Каменный век. Отголоски охотничьих верований 4 страница

Чудовище всегда многоглаво. Нередко сказка упоминает хоботы, а самого Змея называет "хоботистым".(Громыко М. М. Дохристианские верования в быту сибирских крестьян XVIII - XIX вв. - В кн.: Из истории семьи и быта сибирского крестьянства XVII - начала XX в. Новосибирск, 1975, с. 122.) "Змий о 12 головах и 12 хоботах; ногами топат... зубами скрехчет.(Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки, с. 181.) Чудо-Юдо своих противников не кусает, не когтит, а "вбивает в землю" или бьет хоботом ("жогнул своим хоботом").(Пропп В. Я. Исторические корни..., с. 202; Новиков II. В. Образы восточнославянской волшебной сказки, с. 181.) Самого его убивают (помимо стандартного сказочного меча) стрелами, копьями и раскаленными камнями, которые помощники героя бросают ему в пасть; часто герой распарывает брюхо чудищу. После победы над Змеем его тушу сжигают на костре.

В. Я. Пропп указывает два ответвления данного сюжета: во-первых, вместо сухопутного чудища, находящегося под калиновым мостом, в сказке может быть морское чудище, обитающее в пучине и требующее себе человеческих жертв. Это, на мой взгляд, отголоски представлений о ящере, стадиально более поздние, чем палеолит. Во-вторых, значительно более поздним, связанным уже с развитием государственности, В. Я. Пропп считает мотив змееборчества типа борьбы Георгия с драконом (с. 205).

Если мы подытожим все признаки сказочного чудища, с которым герою (иногда с помощниками) неминуемо надлежит сразиться, то получим следующее.

1. Чудище огромно и непомерно сильно. Оно не крылато.

2. Оно "хоботисто" или у него несколько голов на длинных шеях.

3. Схватка с чудищем происходит у калинового моста; иногда чудище бывает прикрыто этим мостом.

4. Обязательной чертой схватки с чудищем является огонь (огненная река); иногда чудище само извергает огонь.

5. Своих противников чудище "вбивает в землю". Не думаю, что будет большой натяжкой признать в этих сказочных приметах чудища обрисовку древнего мамонта (или мамонтов), загнанного огненной цепью загонщиков в ловчую яму, в подземелье, замаскированное ветками кустарников (калины). Длинношерстные мамонты, прорываясь сквозь "огненную реку", могли и сами быть носителями огня. Охотники, загнавшие мамонтов в яму, должны были окончательно одолеть их, распарывая чрево, пронзая копьями, забрасывая камнями. Мамонты же хватали охотников хоботами и, вероятно, действительно "вбивали в землю". Роспись В. М. Васнецова в Историческом музее дает хорошую реконструкцию этого охотничьего эпизода.

Такое углубление одного из самых ярких сюжетов русской сказки в палеолит, естественно, вызовет возражения: как могли у восточных славян, никогда не видевших мамонта, сохраниться подобные пережиточные воспоминания?!

Произведем расчет, который пригодится нам и для последующего. Когда речь идет о народной памяти, то в качестве условной единицы удобнее всего взять одно поколение рассказчиков: дед рассказывает внукам. В точных цифрах годов интервал между рассказчиком и слушателями примерно равняется полувеку; через полвека слушатели-мальчишки сами станут стариками, передающими своим внукам то, что они в свое время восприняли от деда. От последних живых мамонтов Восточной Европы до русских крестьян-сказочников XIX в. прошло около 240 "поколений рассказчиков", а для Сибири - всего около 150 поколений. Много это или мало?

Следует учесть, что схватки с мамонтами происходили на протяжении по крайней мере 500 таких поколений, и на глазах одного рассказчика за всю его жизнь они повторялись сотни раз. Для того чтобы все героические и трагические стороны этих жизненно необходимых схваток запечатлелись в памяти людей, времени было более чем достаточно. Конечно, за те 240 поколений, когда рассказ велся уже о прошлом, не подкреплялся свежими впечатлениями и превратился в чудесную сказку с фантастическими (для слушателей) персонажами, многое забылось, перепуталось, смешалось с другими, новыми образами, но то, что, несмотря на вполне естественную путаницу, в сказках удается все же выделить несколько устойчивых элементов, ведущих нас к палеолитической охоте, является очень интересным.

Очень важны общие наблюдения фольклористов над жизнью и местом в сказочном фонде сюжета "победитель змея". А. И. Никифоров установил его повсеместность, широкое проникновение в разные сказки и вместе с тем отсутствие специальной сказки, посвященной только бою с чудищем. За этим сюжетом "неправомерно сохранять наименование особой сказки, а более правильно видеть в нем только подвижной эпизод, вовлекаемый в связь с другими по мере надобности".(Никифоров А. И. Победитель змея (из севернорусских сказок). - Советский фольклор, 1936, № 4/5, с. 141.) Эту мысль поддерживает и новейший исследователь волшебных сказок Н. В. Новиков, упоминая, что "этот подвижной эпизод в русском материале входит в сочетание более чем с 20 сюжетами".(Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки, с. 24.) Из этого становится ясно, что пришедший из другой эпохи красочно описанный бой с хоботистым Змеем оказался таким самостоятельным, своеобразным и впечатляющим эпизодом, который не могли, не хотели забыть. Он не был законченной сказкой (потому что возник в досказочный период), но титаничностью своих образов и героичностью ситуации импонировал рассказчикам, и они вплетали его всюду, расцвечивая им более бледные сюжеты позднейших эпох, видоизменяли, осмысливали неясное, дополняли. (Позднее, когда южные кочевники начали нападать на оседлых земледельцев, чудище-мамонт все более принимало черты символического огненного Змея, часто верхом на коне (Змей на коне!), олицетворявшего внезапно нападавшего внешнего врага.)

Таким образом, можно считать, что к палеолиту восходят в сказках три элемента: связь с инициациями, образ женского охотничьего божества ("Протокибелы") и сильно трансформированное описание грозных схваток с мамонтами.

₪₪₪

Большинство сказочных сюжетов связано с чудесным путешествием героя, во время которого происходят различные приключения, иногда женитьба; оно завершается счастливым возвращением домой. Выезжает герой почти всегда в лес и едет или идет с юга на север. Лес характеризуется как густой, дремучий, болотистый, темный, непроходимый, безлюдный.(Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки, с. 136) Герой часто отправляется "за тридевять земель, в тридесятое государство", за тридцать озер, и именно там, в отдаленной лесной пуще, он и находит знаменитую избушку на курьих ножках Бабы-Яги. За этими необъятными лесами и озерами иногда в сказке обозначено море, упоминаются хрустальные или стеклянные горы и дворцы, расцвеченные самоцветами. Есть даже детали, заставляющие вспомнить первобытные священные места на Оленьем острове Онежского озера: "за тридевять земель в тридесятом царстве есть остров; на том острове ходит олень-золоты-рога...". Сопоставление столь же соблазнительное, сколь ненадежное.(Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян...) Во всем этом нетрудно видеть предел восточноевропейской колонизации Севера - берега Беломорья и Ледовитого океана, куда впервые дошли еще охотники мезолита, а впоследствии ходили и русские люди средневековья.

Хронологически диапазон охотничьей жизни в северных лесах очень велик, но в сказках ощущается много архаизмов. Выход героя из дома - это выход охотника: "Пошел стрелок в путь-дорогу"; "стрелец-молодец... поехал за тридевять земель". Цели он достигнет тогда, "когда истычет копья".(Пропп В. Я. Исторические корни.., с. 35-37.) Герой преодолевает леса, горы, озера, и поворотным пунктом для него является затерянная в чаще изба Бабы-Яги, где герой, пройдя испытания, получает путеводную нить.

Помощником героя сказки иногда оказывается волк. Это - самый глубокий архаизм после Чуда-Юда. Сказочный Серый волк, верой и правдой служащий охотнику, - это впервые прирученная собака; приручение произошло еще в конце палеолита, а в мезолите собака стала помощницей охотника.

С лесом и с комплексом первобытных инициации связаны и упоминания "лесной науки" у колдуна или даже у самого лешего. Пройдя науку у "дедушки лесового", юноша понимал язык зверей и птиц и умел превращаться в различных зверей.

Медлительный темп жизни в лесной зоне, растянутость во времени многих культурно-исторических явлений не позволяют прикрепить истоки "лесных" сказок к какой-либо узкой эпохе, но, судя по всему, началом формирования этого цикла можно признать мезолит или охотничий неолит, время значительных передвижений одиноких охотников по пустынным, безлюдным местам, где нет "ни стежечки, ни дорожечки".

Восстанавливаемый В. Я. Проппом комплекс инициации, охотничьих мужских домов, колдунов и колдуний, живущих за забором, увешанным черепами, "лесной науки" и "лесной религии" не может быть надежно сопоставлен с археологическим материалом, но по общему духу этого комплекса основу его можно возводить к мезо-неолитическому времени. Отмирал этот комплекс, вероятно, медленно. Но признаков древнерусского северного быта IX - XII вв. с его городами, селами, дорогами прямоезжими, курганами здесь немного. Не исключено, что перегруженность сказок охотничьими архаизмами в какой-то мере следует отнести за счет балтского и финно-угорского субстрата в северных областях, позднее колонизованных славянами. Необходимо глубже провести картографирование всех сказочных сюжетов, без чего трудно намечать не только географические, но и хронологические рубежи.

Забегая вперед, следует сказать, что в восточнославянском фольклоре в целом (а не только в непроглядных лесах) перелом и обновление сюжетов, появление новых ситуаций, далеко выходящих за рамки пропповской схемы, произошли на рубеже бронзового и железного веков, когда славяне впервые испытали набеги степных кочевников, когда впервые появились кузнецы. Тогда победителем Змея (олицетворения кочевников) стал уже не охотник, пришедший за тридевять земель, а вещий кузнец, славянский Гефест. Но это уже совершенно иная эпоха, требующая подробного рассмотрения. Другим разделом русского фольклора, уходящим своими корнями в далекую первобытность каменного века, являются многочисленные и многообразные заговоры.

Доземледельческий охотничий анимизм, вера в упырей и берегинь и умилостивление их "требами" в какой-то мере могут быть представлены по позднейшим фольклорным материалам. Самым близким к этой теме материалом являются заговоры - языческие заклинания почти на все случаи жизни: на удачную охоту, на охрану скота от лесных зверей, оберег от болезней, порчи и всякого зла, заклинания удачи, приворот девушек или парней и злонамеренное накликание беды на своих врагов.

Очень важно отметить, что среди заговоров как таковых совершенно нет заклинаний, связанных с земледелием. Аграрная магия широко проявлялась в новогоднем и весенне-летнем циклах обрядовых песен и обычно носила коллективный характер, тогда как заговоры, как правило, индивидуальны. Жанр заговоров создавался, судя но всему, до утверждения господства земледелия. Восточнославянским заговорам посвящена значительная литература. (Ефименко П. О заклинаниях. - В кн.: Труды Архангельского статистического комитета. Архангельск, 1865; Майков Л. Великорусские заклинания. - В кн.: Зап. Рус. географ, об-ва по отд. этнографии. СПб., 1869, т. II; Ефименко П. Сборник малорусских заклинаний. М., 1874; Романов Е. Р. Заговоры, апокрифы, духовные стихи. - В кн.: Белорусский сборник. Витебск, 1891, V; ВетуховА. Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного врачевания, основанные на вере в силу слова. - В кн.: Русский филологический вестник. СПб., 1901 - 1907 гг.; Мансикка В. Представители злого начала в русских заговорах. СПб., 1909; Срезневский И. Описание рукописей и книг, собранных для Академии наук в Олонецком крае. СПб., 1913; Виноградов Н. Заговоры, обереги, спасительные молитвы и проч., вып. 1. - Живая старина, 1907, вып. I. Вып. 2, 1909, вып. I. Вып. 3, 1909, вып. IV. Елеонская Е. Н. К изучению заговора и колдовства в России. Шамординская Пустынь, 1917, вып. 1, Познанский. Заговоры. Пг., 1917; Елеонская Е. Н. Сельскохозяйственная магия. М., 1929.)

Собранный исследователями материал состоит из двух групп: в одну входят записи самих этнографов, а во вторую - старинные рукописные сборники заговоров, составленные колдунами и знахарями в XVI - XVIII вв. или представляющие собой судебные записи по колдовским делам. Записи этнографов, как кажется мне по собственному небольшому опыту, не отражают всей полноты реально существовавших заклинаний. Это в особенности относится к вредоносной магии, так как деревенские колдуны, славившиеся умением насылать порчу, крайне неохотно делились тайнами этого мрачного и наказуемого ремесла. Особенностью старых рукописных сборников является, во-первых, преобладание оберегающих формул над вредоносными, а во-вторых, христианизированная форма многих заговоров, когда носителями зла показаны не упыри-вампиры, а бесы и черти, избавителями же от зла - не древние берегини, а христианские святые и ангелы. Нас это не должно смущать, так как христианский дуализм не был изобретением теологов, а отражал весьма глубинные первобытные представления, существовавшие издревле у всех тех народов, среди которых распространилось христианство. Глубокий архаизм заговоров сквозит даже в их языке. Словарь заговоров полон старинных, давно забытых речений: "храмина" вместо избы, "убрус" вместо полотенца; "гобино" (урожай, зерно), "тиун" (княжеский управитель), "гость" (купец), "кудесник" (колдун), "харатья" (пергамен), "зед" (глиняный фундамент); "волхвование", "капище идольское", "упыри" и т. п. Создается впечатление, что первичные записи заговоров были сделаны какими-то грамотными и книжными волхвами еще в средневековье. Иногда архаичные признаки ведут еще глубже: так, охотничья добыча - это зверь, убитый копьем; копье может быть метательным ("борзометкое копье"); стадо скотины называют "власьевым (велесовым) родом". (Майков Л. Великорусские заклинания, с. 427, 496, 510, 536.)

В ряде случаев в заговорах встречаются архаичные слова, непонятные даже самим знахарям. Так, в одном заговоре от волков, записанном мною в с. Вщиже (Брянская обл.), упоминался "хорт с хортенятами"; рассказчица-знахарка не знала значения этих слов, совершенно не употреблявшихся местными жителями. "Хорт" - волк, как явствует из некоторых русских и болгарских говоров, но в приведенном примере это давно забытое слово входило в заклинательную формулу наряду с упоминанием волка и волчат.(У белорусов известна просьба к лешему: "...лясун и лясуниха! Прошу я вас и кланяюсь я вас великими упросами и низкими уклонами - содержайте своих хортов, замыкайте им губы и зубы!" (Романов Е. Р. Заговоры, апокрифы..., с. 154).) Вторым примером забвения первоначального смысла может служить слово "сливень", переводимое некоторыми информаторами как "слепень", "овод"(Романов Е. Р. Заговоры, апокрифы..., с. 117.), но истинный смысл которого должен быть ближе к понятию дракона или ящера: святой Юрий побивал копьем "гадов и гадынь и сливнев". В другом заговоре сливень упоминается лежащим на океане под ясенем, рядом с ящером.(Мансикка В. Представители злого начала..., с. 20.) Едва ли святой Георгий гонялся с копьем за оводом и едва ли о слепне можно говорить, что он лежал близ ящера. Слово уцелело, но смысл темен.

Заговор в древности был словесным сопровождением языческого заклинательного обряда. На долю исследователей XIX - XX вв. достались лишь незначительные фрагменты обрядовой стороны и реквизита; слова давно уже оторвались от действий и стали почти полной заменой их. Часть обрядности иногда включается в текст заговора; это - время и место произнесения заклинаний и необычный путь самого заклинателя. Время обозначается очень различно: "на закате", "как люди уснут", "утром", "на ветхий месяц"; иногда ограничение строже: "в ивановску пятницу", "в великий четверг", т. е. только один раз в году. Местом произнесения заклинания обычно бывает "темный лес", "черный лес", "зеленая дубрава" или где-то "у воды", "у могилы" или даже у муравейника. Иногда следует идти "в чисто поле". Действия человека, идущего произносить заговорзаклинание или, точнее, наговор, своеобразны и иной раз совершенно противоположны обычным, обыденным:

Стану, не благословясь. Пойду, не перекрестясь, Не воротами - собачьими дырами, тараканьими тропами. Не в чисто поле, а в темный лес... (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 3, с. 4.) Пойду... не благословясь... Не в ворота - сквозь дыру огородную. Выйду не в подвосточную сторону, Посмотрю в подзакатную сторону... (Виноградов Н. Заговоры, обереги.., вып. 2, с. 73.) Отправлюсь в злую сторону, на запад, к отцу Сатане... Умыюсь не водою, не росою, Утрусь не тканым, не пряденым - утрусь кобыльим хвостом... (Мансикка В. Представители злого начала..., с. 6.) Встану, не благословясь... Пойду я нижним ходом, подвальным бревном, Мышиной норой, собачьей трубой, подворотной дырой. Встану на восток хребтом, на запад лицом. Раздайся, ад! Расступися, Мать-сыра-земля! Из этой земли выходите сто семьдесят дьяволов... (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 1, с. 44.)

Следует сказать, что подобные заговоры с обратными, иррациональными действиями заклинателя и с обращением к злым силам произносились не для ограждения себя от возможной напасти, а, наоборот, тогда, когда заклинающий сам стремился нанести кому-либо вред. В остальных же случаях заговоры часто подчинялись христианским нормам, и порядок произнесения был обычным. (Виноградов Н. Заговоры, обереги...)

Примером может служить поэтичный заговор девушки, желающей нравиться (записан в Петрозаводске):

Во имя отца и сына и святого духа! Аминь. Господи благослави, Христос! Встану, благословясь, пойду, перекрестясь. Из дверей дверьми, из ворот воротами Выйду в чистое поле, погляжу в подвосточную сторону. С подвосточной стороны встает заря утренняя, выкатается красно солнышко. А и пусть я, раба божия (имярек), буду краше красного солнышка, Белей светлого месяца, Румяней зари утренней и зари вечерней, Краше всего света белого, всего миру православного!

Как глядят все православные христиане на красное солнышко, на белый свет. Так смотрели бы все добрые молодцы на меня, рабу божию (имярек), И почитали бы меня, и возносили бы на глазах своих. Не могли бы все добрые молодцы без меня ни жить, ни быть, ни игры заводить. Будьте мои слова крепки и прочны. Ключ-Замок. Аминь, аминь, аминь! (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 1, с. 33).

Действенная сторона обрядов, при которых заговоры были лишь словесным дополнением, почти позабыта или плохо зафиксирована фольклористами, информаторы которых весьма неохотно раскрывали заклинательный обряд в его целостном виде. Иногда нам становятся известными лишь фрагменты обрядовых действий. Так, например, для того чтобы разлучить двух влюбленных, нужно срезать ветку-рогатку и с соответствующим заговором разломить сучок на две "часточки", одну из них сжечь, а другую закопать в землю. Заговор пояснял, что как навсегда разделились две "часточки", так и парень с девушкой разъединились навеки. Для того чтобы победить врага, следует, например, выходя из избы, пнуть ногой высокую ступу и повалить ее на пол: так должен быть повержен и недруг. Действие сопровождалось словами. При произнесении одного охотничьего заговора нужны были: осиновая кора, паутина, росный ладан и богородичная трава; какие действия производились с этими снадобьями - неизвестно. (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 3, с. 16.)

Нередко заговор следовало наговорить на хлеб, на даримый невесте пряник, на соль, на воду или вино, на иглу, на след того человека, к которому обращен заговор, на чертополох, на шерсть, состриженную со скотины, и т. п. Все это требовало специального реквизита и слияния слов с действиями, производимыми определенным образом в строго определенное время. Исключительный интерес представляют рукописные книги с заговорами на многие случаи жизни. Здесь, в этих старинных руководствах по черной магии, читатель XVI - XVIII вв. находил не только точные тексты заговоров, но и подробное описание всех необходимых действий и потребного при их исполнении реквизита или снадобий.

Вот, например, описание действий заклинателя, чрезвычайно важное для археологов, находящих в слоях разных эпох множество человеческих фигурок из глины и далеко не всегда могущих осмыслить их назначение. Книга предусматривает желание наслать лихо на своего врага; для этого необходимо: "Зделать у воды человека в его [врага] имя из глины, нести в сокровенно место се и поставити стоя, да стреляти 27-ью стрелы в брюхо". (Елеонская Е. Н. К изучению заговора..., с. 37-38.)

В процессе стрельбы "тридевятые" стрелами и произносится заговор со всеми лихими пожеланиями; магические формулы заклинания подкреплены магическими действиями обряда. В некоторых случаях мы видим в этих колдовских книгах советы прямого обращения к неизвестным (чужим) мертвецам, т. е. к упырям-вампирам: "Следует до прочтения заговора "могилу выкопать, где незнаемой мертвец, а не выняти мертвого вон. Да верхняя доска сняти и саван оправить и пронять сквозь саван трижды игла..." Таким способом подготовленная игла употребляется в момент произнесения заговора. (Елеонская Е. Н. К изучению заговора..., с. 26. Сборник 1613-1645 гг.)

Сведения об обрядах, донесенные подлинными материалами XVII в., драгоценны для нас, так как из самих текстов заговоров никак не явствуют те разнообразные ритуальные действия, которые должны были производиться колдуном или обывателем, прибегающим к заклинанию, для того чтобы заклинание имело силу.

Иногда описание действий настолько подробно и так детально регламентирует все поступки заклинателя, что его можно назвать сценарием обряда, своеобразным языческим служебником. Вот один из вариантов обряда оберега скота при первом весеннем выгоне в поле:

"Первое: встать по утру до зари, взять рогатину, которая в звере бывала, да которой скот на лето пущать. Кругом трижды очерти, а сам на вонную сторону двора ходи, а говори: "Пусть тын железной круг моего скота колко в отпуске!".

Да рогатину положь во вонную сторону ворот, а ходячи говори: "Покажися мой скот всякому зверю черному, и серому, и рыскуну пнем да колодою, да камнем от сего дни и во все лето до белого снегу".

Да сам поставь свещу святому Георгию. Да помолись о сбережении живота...

Да сам поставь угарчик одной свечи, да обед смысли, а на тот день припаси: свежую щуку, а костей того дни не мечи.

Да как отобедаешь, стол отодвинь, да не трони на столе ничего, да угарчик свечной затопи... да выди на двор со всею семьею, да скот весь, благословясь, выпусти вон з двора, а сам стань против рогатины.

Да возми рогатину, да положи в таково место во укромное, чтоб никто не тронул, покамест живот (скотина) на лесу ходит до белого снегу.

Да, пришед в избу, по подобию спрячь (приведи в порядок) стол.

А костей собаке того дня не давай и никому ничего не давай".(Елеонская Е. Н. Сельскохозяйственная магия, с. 4 - 5. Рукопись начала XVII в.; Срезневский В. Описание рукописей и книг..., № 56.)

В этой же рукописи есть другой вариант подобного обряда: "Канун Егорева дни в ночь скотине во хлеве не клади ничего. Добуди косача (тетерева), да с косачом куриче яйцо; да свечю без огня с вечера положи пред Егоря. Как люди уснут - один или два человека вас (как ко Егорю приде) - трижды поклон.

Да возьми топор да косача и яйцо и свечю возьми и зажги, то же в руки подними и неси на посолонь, а топор в правой руки по земли тяни, а в другой руке свечю отнести и косача за горло и яйцо да поди трижды и говори: "Пусть около моего скоту железной тын стал от земли до небеси от зверя и от волку и от всякого зверя, по земле ходящего, и от леса". И обойди трижды и говори трижды. Пришед к Егорю, свеча с огнем поставить и яйцо по сторому (?), а косача убить ножыком тылем и говорить: "Тебе, святый Егорей, черной баран от меня и от моего скота и ты, святый Егорей, стереги и береги мой скот...". (Елеонская Е. Н. Сельскохозяйственная магия, с. 5 - 6. Рукопись начала XVII в.)

В других оберегах даются иные рецепты магических действий, но словесная часть остается более или менее устойчивой. Среди реквизита упоминаются: шерсть со скотины (с каждой головы), замок и ключ, щука и почти обязательно что-либо из крестьянского оружия - топор или охотничье копье. Копью, древнейшему оружию человека, в заговорах придается особое значение. Так, былинный Добрыня Никитич, победив Змея, "наговаривает" свое копье, которое должно уничтожить зловредную змеиную кровь:

Бьет копьем о сыру-землю, Сам к копью приговаривает: Расступись-ко, матушка, сыра-земля... Пожри-ко всю кровь змеиную. (Песни, собранные Рыбниковым. М., 1910, 2-е изд., т. III, № 15.)

Глубокой архаикой веет от рекомендаций первого, приведенного выше, обряда: в каждой избе в укромном, тайном месте должна храниться рогатина, уже обагренная кровью медведя; она служит священным предметом при заклинании целости скота, выгоняемого в лес. Обряды и заговоры, как их составная часть, дошли до XVII - XX вв. в сильно обновленном виде; они обросли христианской символикой и терминологией, в них упоминается много сравнительно поздних реалий, вроде замка и ключа, но их дух и все рекомендуемые ими магические манипуляции уводят нас в глубокую и отдаленную первобытность.

Первобытное мироощущение особенно явно проступает в подробнейших многословных перечнях тех сил, которые могут помочь или повредить человеку. Вот несколько характерных по своей всеохватности перечней:

"... Заклинаю и проклинаю вся духи лукавые и от злых человек и от дому его... [Молитвами ангелов, а их тьмы тем] прогоняем и отдаляем всякую злобу, и злые примолвы бесовские, и лукавство, и клятвы, и зависть, и заклинания душепагубные и и ревность, теловредные, связание, и недугования, удержание и к смертоносным язвам, злостреление, и всяких шкод жития сего лукаво око, суетного ко убожию и умалению злоглаголание, живота и имени... всяким язычное уядение, волхвованием волхвующих. примолвы, Что зло - да отдалится и все, что вредное, от раба божия (имярек)!". (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 2, с. 20.) и советование злых человек, лихой взгляд и иных уроки злые пакостные,

Перечислив все возможные виды несчастий, которые могут принести человеку враждебные ему люди, волхвующие всяким волхнованием, составитель заклинания стремится далее предусмотреть также и все многообразные обстоятельства причинения зла:

"И что лукаво бысть в дому том, в нем прочтется сия молитва, яко да разрешится, аще будет на небеси связано или на земли или в море, да разрешето будет!

Яже на земли сей: Или на поли, или на пути, или в нивах и в виноградех, или на поле, или во рвех, или в горах, или в траве, или в пещерах, или в древе, или пропастех земных, или в бани, или в реце, или в пещи, или во истоцех, или в капищи идольском, или в кладези, или во власех брадных, или в кровле, или в коже плотской, или в дверях, или в главном убрусе, или во оконце, или в ножном обувении, или в верхнем пороге, или в злате, или в нижнем пороге, или в серебре, или на зде (глиняный цоколь), или в меди, или в тине, или в свинце, или в основе, или в олове, или в стене - или в железе, да разрешится! или в морских рыбах, Или во дворе, или в животных четвероногих земных, или во входе, или во птицах, летающих по воздуху. или в дверце, движимых и недвижимых, или в брусе, в харатьи или в бумаге, или во рве, или в черниле, или в древе, или в некоторой вещи - или в листе и корени, и в ветвии да разрешится!". - да разрешится! (Виноградов Н. Заговоры, обереги..., вып. 2, с. 21. Рукопись XVII в. списана с более древнего текста. См. с. 13.)

Составитель этой молитвы-заговора, заботясь о предотвращении зла, разлитого повсеместно в природе и во всем окружении человека, перечисляет и всю фауну, и все элементы ландшафта (реки, леса, горы, травы), двор и дом человека, его одежду и обувь, все материалы, из которых делаются предметы (дерево, медь, золото, железо), и даже пергамен и чернила, с помощью которых могут быть написаны вредоносные формулы. Невзирая на христианскую фразеологию, на поздние аксессуары (вроде бумаги), мы ощущаем здесь чрезвычайно раннее анимистическое миропонимание.

Нигде, кроме заговоров, первобытный анимизм не выступает так полно и рельефно. Грамотный "волхв" сохранил точнейшим образом характерную особенность анимизма: повсеместность духов и их предельную конкретность. Недостаточно упомянуть усадьбу оберегаемого заговором человека как всем известный комплекс, ему нужно было перечислить 17 отдельных элементов - от порога до кровли, от печи до оконца. Безусловно, прав был ученик Потебни А. Ветухов, первым связавший происхождение заговоров с анимизмом. (Ветухов А. Заговоры, заклинания, обереги..., 1902, вып. 1/2, с. 188.)

Дата добавления: 2015-06-27