Оставить отзыв о книге 2 страница

Однажды летним вечером, вместе с Кристиано и Марио, давним приятелем с Сардинии, к которому Амос был очень привязан, они отправились в Боскетто, в ресторан под открытым небом, где играть было одно удовольствие из-за того, что там всегда собиралась хорошая компания и можно было вдоволь подышать свежим воздухом. Марио пребывал в шаловливом расположении духа, что с ним случалось нечасто. Он склонился к Амосу и прошептал ему в самое ухо, стараясь говорить как можно тише, чтобы звук голоса не достиг стоявшего почти вплотную микрофона: «Тут две девчонки хотят непременно с тобой познакомиться, и они очень даже ничего…» Он прервался и покосился на двух девушек, которые уже стояли на ступеньках, ведущих к оборудованной для пианиста сцене. Марио подал знак, чтобы они поднялись, и представил их Амосу, который, как часто бывает в таких случаях, даже не расслышал имен: он протянул им руку, сказал пару вежливых фраз и пообещал, что во время перерыва посидит с ними немного. Девушки попрощались и тут же вернулись на свои места.

Спустя примерно четверть часа Амос сидел за столиком и радостно улыбался своим друзьям и девушкам, с которыми только что познакомился. Он и знать не знал, что эта встреча многое изменит в его жизни.

Он быстро понял, что Клаудия и Элена – симпатичные и веселые девушки. Обе были невероятно грациозны в своих летних платьицах, обнажавших загорелую кожу и подчеркивавших их юную свежесть. Со свойственной их возрасту искренностью девочки признались, что им только исполнилось по семнадцать лет; Элене в будущем году предстояло сдавать экзамены на аттестат зрелости, а Клаудия, которая училась в техникуме, жаловалась, что впереди у нее еще целых два года учебы. Ему нравилось слушать эти немного инфантильные, школярские разговоры, нравились их смущенные смешки, нежные голоса, и он довольно свободно поддерживал разговор заинтересованными вопросами, короткими замечаниями или подходящими комментариями по поводу планов девушек и высказанных ими мыслей… Их болтовня была столь приятной, что Амос даже не заметил, что его перерыв продлился дольше обычного; тут владелец заведения взял стул, придвинул к их столику и сел рядом с ним.

Амос все понял и быстро встал, но хозяин любезным тоном поинтересовался, не желает ли он выпить чего-нибудь перед тем, как продолжать работу, а потом, поскольку Амос отказался, посчитал своим долгом сказать несколько приятных слов в адрес сидевших рядышком девушек: «Сыграй что-нибудь и бери скорее следующий перерыв, чтобы вернуться сюда – девушки этого заслуживают!» Смеясь, он посмотрел на двух подружек, которые, честно говоря, не обращали на него почти никакого внимания и даже, напротив, были слегка смущены его присутствием.

Пока Амос играл, Марио, оставшийся сидеть за столиком, старался выяснить, в какую сторону простираются интересы этих двух симпатичных школьниц. Амос же, как только освободился, с некоторой растерянностью признался Марио, что не представляет себе, как можно проводить время с такими молоденькими девочками, чистыми и невинными, к тому же из хороших семей и вряд ли заинтересованными в общении с мужчинами такого возраста и особенно такой репутации. Не стоило забывать и о том, что отец Элены – известный адвокат. «Эдак мы закончим за решеткой!» – пошутил Амос, хотя Марио вовсе не разделял его мнение.

Вообще-то, Амос и сам говорил одно, а думал совсем другое: он не мог дождаться, когда можно будет снова вернуться за столик, где незадолго до этого общество Элены и Клаудии, их искренность, простая и прямая манера общения, их чистые лица, не тронутые косметикой, произвели на него эффект глотка холодной воды в знойный день. Но когда он спустился со сцены и направился к столу, так неохотно покинутому им час назад, ему пришлось задержаться с другими людьми, которые хвалили его или просили сыграть их любимую песню; потом его перехватил хозяин, который повел его в бар, чтобы представить каким-то важным людям. Бедный музыкант сидел как на иголках, но был вынужден оставаться с ними и быть любезным, как обычно, прекрасно понимая, насколько важны в любом деле связи.

Пока он отсутствовал, Марио не терял времени даром и подверг новых подруг шутливому допросу, во время которого выяснил, что Элена очарована Амосом и его голосом. Впрочем, не только голосом. Тогда он вдруг встал, подошел к другу и, извинившись перед всеми за неожиданное вторжение, взял его под руку, отвел в сторону и, хохоча, звонко сказал со своим неподражаемым выговором жителя Сардинии: «Я тебе всегда говорил, что ты ни черта не смыслишь в женщинах! Ни черта!»

Амос заулыбался. Любопытство переполняло его, и Марио не стал долго тянуть: «Не такие уж мы старые! В особенности ты, как мне кажется! По-моему, у тебя неплохие перспективы».

На следующий день Амос организовал поездку на море, пригласив Клаудию и Элену. Когда они приехали на пляж в Чечину, Амос взял Элену под ручку и отделился с ней от остальной компании. На этот раз он говорил с ней более серьезным тоном, нежели накануне вечером. Он вынудил ее рассказать о себе, своем характере, своих мечтах, а потом настала и его очередь рисовать автопортрет. Он говорил и впервые чувствовал необходимость описывать себя с максимальной честностью, даже немного преувеличивая свои недостатки и замалчивая достоинства. Он чувствовал, что Элена видит в нем сильного и смелого мужчину, ощущал на себе ее нежный и ласковый взгляд, взгляд, которого он не считал себя достойным, в особенности когда задумывался о своем недавнем прошлом и том разгульном образе жизни и непозволительном легкомыслии, что сейчас не вызывали в нем ничего, кроме отчаянного стыда. Шаг за шагом, он начинал понимать, что в нем происходят какие-то перемены.

Солнце в зените нещадно обжигало их, и они смочили водой головы и плечи, а потом отправились назад, в поисках тени. Когда они наконец растянулись рядышком на песке, то внезапно почувствовали, что больше не чужие, напротив, они созданы друг для друга. Их губы соприкоснулись в нежном поцелуе, обещавшем обоим счастье и покой, невзирая ни на разницу в возрасте, ни на столь разнившийся жизненный опыт, ни на отличие во взглядах на жизнь… Элену привлекала зрелость Амоса, его уверенность в себе, его внешность; а Амос был покорен ее хрупкостью, робостью, незнанием жизни, ее наивным переливчатым смехом. Рядом с этой девчушкой, которая не пыталась опекать его, вести себя по-матерински, а, наоборот, хотела, чтобы он вел ее за собой, давал ей советы, защищал, лепил в соответствии с собственным идеалом женщины, который, похоже, разделяла и она сама, Амос, возможно, в первый раз почувствовал себя мужчиной, каким всегда безуспешно пытался стать.

Спустя несколько дней Элена в первый раз приехала в Лайатико. Амосу так не терпелось показать ей эти дорогие его сердцу места, с которыми были связаны самые чудесные воспоминания детства и ранней юности, что он решил немедленно повезти ее в родную деревню, несмотря на жаркое полуденное солнце и душную атмосферу конца лета.

Они пешком прогулялись по площади и зашли в бар на углу виа Гарибальди, чтобы освежиться стаканом холодной воды. В этот момент взгляды всех присутствующих – и клиентов, сидевших за столиками, и игроков в карты – были направлены на Элену, которую никто не знал и никогда раньше не видел. Разумеется, она сразу заметила это, и ей даже показалось вдруг, что окружающие резко понизили голос, хотя прежде говорили совершенно нормально, но это продлилось всего несколько секунд, а потом все стало по-прежнему.

Амосу, который в разговоре с Эленой только что упомянул, насколько любопытны жители маленьких местечек, понравился эффект, это невинное внимание к своей юной подруге. Она с улыбкой придвинулась к нему поближе, словно говоря: «Ты в очередной раз был прав, и я люблю тебя за твою правоту! Ведь ты знаешь мир, как никто другой!..»

Потом они вышли и, пройдя вперед по виа Гарибальди, перешли дорогу и оказались в небольшом луна-парке, где в тени двух кипарисов нашли свободную скамейку. Они устали, им было ужасно жарко, но оба чувствовали себя такими счастливыми вместе – здесь или где-то еще, неважно.

После долгого молчания Элена внезапно обратилась к Амосу. «Я хочу всегда быть с тобой! Всегда!» – сказала она. Амос улыбнулся и поцеловал ее. «Тогда оставайся у меня до вечера, приготовим ужин, к примеру, и…» – попросил Амос, которому часы, проведенные с Эленой, показались слишком короткими. «Я бы рада! Но что я скажу дома?» – «Придумаем потом», – ответил он, оживившись от перспективы провести целый вечер с Эленой. Наконец-то они останутся наедине в огромном отцовском доме и смогут насладиться первыми ростками счастья, на которое оба так рассчитывали и надеялись в будущем.

«Тогда сходи купи что-нибудь; смотри, вон там, на площади, два продуктовых магазина, выбирай любой», – сказал Амос, доставая из кармана бумажник, и вручил Элене несколько банкнот. Поначалу она проявила неуверенность, но потом решилась, поднялась со скамейки и не спеша направилась в сторону площади.

Оставшись один, Амос растянулся на лавке, подложив руку под голову, а вторую вытянув вдоль тела, прикрыл глаза и погрузился в необычное состояние – нечто между реальностью и воображением, смешавшимися в причудливый коктейль, мгновенно затуманивший ему мозг. Думая об Элене, он явственно увидел, как она шагает, оглядывается по сторонам, краснеет от смущения под чужими взглядами, теряется и ищет дорогу к магазину. Но вдруг он услышал, как она зовет его, встал и быстро пошел навстречу, чтобы проводить ее до самого входа.

«Я буду ждать тебя здесь», – сказал он ей, сложив руки за спиной и опираясь о стену.

Войдя внутрь, Элена остановилась посреди магазина и огляделась, чтобы понять, что можно купить. Возможно, она впервые совершала покупки без привычных маминых советов и поддержки.

Амос подумал об этом, и как раз в этот момент из магазина выскочила его знакомая по имени Карла, учившаяся в техникуме в здешних краях, девушка сообразительная и без предрассудков. С ней у Амоса недавно был короткий роман. Они расстались по желанию Амоса с месяц назад, так как ему показалось, что она уж слишком интересуется его финансовым положением. Но сейчас ему не в чем было ее упрекнуть, разве что она не слишком вежливо повела бы себя с Эленой.

Через некоторое время стеклянные двери магазина вновь распахнулись, и оттуда вышла Гайа, которая несла в руках пакет с продуктами. Проходя мимо Амоса, она рассеянно поздоровалась с ним и пошла своей дорогой.

Амос был погружен в свои мысли, когда из магазина до его ушей вдруг донесся женский голос, который громко и раздраженно говорил: «Извини, но это я отложила для себя! Мне жаль, но тебе придется взять другой!» Этот эмилианский акцент он бы ни с чем не перепутал! Неужели действительно она? Амос узнал голос еще одной своей бывшей девушки, с которой он провел целое лето. Но в определенный момент она проявила себя как лживая приспособленка, доставив Амосу массу горьких переживаний. Но что она делает здесь, в Лайатико? Может быть, ей нужно что-то от него? И почему она взъелась на Элену, которая и так робко извинилась перед ней и отдала то, что та потребовала? Пока он задавал себе эти вопросы, и эта его бывшая пассия покинула магазин и, не удостоив его ни единым взглядом, отправилась восвояси. «Ну и слава богу!» – подумал он.

Он вошел в магазин. Кассирша радостно приветствовала его и тут же переключила свое внимание на Элену: «Синьорина, смотрите-ка, вас, кажется, ищут!» Элена обернулась, и вдруг еще один голос буквально заставил его подскочить: это была Марика, которая торопливо поздоровалась с ним, выбегая на улицу с пакетами в руках.

«Как странно, – подумал он, – почему они все оказались здесь одновременно?»

Элена пошла ему навстречу; в руках у нее был пакетик, в который она заботливо сложила три маленькие сосиски. «Это были последние, – объяснила она. – Какая-то девушка передо мной купила все остальные, а эти лежали такие одинокие, в ожидании, что и их кто-нибудь купит, вот я и взяла. Они хоть и самые маленькие, но наверняка самые вкусные! Правда же?» Амос растрогался и с умилением погладил ее по распущенным волосам, мягкими волнами ниспадающим на плечи. Элена добавила: «Пойду поищу что-нибудь еще, я быстро, жди меня здесь» – и направилась к одному из прилавков, за которым худая невысокая продавщица средних лет с немного болезненным видом и нервными жестами то нарезала хлеб, то раскладывала фокаччу[6]с кусками великолепной соленой ветчины. Элена попросила у нее немного такой ветчины, и женщина завернула ей пять или шесть ломтиков, но когда Элена вновь подошла к Амосу, она показалась ему немного грустной. «Что с тобой?» – спросил он, и она, нахмурившись, ответила: «Продавщица завернула мне слишком жирные куски ветчины, от которых отказалась девушка, стоявшая передо мной. Но я…» Амос проникся к ней нежностью, которая буквально переполняла его сердце. Ему хотелось утешить ее, сказать, что и с жиром эта ветчина очень вкусная, но он не смог. «Откуда берется, – подумал он, – вся эта милая женственность? Как мне не затоптать случайно эту редкую теплоту? Я женюсь на ней, буду всегда рядом и буду биться за то, чтобы она всегда была счастлива со мной и могла мной гордиться».

Он был счастлив, взволнован и полон благих намерений.

Но тут произошло нечто, что в одно мгновение грубо остановило плавное течение его мыслей: он почувствовал на своем лице необычное тепло, вздрогнул и… проснулся. Оказалось, что он крепко уснул, и ему приснился престранный сон. Он поверить не мог, но это было именно так. Элена вернулась, обнаружила его спящим и прикрыла ему своими ладонями глаза, как делала обычно, если ей казалось, что он недостаточно весел, потому что, когда он чувствовал прикосновение ее рук, улыбка всегда освещала его лицо. На этот раз Элена быстро убрала ладони, чтобы проверить, проснулся ли он, а потом, склонившись над любимым, приникла губами к его губам. Поцелуй вырвал Амоса из объятий Морфея и пробудил в нем нечто таинственное, идущее из глубин подсознания. Как иногда случается, сон помог ему понять о юной возлюбленной то, что до этого он ощущал лишь бессознательно. В нем смешались факты, ощущения, давний и новый жизненный опыт, убеждения, эмоции, приятные и болезненные воспоминания; и все это настолько прояснило ум Амоса, что, и пробудившись, он не изменил своего мнения. «Я женюсь на ней», – подумал он с решимостью, и его сердце запело от радости.

Вечером, за ужином, Амос вновь задумался о своем сне. По сравнению с другими девушками, с которыми он встречался раньше и которые промелькнули в его сновидении, подобно кадрам старой кинопленки, Элена была самая настоящая, самая нежная, самая любящая. Она больше, чем кто-либо другой, отвечала его идеалу подруги. Как иногда бывает с тем, кого взволновало приснившееся, Амос словно продолжал грезить наяву. Он заключил Элену в объятия и впервые сознательно признался ей в любви.

Несколько дней спустя, сидя за клавишными и наигрывая очередную мелодию, он вдруг необъяснимым образом почувствовал глубокую печаль. В этот вечер его пришли послушать родители и Элена; но заведение, где он выступал, казалось ему мрачным подвалом, а непогода, бушевавшая за окном, портила настроение. Но была и другая причина, гораздо более серьезная, – неразрешенная проблема, которая заставляла Амоса нервничать: что будет с ним и с семьей, которую он собирается создать в скором времени, если он не займется делом более серьезным и конкретным, чем легковесная работа пианистом в баре, по большому счету не приносящая ему ни особого удовлетворения, ни гарантированных заработков. Эта неуверенность в завтрашнем дне, которая читалась и в глазах его родителей, заставляла Амоса страдать и все больше превращала его в мрачного ипохондрика. Он исполнял одну за другой грустные песни и мечтал, чтобы вечер быстрее закончился.

Элена, сидевшая за столиком со своими будущими свекрами, ни на секунду не сводила с Амоса пристального взгляда, и от нее не укрылась его тревога; тогда она встала со своего места и села рядом с ним. Амос тут же перестал петь и, продолжая наигрывать что-то, невольно разговорился с ней, стал строить планы вслух, а потом, неожиданно для себя самого, спросил ее, готова ли она к вступлению в брак. Элена была одновременно и изумлена, и счастлива, счастлива до такой степени, что ее детскому восторгу буквально не было конца.

Но чем больше возрастал энтузиазм Элены и ее желание поскорее надеть свадебное платье, тем мучительнее становились сомнения Амоса, сомнения, которые касались, разумеется, не невесты, а его собственных возможностей самостоятельно содержать семью и сделать жену счастливой. Хотя Элена и демонстрировала здравый смысл и откровенную готовность на жертвы, Амосу совершенно не хотелось почувствовать себя банкротом в будущих отношениях из-за финансовых проблем или – того хуже – из-за невозможности реализовать себя в надежной работе. Он планировал создать семью только в момент, когда у него появятся достаточные материальные ресурсы и он сможет не опираться на финансовую помощь отца, ведь это было бы для него самым большим унижением.

Он решил поговорить об этом с Эленой, но она не поняла его или же просто не хотела понимать: влюбленная женщина всегда стремится к браку – это так же естественно, как падение на землю груза под воздействием силы тяготения. Амос, раньше знавший об этом лишь понаслышке, теперь получил возможность убедиться на собственном опыте. Однако ему подобное поведение Элены, в определенном смысле вполне закономерное, казалось полным непониманием, и они частенько схлестывались в спорах на эту тему. С каждым разом такие споры становились все болезненнее для Амоса. А провоцировала их Элена одной и той же фразой, которая веселила его даже тогда, когда ему хотелось оставаться серьезным: «Ну когда же мы будем навсегда вместе?!» От этого вопроса, произнесенного с грустным и смиренным видом, он пытался защищаться словами: «Ну вот опять! Давай не будем! Вечно одно и то же!» Но она будто не слышала и продолжала решительно и горячо настаивать на своем, чем немало удивляла Амоса.

Так прошел целый год; Элена без особых трудностей, но и без особых успехов сдала выпускные экзамены и, чтобы не сидеть сложа руки, сразу же стала работать вместе со своей сестрой, которая недавно открыла ювелирную мастерскую и теперь делала оригинальные украшения. Элена быстро научилась разрабатывать свои собственные модели, освоила плавку драгоценных металлов, многочисленные ювелирные инструменты, научилась придавать форму тончайшим пластинам золота и серебра. Это была работа, которая, с одной стороны, очень утомляла ее, испытывая порой ее терпение, а с другой – заставляла ее чувствовать себя счастливой и самореализовавшейся; но главное – теперь она могла в пух и прах разбить ту необъяснимую и неизлечимую неуверенность в будущем, которая подталкивала Амоса к отсрочке их свадьбы. «У меня есть работа, – частенько говорила она, – и если все пойдет не совсем так, как ты рассчитываешь, мы будем довольствоваться тем малым, что приносит мое дело. Почему ты так беспокоишься?»

Но Амос все пытался тянуть время, а пока делал все возможное, чтобы пробиться, чтобы найти себя, каким бы сложным ни был этот путь. У него практически не осталось иллюзий: Элена во что бы то ни стало хотела выйти за него замуж; да и ему самому становилось неловко перед родителями, которые каждый божий день забрасывали его то упреками и советами, то знаками внимания и посулами. Амос чувствовал необходимость жить своей жизнью, следовать своим путем – это преследовало его, будто боль, которую он терпел, считая, что она в порядке вещей. Однако однажды, после особенно горячей семейной дискуссии, он вдруг сделался задумчивым и произнес: «Настало время мужчине покинуть отца и мать». Затем развернулся и ушел с довольным видом судьи, гордого вынесенным приговором, или оракула, разоблачившего страшную тайну.

Тем временем жизнь Амоса продолжала течь спокойно и однообразно, несмотря на повторяющиеся раз за разом неудачи, преследовавшие его в поисках звукозаписывающей компании, которая бы реализовала его проект. Ну почему, если с самого детства все просили его спеть, а он, будучи застенчивым и стеснительным, сначала отказывался, а потом все же соглашался, с каждым разом все больше убеждаясь в том, что это его судьба, – почему же дискографические боссы сейчас оставались равнодушными к его пению, его вокальным данным и артистичности, обычно приводившим в восторг всех окружающих?! Если бы они отнеслись к нему с чуть большим доверием, вот он удивил бы их: он бы вложил в дело всю свою душу, и результаты были бы поразительными!

Амос был в этом абсолютно уверен, но каждый раз слышал в свой адрес одно и то же: хорошо поете, молодец, в этом нет никаких сомнений, но этого недостаточно; в том, что вы делаете, нет ничего нового, а на музыкальном рынке сейчас кризис, и существует животрепещущая необходимость в абсолютно новых веяниях, в чем-то оригинальном и современном. К этому добавлялись разного рода оценки, не выслушивать которые он не мог; и ему приходилось выносить их со смирением человека, словно созданного для того, чтобы его судили, давали советы, лишали иллюзий, как если бы окружающие могли лучше него найти решение его проблем, определить и избавить его от причин неудач, оградить от рисков и трудностей. Но Амос знал, что не принадлежит к типу людей, которые легко сдаются: в свое время он решительно отказался от санок и встал на лыжи на глазах у потрясенных и обескураженных родителей и друзей; уговорил своего друга Серджио сесть на подаренный отцом двухместный велосипед-тандем позади него; седлал норовистых коней, вопреки возражениям псевдоэкспертов, которые слезали с лошади и с видом знатоков, сокрушенно качая головой, отговаривали его, во избежание инцидентов, седлать это животное, слишком сложное для столь «неумелого» наездника. Амос помнил и тот день, когда родители пытались убедить его не ехать на каток с братом, а он сделал по-своему, и все у него прошло прекрасно, в то время как Альберто поскользнулся и сломал руку.

Он помнил это и многое другое и пришел к выводу, что правы англичане, считающие, что «единственное, чего стоит бояться, так это самого страха» и что «кто хочет – тот добьется». Он жил с уверенностью, что бояться ему нечего, чувствовал себя сильным и верил в будущее. Он знал, что ничего не получается без приложения усилий и чуточки удачи, но был готов к любым жертвам и любому риску: в жизни ему порой приходилось преодолевать непреодолимое, и судьба предоставляла ему возможность совершать все новые и новые попытки; но сейчас ему пришлось остановиться на том пути, по которому он двигался все это время. Казалось, ему следует навсегда забыть об опере из-за тысячи проблем, связанных с невозможностью видеть сцену, дирижерскую палочку, движения и жесты исполнителей, – проблем, представлявшихся неразрешимыми. Но Амос чувствовал, что и это он сможет преодолеть; он знал, что ключ к реализации мечты заключается в том, чтобы считать невозможное возможным… Только вот кто согласится быть рядом с ним во всем этом предприятии? Кто будет заинтересован в том, чтобы рисковать лишь ради того, чтобы доказать, что все в этом мире возможно и что выход есть, было бы желание? Никто!

Амос прекрасно знал, что все стали бы привычно отговаривать его с отеческим видом, и поэтому очень пессимистично смотрел на вероятность победы в этом сражении; кроме того, он уже не раз проверял на собственной шкуре, каково это – затевать бой, проигранный априори. Бессмысленно и болезненно.

Возможно, это и было главной причиной его неудавшихся попыток сделать карьеру в мире легкой музыки – попыток, которые пока что не предвещали благоприятного исхода.

Невзирая на то что мечты рассыпались в прах одна за другой, Амос продолжал прилагать массу усилий к тому, чтобы добиться своих целей. В нем происходили большие изменения.

Намереваясь хорошенько подготовиться к госэкзамену, он поступил на постуниверситетские курсы, а в свободное время продолжал записывать песни, рассылать кассеты и играть в ресторанах и барах. Тем временем конкуренция вокруг становилась все агрессивнее, в основном в связи с распространением компьютерных технологий и появлением музыкальных фонограмм, под которые можно было напевать без особого напряжения.

Амос великолепно отдавал себе отчет в том, что рассчитывать на этот род деятельности ему не приходится и что время играет не в его пользу: ему было уже не двадцать лет, и, соответственно, места для иллюзий не оставалось. Но вместо того, чтобы чувствовать себя отчаявшимся, побежденным или, по крайней мере, серьезно обеспокоенным, он наслаждался покоем и ясностью мысли, с каждым днем делавшими его сильнее и увереннее в себе: он был в ладах с собственной совестью, ибо хорошо знал, что делает все возможное, совершенствуясь в учебе и работе.

«После грозы всегда сияет солнце», – говорил ему Этторе по разным случаям, и было нечто необъяснимое и неподдающееся расшифровке в уверенности Амоса, что вскоре и для него вспыхнет солнечный свет среди туч. А пока он с искренним восхищением наблюдал за успехами других людей в области музыки и смеялся над теми, кто, в страхе ранить собственное самолюбие, пытался приуменьшать чужие успехи. Так жизнь казалась ему проще и прекрасней. Он чувствовал легкость и свободу, был открытым и раскованным и лучше понимал происходящее вокруг.

Заново оценивая качество собственных песен, он понял, что в них и в самом деле не хватало оригинальности и, может быть, даже силы. Они были творениями автора-любителя, грамматически правильными, но не более того. В его манере исполнения отсутствовал характер. Тембр был приятным, хотя в голосе иногда отчетливо слышались напряжение, надрыв, что не могло удовлетворять даже его самого. Как же быть?

В один прекрасный день, закончив работу, настройщик позвал Амоса опробовать пианино. Он сел, сыграл несколько произвольных гамм и арпеджио, а потом, взяв си бемоль мажор, начал исполнять «Аве Марию» Шуберта. Опасаясь сложностей с левой рукой, на которую партитура возлагает основную нагрузку, на последних аккордах вступления он решил помочь себе голосом. Настройщик слушал его, опершись локтями о пианино.

Закончив исполнение, Амос поднялся с табурета и с улыбкой похвалил настройщика за работу, затем предложил молодому человеку передохнуть и пригласил его на кухню выпить чашечку кофе. Настройщик, казалось, о чем-то глубоко задумался – возможно, пытался придумать, что сказать о вокале Амоса, подбирал вежливые слова? Амосу захотелось избавить его от неловкости, но тот вдруг сам обратился к нему: «Прости мою откровенность, но я просто считаю своим долгом сказать, что с таким голосом ты мог бы добиться потрясающих результатов, если бы стал заниматься с хорошим учителем по вокалу».

Амос очень удивился: уже много лет никто не ставил перед ним вопрос о занятиях вокалом; с тех пор, как он забросил идею о театральной карьере, мысль о том, чтобы брать уроки пения у профессионала, не приходила ему в голову. Теперь же этот неожиданный и беспристрастный совет, показавшийся ему очень искренним, заставил его задуматься.

«Я знаю одного потрясающего учителя, – сказал настройщик, – он уже пожилой человек и сейчас на пенсии. Недавно вернулся в Прато, свой родной город. На протяжении пятидесяти лет он работал с самыми выдающимися певцами, а теперь вот дает частные уроки. Если хочешь, могу проводить тебя к нему – я как раз поеду настраивать ему пианино». Амос молчал. «Подумай», – проговорил настройщик, а Амос, ходивший взад-вперед по комнате, внезапно остановился перед ним и предложил: «Оставайся на обед, и мы поговорим об этом». – «Хорошо, останусь».

Спустя несколько дней Амос вместе с матерью ехал на машине в сторону Прато. Припарковавшись на площади Меркатале, они пешком отправились в сторону площади Дуомо. Неподалеку от собора, который находился справа от них, Амос придержал мать за руку и остановился, пораженный нежной музыкой, в которой он сразу узнал знаменитое «Адажио» Альбинони. Но женщина очень торопилась, она нервничала и опасалась простуды в эти холодные предрождественские дни, когда ледяной ветер с силой дул им прямо в лицо. Они пересекли площадь и пошли по левой стороне виа Маньольфи, где и находился дом маэстро Беттарини. Они поднялись на четыре лестничных пролета и позвонили в дверь. Их встретила любезная женщина, одетая просто, но со вкусом: это была супруга учителя. Позже Амос узнал, что раньше она была оперной певицей, а теперь помогала мужу давать уроки.

После церемонии знакомства хозяйка дома провела гостей в кабинет – просторную комнату со стоящим в центре пианино, с диванами, красивым письменным столом, заваленным бумагами, книжными полками, забитыми книгами и нотами, а также открытым шкафчиком с бронзовыми и серебряными фигурками кентавра, химеры и других мифологических персонажей, на которых Амос, честно говоря, не обратил особого внимания.

Когда он вошел в комнату, учитель легко встал с кресла и протянул ему руку; потом, слегка склонив голову, представился синьоре Барди. Это был высокий худой старик, лицо которого еще хранило следы былой красоты.

Амос коротко рассказал о причине визита, не забыв вскользь намекнуть о своих надеждах. Старый учитель терпеливо слушал его, а потом сел за пианино. «Что бы ты хотел нам исполнить?» – спросил он. Амос сделал вид, что задумался на мгновение, а потом ответил: «Арию из „Тоски“. Сойдет?» – «Какую именно?» – переспросил учитель, по-доброму улыбаясь. «Вторую, а точнее, последнюю», – уточнил Амос, и маэстро без всяких нот начал играть знаменитую мелодию, написанную Пуччини для кларнета.

Амос спел эту арию, как мог; он вложил в исполнение всего себя и, когда смолк последний аккорд, оперся о пианино, волнуясь, каким же будет мнение учителя о его способностях. В эти краткие мгновения он понимал, что именно сейчас прозвучит та единственно честная, компетентная и окончательная оценка его вокальных данных, и он сказал себе, что, если она будет низкой, он навсегда закроет эту тему. Наконец-то хоть кто-то скажет ему чистую правду.

Дата добавления: 2015-06-28