Английской революции ХУII В. 2 страница

В контексте напряженной социально-политической ситуации 30-х годов вигская историческая концепция с ее поверхностным оптимизмом, идеализмом и обоснованием существующих отношений казалась устаревшей и неуместной. Книги Баттерфилда и Дэвиса в равной мере работали против нее. 1 сентября 1939 г. и последующие события активизировали деятельность западных защитников демократии, что проявилось и в теоретической области. Позитивная программа, предложенная Тоуни в 1941 г., имела мало общего с либерально-вигским пониманием английской революции. Может быть, именно это и стимулировало ее превращение в “Новую ортодоксию”, сплотившую вокруг себя на какое-то время историков, склонных к реформе британской национальной традиции, стремившихся к укреплению “национального духа” в новых условиях и новыми средствами. Такие настроения, характерные, в частности, для А. Роуза оказались временным делом, ибо не подкреплялись реальным содержанием интерпретируемых текстов.

Значительно более глубокое и продолжительное влияние идей Тоуни испытала на себе профессиональная историография английской революции, представленная не только участниками “спора о джентри”, возводящими эту дискуссию к статье “Возвышение джентри, 1558—1640”, но и так называемой “школой Тоуни. ориентированной аналогичным образом. Не менее важно и то, что работы этого историка соответствуют основным тенденциям развития современного англо-американского историзма, формированию которого они активно содействовали.

Установка на теоретическое осмысление прошлого сама нуждалась в теоретическом обосновании. Так, профессор М. Вартофский в “Бостонских исследованиях по философии науки” резюмирует сложившуюся ситуацию как гносеологическую проблему, прибегая к соответствующей терминологии: “Поскольку я хочу обосновать утверждение, что к пониманию мы приходим только на основе данных концептуальных моделей, постольку метафизика - задавая наиболее общее и абстрактное истолкование условий, при которых что-либо может быть понято, - становится эвристикой для научного понимания”

То, что Вартофский склонен рассматривать как возвращение к метафизике является попыткой обновления методологических оснований западной исторической науки. Наиболее теоретически корректна в этом смысле концептуальная схема Тоуни, вполне соответствующая модели Вартофского, особенно если термин “метафизика” в его устаревшем значении заменить на привычное сегодня “методология” - право мерность такой подстановки вытекает из контекста статьи американского философа.

Историками неоднократно подчеркивалось, что методологическую основу концепции Тоуни составляет экономический материализм, сторонники которого прямолинейно и однозначно интерпретируют проблему соотношения собственности и власти, рассматривая власть как функцию собственности, а собственность — как богатство, т.е. как совокупность материальных ценностей.

Переводя проблему в конкретно-исторический план, можно указать на прямую связь между укреплением экономических позиций мелкого феодального землевладения и оформлением его политического представительства, палаты общин. Эти процессы, характерные прежде всего для феодальной Англии ХIV в., неоднократно становились

___________________________

33. об этом: Сапрыкин Ю.М. Политическое учение Гаррингтона. М.. 1975. с. 6—7.

34. Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке. — Структура о развитие науки. М.. 1978. с. 84—85.

предметом изучения и были известны Тоуни, экстраполировавшего их на ХVI и ХVII вв. Сама гипотеза о “возвышении джентри” воспроизводит реальную логику “возрастания экономического и общественного значения слоя мелких феодалов” выступавших относительно единым фронтом на протяжении ХII—ХV вв. Это связано с тем, что принадлежность к нетитулованному дворянству имела тогда не только юридический, но и социально-классовый смысл, еще не затемненный развитием буржуазных общественных отношений под той же юридической вывеской. Можно предположить, что именно проекция методологии экономического материализма на историческую реальность ХIV в. детерминировала — каков бы ни был механизм этой детерминировала — концептуальные допущения Тоуни. Внутренняя логика научных теорий не всегда соответствует логике их авторского изложения. Каковы же опорные постулаты концепции Тоуни? Результаты предпринятой автором этой статьи реконструкции сводятся к следующему: джентри и аристократия — антагонистические социальные группы; мерой их антагонизма является распределение между ними земельного фонда; мерой этого распределения является манориальная статистика.

Формулировки самого Тоуни не оставляют сомнения, что английский историк предполагал закономерным и естественным обратное движение мысли. Читателя надо было подвести к выводу о том, что “возвышение джентри” — фундаментальная социологическая реальность, выявленная непосредственно в эмпирическом контексте истории Англии со всей статистической четкостью.

Итак, манориальная статистика, которая должна была обеспечить объяснительной схеме Тоуни контакт с исторической реальностью, предоставив эмпирические доказательства действенности этой схемы, оказалась априорной конструкцией. В результате историческое объяснение английской революции на новый лад, заблокированное и “сверху”, методологически, и “снизу”, методически, выдает свою умозрительную, метафизическую природу. Отрыв теории от эмпирии еще не привел Тоуни к их разрыву. Совершенно иной характер приобретает соотношение теории и эмпирии в концепции Тревора-Ропера.

Политический традиционализм сочетался у этого историка с наклонностью к парадоксальным новациям в осмыслении поворотов исторического процесса. Тревор-Ропер писал, что, с его точки зрения, “история Англии после 1660 г. была продолжением ее истории до 1640 г”. Однако именно эти, как бы ‘несуществующие”, центральные десятилетия ХVII в., привлекали пристальное внимание историка и освещались им в работах “Джентри”, “Социальные истоки Великого мятежа”, “Всеобщий кризис семнадцатого столетия’ Кажущееся противоречие разрешалось у Тревера-Ропера противопоставлением концепции английской революции как буржуазной по своей классовой природе сложной умозрительной конструкции, ни в коей мере не являющейся результатом тщательного воспроизведения последовательной смены событий в духе “исторического натурализма” Гардинера.

Если продолжить аналогию с категориями современной эстетической мысли, то в лице Тревора-Ропера наука имеет “историка-модерниста’, озабоченного конструированием исторической реальности, в корне отличной от той, которую мы знаем по совокупным данным научного опыта. Чистая умозрительность такого “возвращения к метафизике’ не мешает Тревору-Роперу заявлять о себе как об интерпретаторе английской революции, впервые раскрывшем ее социальную сущность. В дёйствительности же перед нами не интерпретация, а искусно построенная теоретическая модель революции, взятой в ее социальном, политическом и интеллектуальном аспектах, модель, детерминированная не столько гносеологически, сколько задачами идейной полемики с марксистской концепцией тех же событий. Высокая степень

внутренней и взаимной непротиворечивости выдвигаемых тезисов свидетельствует всего лишь о гипотетическом, а отнюдь не о реальном существовании “мира Тревора-Ропера”. Этот фантастический мир построен на фундаменте концептуальных допущений, еще более зыбких, чем у Тоуни.

Объяснительная схема Тревора-Ропера имеет почти всецело априорный характер еще и потому, что с самого начала призвана объяснить не крупнейшую социальную революцию, а ее предполагаемую бессмысленность - неблагодарная задача для историка, вынужденного в этом случае эксплуатировать свое социологическое воображение в гораздо большей мере, чем аналитические способности. Изображая Кромвеля вождем, а Гаррингтона - идеологом “слепого бунта” оскудевших провинциальных дворян, “английских идальго”, против “прогрессивного’ и “буржуазного” абсолютизма Стюартов, т.е. рисуя происходившее не в естественной, прямой, а в обратной по отношению к реальности перспективе, историк апеллирует для обоснования такой трансформации к разработанной им самим объяснительной схеме. Она представляет собой своего рода экономическую метафизику.

Ее основные постулаты, иначе говоря, концептуальные допущения, выявляемы, немногочисленны и просты, обладают внешней убедительностью. В самом деле, если бы мы могли с уверенностью сказать, что хозяйствование на земле приносило английскому джентльмену в ХVI—ХVII в. одни убытки в силу фатальной нерентабельности земледелия, возможно, тогда тезис об антагонизме должности и поместья как возведенных в ипостась источников дохода английского джентри получил бы в глазах некоторых коллег Тревора-Ровера определенное оправдание.

Вероятно, что феодальная часть джентри действительно переживала упадок, однако и в этом случае трактовать буржуазную революцию как феодальный мятеж было бы затруднительно. Пожалуй только один историк солидаризировался с построениями Тревора-Ропера. а именно англичанин Д.С. Моррилл, который в книге “Мятеж провинции” утверждал, что провинциальное джентри накануне революции “оставалось удивительно слабо информированным о важных политических вопросах”. Политическая же ситуация в стране складывалась прежде всего под влиянием социальной дифференциации провинциального джентри. Что касается основного допущения, то оно идет вразрез с прямо противоположной оценкой экономических возможностей тогдашнего английского земледелия, выработанной в результате долгого и трудного развития Исторической мысли. Контраргументация сводится. К нескольким эмоциональным цитатам, свободно поддающимся иному толкованию. Иначе говоря, точки соприкосновения теории Тревора-Ропера и эмпирии исторического процесса немногочисленны.

Историк не испытывает в этой связи каких-либо неудобств или сомнений. Наоборот, свободное теоретизирование стало методом его научного мышления. Восприняв идеи Нэмира и Баттерфилда, Тревор-Ропер идет дальше учителей в утверждении принципов неоконсерватизма. “далекими и странными людьми” выглядят в изображении Тревора-Ропера не только католики и протестанты ХVI в. Роялисты и сторонники парламента, к борьбе которых историки всех направлений склонны возводить происхождение современной Англии, трактуются в его работах как люди, чьи ожесточенные столкновения, совершенно чуждые современности, не оказали на ее становление никакого воздействия.

Все это не помешало возникновению неолиберальных, по определению И.И. Шарифжанова, тенденций в англо-американской историографии, представители которой пытаются решить задачу противостояния марксизму, одновременно отвергая объяснительную схему Баттерфилда. Вигская интерпретация истории обретает при этом новую привлекательность, что в значительной мере обусловлено негативной реакцией значительной части специалистов на произвольные обобщения Тревора-Ропера, построенные по принципу “тем хуже для фактов”.

Философское обоснование нарратива гардинеровского толка, предложенное Дреем, не является выходом из сложившейся ситуации, ибо вигский нарратив окончательно утратил свой эвристический потенциал еще в межвоенный период. Иное дело — вигская объяснительная схема, вигская концепция революции. Являясь формой идеологической переработки революционных традиций английского народа, она оказалась более способной к трансформации, чем полагали историки-”ревизионисты” неоконсервативного направления. Ответом на далеко идущие претензии теоретического характера, содержащиеся в работах Баттерфилда и Тревора-Ропера, явилось формирование в рамках “спора о джентри” неолиберальной, социально-вигской, концепции английской революции. Наиболее крупным представительством неолиберального направления является американский историк Дж. Хекстер. Издательские аннотации аттестуют его как “одного из наиболее выдающихся национальных историков”. В целом ряде статей, составивших книги “Переоценки истории” и “Об историках’ Хекстер выступает как сторонник эмансипации исторического знания, “исторического разума’, нетождественного другим разновидностям интеллектуальной деятельности. Американский историк непрерывно сопоставляет сложившийся у него идеал историзма с наличной историографической практикой, корректируя и развивая собственные тезисы, не останавливаясь иной раз перед тем, чтобы признать свое поражение в какой-либо конкретной полемике.

В развернувшихся на Западе спорах о том, какая история нужна современности, - история событий или история структур, повествовательная или количественная (математизированная), - Хекстер не склонен поддерживать какую-либо из сторон. Он избирает свой путь, в равной степени Далекий от “сциллы” нарратива и “харибды” квантификации. Не претендуя на лавры “мастера занимательного повествования”, Хекстер, тем не менее, владеет искусством драматизирования идейных коллизий.

Аргументация собственных объяснительных схем и анализ проблем историографического характера приобретают у него черты интеллектуального Детектива, содержанием которого являются поиски истины. Подобные цели ставит перед собой всякий серьезный исследователь, и результаты упомянутых поисков в решающей мере зависят от надежности познавательных средств, призванных обеспечить достижение этих целей.

Историческая концепция Хекстера в равной мере детерминирована прошлым и настоящим западной историографии, будучи своеобразным синтезом традиционалистских и новаторских тенденций. Работы Хекстера невозможно разделить на “чисто” исторические и “чисто” историографические исследования, ибо они представляют собой единство тех и других, т.е. теоретическую историю. Каждая статья американского автора становится фрагментом умозрительного диалога между англичанином ХIХ в. Маколеем и французом ХХ в. Броделем. Эти имена символизируют для Хекстера высшие возможности исторического знания, реализация которых должна привести к восстановлению терапевтической функции истории в условиях современного общества. Добиться решения поставленной им задачи Хекстер намеревается отнюдь не средствами психологизированного нарратива, содержащего поучительные примеры достойного и недостойного поведения, а путем гуманизации прошлого на основе теоретического анализа его ключевых проблем. Иначе говоря, история призвана быть не педагогом, а врачевателем, возвращающим индивидуальному сознанию веру в осмысленность исторического процесса, веру, которая подтвергается непрерывным испытаниям действительности новейшего времени. Для того, чтобы облегчить индивиду контакты с этой действительностью, Хекстер мобилизует все идеологическое содержание вигской интерпретации истории, излагая его на языке социологических обобщений, столь распространенной ныне в связи с

ускоренным и успешным развитием социальных наук. Хекстер стремится сделать либеральное мировоззрение не только “объясняющим”, лежащим в основе английского исторического опыта, но и “объясняемым”, выводимым из его глубинных факторов и тенденций. Решение этой задачи мыслится ему как создание “нового каркаса для социальной истории”. Результаты исследований Броделя, резюмированные в его труде “Средиземное море и Средиземноморский мир в эпоху Филиппа II”, представляются американскому историку превосходным примером такого рода, позволяющим понять историкам и социологам ‘соотношение истории и социологии” Хекстер, подобно Броделю, уверен, что необходимо наладить взаимодействие этих наук.

Будучи “метафизиком” - в терминах Вартофского, - т.е. ярким представителем антипозитивистской линии в историографии, Хестер отвергает и количественные методы, и нарратив как формы обработки эмпирического материала. Одновременно Хекстер идеологизирует и социологизирует историю, наглядно демонстрируя единство ортодоксальной идеологии и ортодоксальной социологии в современном западном обществе. Тем самым вигская интерпретация истории становится не столько интерпретацией политических решений или религиозных доктрин, сколько истолкованием экономических проблем и социальных конфликтов.

Это обусловило выступление Хекстера в рамках “спора о джентри” с далеко идущей попыткой социально-вигской интерпретации английской революции ХVII в.

В конечном счете — если говорить о периоде, охватывающем вторую половину 60-е и 70-е годы — Хекстер действительно оказался “хозяином положения’, проведя реставрацию традиционных воззрений с мнимой безоговорочностью “счастливой реставрации”, осуществленной Монком во имя торжества дела Стюартов. Социологизированный вариант либерального осмысления английской истории, разработанный Хекстером, существенно отличается от классического, нарративного.

Если по мнению либеральных историков ХIХ в., личная и общественная свобода имманентна историческому развитию Англии, то для Хекстера она является равнодействующей бурных социальных конфликтов. Это различие не может быть интерпретировано в духе противопоставления событийной и структурной историографий, бессодержательность которого убедительно доказал российский историк А.И. Данилов В рассматриваемом случае речь идет о выборе не столько объектов исследования, сколько методов реализации вигской объяснительной схемы. То, что для Маколея являлось аксиомой, встает перед Хекстером как теорема, требующая доказательств. Эти доказательства, в свою очередь, восходят к некоторым “аксиомам”, которые принимаются Хекстером как исходные допущения.

Вероятно, они представляют собой результат искреннего “самовыражения” историка, стремящегося с самого начала исключить какое-либо влияние марксизма на свои дальнейшие построения. Ранее английского исследователя П. Ласлетта, автора получившей широкую известность на Западе книги “Мир, который мы потеряли” Хекстер выдвинул тезис о том, что Англия ХI—ХVIII вв. представляла собой общество одного класса. Американский историк усматривает социальную определенность этих столетий в инициативной роли богатства, т.е. обладавших им привилегированных слоев общества. После того, как из истории устранены классовая борьба и народные массы, на первый план стала выступать общественная оппозиция, использующая социально-политические институты. Главными оппозиционными силами становились аристократия и джентри, контролировавшие в ХV в. вооруженные свиты, в ХVII в. — парламентскую кафедру, в ХVIII в. — избирательную систему. “Новый каркас для

социальной истории” сконструированный Хекстером, допускает лишь вариации на заранее и очень четко определенную тему. Переход от нарратива к теории во многом явился переходом от одного типа видимости к другому: от привычной видимости эмпирических констатаций к видимости проникновения во внутренние механизмы детерминации исторических фактов. На деле конкретика исторического процесса у Хекстера, как и у Тревора-Ропера, подменяется объяснительными схемами, находящими опору не столько в анализируемой действительности, сколько в автономной логике современного западного историзма, в его немарксистском идейном потенциале. Сторонники “социологизированной истории” пытаются бороться с марксизмом на его собственной территории, однако демонстрируют подчас узость своей методологической базы.

Можно ли объективно объяснить расстановку классовых сил в предреволюционной Англии, руководствуясь таким определением класса, которое представляется идеальным английскому историку Л. Стоуну, автору монографии “Кризис аристократии, 1558—1641”: “Сущность социального класса заключается в том, как человек рассматривается его собратьями — и, соответственно, в том, как он рассматривает их, а не в качествах или собственности, которые вызывают подобные отношения” Восприняв это определение, восходящее к Т. Маршаллу. Стоун объясняет события 1640—1642 гг. кризисом доверия к титулованному дворянству Формальный даже для Англии ХVI в. критерий сословности, дополненный различными вариантами измерения богатства, является критерием истины для ряда современных интерпретаторов революции, которую они упорно отказываются признать буржуазной.

Таковы основные результаты перехода от нарратива к теории, т.е. от повествования к концептуальности, составившего содержание целого этапа в осмыслении событий середины ХУII в. дальнейшее развитие англо-американской историографии

английской революции привело к формированию ответа на вызов, который бросил методологической традиции социально-теоретический историзм Тоуни, Тревора-Ропера, Стоуна, Хекстера и близких к их позициям авторов. К. Рассел в нетерпеливом стремлении к переориентации западной историографии еще в 1971 г. заявлял, что “пыль осела на возвышении джентри” Вскоре после того, как тот же Рассел в 1979 г. издал книгу о парламентском кризисе в Англии 20-х годов ХVII в., стало ясно, что речь идет о формировании новой ортодоксии, которая не исключает, но даже

предполагает обращение к новым приемам аргументации, использование новой терминологии в целях обоснования необходимости возврата к жесткому религиозно политическому детерминизму, социальному консерватизму и методологическому эмпиризму. Методологическая программа новой ортодоксии положена в основу моно графии английского историка О. Вулрича “От республики к протекторату” опубликованной в 1982 г. Работа О. Вулрича изобилует фактами, характеризующими различные стороны деятельности Бербонского парламента — известного также как “парламент святых” - в переломном 1653 г., закончившемся установлением режима протектората Появились и работы, эклектически объединяющие элементы нередко противоположных интерпретаций. Такова интересная в целом и богатая новым фактическим материалом книга В. Ханта “Пуританский момент” вышедшая в 1983 г. в США. Важно отметить, что представители новой ортодоксии, которую на Западе обычно называют “ревизионистским” направлением, не только отрицают буржуазный характер английской революции, но и вообще отвергают социальный детерминизм как фактор исторического объяснения. Позиция В. Ханта

___________

может быть рассмотрена в этом аспекте как своеобразное исключение из общего правила.

Архаический нарратив в духе французского историка ХIХ в. Ф. Гизо стал той формой, в рамках которой впервые была высказана мысль о буржуазном характере английской революции. Объяснительные схемы французских нарративов эпохи Реставрации содержат больше социологической истины, чем широковещательные теоретические разоблачения “мифа о среднем классе в тюдоровской Англии” (название одной из статей Хекстера). Это объясняется в первую очередь тем, что на завершающем этапе борьбы с Бурбонами масштабность и радикализм социальных задач, осознанных французской историографией, соответствовали значительности интеллектуальных ресурсов последней. К. Маркс и Ф. Энгельс неоднократно подчеркивали приоритет французской исторической мысли первой половины ХIХ в., впервые, хотя и непоследовательно, сделавшей классовую борьбу одним из важнейших объектов исследования.

На страницах работ участников спора о джентри трудно найти имена французских историков времени Реставрации Ф. Гизо, О. Тьерри, Ф. Минье, и это не случайно. Отвергая материалистическое понимание истории, некоторые английские и американские сторонники “социальной интерпретации английской революции” порывают и с плодотворными тенденциями в развитии классической исторической мысли. Основные участники ‘спора о джентри” черпают аргументы и вдохновение в трудах современников “великого мятежа”, — публициста Дж. Гарринггона, лидера роялистов графа Э. Кларендона и философа Дж. Локка — создавая историографию в стиле “ретро’.

Сопоставление либерально-вигской и “социологизированной” интерпретаций английской революции ХVII в. позволяет сделать вывод о том, что нарратив и теория могут быть рассмотрены как различные способны оформления идентичного или сходного историко-философского содержания, независимо от того, деформируют они объект исследования или, напротив, содействуют его изучению. Абсолютизация действительно имеющих место различий неоднократно приводила к утверждениям о существовании двух историй — “философской” и “эмпирической” Однако основной водораздел пролегает не здесь, и обобщающие “Переоценки истории” Хекстера сводятся к попыткам реставрации того концептуального содержания, которое излагал на языке нарратива Маколей после поражения революции 1848 г. Правда, маколеевский Мильтон в эссе “Разговор между Абрагамом Коули и Джоном Мильтоном о междоусобной войне” (1824 г.) проявляет чудеса социологической изобретательности, утверждая правоту “доброго старого дела”, но и люди, и времена меняются.

Можно ли в таком случае говорить о концептуальной и методологической нейтральности констатирующих (нарратив, квантификация) и интерпретирующих (теория) форм фиксирования исторической информации? Вряд ли. Либерально-вигский, либерально-викторианский нарратив являлся нарративом “по убеждению”, а не только в силу приверженности к многовековой традиции изложения последовательности событий в повествовательной форме. для Маколея и Гардинера такая организация материала была делом принципа, залогом действенности объяснительной схемы, рафинированньим подтверждением лозунга “Правь, Британия!”, ибо что могло быть более неопровержимым для англосакса ХIХ столетия, чем его историческая родословная?

И все-таки именно родословная британского джентльмена стала предметом дискуссии, в ходе которой были предложены теоретические модели исторической роли джентри, каждая из которых предполагает определенную интерпретацию социальной природы английской революции. Как бы ни оценивались эти интерпретации, воспроизвести их на языке нарратива в высшей степени затруднительно. Современная

51. Гизо Ф. История английской революции, т. 1-3. СПб., 1868.

52. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 308; т. 28, с. 321.

53. См. Гулыга А. Искусство истории. М.. 1980, с. 106—107.

54. Маколей Т.Б. Полн. собр. соч., т. IV. СПб., 1862, с. 333-357.

теоретическая социология восходит к Марксу. Даже ее западные представители, ожесточенно полемизирующие с марксизмом, нередко, хотя порой бессознательно, воспроизводят его логику. Такие тенденции характерны и для теоретической историографии английской революции.

Крупнейшие представители западного историзма ХХ в. Тоуни, Бродель и другие в значительной мере осознавали марксистские корни многих своих построений, не представляли собственной научной практики без асиммиляции - в той или иной мере - теоретической доктрины исторического материализма. Один из наиболее эрудированных творцов исторической формы общественного сознания в России конца ХIХ - первой трети ХХ в. Кареев призывал проводить четкую грань между детерминистской утопией “научного коммунизма” и материалистическим пониманием истории, которое остается одной из базовых ориентаций современной историографии. Сегодняшние теоретико-методологические поиски представляются немыслимыми без учета “рациональных зерен’, несомненно, присущих марксизму, который являлся стимулятором в процессе перехода от нарратива к теории. Что касается историков, совершивших этот переход, о которых и шла речь выше, то их труды имеют непреходящее значение для всей современной исторической науки.

Дата добавления: 2015-06-27