Азы сокровенных учений славян 6 страница

Израиль, будь настороже!

Скифы могут вернуться, Повинуясь слову.

За что же грозил Господь Израилю устами пророков? Да все за то же: за поклонение иноземным богам, за предание забвению своего прошлого, за его поругание.

В Асгарде земном, в Копетдаге, своих предков и государей чтили как богов. И вот с тем же, на том же, так же становились на ноги государства. Было бы самым невероятным делом, если хоть одно государство, в котором все поставлено с ног на голову, смогло бы устоять. Будущее вырастает только из прошлого. Отсюда — понятное желание иных деятелей кастрировать именно прошлое, потому что непосредственно будущее им недоступно.

Она легко пожала мне руку, кивнула, как будто мы давным-давно знакомы, и быстро пошла по набережной. Мне даже показалось, что наша завтрашняя встреча состоится на том же месте. И только когда я вошёл в кафе, чтобы от нечего делать выпить ещё одну, двойную чашку кофе, мной овладели сомнения. Я нарочно использую выражение из старых длинных романов, чтобы прояснить ситуацию. Даже не сразу овладели, а постепенно. Два-три глотка, и я встрепенулся: мы что, договорились с ней о завтрашнем дне? Нет! Кажется, нет! Ещё глоток, я толкнул столик и услышал слово «бегемот». Это по моему адресу. Странно, правда, что сказал это верзила с такими плечами, что они загораживали от меня соседний столик.

Я не стал отвечать. Ещё два глотка, и, ожегши губы, я выскочил из кафе к розарию. Было уже темно. Вприпрыжку, стараясь не задеть прогуливающиеся парочки, поскакал я наподобие серой лошадки на ипподроме, которую ждёт приз. Только на этот раз все ставки плакали бы: сто, двести, четыреста, шестьсот метров в возрастающем темпе, а золотоглазой, золотоволосой знакомой моей не было. Куда же я устремился после этого? За поворот? Туда, где набережная взбегает на горку и ведёт в город? Ничуть не бывало. Я повернул назад и медленно добрался до злополучного кафе. Там ещё сидел широкоплечий верзила, который вдруг подмигнул мне, как хорошему своему знакомому. Я глотнул снова жидкого горячего южного напитка по цене бразильского кофе. И заметил ненароком, что верзила ухмыльнулся. Припомнился обидный эпизод с бегемотом. Я старше и дал бы ему в ухо, если бы он вёл себя сейчас так же непристойно; к тому же я был расстроен.

И вот, бывает же, я понял, что совершил ошибку: мне нужно было все же подняться по набережной, взять такси, даже просто так называемую кооперативную машину по тройной цене или, на худой конец, автобус — за наличные. Все, что угодно, но не останавливаться у поворота. Теперь было уж поздно!

В дверях я обернулся. Здоровенный парень смотрел мне вслед с явным удовлетворением и с издёвкой. Я вернулся в свой тусклый номер, где гремело радио, но пока было пусто, плюхнулся на койку. Потом поднялся, вырубил радио и задумался. Задумался прочно, глубоко. Зажёг бра.

Я догадался, достал кольцо. Надпись на кольце означала скорее всего: «Албена». Это курортный город в Болгарии. Побережье. Ясно, что экология там во главе угла. Куда оттуда могли летать чайки? Ну конечно, в соседние страны. Отсюда кольцо на птичьей лапе. Просто.

Мне легко было извинить себя за возможную неточность в прочтении, тем более что именно ошибка дала мне возможность познакомиться с Верой.

Албана. Был когда-то такой город. Что касается Албены, то я хорошо помню её корпуса в виде пирамид, широкие пляжи, цветущие сливы и персиковые деревья, потому что я был там в семьдесят седьмом.

СХВАТКА В НОМЕРЕ

Было около полуночи. Небо ясное. По нему разбрелись звезды. В дверь постучали. Я насторожился. После всех происшествий сегодняшнего дня даже простой стук в дверь воспринимался как нечто неординарное. Я подошёл к двери, прислушался. Разговаривали. Я повернул ключ, и сразу же дверь распахнулась. Ко мне пожаловал новый отдыхающий, на место Леонида Григорьевича, отбывшего восвояси. Круглолицый малый с гитарой в руках, в ковбойке и светлых, так называемых белёных джинсах, с огромной вещевой сумкой через плечо, и на том же плече у него повисли две девицы.

Поздоровались.

Я сел и молча резал зеленые яблоки тоненькими ломтями — здесь на досуге я изобрёл новое блюдо на завтрак. Тонко нарезанные незрелые яблоки или алычу с косточками поместить на ночь в банку, наполненную холодной водой, туда же добавить две столовые ложки мёда. Утром яблочная или алычовая вода готова, у неё неповторимый вкус и аромат, можно выпить два или три стакана подряд. Завтрак отменяется вообще или заменяется чашкой взбитых сливок. Ну а они расселись на его постели. Девица бренчала на гитаре нечто несусветное и несостоятельное, он курил, разговаривая сразу с обеими спутницами, потом они вышли на лоджию, пинали ногами пустую банку, пока она не разбилась, осколки уронили кому-то на голову, ругались, опять бренчали на гитаре. Сосед прикрикнул на них, был отбой. Это не смутило компанию, для которой уже давно не существовало ни отбоев, ни подъёмов, ни проблем в окружающем их пространстве.

Так вместе мы провели часть ночи, я лёг, накрылся одеялом. Они снова гремели чем-то, накурили так, что сквозь дым едва проглядывали звезды. Спать мне не захотелось бы и без них. Но часа в три я поменялся с ними. Они ушли с лоджии, а я туда вернулся.

Так я снова стал ночным узником лоджии.

Я разговаривал со звёздами на «ты», гора Кастель дышала мне в лицо ароматами южных трав, потом я уснул. Последней отчётливой и странной мыслью была мысль о чайке. Будто бы я снова ловил её, и она удивлялась этому. Кто-то даже произнёс вполголоса за кадром, что чайку поймать невозможно. И вся лента промелькнула снова, как быстрое документальное кино. Сначала так, как сказано: поймать я её не мог. Потом я постепенно перешёл из состояния «альфа» в состояние «бета». Терминология моя, а суть в том, что во втором состоянии как бы возрастают способности, быстрота, сила. Объяснить это нельзя. Я же сам чаще всего вижу вместо действительной картины другую. Я ловил чайку, а мне виделась рыба. Серебристая такая, медлительная, с золотыми плавниками. И я нырнул с крутой скалы — и за ней. Инерция разгона была так велика, что я даже не работал руками, тело моё неслось, как торпеда, я срезал повороты, и рыбине некуда было деться. Она медлительная. Я только управлял своим движением под водой. Прижал рыбу к песчаному дну. Плавники её били меня по рукам. Но это уже не плавники, а крылья — белые крылья чайки. И снова я на пляже, в руках птица, я пеленаю её полотенцем. Я был в состоянии «бета», пока преследовал рыбу. Но как только я поймал её и она превратилась в птицу, я перешёл в другую ипостась под буквой «альфа». Это самое обычное моё состояние, я ещё называю его замедленным.

Видение промелькнуло, потускнело. А может, я уже спал.

Едва рассвело, меня разбудили анемичные аккорды гитары и низкий уставший голос: «Алёша жарил на бая-ане, шумел-гремел посудою шалма-ан!» Я вскочил, как ужаленный. Было жаль парня, но это пришло потом, а сначала я крикнул: «Кончай, и побыстрее!» Однако он оказался из тех, кто больше всего на свете любит подобострастное к нему отношение и, конечно же, вежливость, беспредельную, самоуничижительную вежливость. Это послужило причиной конфликта.

Он повелительно взмахнул гитарой, даже не удостоив меня ответом. Я подошёл, мы сцепились. Я одолел его так, без перехода в состояние «бета». Связал полотенцем руки. Стал медленно умываться, потом перенёс постель снова в комнату, лёг поверх одеяла, стал листать путеводители по Крыму и Кавказу. Можно было бы махнуть в Новороссийск, а оттуда… там виднее.

— Дай хоть закурить! — пробасил связанный сосед. Я протянул ему сигарету, из его пачки. На ней остался след губной номады. Наверное, одна из девиц накурилась до одури и не осилила её, вернула в пачку. Он закурил, попросил развязать руки. Я выполнил его просьбу. Он представился:

— Меня зовут Толик. Толик Половодов. А тебя?

— Володя.

— Не обращай внимания, Володя. Я хороший. Так, бывает… А здоров, не думал, что ты меня так упакуешь. Борьбой занимался?

— Никогда борьбой не занимался. Некогда.

— Кто же ты по специальности?

— Переводчик, можно так назвать.

— Да-а…неопределённо протянул Толик. — А что, есть такая специальность?

— Как не быть? Книги и статьи пишут на разных языках, а читать хочется всем, вот и перевожу.

— В институте сидишь?

— Сидел. Сейчас чаще беру заказы и работаю в библиотеках.

— Силён, переводчик!

— И ты не слабак, Толя!

— Да я, если вправду, троих могу под настроение раскидать, может, повторим?

— Не надо!

— Боишься?

— Нет. Ну а если боюсь, то за тебя, понял?

— Понял… переводчик. А я вот простой электрик, из Москвы.

— Пора завтракать, давай стакан! — Я плеснул ему в стакан яблочно-медовой, и он выпил до дна, но поскольку мне досталась только половина моей обычной порции, то мы вместе пошли в столовую.

Он выше меня, примерно метр восемьдесят пять. Пока шли, косился на меня, наконец заявил:

— Это я тебя проверить хотел, извини уж, так получилось. К кому, думаю, в комнату попал…

— Проверить? — Я расхохотался, ко мне вернулось нормальное настроение, и я сразу понял, с кем имею дело. Толик был не просто электриком, а инженером, слегка хипповал и в таком виде любил, пользуясь своим превосходством в силе, ставить над людьми психологические опыты. У Толика чистые, зеленые, нагловатые глаза, впрочем, их выражение говорит о склонности к искренности.

ЕЁ ИМЯ: ЗОЛОТОВОЛОСАЯ СИВ

После завтрака мне вспомнилось это слово «проверить», и я даже вздрогнул. Что во мне такого, что вызывало бы желание проверить? Я ведь не в первый раз с этим встречаюсь. Проверить…

Вечером на пляже я кормил чаек сочниками, которые продавали девушки на пустынной набережной. Продавали. Но их никто не покупал, кроме меня. Я разламывал их, бросал на галечную россыпь, и птицы слетались, сбегались, громко требовали ещё. Чаек здесь два вида: рыжеватые с тёмными клювами и голубовато-серые. Я впервые видел, что и здоровые, нормальные чайки после ужина, который я им устроил, подходили к самому берегу и пили морскую воду, плескались. Кажется, и до угощения некоторые из них занимались тем же.

Потом я увидел, что у парапета Толик выделывал немыслимые па. Ещё мгновение, и я понял, что он поворачивался как винт вокруг собственной оси, все время теряя высоту, и наконец приземлился на обочине. Поднявшись, он поспешил ретироваться. Оглянулся. Но меня не заметил. А у парапета я рассмотрел это чудо природы в блузке цвета морской волны и светлой юбке. Подошёл, поздоровался. Она любезно ответила, даже кивнула. От ресниц её — тени, необыкновенная вечерняя глубина её глаз.

— Только что…начал я, и она меня оборвала:

— Он вполне это заслужил.

— Да, Толик экспансивный молодой человек.

— Вы его знаете?

— Немного. Со вчерашнего дня он мой сосед по номеру или по палате, как угодно.

— Проводите меня.

— Хорошо.

— У вас есть время?

— Странный вопрос. Время, которое мы тратим всю свою жизнь на всевозможные дела, потом, по зрелом размышлении, оказывается выброшенным на ветер.

— Не вполне удачная острота, — заметила она хмуро.

Я покорно кивнул.

Склон дикий, и на нем дикие кусты шиповника и дрока, а среди них — дорожка и кое-где старый камень, обросший чёрным лишайником: не то бывшие ступени, не то втоптанные в почву плиты. Она ещё вздрагивала. Я знал, почему. Разумеется, я хотел её кое о чем расспросить, но сейчас это было бы неуместно. И вот, когда мы поднимались к девятиэтажному корпусу с антеннами на плоской крыше (я почему-то знал, что именно туда её надо проводить), становилось все проще и проще.

— Вы очень похожи на левитатора,уже мягче сказала она.

— На левитатора? Это что, от слова «летать», что ли? — Да. Брусникин говорил, что иногда рождаются люди со свободным полётом мысли, то есть левитаторы.

Корпус. Кажется, пансионат. Но не уверен. Мы вошли. В холле женщина с книгой. Столик, два-три кресла. Зачем-то мы сели в эти кресла. Потом подошли к лифту. Она нажала кнопку. Двери лифта раскрылись, и, когда мы оказались внутри, она предоставила мне право угадать этаж. Так я понял её неподвижность. Но она ещё и добавила вполголоса: «Ну!» Я прошёлся безымянным пальцем по белым квадратикам, как по клавишам, остановился на одном, потом на другом, потом на третьем. Машина заработала. Тут только я поймал себя на том, что и эта моя шутка неудачная. А она хоть бы что! Значит, левитатор угадал. Мы вышли из лифта. Стекла, вьющиеся растения, кисти сизого винограда, под ногами — темно-малиновый ковёр. В стекло напротив лифта заглядывал край заходившего солнца. Уже здесь, в холле, я задавал себе вопрос: как это отсюда можно видеть закат солнца, если мы поднимались по восточному склону горы Кастель? Могли ли мы оказаться на западном склоне? А потом — дуга широкого коридора, который непонятно как вписался в этот девятиэтажный корпус.

Дверь. Я едва успел заметить ключ в её длинных, проворных пальцах. Он был бронзового цвета, а может быть, цвета её загара. Там были две смежные комнаты.

Она усадила меня в глубокое кресло. Я потонул в нем. Мягкий коричневый ворс накидки щекотал затылок, шею, появилось неожиданное ощущение уюта. И не было жарко, несмотря на двадцать семь на улице. Она подвинула столик к самому креслу, вышла и принесла вазу с яблоками и черешней, потом — кофе. Едва я глотнул кофе, как почувствовал лёгкое головокружение.

— Бразильский? — спросил я.

— Да.

Но когда чашка опустела, в голове прояснилось.

— Это пансионат? — спросил я.

— Да, это можно назвать пансионатом.

— Расскажите о левитаторах.

— Как вам сказать… Все люди разные. То есть интеллект бывает разный. Измеряется он в стандартных единицах. Бывает сто двадцать единиц, бывает сто восемьдесят, это очень много. А иногда достигает двухсот. Правда, очень редко. На миллион случаев один, не больше. Ну, и есть ещё цифра триста, это почти тайна. Такого не бывает. Разве только в виде редчайшего исключения. Это и есть левитатор. Ну, теперь поделитесь секретом. Как это вам удалось поймать чайку?

— Это нетрудно объяснить. Есть второе состояние, я называю его греческой буквой «бета». Когда я пытаюсь добиться результата, я перехожу именно в это состояние и нахожу ответ, решение. Интуиция — лишь преддверие этого состояния… понимаете?

— Понимаю. Левитатор живёт в мире осознанной интуиции. Это мир образов, который не только заменяет логику, но и даёт мгновенные ответы. В Болгарии живёт Ванга, прорицательница. Ей этот мир знаком очень хорошо. Но она даёт ответы только на узкий круг вопросов. Собственно, это не от неё зависит, её спрашивают, она отвечает. У кого-то пропали золотые часы, и она называет имя укравшего. У кого-то будет пожар, и она называет день. Кто-то заболеет, и она предостерегает. Но вы ловили чайку на пляже из других побуждений. С птицей, поверьте, все в порядке. Я интересовалась.

— Скажите, можно вас звать Сив? Или Сибиллой, если полностью?

— Почему так?

— Потому что так звали жену бога Тора, Сибилла, или Сив Золотоволосая дева, — из северных краёв. Так записано в сагах.

— Хорошо, пусть Сив. Я запомню своё новое имя.

Я подошёл к окну. Склон горы был весь укрыт тёмной листвой деревьев. Вдали высились три белых корпуса дома отдыха «Дубна». Я узнал их: Она подошла, положила руку на моё плечо, подала картонный прямоугольник, на котором было написано: «Золотоволосая Сив. Московский телефон [phone]». Я кивнул.

НАХОДКА

На следующий день я проводил её до такси, и когда дверца захлопнулась и машина рванула с места так, что меня обдало ветром, пришла тоска. Накрапывал дождь. Потом проглядывало солнце. Снова моросило. Я брёл туда, откуда вчера впервые увидел, это девятиэтажное здание. Машинально, не отдавая себе отчёта.

От асфальта шёл пар. Я повернул назад, к себе.

Поднялся на четвёртый этаж. Сосед-эксцентрик пил чай с одной из двух девиц. Пригласили меня вполне учтиво, я согласился. Даже рассказал им анекдот об одной супружеской паре: вернулся муж домой поздно, то и дело просыпался, подбегал к холодильнику на кухне и выкрикивал: «Шеф, в Чертаново подкинешь?» У жены эта картина выбывала, естественно, отчуждение. Утром дома не оказалось ни мужа, ни холодильника.

Достоверная и непритязательная история развеселила обоих. И в ту же минуту постучали. Дверь открылась. На пороге стояла женщина-администратор. Пришла отселять от меня Толика. Почему? Решение главного врача Мищенко. Обжалованию не подлежит. Толя быстро собрал пожитки, прихватил постель. Тут же явилась горничная и застелила порыжелый видавший виды матрас на его кровати белоснежной простыней, одеялом из верблюжьей шерсти в накрахмаленном пододеяльнике, взбила подушку, на которую легли синеватые тени. И даже предложила мне взять себе эту постель, причём сделала это с такой неподдельной любезностью, что я весьма удивился.

Вообще с этого дня все как-то поменялось. Чувствовалось внимание. В столовой санатория, где даже в праздничные дни скупо распределяли хвосты от скумбрии (раньше я относил их чайке), теперь на столах возникали апельсины, ломти осетрины, горбуши, кеты. А ведь не так давно здесь любили говаривать, что ждать особенно нечего — за три рубля, полагавшиеся в сутки на каждого отдыхающего, можно войти в любую городскую столовую и выйти, не успев, по существу, пообедать (мне все время хотелось возразить, что ведь три рубля — это дневная заработная плата техника, медсёстры или кассира, как же быть?).

Итак, все поменялось. Но я стал замечать внимание и к моей персоне. Оно было ненавязчивым, едва заметным, но получалось иногда так комично, что я покатывался со смеху. По вечерам заходили предлагать чай, кофе. Но такой чай, а также растворимый кофе я не пил; стали заносить лимонад, как только я сделал соответствующее заявление, да ещё уверяли, что это входит в обязанности персонала! Проныра Толик при встрече в столовой сообщил мне, что я являюсь членом ревизионной комиссии и они меня боятся. Поскольку я твёрдо знал, что никогда не был и не буду членом ревизионной и никакой другой комиссии, то опровергать слухов не стал, но спросил, откуда он это узнал. Из телеграммы, которая лежала на столе в регистратуре. Необыкновенная история. Однако всем жилось лучше.

Тот же Толик, впрочем, опроверг этот слух и себя самого: никакой телеграммы не было. Ошибся, мол. А мне раньше хотелось уехать отсюда досрочно, но вдруг мне стало нравиться, я привык, я реже вспоминал мой город и моих знакомых, которым, полагаю, порядком надоели мои причуды. Во-первых, левитатор может ошибаться. Во-вторых, контакт с ним затруднён. Я размышлял обо всем этом со дня отъезда Сив. Мои недостатки не ощущались, когда я был один. Ещё лучше, если я был погружён в себя и прокладывал мысленно маршруты из Асгарда в Скандинавию. У меня были кое-какие сдвиги. Я нашёл все пути племён ванов.

Направился как-то в знакомое кафе, что под горой Кастель. Опять мороженое, коктейль, немного клубники, немного морского ветра со стороны мыса, где пансионат «Кристалл». Потом — вверх, вверх, туда, где я однажды побывал. Та же тропа. Те же камни. Куртина горной лаванды. Дрок и шиповник в цвету. Поворот. Крутой склон. Ещё минута-две, и я увидел бы этот корпус, если бы не досадное обстоятельство. Раздался собачий лай. Из зарослей выскочила сразу целая свора. Злобные, голодные псы, зловредные, завистливые дворняги. Настоящая собачья свадьба. Такого я никогда не встречал в своей жизни. Но для юга это, пожалуй, не так уж и удивительно. Барбосы, безродные пегие полканы и просто жучки загородили мне дорогу. Я не мог обойти их стороной — шиповник в человеческий рост непроходим. Злобный, протяжный, какой-то особенный рык — я был тому причиной. Моё присутствие им не нравилось. Они показывали мне зубы. Я замер. Стал отступать. Если бы я повернулся спиной, они бросились бы па меня всем скопом. Три пса были уже готовы это сделать, но я отступал очень медленно, не спуская с них глаз, как это ни трудно на склоне.

Они следовали за мной метров сто, потом оставили меня. Настроение было испорчено. Очаровательное воспоминание точно испарилось. У меня не осталось никаких желаний на остаток вечера. Я сел за столик уже в другом кафе и слушал записи — в десятый раз одно и то же. Потом подошёл к художнику, который тут же, на площади, рисовал портреты с помощью оптической системы — и он взялся за карандаш. Под портретом он по моей просьбе написал: «Портрет левитатора. Май 1988 года». Поставил свою подпись и протянул руку за червонцем.

Памятуя о собачьей своре, я в один прекрасный день обошёл это место по другому склону горы, поднялся мимо дома отдыха «Дубна» к едва знакомому месту, и мне показалось, что корпуса нет, не существует. Густой воздух, настоянный на травах и цветах. Марево над горой, а корпуса нет. Такого, разумеется, не могло быть. Ни ремонта, изменившего внешний вид до неузнаваемости, ни сноса дома строители предпринять не смогли бы, даже если за перевыполнение плана полагалась бы премия, равная годовому окладу.

И я, проплутав минуты две в зарослях, выбрался на скалу и увидел корпус. В холле сидела женщина. Она не обратила на меня внимания. Я подошёл к лифту и вспомнил, как угадал тогда этаж. Но сейчас цифра выветрилась из головы: я ведь тогда прошёлся пальцами по белым кнопкам как левитатор, не обращая на это особого внимания. Я вошёл в кабину. Нажал наугад. Ещё раз. Пришёлся пальцем по всем кнопкам. Никакого результата. Мигнули лампочки, зелёный огонь вспыхнул и погас. Я вышел из кабины, оглядел холл. Должна была быть лестница для пешеходов. Мой рассеянный взгляд скользнул по дверям лифта, и тогда я смутился. Увидел табличку, извещавшую, что лифт не работает.

Я нашёл наконец лестницу, стал подниматься. Заходил в гостиные этажей. Ничего похожего не было на ту, где мне запомнились виноград, и лианы, и солнце в окне. Готов поклясться, что я добрался таким образом до последнего девятого этажа и почти упёрся лбом в решётку над пожарной лестницей. Но когда я спускался вниз, крепко призадумавшись, опустив голову, что-то подтолкнуло меня. Туда, вправо! Стеклянная дверь, гостиная. Виноград и лианы. Все по-прежнему. Я осторожно ступил на малиновый ковёр, устилавший помещение. Ни души вокруг. Ну и на других этажах — тоже пустынно. Все уехали? Но так бывает очень редко. Или никогда. Я повернул туда, к её номеру. Постучал. Это любопытство. Пусть меня извинят. Ни звука. Зелень, зелень, немного синего неба. Повернул к площадке, где был лифт. Мы тогда выходили из кабины вместе… Белый маленький прямоугольник на ковре бросился в глаза. Что это? Нагнулся, поднял. Повернул другой стороной. Там было выведено чернилом: «Золотоволосая Сив. Московский телефон [phone]». Я оставил её визитку здесь! Нужна сосредоточенность… Итак, я вышел тогда от неё. Направился к лифту. Достал из карманчика рубашки расчёску. Да, расчёску. Визитка, вероятно, выпала.

Она пролежала на ковре несколько дней! Что это значит? Здесь никого не было с тех пор, что ли? А уборщицы? В этом пансионате их что же, нет? Но если здесь больше не живут, то почему вход свободен?

Не вполне свободен, не вполне! Вспомним хотя бы собак.

Что ж, пожалуй, она права. Я левитатор. Меня тянуло сюда, в этот корпус.

И я тоже прав. Она и вправду золотоволосая Сив.

Это поступок богини — помочь найти утерянную визитку.

Боги проходят по городам невидимыми. Они склонны менять свой облик. Аполлон являлся то как волк, то как мышь, в образе ворона указал, где надо строить город, превратившись в лебедя Кикна, он обратил в бегство Геракла. Владыка моря Посейдон, во время Троянской войны поддерживавший ахейцев, явился к ним в образе предсказателя Калхаса и поддержал их.

Философы-стоики собирали имена и прозвища древних богов, чтобы установить их подлинное значение. Им это, конечно, не удалось. А мудрец Эвгемер ещё в IV веке до нашей эры написал книгу путешествий «Священная запись». Якобы он побывал па неведомом острове, куда ветер пригнал его корабль от аравийского берега. Посередине острова (расположен он в Индийском океане) возвышался храм, и в нем находилась золотая колонна с иероглифами. По просьбе Эвгемера жрецы перевели ему надписи. Это была подлинная история богов. Эвгемер так правдоподобно описал жизнь богов, бывших сначала людьми, что ему веришь. Может, он и вправду побывал на этом острове? Оказывается, Зевс был царём-завоевателем, который требовал прямо-таки божеских почестей. Разве не знаем мы таких правителей, живших спустя столетия и тысячелетия? А вот Кронос был добряком, и родные сыновья свергли его с трона. Уран, признанный после своей смерти богом неба, был при жизни царевичем, который увлекался астрономией.

Грань условна. Сегодня человек, завтра бог или богиня.

А разве боги не сохранили чисто человеческие черты? Разве не отягощены они завистью? Разве не проявляют они порой сострадания?.. Девочка шла с кувшином по воду. Была засуха, дорога была дальней, девочка измучилась и, обессиленная, заснула под огромным деревом. Треснула ветка. Девочка обрадовалась, выпустила стрелу из своего маленького лука. Ей привиделся олень, последняя надежда на спасение от голода. Но руки её были слабы, и стрела пролетела мимо, попала же она в спящего сатира. Раненое лесное чудовище бросилось вслед за убегающей девочкой. И вот она воззвала о помощи к Посейдону. Он тотчас появился и метнул свой трезубец. Железо пронзило сатира и вошло в скалу, Посейдон спросил, что она делает здесь, в этой безлюдной местности. Девочка ответила, что ищет воду. Бог сказал ей, чтобы она вытащила его трезубец из камня. Когда она подошла к скале и сделала это, из углубления забила холодная прозрачная струя родника.

…Утром — письмо от Леонида Григорьевича. Это все же он забыл двадцать рублей на столе. Отложил на такси, не доверяя мне. Мне остаётся поздравить его с находкой. Ещё немного — и я укатил бы в Гурзуф, будучи вынужден присвоить себе чужую двадцатку.

НИЩАЯ НОРНА

Что там, в Гурзуфе, меня может ожидать?.. Маленькая пристань, ветер, такие же, как в Алуште, широкие пляжи. На набережных пустынно, вверху на горе — две маленькие кофейни, сначала заходишь в одну, потом в другую. Возвращаешься на пляж, где видишь рыжеволосую красавицу лет двадцати двух, редкие группы картёжников, рэкетиров, амнистированных и сбежавших уголовников, депутатов и аппаратчиков, приехавших по путёвкам отдыхать и готовиться к очередному туру борьбы за всеобщее счастье, бедных армян, скупающих дома и посёлки от Гурзуфа до Краснодара.

В море снуют спасательные катера, набитые разгорячённой молодёжью.

Запоминаешь причёску, блеск и свечение волос, цепочку с подвеской, профиль. Возвращаешься в корпус, где твой друг забронировал себе и тебе места. Вечером на танцевальной веранде начинающие рэкетиры и их подружки, спасатели и их компании, кооператоры в белёных джинсах, непритязательных и всем доступных за три месячные зарплаты, просто девочки слушали музыку в перерывах между танцевальными пируэтами, обсуждали и осуждали окружающую среду, безденежную и частично загрязнённую. Рядом — знакомый профиль, и копна огненных волос, и подвеска. И ты удивляешься, что она сразу и с улыбкой даёт себя пригласить. А потом даже не возвращаешься с ней на скамейку, остаёшься почти в середине круга и белых брюках и полуботинках марки «Саламандра», изъятых из шкафа перед отъездом в очередной отпуск на правах музейного экспоната. К тому же ей нужен слушатель. Пусть это я. Выдержать можно. Она изъясняется на курортном жаргоне, в который я обычно вхожу с головой в первый же день. Она рассказывает, что на пляжах здесь бьют москвичей, вспоминает известные ей истории про местных рэкетиров, милиционеров, как всегда, своим молчаливым и деликатным присутствием ободряющих начинающих и ещё очень застенчивых уголовников.

В двенадцатом часу я провожаю её на центральную площадь к автобусу. Выясняется, что ей до Ялты. Там она живёт у подруги. А сюда ездит на пляж, который ей нравится. Автобуса нет. На площади драка. На этот раз бьют одессита. Она уводит меня в переулок, объясняет, что опасно. Звонит подруге. Я предлагаю ей вернуться на набережную, подняться в наш дом отдыха и занять в пустом номере любую из коек. Предложение принято. Так мы устраиваемся с ней в номере, который и после этого кажется пустым: потолок здесь высотой три с половиной метра, третья койка остаётся незанятой, я жду приезда всемогущего Вити Васильева, по чьей брони и милости я здесь. Витя опаздывает, он автогонщик, и его носит где-то по трассам пробегов.

В свою очередь, я рассказываю ей кое-что из новостей двухтысячелетней давности:

— В четвёртой книге своих «Записок о галльской войны» Гай Юлий Цезарь писал, что галлам невозможно порой доверяться, потому что они слабохарактерны, скоры на решения, склонны ко всякого рода переменам. «У галлов есть привычка, — записал Цезарь, — останавливать путешественников даже против их воли и расспрашивать их, что они о том или ином слыхали или узнали; точно так же в городах народ окружает купцов и заставляет их рассказывать, из каких они стран и что они там узнали. Под впечатлением всех этих слухов и пустой болтовни они часто принимают решения по самым важным делам и, конечно, немедленно в них раскаиваются, так как верят неопределённым слухам, и большинство сообщают в угоду им прямые выдумки».

Дата добавления: 2015-06-28