Часть пятая. Неудачник 3 страница

И это хорошо, наверное. Иначе мы до сих пор сидели бы в пещерах, подкармливая хворостом Красный Цветок, зажженный молнией.

Ты славный мальчик, Ромка. Ты ухитрился прийти к правильному выводу неверным путем. Словно шел Зеркальным Лабиринтом, тычась в стекло – и все же прошел его до конца. Я еще не могу понять, почему ты прав, но ты все‑таки прав, Ромка…

Прохожу мимо равнодушного портье, открываю двери. Улица Диптауна, люди, машины, огни реклам. Я знаю то, что способно изменить мир. Я могу отдать миру чудо.

Но не вправе – потому, что оно живое.

Оно само по себе, за ним ни наша жизнь, ни наши радости, ни наши беды. Что отделяет меня от Неудачника – холод космоса, или непредставимая бездна иного пространства? Какая разница, он все равно живой!

Я иду по улице, не поднимая руки на радость «Дип‑проводнику». Это знакомый вдоль и поперек русский район, дойду и пешком. Мне надо понять Неудачника до конца. Прежде чем он уйдет навсегда. Надо успеть что‑то сказать, что‑то сделать.

Церковный квартал – золоченые купола православных храмов, соборы католиков, скромные синагоги и мусульманские минареты. Кружево храма александровцев, черная пирамида сатанистов, и как самая великолепная из всех насмешек – огненная реклама над пабом, логовом добродушной и страдающей легким ожирением секты Поклонников Пива.

Я мог бы многое тебе показать, Неудачник. Зоопарки, где живут стеллеровы коровы и мамонты. Книжные клубы, где спорят о хороших и умных книгах, выставки пространственных дизайнеров, где рождаются новые миры, врачебную конференцию, где сходятся врачи со всего мира, консультируя больного из богом забытой провинции… На конференцию нас так просто не пустят, но я взломал бы дверь, и мы тихо постояли бы в сторонке, глядя, как американский анестезиолог и русский хирург продумывают операцию для чернокожего заирского шахтера… Я отвел бы тебя на оперу, где каждый музыкант – гражданин мира, и на спектакль, где каждый зритель – участник пьесы. В храмах мы поклонились бы всем богам, забывая о том, что они злы. Мы постояли бы на детской площадке, где малышня катается на «настоящих» гоночных машинах, и посочувствовали гринписовцам, спасающим ежей на европейских автострадах. Картинная галерея Диптауна могла бы отнять у нас целый месяц – попробуй, пройди подряд Эрмитаж и галерею Прадо, Третьяковку и Лувр. Но хотя бы сутки ты мог пожертвовать… вместо того, чтобы сидеть под багровым небом «Лабиринта». В студенческом квартале ты помог бы первокурснику из Вологды постичь тайны сопромата, а я объяснил бы канадскому художнику, почему не следует детализировать изображение осеннего леса. Это вовсе не злой мир, глубина. Вовсе не «мордобой и разврат». Разве я виноват, что твой путь прошел по боевым аренам и публичным домам, с погоней за спиной и неизвестностью впереди?

А ведь, наверное, это было не случайно. Ты сам выбрал этот путь. «Лабиринт», «Звезды и планеты», «Всякие забавы», эльфийский Лориен… Ты вобрал в себя глубину, и показал – не себе, а мне, какова она. Всю нетерпимость и глупость, всю агрессию, что живет в нас. И ты не хуже меня знаешь – не только из этого соткан виртуальный мир.

Как жаль, что ты все‑таки прав, Неудачник. Мир судят не по лучшим его качествам. Иначе фашизм стал бы расцветом техники, верткими самолетами и могучими моторами, а не трубами концлагерей и мылом из человечьего жира.

Ты вынес свой приговор, и объяснил, почему он таков.

Вправе ли мы обижаться?

Вправе ли бить себя в грудь и кричать: «Мы добры!»

Но ты не можешь, не должен унести с собой лишь это! Человеческую грязь и красоту безлюдных гор, технологию, ставшую на службу пороков! Иначе – зачем мы в глубине? Чего мы стоим?

…Я стою у дверей католического собора, роскошного и давящего, великого и нелепого. Можно пойти и помолиться древнему богу, которого, все‑таки, нет. Можно вернуться домой и пожать Неудачнику руку на прощание.

И ни одно решение не будет правильным.

– Леонид?

Подошедший человек мне совершенно не знаком. Низенький, с невыразительным скучным лицом, старых джинсах и вислом свитере. Скучный и обыденный, ему не в виртуальности место, а в очереди за разливным «жигулевским». Но он знает мое имя – значит, он враг.

– А вы от кого? – спрашиваю я. – «Аль‑Кабар»?

Человечек не отводит взгляд.

– Леонид, ты видел меня в другом облике. Без лица.

– Дмитрий?

– Да. Может быть все‑таки будем на «ты»?

– Ты сволочь, – соглашаюсь я.

– Леонид, я прошу тебя о разговоре. О пяти минутах разговора.

Неужели это – основной облик Димы Дибенко? Я видел его фотографию, но давным‑давно, на ней он был слишком молод. Значит, он – невзрачный и обыденный? Маленькая собачка – век щенок. Этот парень придумал дип‑программу и уронил мир в глубину? Отгреб миллионы и получил долю в «Микрософте» и «Америка он Лайн»? Первым понял, что Неудачник – пришелец извне?

– Пять минут.

– Леонид, отойдем…

Его голос все же не вяжется с внешностью. Если он и умел говорить просительным тоном – то это осталось в прошлом.

Мы обходим собор, Дибенко отпирает ключом причудливой формы калитку, ведущую в сад. Здесь тихо и спокойно. Ивы, тополя, ровные аллейки… камни… знакомой формы.

– Блин, – только и говорю я.

– Да, это кладбище… – бормочет Дибенко. – Я… я люблю сюда приходить. Как‑то успокаивает… настраивает на философский лад.

Наверное, нет в этом ничего необычного. Но я смотрю на надгробные памятники, на аллеи, на девушку, что сидит вдали на траве, у маленького бюста, прижав ладони к лицу. Это не скорбящий человек, это нарисованная плакальщица, электронный эквивалент мраморных ангелочков.

Виртуальность – это жизнь. Но жизнь немыслима без смерти. И друзья хоронят здесь тех, кто уже никогда не нырнет в глубину, не наденет виртуальный шлем.

«Он верил в чудо» – короткая, словно проклятие, фраза на ближайшем камне.

Прости, незнакомый мне человек. Ты верил в чудеса и прыгал в разноцветье виртуального мира. Но вот, память о тебе лежит здесь, а где‑то в настоящем твоя могила зарастает бурьяном. Твои друзья приходят сюда, затратив полдоллара, а земля, принявшая твой прах, рождает новую жизнь. Может быть, честнее было бы твоим друзьям потерять час‑другой жизни – чтобы глотнуть водки на твоей настоящей могиле?

Свобода. Не мне судить!

– Я слушаю тебя, Дима, – говорю я.

У Дибенко красные, словно от недосыпания, глаза. У него мятое лицо. Он втащил меня в чудо – которому я не нужен, он расправляется с дайверами, как со слепыми котятами. Но он создал этот мир, и я обязан его выслушать.

– Не спрашиваю, как ты вырвался, Леня, – произносит Дибенко. – Я понимаю, ты все‑таки получил свою награду…

– Какую еще награду? За что?

– За предательство, – Дибенко смотрит мне в глаза. – Что, слово коробит? А ведь это предательство! Всех нас, всех людей, что живут сегодня! Ты смог стать его другом. Я знал, что ты это сможешь, знал, потому и нанял тебя, именно тебя! Зря, наверное. То, что я мог предложить

– гроши…

– Дима, ты понимаешь, чем стала виртуальность?

– Свободой!

– Тогда в чем ты меня упрекаешь? Мы не в праве требовать от Неудачника ничего! Ни‑че‑го!

– Почему же не вправе? – Дибенко облокачивается на надгробие «верящего в чудо» и усмехается: – Да, пусть не формулы и чертежи… не вакцины и рецепты справедливого общества. Но хоть надежду он мог нам дать! Нам, всем! Если он пришел – значит, все будет хорошо! Если он есть – значит, мы не захлебнулись свободой!

Кажется, я снова чего‑то не понимаю!

Но Дибенко продолжает, и я молчу.

– Думаешь, я знал, что делаю? Тогда… Нет! Я напился! В драбадан, в дрызг, в стельку! Прилип к машине, а спать не хотелось, и играть тоже не хотелось, работа поперек горла стояла, начал подбирать цветовую палитру, ритм изображения… очень хотелось музыку наложить, а машина дохлая была, без саунд‑карты!

Значит, не врут легенды…

– Я не знаю, как! – кричит Дибенко. – Это она захотела родиться, а не я ее родил! Это глубина, глубина пришла сквозь меня – в мир! Я понял, я почувствовал, но я – не творец! Лишь проводник, перо, которым двигала чья‑то рука! Издалека, сквозь мрак, сквозь тишину – дотянулась, и заставила сделать! Ее! Дип‑программу!

У меня дрожь проходит по телу, и не потому, что Дмитрий сказал о тишине. Просто и мне это чувство знакомо. Ужас творца, который не понимает, как и что он создал.

– Меня одни называют гением… – человечек с синяками под глазами хватает меня за руки. – Другие – тупицей, нашедшим жемчуг в навозной куче! А ведь все неправда! Сквозь меня глубина пришла в мир. Значит – кому‑то это было нужно! Не сейчас… потом…

Дибенко смотрит на меня, жадно и восторженно. Шепчет:

– Он хоть что‑то тебе сказал? Хоть намекнул… откуда? Год, век, тысячелетие?

– Дима… – бормочу я. – Да с чего ты взял…

– Когда ты ушел… – шепчет Дибенко. – Ты попал в капкан, ты не мог вырваться с моей машины. Но ведь ушел… снес всю информацию с дисков и ушел! Это он тебя научил, дайвер? Он?

На него жалко смотреть. Я так не люблю жалость – она убивает не хуже ненависти, но Дибенко хочется пожалеть.

Вот только голос, голос у него не тот. Так может унижаться прославленный актер в трагической роли…

– Ты представить не можешь, – говорит Дибенко, – сколько сил я на это положил! Чем рискнул… положением в совете директоров «Аль‑Кабара», агентами в «Лабиринте»… Ты не поймешь, вы, в России, до сих пор не понимаете… А я ведь тебя расколол! Отследил канал! Я знаю, кто ты! Леонид, я знаю твой адрес в Диптауне! Компания «Поляна», квартира сорок девять. Ты в моих руках! И настоящий адрес узнать могу! Но я ведь не угрожаю! Я прошу… будем вместе!

Словно время пошло по кругу – уже не Гильермо, а Дмитрий Дибенко протягивает мне руку.

– Они не могут понять, – шепчет он. – Все, что угодно. Пришельцы из параллельных миров, инопланетяне, машинный разум… Нет этого! Ничего нет, кроме нас! В дне вчерашнем, и в дне будущем – только мы!

Я понимаю…

– Можно верить, а можно смеяться, – Дибенко ударяет кулаком по несчастному памятнику. – Но единственное, что не имеет границ – это время. Компьютерная сеть живет и будет жить, и память об этом пареньке переживет всех нас! Информация не имеет границ во времени. Неудачник, он заглянул в прошлое человечества. Из того прекрасного далека, до которого нам не дожить, из будущего Земли – он шагнул в детство виртуального мира. Ну пусть, пусть мы безобразны и дики! Но хоть что‑то он может сказать? Дать нам… веру…

– Дмитрий, но почему? Почему ты так решил?

– Потому что знаю! – Дибенко заглядывает мне в глаза. – Не мог я случайно создать дип‑программу! Это все равно, что с завязанными глазами стрелять – и попасть в тысячу мишеней подряд! Я никакой не гений, я обычный человек. Просто там, в будущем, решили создать виртуальность. Может быть, это было предопределено. Может быть, им просто нужен был плацдарм… смотровая площадка, чтобы заглянуть в наш мир. И я стал… пером в чьей‑то руке…

– Плацдарм? – переспрашиваю я. – Плацдарм – это война.

– Да! А на войне надо убивать… и брать пленных.

– Ты знаешь, сколько есть версий о Неудачнике?

– Да.

– Если он не из будущего? А из другого мира?

– Пусть! Тогда – тем более! Он в нашем мире, и здесь – наши законы! Мы должны понять, кто он.

Да чего, собственно, он хочет от меня?

Смотрю на Дибенко – дрожащие губы, усталые глаза, неряшливый, опустившийся вид. Чего он добивается? Чтобы я передумал? Сдал ему Неудачника? Да это в любом случае – не в моих силах. Мы только потратим время…

Время…

Он знает мое имя и адрес. Знает, где я живу в виртуальности.

Даже сумел отследить меня у Ромки.

А теперь тянет время.

Я отшатываюсь, бросаюсь к калитке. Дибенко смотрит мне вслед, не пытаясь помешать. Только на лице появляется улыбка – довольная улыбка актера, отыгравшего роль и вслушивающегося в аплодисменты.

Такси проносится мимо – словно моя поднятая рука больше ничего не значит в Диптауне. Я дергаюсь вслед машине, вновь машу рукой…

Бесполезно.

Это война.

Как Дибенко смог отсечь меня от транспортной сети Диптауна? Может быть, у него и там пай?

Но ведь я теперь не нуждаюсь в «Дип‑проводнике»…

Уже знакомое ощущение, когда город вокруг схлопывается, превращается в схему. Парю над городом, тянусь сквозь расстояние, сквозь чужие компьютеры – к своему дому.

И ударяюсь в стену.

Я вижу дом, населенную вещами многоэтажку – но внутрь проникнуть не в силах. Что‑то изменилось в самом пространстве.

Делаюсь реальным – не в самом здании, а рядом, на тротуаре.

Дом пылает.

Не пожар, скорее невиданная иллюминация. Стены меняют цвет и яркость, каждая песчинка сияет как драгоценный камень. Дом – как нелепый прямоугольный бриллиант под лучом прожектора.

И люди, очень много людей. Мундиры городской формы безопасности, охранники «Лабиринта», стражники «Аль‑Кабара»… Кольцо оцепления вокруг дома, снайперы с винтовками, автоматчики за прозрачными щитами, парящие в воздухе стрелки с реактивными ранцами. Я возник внутри оцепления, и сотня стволов мгновенно нацеливается на меня.

Пауки договорились и раскинули паутину сообща.

– Леонид! Поднимите руки и приближайтесь! – раскатывается над улицей голос. За стеной охраны, в радужных отсветах иллюминации – группа людей. Урман, Вилли, Человек Без Лица, комиссар Джордан Рейд.

Надо же!

Какая честь для меня! Куда податься бедному дайверу? Официальные и неофициальные властители глубины сошлись у его дома!

– Леонид, медленно приближайтесь! – повторяет Рейд. Его голос эхом отдается вдоль улицы.

По крайней мере, они стараются соблюсти видимость законности. Операцию проводит полиция.

Иду, под прицелами стволов, под надзором сотен компьютеров, каждый мой шаг взвешен и оценен, каждый байт информации течет под незримым присмотром…

Охрана впереди расступается, пропуская меня. Гильермо отводит взгляд. Урман – который на самом деле лишь секретарь Урмана, ехидно улыбается. Дибенко, вновь надевший свою туманную маску, бесстрастен.

Обращаюсь к Рейду, игнорируя их всех.

– Что происходит?

– Вы обвиняетесь в незаконном проникновении в чужое информационное пространство, в применении оружия, повлекшем значительный материальный ущерб, в сокрытии информации, жизненно важной для Диптауна, – чеканит Джордан. – Вы задержаны для выяснения обстоятельств.

– А в чем обвиняется мой дом? – спрашиваю я. Но Рейда с позиций не сбить:

– Проводится поиск улик.

Оглядываюсь на пылающее здание. Поиск? Как бы не так. Консервация. Заморозка. Перенасыщение каналов информацией. Сможет ли Неудачник отразить атаку – или даже его сил не хватит?

– Я сдаюсь, – говорю я. – Признаю все обвинения. Прошу прекратить… это.

Джордан качает головой. С легким сочувствием во взгляде, но с непреклонной решимостью.

– Не пытайтесь скрыться в реальность, – предупреждает он. – Мы запросили «Интерпол» о вашем физическом аресте.

Накатывает страх – лишая воли, гася силы. Может быть там, в настоящем, за моей спиной уже стоят угрюмые омоновцы в черных матерчатых масках?

Настоящая тюрьма, настоящий допрос – это не азарт виртуальных схваток. Это гнилой матрас, баланда, чей рецепт неизменен со сталинских времен, зарешеченное окошко, и не обезображенный интеллектом конвоир.

Или моя родная полиция, при всей готовности обменять российского гражданина на десяток списанных портативных радиостанций, еще не научилась работать быстро?

Глубина‑глубина… и бежать.

Я смотрю в нарисованные лица, на охранников с оружием. Нет границ для охотников за чудом. Со всех концов Земли они нырнули в глубину – чтобы вырвать, выдрать кусочек тайны – откуда бы ни принесла ее судьба в наш мир.

И меня охватывает ярость.

– Джордан… я даю вам десять секунд… – шепчу я. – Вам, всем. Десять секунд, чтобы убраться.

– Опомнитесь, Леонид… – это Рейд.

– Стрелок, давайте пойдем на взаимные компромиссы… – это Вилли.

– Твои силы тоже имеют предел… – Человек Без Лица.

Господи, да они же боятся! Боятся меня! Одного против всех, затравленного, с древним компьютером за спиной и пустыми руками!

Почему?

– Не знаю, как ты держишься, – начинает Дибенко, – но…

– Пять секунд, – говорю я.

И охрана начинает стрелять. То ли без команды, то ли я ее не заметил…

Огонь и боль.

Все, что было придумано за годы существования глубины, самое проверенное и самое секретное – все по мою честь…

Я стою в огне, а на лицах вокруг – страх, и даже в сером тумане Человека Без Лица – страх…

Почему я еще здесь, почему остаюсь в виртуальности, а не снимаю шлем перед серым дисплеем убитой машины?

Тянусь к охранникам – не руками, одним лишь взглядом. Тела мнутся, как тряпичные куклы под каблуком, рассыпаются пеплом, исходят паром, застывают, сворачиваются в точку, растворяются в воздухе. Словно взгляд отражает всю пакость, что сыплется в мою сторону.

Пять секунд, отпущенных мной врагам истекают, и улица пуста. Лишь полыхает мой дом и стоят рядом те, кто поджег его…

– Лишь в глубине ты – бог, – говорит Человек Без Лица. Он не угрожает, он напоминает…

– Разве? – я подхожу к ним ближе. – Рейд, сейчас компьютеры налоговой полиции узнают, что ты присвоил пару миллионов… Урман! Вся информация «Аль‑Кабара» – в свободном доступе! Вилли! «Лабиринт» – мертв! Уровни стерты, карты утрачены, монстры разбежались! Дима! Твои отпечатки пальцев

– принадлежат серийному убийце!

Даю им пару секунд, чтобы осмыслить, и добавляю:

– Минута… и станет так!

Не знаю, возможно ли это. Я не знаю своих сил. Даже не знаю, откуда они появились.

Но они верят.

– Чего ты хочешь, дайвер? – кричит Урман. Рейд отталкивает его, ревет:

– Условия!

Может быть, я немножко угадал с налогами?

– Вы прекращаете охоту.

Перед ними – чудо. Но им есть, что терять.

Урман и Гильермо переглядываются, директор «Аль‑Кабара» кивает.

– Мы снимаем свои обвинения, Джордан, – говорит Вилли. – Не стоит… привлекать «Интерпол».

Он едва уловимо кивает мне. Значит, пугали?

Ложь. Везде – ложь.

Краем глаза я вижу, как по улице приближаются люди. Простые граждане Диптауна, теперь, когда оцепление повержено, они могут удовлетворить любопытство.

Пускай смотрят.

Джордан берет Дибенко за плечо, слегка встряхивает:

– Вы слышали? Операция прекращена! Всё! Отключайте свои системы!

Значит, здание замораживал Дмитрий? У полиции силенок не хватило?

Человек Без Лица отмахивается от комиссара. Он смотрит лишь на меня. Ему, единственному, наплевать на мои угрозы. Не потому, что он не верит в них, и не потому, что готов потягаться с американским правосудием, насквозь пронизанным компьютерными технологиями.

Он не готов отказаться от чуда. Как‑никак, мы земляки. Обоим высшая идея вывихнула мозги – пусть и в разные стороны. С туманной маски доносится шепот:

– Ты предаешь весь мир…

– Я его реабилитирую.

– Ты не хочешь делиться, дайвер. Ты получил свою награду… и предал нас. Ладно. Не забудь забрать Медаль. Будет, чем оправдываться.

Я вспоминаю склад, коробки с софтом, стол, на котором осталась медаль вседозволенности.

Тянусь – сквозь расстояние, которого больше нет. И тяжелый жетон ложится в мою ладонь.

Секунду я разглядываю его. Белый фон, и радужный шарик. Паутина сети, окруженная невинностью и чистотой.

– Это твое, – говорю я, и бросаю медаль Человеку Без Лица. Жетон касается черной ткани плаща и прилипает. Красиво… – Я этого не заработал. А ты… ты создал глубину. И не повторяй, что не мог это сделать. Смог. Сам. Спасибо. Но не думай, что мы тебе чем‑то обязаны. Этот мир будет жить, будет падать и учиться вставать. Он не заставит говорить того, кто хочет молчать. Не заткнет рот тому, кто хочет говорить. И, может быть, станет лучше…

Я поворачиваюсь, и иду к своему дому.

Дибенко так и не отключил программы, сковавшие здание алмазной коркой. Но я не собираюсь его о чем‑то просить. Дергаю дверь – и вхожу в подъезд, сияющий, словно пещера чудес Алладина.

Вот только за моей спиной иллюминация гаснет, сходит на нет. Я рву чужую программу, отвоевывая у нее шаг за шагом.

Поднимаюсь. Всего лишь две с половиной сотни ступенек.

За каждой дверью – шорохи и шум. Мой нарисованный мирок оживает, когда я прохожу мимо. Вслед несутся обрывки музыки и невнятный шум разговоров, звон бьющегося стекла и ритмичный стук молотка, шлепанье босых ног и визг дрели.

Даже не вспомнить сейчас, когда и что я программировал, окружая себя несуществующими соседями. Странный я тип. Как и все люди…

Я знаю, что в силах удалить всю заморозку сразу, одним усилием. Но не делаю этого. Пусть будет путь вверх медленным, шаг за шагом. Сметая со стен фальшивый блеск, пробуждая жизнь в пустых квартирах. Никогда больше я не войду в этот дом.

Хныканье ребенка и гул неисправного крана, лай собаки и звяканье бокалов. Мне нечего запоминать, и не о чем грустить. Это были мои костыли, но я научился ходить сам.

Последний изгиб лестницы, останавливаюсь на миг перед дверью, сложенной из алмазных зерен. В каждой песчинке – мое крошечное лицо. Одно из многих лиц, которые я надевал в глубине.

Дышу на дверь – алмазы тускнеют, меркнут, превращаясь в льдинки, стекая каплями воды. Поплачь за меня, глубина. Мне не о чем плакать.

Вхожу – и сразу же вижу, что в квартире ничего не изменилось. Здесь программа Дибенко власти не имела.

Неудачник и Вика стоят у окна, глядя на улицу.

Подхожу – Вика молча берет меня за руку, и мы смотрим на Диптаун втроем.

Улица забита народом. Густая, слитая толпа. Чуть дальше по сторонам замерли машины «Дип‑проводника», а люди все подходят и подходят, чтобы замереть, глядя на дом.

И лишь под самым окном люди расступаются. Там круг пустоты, окружающий Человека Без Лица. Он тоже смотрит вверх, словно в силах увидеть нас. Мне даже хочется верить, что он видит.

– Он вовсе не злой, – говорю я Неудачнику. – Он просто нетерпеливый.

– Я никого не обвиняю, – соглашается Неудачник.

– Тогда уходи, – прошу я. – Самое время.

Он очень долго смотрит на меня, тот, кто пришел в глубину в обличии Неудачника. Словно хочет рассмотреть мое настоящее лицо, понять, что я чувствую сейчас.

– Ты обижен? – спрашивает он наконец.

– Нет. Расстроен, но это совсем другое.

– Я боялся, что ты обидишься. Ведь я разбил твою мечту.

– Какую?

– Ты мечтал, что виртуальность изменит мир. Сделает его чище. Даст людям доброту и силу. Терпел то, что возмущало тебя, улыбался тому, что раздражало…

Неудачник протягивает руку, кладет на наши с Викой сцепленные ладони.

– Ты верил в миг… один‑единственный миг, искупающий все грехи и ошибки. Я убил эту веру.

Мне даже смешно слушать его слова. Неужели он и впрямь так считает?

Неужели я так думал?

– Не в глубине дело, Неудачник, – говорю я. – Не в этой глубине.

Он кивает.

– Помнишь зеркальный лабиринт, Леонид?

Конечно помню…

– Глубина дала вам миллионы зеркал, дайвер. Волшебных зеркал. Можно увидеть себя. Можно глянуть на мир – на любой его уголок. Можно нарисовать свой мир – и он оживет, отразившись в зеркале. Это чудесный подарок. Но зеркала слишком послушны, дайвер. Послушны и лживы. Надетая маска становится лицом. Порок превращается в изысканность, снобизм – в элитарность, злоба – в откровенность. Путешествие в мир зеркал – не простая прогулка. Очень легко заблудиться.

– Я знаю…

– А я и говорю с тобой лишь потому, что ты знаешь. Я тоже хотел бы стать твоим другом, Леонид.

Он грустно улыбается, прежде чем добавить:

– Но это была бы очень странная дружба…

– Чужой и русский – братья навек? – интересуется Вика.

Значит, Неудачник не убедил ее. Ни в чем. Для нее он – человек, хитрый хакер, морочащий всем голову…

Мне невесело. Но я говорю:

– Я не спрашиваю, кто ты. Веришь, нет, но мне это – все равно… Пришелец со звезд, или из другого измерения, машинный разум… Но ты все равно знаешь больше, чем мы. Скажи, что будет?

– Смотря в какое зеркало смотреть, дайвер.

– Тогда я буду выбирать, Неудачник. Очень придирчиво. А теперь – уходи.

Он отводит руку от наших ладоней.

Секунду ничего не происходит. Потом стена за его спиной начинает гнуться, скручиваться в воронку.

Неудачник делает шаг назад. В сияющий туннель, уходящий в непознанное. К голубому солнцу, под которым вьются оранжевые ленты. В свой мир.

Его тело дрожит, расплываясь. Каскады разноцветных искр срываются с кожи. На мгновение мне кажется, что я вижу – вижу того, кто приходил в наш мир.

Но скорее, мне просто хочется дать чуду имя.

– Помни о нас… – говорю я вслед уплывающим бликам света. – Помни такими, какие мы есть…

Дом начинает подрагивать. Стены становятся прозрачными, потом – бледно‑зелеными, потом – кирпичными, потом – бумажными. Потолок уползает вверх и выгибается куполом. Пол превращается в зеркало, свет в окне проходит все части спектра и выжигает на бумажной стене наши силуэты.

Квартира превращается в огромный зал, словно все направления растянули на порядок.

Туннель медленно сужается, но еще можно успеть. Прыгнуть вслед Неудачнику – и увидеть, откуда он пришел. Сорвать с чуда маску.

– Леня, что это?! – кричит Вика.

– Информация, – отвечаю я. По квартире начинает гулять ветер, на подоконнике зацветает горшок с комнатным гранатом, стопка компакт‑дисков на полке принимается наигрывать все песни одновременно. – Он качает информацию! Уносит все то, что узнал!

Сквозь нас несутся полупрозрачные тени. Пробегает Алекс с винтовкой наперевес, проносится, перебирая лапами, монстр‑паук, уходит в туннель та придуманная семья, что мы спасли в «Лабиринте». Вращаясь как пропеллер, пролетает исполинское дерево, семенит хоббит с испуганной мордочкой, огромными прыжками шествует летающий охранник Человека Без Лица с огнедышащим ракетным ранцем за спиной.

Потом проходим мы с Викой. Взявшись за руки.

– Помни нас… – повторяю я. – Помни…

Туннель начинает сужаться, словно диафрагма фотоаппарата. В последний момент в него протискиваются, хлопая крылышками, летающие тапочки Компьютерного Мага.

И комната становится прежней.

– Я все равно не верю, что он – чужой, – говорит Вика. Неуверенно, но упрямо. – Если он хороший хакер, то мог все это…

Она замолкает, когда я обнимаю ее за плечи.

– Не надо, Вика, – прошу я. – Он ведь ушел. Навсегда. Теперь не обязательно спорить. Теперь можно и верить.

На улице шум, на улице – обмен мнениями. Видели они хоть что‑то из того, что открылось нам? Все равно. Глубина породила новую легенду.

– Он ушел, но мы остались, – говорит Вика. – И за тобой – охота.

Киваю, осторожно размыкая наши объятия. Подхожу к окну, смотрю вниз. Человек Без Лица по‑прежнему неподвижен.

– Дайвер Леонид тоже должен уйти, – соглашаюсь я.

– Ты будешь грустить по своему дому? – спрашивает Вика. Как здорово, когда не нужно ничего объяснять.

– Чуть‑чуть. Как по трехколесному велосипеду.

Я возвращаюсь к ней, обнимаю. Ее губы находят мои.

И это – то, что уже никогда не уйдет.

Глубина… – молча зову я.

Дом снова вздрагивает, когда в далеком Минске прокатный сервер получает команду. Магнитная головка скользит по диску – стирая.

Оборот – исчезает первый этаж со скандальным пенсионером. Оборот – шестой этаж с тихим графоманом, оборот – десятый этаж с коллекционером виниловых пластинок.

Оживает мой компьютер, и меркнут стены квартиры. Я не смотрю на стол, но знаю, что на дисплее нарисованная Вика улыбается мне – в последний раз. Программы не грустят, когда их стирают. Грустят люди, но у меня нет другого выхода. Если заблудишься в зеркальном лабиринте – бей зеркала. Выходи на свет…

Толпа разражается криками, когда мой дом тает в воздухе. Бедолаге Джордану еще придется доказывать, что это не его работа.

Мы плывем над Диптауном, обнявшись и глядя друг другу в глаза.

– Здорово… – шепчет Вика.

– Я и сам не знаю, как это делаю…

– Не знаешь, как целуешься? – удивленно спрашивает она.

…Нет, никогда я женскую логику не пойму.

Возле супермаркета, на стыке украинского и прибалтийского кварталов, я нахожу тихий закоулок: между телефонными будками и фонтаном. Оттуда мы и выходим. Правда, не сразу.

– Ты стираешь свои следы? – интересуется Вика.

Молча киваю.

– Надеешься, что тебя не найдут?

– Попробую. Может быть, они смогут вычислить город… но и то вряд ли. Лучше, чтобы не узнали даже этого.

– А мне ты можешь довериться?

– Санкт‑Петербург, – говорю я. Очень хочется услышать в ответ, что мы земляки. Но Вика морщится.

– Питер… Леня, подожди меня здесь, ладно?

Я жду. Она убегает в супермаркет, а я еще раз тянусь к минскому серверу, проверяю, не осталось ли хоть какого‑то следа. Потом прохожусь по всем запасным адресам, даже по тем, которые никогда не использовал – и бью их, безжалостно выскребая информацию отовсюду. Со стриммеров и магнитооптики, накопителей Бернулли и оптических дисков. Самым последним я чищу винчестер своего интернетовского провайдера. Все. Теперь – я никогда не входил в глубину.

Дата добавления: 2015-06-27