Статика и динамика

Условимся о терминах. «Статическими» или «персистентными» мы условно называем те народы, у которых жизненный цикл повторяется в каждом поколении без изменений. Это, конечно, не значит, что такие народы не испытывают внешних воздействий. Часто они даже гибнут при изменении окружающей среды, как, например, были уничтожены тасманийцы или выбиты арауканы в Патагонии. Иногда стабильные этнические группы, племена или народы уклоняются от заимствований у своих цивилизованных соседей, но чаще они легко перенимают то, что им подходит, не меняя при этом привычного ритма жизни. Например, алгонкинские племена еще в XVII в. приняли на вооружение мушкеты и научились стрелять не хуже французских и английских колонистов; патагонцы за одно поколение в XIX в. превратились из пеших охотников в конных; тунгусы освоили спички и железные печки, весьма удобные в чумах. Но этнический облик этих народов до XX в. оставался прежним. Французами и испанцами не стали ни алгонкины, ни арауканы.

У «динамических» народов всегда возникает проблема «отцов и детей». Молодое поколение не похоже на прежнее. Меняются идеалы, вкусы, обычаи, появляется категория «моды». Наряду с появлением нового идет забвение старого, и эти-то перемены именуются развитием культуры.

Динамические народы тоже не вечны. Они либо исчезают без следа, либо, по прошествии определенного цикла развития, превращаются в статические, которые, в свою очередь, после различных трансформаций становятся динамическими, но уже другими. Исчезновение бывает иногда связано с гибелью людей, составляющих этнос, а чаще – с раздроблением этнической общности, причем уцелевшие ассимилируются соседними этническими общностями, люди остаются, но этнос как системная целостность исчезает. Если же часть этноса сохраняется как реликт, то это и будет изолят.

Это примеры яркие, но ведь есть сколько угодно градаций традиционности, и если расположить все известные нам этносы по степени убывающей консервативности, то окажется, что «нулевого уровня», т. е. отсутствия традиции, не достиг ни один этнос, ибо тогда бы он просто перестал существовать, растворившись среди соседей. Это последнее, хотя и наблюдается время от времени, никогда не бывает плодом целенаправленных усилий самого этнического коллектива. И тем не менее этносы гибнут, значит, существуют деструктивные факторы, благодаря которым это происходит. И поскольку нет этносов полностью изолированных от внешних воздействий, то следует полагать, что все этносы смертны. И самое любопытное – этносы иногда предпочитают гибель не приемлемому для них существованию. Почему?

Пожалуй, именно это право на смерть отличает этнос, находящийся в фазе гомеостатического равновесия со средой, от популяции того или иного вида животных. Смерть этноса – это распад системной целостности, а не поголовное истребление всех особей, в нее входящих. Хотя история сохранила позорные страницы истребления отдельных индейских племен американцами и небольших этносов хуннов – китайцами, но гораздо чаще члены погибшего этноса входят в состав новых, соседних этносов. Поэтому этническая экстерминация – явление скорее социальное, чем биологическое.

Согласно диалектическому материализму, смерть – необходимый момент и закономерный результат жизнедеятельности организма. «… Отрицание жизни, – писал Ф. Энгельс, – по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, – смертью».[122]Этот универсальный закон диалектики действует и в процессах этногенеза.

Как человек может быть убит в любом возрасте, так и этногенетический процесс может быть оборван в любой фазе. Однако легче оборвать начинающийся этногенез, пока этнос не набрал силу, и завершающийся, когда эта сила уже растрачена. При этом уровень техники и культуры большого значения не имеет, равно как и численность населения. Ирокезы в XV в. создали оригинальную, развивающуюся форму общежития – союз пяти племен, своего рода республику. Нахуа дали начало ацтекам, а государство Монтесумы вряд ли можно считать не развивавшимся с XIV по XVI в. (точнее – с 1325 г., когда был основан Теночтитлан, по 1521 г., когда он был взят Кортесом). Приведенные примеры – примеры процессов этногенеза, оборванных ударами извне в начале своего развития.

Еще нагляднее пример древних евреев. В XV в. до н. э. бродячие племена хабиру вторглись в Палестину и захватили участок территории у Иордана. По уровню техники, методам ведения хозяйства, военным приемам они не отличались от прочих семитских племен Сирии и Аравии и уступали народам Египта и Вавилонии. Но это был народ, интенсивно развивавшийся в этническом плане, и он пережил всех соседей, пока не погиб как этническая общность[123]под короткими мечами римской пехоты. Однако эта гибель совпала, и, очевидно, не случайно, с этнической дивергенцией самого еврейского народа, когда фарисеи, саддукеи и ессеи перестали ощущать свою общность и начали видеть друг в друге либо отступников и изменников (отношение фарисеев и ессеев к саддукеям), либо дикарей (отношение саддукеев к ессеям, народным массам), либо оторвавшуюся от народа жреческую касту (отношение саддукеев и есеев к фарисеям). А ведь в отношении уровня культуры евреи в I в. не уступали ни римлянам, ни грекам.

На основании приведенных примеров можно было бы подумать, что именно варварство таит в себе силы, которые при развитии культуры иссякают. Но и эта точка зрения не находит подтверждений в истории. Европейские народы завоевали Африку и Юго-Восточную Азию в XIX в. и создали систему колониальных империй, охватившую в начале XX в. почти всю поверхность суши. В некоторых случаях это можно объяснить превосходством в военной технике, но не всегда. Например, в Индии сипаи были вооружены английским оружием и тем не менее были разбиты англичанами, уступавшими им в численности. Турецкая армия в XVII–XVIII вв. не уступала по качеству оружия русской и австрийской, однако Евгений Савойский и Суворов оказались победителями, несмотря на малочисленность армий и удаленность от баз снабжения. Французы покорили Алжир и Аннам не столько за счет лучших пушек, сколько за счет прославленной храбрости зуавов, применившихся к малой (антипартизанской) войне. И наоборот, итальянцы, располагавшие самым совершенным оружием, проиграли в 1896 г. войну с негусом Менеликом, воины которого были вооружены копьями и кремневыми ружьями, а по древности своей культуры не уступали уроженцам Италии. Вот оно как!

Все перечисленные завоевания были неотделимы от этногенетического процесса Западной Европы, вследствие которого оказалось возможным создание наций и колониальных империй, начавшееся еще при феодализме. Но расширение ареалов европейских этносов закончилось в XX в. и стало ясно, что в истории не только всего мира, но даже самой Западной Европы оно было эпизодом важным, кровавым, героическим и противоречивым, но только эпизодом, а не вершиной эволюции. Крушение колониальных империй, свидетелями которого мы являемся, показывает, что процесс этногенеза прошел фазу расцвета и история приняла прежнее направление – Европа опять вошла в свои географические границы. Следовательно, дело не в уровне техники или культуры, и модель этнического развития следует строить на иных принципах. «Ни один народ, ни одна раса не остаются неизменными. Они непрерывно смешиваются с другими народами и расами и постоянно изменяются. Они могут казаться почти умирающими, а затем вновь воскреснуть как новый народ или как разновидность старого».[124]

Однако остается неясным, почему этносы-изоляты теряют способность к сопротивлению враждебному окружению. Согласно концепции А. Тойнби об «ответе» на «вызов», они должны были бы на вызов врага давать мощный ответ, а они либо сдаются, либо разбегаются. Видимо, переход к гомеостазу, позволяющему этносу существовать в изоляции, связан с утратой некоего признака, стимулировавшего резистентность этноса на ранних фазах. Тверды они только в одном – чужих в свою среду не допускают.

Дата добавления: 2015-06-27