Проблема заключается в следую­щем: когда прибегать к дисциплине, а когда уступать; ког­да быть жесткими, а когда покладистыми. Является ли имен­но этот момент таким, когда нужно уступить, чтобы мой ребенок не испугался собственных чувств? Или мне следу­ет занять твердую позицию, чтобы он понял, что чего-то делать нельзя? Здесь нет установленных правил для соблю­дения. С каждой ситуацией надо справляться в индивиду­альном порядке, но это не так сложно, как кажется на пер­вый взгляд. Если вы не скрываете от себя ничего, если мо­жете позволить себе чувствовать истинные эмоции, то поведение вашего ребенка будет для вас невербальным со­общением, которое вы легко поймете. Если вы открыты для собственных чувств, то вы открыты и для его сообщений. Тогда вы способны спонтанно, интуитивно отвечать на его актуальные потребности, не прибегая к инструкциям из психологических учебников. Он чувствует себя обижен­ным, беспомощным, ему страшно? Не нужно быть экспер­том, чтобы принять его в такое время, дать ему теплую под­держку, которая наполнит его силами. Его поведение ста­новится опасным? Он делает кому-то больно? Испытывает ваше терпение шалостями? В этих случаях нужно устанав­ливать ограничения, чтобы он понимал, что делает.

Но что происходит, когда вы скрываете что-то от себя, не осознаете своих истинных чувств, прячете их? Тогда вы не способны получить сообщение от своего ребенка; вы непра­вильно истолковываете его поведение, не понимаете его по­требностей. Вы чувствуете себя неполноценным в качестве родителя, и проблема кажется неразрешимой. Вы тверды и строги именно тогда, когда ему нужно принятие и утешение, проявляете мягкость и уступаете, когда нужно ограничивать.

Предположим, ваш сын возвращается из школы, вы встречаете его приветливо, но он хмурится, огрызается вам в ответ, уходит в свою комнату и хлопает дверью прямо пе­ред вашим носом. Если это происходит в один из хороших дней, вы довольны и чувствуете себя нормальным зрелым человеком, который ничего от себя не скрывает, то вы зада­ете себе вопрос: «Что его так расстроило?» И тут же вспоми­наете, что у него сложные отношения с лучшим другом или учителем. Вы понимаете, что у вашего ребенка был тяжелый день, и вам не трудно сделать выбор между уступчивостью и строгостью. Сейчас ему требуется утешение, и вы естествен­ным образом обеспечиваете его этим в наиболее приемле­мой форме (поцелуи, любимое печенье или тактичное мол­чание — в зависимости от его возраста и характера).

Но допустим, вам неизвестно, что омрачает ему жизнь. По вашим сведениям, с его кругом общения полный поря­док, учитель у него великолепный. Если вы принимаете са­мого себя, ничего не пряча, то ваша реакция будет той же. Вы сможете принять раздраженность ребенка и спонтан­но отреагировать на его невысказанное сообщение, не об­ладая интеллектуальной информацией о его проблеме. Вам не надо его понимать: вы его родитель, а не психиатр.

Но возьмем.день, когда у вас низкая самооценка. Вы со­вершили поступок, о котором теперь стыдно вспоминать, или кто-то, чье одобрение для вас очень важно, подверг вас суровой критике. Вы охвачены чувством неполноценнос­ти. Ребенок возвращается из школы с видом индейца на тропе войны, и вас тут же переполняет возмущение. («Как он смеет проявлять такое неуважение, да он просто не зас­луживает такой матери, как я, избалованный мальчишка! Уж я-то заставлю его сейчас вернуться и закрыть эту дверь спокойно. И пусть извинится» и т.д.) Вы понятия не имеете, почему он ведет себя так, а не иначе, и конечно, ваша пря­мая обязанность — научить его хорошим манерам, очер­тить границы, быть твердой.

Предположим, вам известно о его проблемах в отноше­ниях с лучшим другом. Эта информация вам нисколько не помогает: вы не можете принять его чувств. («Он не дол­жен вымещать свои детские пустячные обиды на матери, что я — коврик для вытирания ног? Пусть научится сдер­живать себя!») Интеллектуального знания о вашем ребен­ке недостаточно, чтобы подсказать вам адекватную реак­цию на его сообщение, поскольку вы что-то скрываете от себя. Пока вы боитесь пережить свое скрытое чувство, ком­муникация блокируется: вы не способны услышать то, что он на самом деле сообщает.

В настоящий момент вы рассержены. Какая эмоция мо­жет лежать скрытой под этим гневом? Вы узнаете об этом, только когда снимете этот внешний слой. Разные люди ис­пользуют гнев для сокрытия разных чувств. Вы сами спо­собны использовать гнев для прикрытия разных эмоций в разных случаях.

Одна мать может иметь скрытый образ себя такой, ка­кой ей хотелось бы себя видеть. И это нереалистично, как и любое другое скрытое переживание. Абсолютно Идеаль­ный Родитель — возможно ли такое? Не осознавая этого, она всегда старается жить в соответствии с таким невоз­можным, фантастически преувеличенным образом. Вся­кий раз, как что-то угрожает разрушить эту картину, она с тревогой сама оказывается в угрожающем положении, что мгновенно скрывает под гневом. Если ее ребенок несчаст­лив, для нее это означает, что она не идеальный родитель.

Другая мать, у которой было несчастливое детство, стре­мится прожить его еще раз через собственного ребенка и получить тем самым «второй шанс». Стоит ее ребенку по­чувствовать себя несчастным, она считает себя обманутой («Будь счастлива, черт тебя побери!») и сердится.

Бывает и так, что поступок ребенка угрожает матери мучительными воспоминаниями из прошлого. Возможно, ее отвергал отец, так же хлопая перед ее носом дверью. В та­ком случае ее скрытым чувством является беспомощность, как будто это она ребенок, а ее сын — родитель. Она скры­вает это под гневом.

Если ваша самооценка падает, ничего удивительно, что вы чувствуете себя неполноценным родителем. В этом слу­чае несчастный вид вашего ребенка означает для вас обви­нение, которое будит в вас чувство вины, и вы спешите скрыть его под гневом.

Но если вы заглянете внутрь себя и почувствуете, что за эмоцию там скрываете, то сумеете услышать сообщение ребенка и поймете, как на него ответить.

Так случилось со мной. Однажды вечером, когда звук гремящих кастрюль и сковородок на кухне предвестил до­мочадцев о приближающемся ужине, моя старшая дочь прокричала из своей комнаты: «Когда мы будем есть? Я умираю от голода!» Мы всегда ужинаем в одно и то же время, поэтому ненужный вопрос и ее разъяренный тон прозвучал примерно следующим образом: «Что такое с об­служиванием в этом паршивом отеле?»

Естественно, я прикрикнула на нее: «Не ной, не малень­кая, иди и помогай, если так торопишься» и т.д. и т.п. Этот обмен любезностями стремительно перерос в истеричес­кий дуэт. И лишь на следующий день я вспомнила, что мы проходим через все это снова и снова уже много лет. Бед­ный ребенок просто ничего не может с собой поделать: жесткое расписание кормлений, составленное нашим пе­диатром, заставляло ее плакать и просить бутылочку, еще когда ей было несколько недель от роду, и вот, пожалуй­ста — этот плач продолжается до сих пор. Я понимала ее проблему, уже давно «проанализировав» ее неосознан­ную мотивацию. Но это ничуть не помогало мне справить­ся с ней ни раньше, ни теперь. Это нытье меня изводило, и я не знала, как заставить ее замолчать. Здесь и был ключ. Если обычно вы неплохо ладите со своим ребенком, как это было у нас, и все время застреваете на одной и той же проблеме, то вполне вероятно, что вы что-то от себя скры­ваете. Почему я так груба с дочерью в подобных случаях? Это был Шаг 1. Обратить внимание на неадекватную ре­акцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Теперь я была совершенно спокойна и преисполнена решимости разоб­раться с проблемой, поэтому навестила подругу, у которой тоже есть дочь подросткового возраста, и рассказала ей свою историю. Не прошло и нескольких минут, как во мне снова закипел вчерашний гнев.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Тут память подсказала мне, что между моментом, когда дочь закричала из своей комнаты, и моментом, когда я рассердилась, я испытывала ужасное напряжение: будто она стояла надо мной с кнутом и подгоняла меня: вперед, вперед! Потом нахлынул гнев, напряжение спало, и я забыла про это.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Я помнила, как она плакала, прося бутылочку. Но это интеллектуальное пони­мание не помогало: я по-прежнему злилась («Она давно уже выросла, сколько можно плакать о бутылочке?»). О чем же мне еще это напоминало? Еда... Моя собственная привяз­чивость к еде... Навязчивое желание кормить семью. Что я должна была чувствовать много лет назад, когда малышка плакала от голода, потому что педиатр заставляла кормить ее строго каждые четыре часа?

Впервые я сознательно попыталась воссоздать эту сце­ну вместо обычных интеллектуализаций о ней. Мысленно я увидела перед собой картину: детская комната, я стою прямо за дверью, чтобы дочери не было меня видно, мои глаза напряженно следят за стрелкой часов в ожидании разрешенного времени кормления. Я помню, как она крича­ла, моя бедная малышка, и как я сама плакала вместе с ней: слезы беспомощности, фрустрации, тревоги и... вины. Эта вина захлестнула меня такой болезненной волной, что я за­рыдала, будто снова оказалась в той же обстановке. Скры­тая вина заглушила собой весь гнев. Пятнадцать лет я свали­вала ответственность на чужие плечи, обвиняя педиатра в том, что она морила голодом моего ребенка. Теперь, когда уже было поздно, я осмелилась почувствовать вину сама.

Шаг 5. Определить паттерн. Чувство вины длилось око­ло минуты, а потом я увидела свой паттерн. Не всю картину моих взаимоотношений с ребенком, не мою базовую уста­новку, связанную с едой, — ничего глобального. Простой паттерн, состоящий в том, что всякий раз, когда дитя кри­ком просит есть, старая скрытая вина поднимает голову и угрожает вырваться наружу, чтобы причинить мне боль. Сперва я напрягаюсь и начинаю бешено метаться, стара­ясь доказать себе, какая я хорошая мать, потом, когда на­пряжение становится невыносимым, я нахожу спасение в гневе. На следующей стадии я отыгрываю этот псевдогнев, что только выводит ее из себя еще больше. Это удесятеря­ет мою скрытую вину, которую я вынуждена прикрывать еще большим гневом и т.д.

Теперь, обнаружив свой паттерн, я стала предсказуе­мой для самой себя. Я могла, дождавшись случая, когда та же самая проблема повторится, попытаться справиться с ней другим способом. Я еще не знала точно, как поступлю в следующий раз. Само собой, месяц или два спустя, я ус­лышала привычную жалобу: «Когда мы сядем есть? Я уми­раю от голода\» И снова я почувствовала напряжение, но на этот раз, не дожидаясь, пока оно перерастет в гнев, я вспомнила свою скрытую вину. Теперь мне не надо было чувствовать ее заново, все, что я сделала, это вызвала ее в памяти. Мое напряжение немедленно спало, и интона­ция дочери сообщила мне совершенно другое. Вместо при­вычного: «Да что же такое с обслуживанием в этом пар­шивом отеле?» я услышала: «Мамочка, мне так плохо. Раз­ве тебе все равно?»

Конечно, мне было не все равно. Безо всякого напряжения я немедленно отреагировала на ее потребность: «Сейчас, сей­час, дорогая. Ужин уже почти готов». Это было все, что ей хо­телось услышать от меня, — и больше ни звука из ее комнаты!

Все это произошло четыре года назад, с тех пор у меня больше не возникало затруднений с этой конкретной про­блемой. Никто из нас в сущности не изменился: она все еще порой ноет, когда я готовлю ужин; я по-прежнему напряга­юсь, будто она обвиняет меня в том, что я заставляю ее го­лодать. Но теперь я всегда могу вспомнить скрытую вину, прежде чем возникнет необходимость скрывать ее за гне­вом. Иногда я говорю: «Ужин сегодня будет немного позже. Сходи на кухню и перекуси пока чего-нибудь». Я больше не веду себя в старой, стереотипной провальной манере. Теперь я способна услышать сообщение своей дочери.

Служит ли эта вина прикрытием для еще более глубоко­го скрытого чувства? Почему я (с такими сильными чувства­ми к еде) лишала пищи своего ребенка? Почему я (которую не так просто запугать авторитетами) слепо подчинялась велению педиатра? Если я так сильно стараюсь искупить эту раннюю депривацию дочери и если я, в общем и целом, вполне адекватная мать, разумно ли с моей стороны продол­жать нести эту ношу вины? Каковы мои скрытые чувства относительно питания?

Я не знаю: я не психоаналитик себе. Я очистила один слой луковой шелухи, под ним лежит еще не один слой. Возмож­но, когда-нибудь мне удастся постепенно добраться и до них. А пока я получила немного больше свободы для исполь­зования свого интеллекта и опыта, чтобы стать чуть боль­ше похожей на мать, которой мне хочется быть вопреки всем моим иррациональным импульсам: матерью, которая отвечает на сообщение ребенка.

Детективная работа в самотерапии

Иногда, к тому моменту, когда вы обращаете внимание на неадекватную реакцию, она длится уже так долго, что трудно проследить скрытую эмоцию. Тогда наступает вре­мя для детективной работы, время поиска любых пригод­ных улик.

Одним утром, когда я мрачно обозревала грязную по­суду на кухне и незаправленные постели в спальных, жизнь показалась мне невыносимо тоскливой. Мало того, что домашние обязанности предстали передо мной тяже­лой, нудной работой, но и никакой более яркой альтерна­тивы в голову не приходило. День обещал быть необычай­но длинным и скучным, ждать было нечего и неоткуда. Я называю это состояние легкой депрессией. Моя старая, глубокая, рецидивирующая депрессия ушла в прошлое (см. главу «Страдание может быть терапевтичным»). Лег­кая депрессия, по моим личным наблюдениям, — это об­щее отвращение к автоматизму жизни плюс всеобъемлю­щая скука. Наступление этого состояния всегда является верным признаком: я скрываю что-то от себя, боюсь что- то почувствовать. Это и стало Шагом 1. Обратить внима­ние на неадекватную реакцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Некоторые стыдятся своей депрессии, пытаются заглушить ее каким- нибудь видом активной деятельности или отговорить себя от нее («Я такая счастливая; у меня есть все, что нужно в жизни для счастья. Какое я имею право на депрессию?»), или вытолкнуть себя из нее («Ну-ка прекрати сейчас же, перестань жалеть себя и стряхни с себя эту хандру!»). Вряд ли вам поможет злость на себя из-за депрессии. Конечно, время от времени вам придется делать вылазки, чтобы как- то взбодрить себя (магазины, кино), но если вы ощущаете в себе достаточно сил, используйте депрессию для самоте­рапии, позвольте себе прочувствовать ее.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? На этот вопрос готового ответа у меня не было, так как я не помнила, когда нача­лась депрессия и что ее вызвало, поэтому я приступила к детективной работе. Как долго длится этот симптом? Чув­ствовала ли я его сразу после сегодняшнего пробуждения? Да уж, за утренними сборами и приготовлением завтрака у меня едва ли было время, чтобы обращать внимание на что-то еще, но сейчас, оглянувшись мысленно назад, я по­няла, что меланхолия сопровождала меня все утро. Как насчет вчерашнего вечера? Гм... да, пожалуй, я отправи­лась спать в довольно мрачном настроении. А если вспом­нить, что было еще раньше? Ну что ж, за ужином мое об­щество никак нельзя было назвать приятным, да и у пли­ты я возилась без особого удовольствия. Как насчет вчерашнего утра и обеда? Мне не удавалось вспомнить ничего определенного, кроме того, что вчера утром я вста­ла в прекрасном настроении. Следовательно, вчера, в ка­кой-то момент между утром и вечером произошло что-то, вызвавшее во мне депрессию. Итак, чем я занималась в тот день? Меня пригласили к соседям на чай: я неплохо провела время в непринужденной, веселой обстановке. Не случилось ли там чего-то необычного? Чего-то, пред­ставлявшего для меня угрозу почувствовать болезненную эмоцию?

Вначале ничего относящегося к делу в голову не прихо­дило, затем я вспомнила одну молодую женщину, извест­ную своим язвительным остроумием. Мы сидели, разгова­ривали о всяких пустяках, и вдруг она воскликнула в своей обычной, напускной шутливой манере: «Ах, Мюриэл, ты вечно так много говоришь! Если ты заводишься, никто не может даже слова вставить». Что я тогда почувствовала? Меня это позабавило. Я знала, что она хорошо ко мне отно­сится и, кроме того, она — известная шутница, так что я отнеслась к ее словам вполне спокойно. Что еще я чувство­вала в тот момент? Мне было очень важно дать понять ей и остальным, что я ничуть не обиделась, что я этакий «слав­ный малый».

Шаг 4. О чем мне это напоминает? «Славный малый». Берни часто обвинял меня, что я одержима имиджем «слав­ного малого». (Вообще-то, если быть точнее, он называл меня «добродушная растяпа»). Возможно ли, что в глубине души я обиделась на ее слова? Ну уж нет, я же не ребенок. Нам всем хорошо известно, что это просто ее стиль; она все­гда любила шутить подобным способом. Если бы я наблю­дала всю сцену со стороны, то какое впечатление произво­дило бы мое поведение? Какую эмоцию я могла скрывать? Может быть, гнев?

И надо же, как странно, в тот же момент, как я задала себе этот вопрос и в голове высветилось слово «гнев», он тут же извергся из меня мощной струей. Я пришла в полное бешенство. «Как она посмела меня так оскорбить! Она, со своей фальшивой утонченностью, этакая диванная кошеч­ка!...» И прочая, прочая в том же духе. Целых две минуты я рвала и метала, как сумасшедшая, и потом все прошло. Те­перь я чувствовала себя просто великолепно: внешнее чув­ство — депрессия — исчезло. Я с необыкновенной бодрос­тью взялась за посуду и постели, и оставшийся кусок дня провела в прекрасном расположении духа.

Шаг 5. Определить паттерн. Почему мне обязательно надо быть «славным малым»? Мне удалось это прояснить лишь годы спустя, когда я разбиралась с другой проблемой. Но в тот день, почувствовав свой скрытый гнев, я осознала кое-что еще.

Та же остроумная соседка как-то раскритиковала то, как я веду свое домашнее хозяйство, и это меня нисколько не обеспокоило: я не слишком домовита. Скажите мне, что я некрасива, и это тоже меня не заденет: я привыкла к свое­му лицу. Скажите мне про мою глупость, и я, скорее всего, рассмеюсь вам в лицо: уж мне-то, черт возьми, известно, что я далеко не глупа. В этих областях у меня нет скрытых чувств. Но излишняя болтливость имеет для меня какой-то болезненный смысл. Стыд? Вина? Я пока не знаю: при каж­дом удобном случае я призываю на помощь самотерапию, чтобы поработать над этим.

В тот день я впервые распознала свой паттерн. У меня есть скрытые чувства относительно разговора, общения, и они настолько обостряют мою чувствительность к крити­ке, что я скрываю их под депрессией. Этот опыт положил начало для дальнейших исследований, и несколько лет спу­стя мне удалось очистить еще один слой шелухи, узнать больше о скрытом значении слов для меня и справиться с писательским блоком.

Дата добавления: 2015-06-27