КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Кремль — 2
Возрожденцы Кажется, это произошло со мной, когда я учился в школе. В обычной школе на станции Родинка. Пожалуй, произошло — это сильно сказано для подростковой чепухи, но тогда я, наверное, не знал об этом. Меня предала любимая учительница. Ее звали Алиса Аркадьевна, она преподавала химию. Помимо сказочного имени у учительницы был слегка вздернутый нос в задорных веснушках и голубые глаза, придававшие ее лицу милое, как будто удивленное выражение. Предательство Алисы Аркадьевны уложилось в краткий временной промежуток между весной и летом — между цветением сирени и сбором огурцов с грядок. Началось оно в мае, когда состоялась олимпиада по химии. Я оказался единственным участником от нашей школы. На гербовых бланках я решил несколько задач, не показавшихся мне сложными. «Сказали, что результат пришлют летом. По почте, — сообщила мне Алиса Аркадьевна. — Надеюсь, ты победишь». Она красива даже в свитере и похожей на колокол юбке: в мае изредка бывали еще холодные ветры. Летом, со второго июля по третье августа, в школе — практика. Нужно было работать на пришкольном участке, поливать кабачки, собирать личинки с капусты, полоть морковь. Иногда возникали ссоры и драки разморенных на жаре школяров. Овощи, ягоды и фрукты, выращенные своими руками, поступали в школьную столовку, и краснолицый Юрка-поваренок весь год варил сливовый компот и щи из квашеной капусты. Я не ходил в столовку не потому, что мне не нравилась Юркина стряпня. В столовке заправляла банда Сани — «монаха», второгодника из многодетной неблагополучной семьи, и легче легкого там схлопотать ложкой по лбу, а то и получить стакан компота за шиворот.
Я не ходил в столовку и потому считал, что я вправе не ходить и на практику. Тем более что посещение практики было не обязательным, — достаточно не придти в первый день, второго июля, не отметиться в журнале, и все лето — свободно. Второго июля я был дома. На чердаке нашел стопку журналов, перевязанную бечевой, и, спустившись, рассматривал их на полу. В журнале «Работница» на обложке — Высоцкий с гитарой, в журнале «Юность», — роман Берджеса «Заводной апельсин»… В дверь позвонили. Это была Света Коршунова, моя одноклассница. — Андрей, — сказала она. — Тебя Алиса Аркадьевна в школу вызывает. — Зачем? — Она сказала, пришло письмо с результатами олимпиады. Всю дорогу до школы я бежал, и перед дверью учительской остановился, запыхавшись. Постучал. — Войдите, — голос Алисы Аркадьевны. Учительница была одна. Она окинула меня насмешливым взглядом, подметив, как тяжело вздымается моя грудная клетка. — Островцев, — сказала она. — Почему ты не посещаешь практику? Я молчал, пытаясь унять биение сердца. — Это нехорошо, Андрей. Твои товарищи работают, а ты отдыхаешь. В столовую — то ходишь. Она смотрела на меня своими добрыми глазами. Я опустил голову. — Распишись. Алиса Аркадьевна протянула мне журнал практики. Я поставил закорючку напротив своей фамилии, одним росчерком отняв у себя лето. Но мне не лета было жалко. Выйдя из учительской, я побрел по школе, ничего не замечая вокруг себя. Конь, осаженный на всем скаку. Алиса Аркадьевна могла бы просто вызвать меня — я пришел бы, никуда не делся. Почему она предпочла ложь?
«Почему она предпочла ложь?» Я застонал, а быть может, мне показалось, что застонал. В висках словно засели две пчелки, по одной в правом и левом. Они жужжали, настойчиво и звонко, пытаясь вырваться наружу. Вырваться наружу… Но они находятся в моей голове, и если вырвутся наружу, то в моем черепе образуются две дырки, и я сдохну к чертовой матери.
Схватившись за голову, я сел. Перед моими глазами на мгновение возникла черная дыра, но мало — помалу боль в висках стихла. Низкий сырой свод подземелья. Кап! — сорвалась и расплющилась на земляном полу капля. Тусклая лампочка освещала пространство, перегороженное металлической решеткой. По ту сторону решетки — двое. Баба с фонарем и мужик. — Марина? — Я не Марина, — отозвался женский голос. Хриплый, простуженный. — МАРИНА! Арина! Рина! Ина! А! Проклятое эхо! — Настоящий дикий, — пробормотал мужик. — Но не нужно кричать. Мы пришли, чтоб отвести тебя к ней. Я встал. Оказывается, когда на лоб мне упала холодная капля, я лежал на постели — на соломенном сыром тюфяке. Что это значит? Почему я не в Джунглях? Где моя заточка? И тут, наконец, включилась память. Я дотронулся рукой до шеи, нащупал крошечный бугорок. След шприца. Шприца, который мне в шею вонзила Марина. Где она, что с ней? Я должен знать, — мне жизненно необходимо посмотреть ей в глаза. Я кинулся к решетке, ухватился за прутья, покрытые чешуйками ржавчины, что есть силы, затряс решетку. — Не трать силы, Андрей, — миролюбиво сказал мужик. — Мы пришли, чтоб освободить тебя. Решетка — это ерунда, мера предосторожности. Баба кивнула. Она была невысокая; вытянутое по лошадиному лицо покрыто густой сетью морщин, глаза печальные, глубоко запавшие, как у старухи, либо как у трупа; жидкие светлые волосы некрасиво висят вдоль шеи. Как я мог спутать ее с Мариной? Мужик рослый — в низком пространстве помещения вынужден пригибаться, чтоб голова не упиралась в потолок. Седые длинные волосы обрамляют одутловатое лицо, на правом глазу, переходя на щеку, багровый нарост. Левый глаз цвета вороньего крыла смотрит с любопытством. На мужике черный кожаный плащ до пят, на поясе — кобура. На груди — блестящий значок «Работник парковки № 56». — Кто вы такие? — Марина расскажет тебе, — пообещала женщина. — А меня зовут Букашка. — Я Киркоров, — глухо отозвался одноглазый. «Зайка моя, я твой зайчик!», — возникло в памяти. К чему это? — Выпустите меня. — Хорошо, Андрей, — мягко сказал Киркоров. — Но, чтобы выпустить тебя, мы обязаны сковать тебе руки вот этим.
Он потряс в воздухе наручниками. Кто эти люди и что может связывать их с Мариной? Запах сырости стал запахом опасности. — Попробуй только приблизиться, — пригрозил я. — Шею сверну. — Ну вот, — искренне огорчился Киркоров. — Букашка, прочти ему. Женщина откашлялась. Предчувствую тебя. Года проходят мимо — Все в облике одном предчувствую тебя. Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо, И молча жду, — тоскуя и любя.
— Стой! — крикнул я. — Я согласен. — Вот и ладушки, — усмехнулся Киркоров. — Тогда повернись и сложи руки за спиной запястье к запястью. Я выполнил указание. Передо мной встали Джунгли, железнодорожная будка, костер, и Марина — ее задумчивые глаза и ровный голос, читающий стихотворение бывших. Прикосновение металла неприятно. Наручники защелкнулись. Я повернулся лицом к решетке. Киркоров откинул полу плаща. На поясе у него помимо кобуры висела связка ключей. — Бука, светани. Киркоров зазвенел ключами. С потолка капала вода. Я скоро увижу Марину. Щенячья радость в душе сменилась холодом, таким же, как холод наручников на запястьях. Что она сделала со мной? Я был игроком, возможно, лучшим в Джунглях, я оберегал Теплую Птицу, и вдруг… Я здесь, за решеткой, с этими странными людьми, и виновата во всем Она. Скорее увидеть ее — я должен знать, что истинно: то, что происходит со мной сейчас, либо то, что случилось в доме, затерянном в Джунглях. — Наконец — то. Киркоров нашел ключ, вставил в замок. Ржавый скрип был сигналом свободы. Как только решетка распахнулась, я бросился вперед, точно бык, — отчаянно и обреченно. Длинная нога Киркорова преградила мне путь, я потерял равновесие и полетел на пол, носом — в щербатый камень. — Ты, ублюдок, — зашипел Киркоров, склоняясь надо мной. — Еще одна такая выходка, и я вышибу тебе мозги к е…ной матери. Единственный глаз этого человека полыхал такой яростью, что сомнений не было, — да, вышибет. — Поднимайся. Букашка помогла мне встать на ноги. — Эх, Андрей, — голос Киркорова снова стал миролюбивым. — На твоем месте я радовался бы: в этих застенках томились цари и генсеки.
Букашка рассмеялась: — Брешешь, Киркоров. Ее смех мне понравился. Хороший смех. — Почему вру? — возмутился одноглазый. — Я слыхал, что здесь сгноили Ленина. — Ленин помер на даче с золотыми перилами. И не от того, что его сгноили, а потому, что впал в младенчество. — Он из младенчества и не выходил. Тем более — на даче мог быть двойник Ленина. — Ты бы это ленинцам сказал…. Я слушал странный диалог, мало что понимая, и думал: не рвануть ли вверх по коридору, пока на меня никто не смотрит. — Ладно, хватит, — точно прочтя мои мысли, жестко сказал Киркоров. — Ты вечно споришь, Букашка. Иди вперед, освещай дорогу. Андрей — за ней. Женщина пожала плечами и, бросив перед собой луч фонаря, пошла по коридору. Я двинулся вслед. Тяжелые ботинки Киркорова застучали по каменному полу за моей спиной. Коридор был узкий, извилистый. Никаких ответвлений, либо дверей, — кишка, оканчивающаяся камерой, какую я только что покинул. Точно нора кролика, только не теплая и сухая, а сырая и мертвая, типичная человеческая нора… На другой стороне кишки — противоположность камере — светлая зала. Как это по-человечески! Из света — во тьму за какое-то мгновение… От электрического света я ослеп на мгновение. Длинный стол из красного дерева, окруженный черными креслами. На дальней стене — герб: золотой двуглавый орел. Посреди стола на листе металла полыхает костер. — Снегирь, гаси свет. Генератор посадишь, — крикнул кто — то. Во главе стола, прямо под двуглавым орлом, в кресле с высокой спинкой сидел подросток. Мальчик лет четырнадцати. Я никогда не видел в Джунглях детей и с изумлением уставился на него. Но тут погасло электричество. Пока мои глаза привыкали к тусклому свету костра, Киркоров сообщил: — Учитель, мы привели дикого. — Я же просил не называть меня учителем, Киркоров, — голос мальчика был не по-детски хриплым. — И, тем более, не нужно называть диким нашего гостя. Присаживайся, Андрей. Он показал рукой на ближайшее ко мне кресло. Я уже не удивлялся: здесь, похоже, все знали мое имя. — Снимите с меня наручники, — сказал я, глядя в глаза мальчика, в которых отражался огонь костра. Он спокойно выдержал мой взгляд и кивнул Киркорову. — Сними. Киркоров заколебался. Мальчик слегка улыбнулся и повторил приказание. Вздохнув, одноглазый подчинился. Потирая запястья, я примостился у стола. — Меня зовут Христо, — представился мальчик. В свете костра у меня появилась возможность его рассмотреть. Теперь Христо не казался мне мальчиком. Складки кожи у рта и носа, мешки под глазами, — все говорило, что передо мной мужчина, неведомой силой вставленный в тело мальчика, но волей-неволей выглядывающий наружу. — Что это за место? — спросил я. Христо улыбнулся, на этот раз широко. У него не было ни единого зуба — плоские изжеванные десны. — Этот подземный бункер называется Кремль — 2. Отсюда власти бывших намеревались управлять страной в случае Дня Гнева. Но … не успели спрятаться. Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, кто не спрятался, я не виноват. Христо засмеялся. За моей спиной захохотал Киркоров, которому вторила Букашка. — Ясно. Но я — то здесь причем? И … где Марина? — Ты прав, Андрей, — сказал Христо. — Без Марины мы не должны ничего обсуждать с тобой. Букашка, позови всех. Букашка подошла к темному пролому в стене. Я догадался, что раньше это была шахта лифта, курсирующего от первого Кремля ко второму, подземному. Что скажешь, вымысла бывшим не занимать… — Все к учителю. Учитель зовет! Глухое эхо потащило слова сквозь землю наверх. — Букашка, — поморщился Христо. — Я же просил…
Марина села напротив меня. Улыбнулась. На ней — серый комбинезон, на лоб надвинута белая шапочка, из — под которой торчат пряди рыжих волос. Зеленые глаза светятся теплом. Тихая радость стала расти в моем сердце, но снаружи это никак не проявилось, во всяком случае, я так полагал. Сцепив пальцы, я исподлобья смотрел на Марину. — Все в сборе, — удовлетворенно сказал Христо. — Познакомься, Андрей. Это Снегирь. Над столом приподнялся широкоплечий краснолицый детина с окладистой бородой. — Кисть потерял по пьяной лавочке. — Спасибо за пояснение, Христо, — пробасил Снегирь и салютовал мне обрубком правой руки. — Вовочка. Мне улыбнулся щербатым ртом старичок с подвижными глазами. Морщинистое личико его обрамляли седые, похожие на паутину, волоски, каким-то чудом держащиеся на висках. Макушка Вовочки была блестящая и ровная, как яйцо, окунутое в масло, и в ней отражалось пламя костра. — С Киркоровым и Букашкой ты уже знаком. Ну и с Мариной, конечно. — Кто вы такие? — спросил я, обращаясь к Христо. — В первую очередь, мы просто люди, — ответил тот, задумчиво глядя на огонь. — Во вторую, — мы возрожденцы. — Возрожденцы? — Да. — Что это значит? — Андрей, это трудно, почти невозможно объяснить тому, кто не знает всполохов. — Он знает, — произнесла Марина. — Да, — кивнул Христо. — И потому ты здесь, Андрей. Марина, кажется, уже говорила с тобой на эту тему? — Нет, — соврал я, с удовольствием увидев, как лицо девушки краснеет. — Ну что ж, — спокойно продолжил Христо. — Тогда я скажу тебе. Мы все видим всполохи, тот, кто утверждает, что не видит их, — лжет. Это проблески истины, отголоски прошедшей грозы. День Гнева одолел человека, однако ему не удалось до конца истребить память. Память бессмертна, как бы кому-то не хотелось обратного. — Мне хотелось бы. — Понимаю, Андрей. Я сам поначалу боялся всполохов, и не желал быть тем, чей образ предлагала мне память. Христо Ивайловым, сыном советника болгарского посольства, избалованным мальчиком, больше всего в жизни любящим ночные клубы, девочек и таблетки экстази. Или вот, Вовочка… Всполохи больше всех донимают его. В мире бывших он был важной шишкой, настолько важной, что мог бы предотвратить День Гнева. Во всяком случае, ему так кажется. Я прав, Вовочка? — Прав, — отозвался старик. — Страх помешал мне… — Ну, не расстраивайся, — мягко сказал Христо. — А я не хотел быть Олегом Снегиревым, — произнес Снегирь. — Коррумпированным полицейским, за взятку пропустившим на футбольный матч террористку. — Вот именно, — кивнул Христо. — А Киркоров не хотел петь глупые песни и носить блестящие одежды. — Упаси Бог, — ужаснулся Киркоров. — Букашка не желала быть Ольгой Букашиной, секретарем приемной комиссии, а Марина… — Нет, Христо. Марина резко выпрямилась, глядя на учителя вспыхнувшими глазами. — Хорошо, — спохватился Христо. — Так вот… — Если вы так страшитесь прошлого, — перебил я, посмотрев на Марину, — то какого же дьявола вы намерены возрождать? Лицо Христо засияло: — Ты не ошиблась, Марина. Похоже, он как раз тот, кто нам нужен. Можно подумать, что вы нужны мне. — Мы намерены возродить человека, Андрей. Не мир, в котором он жил, ибо тот мир был ужасен. Мир похоти и злобы, мир тела, бесконечной погони за комфортом и совершенного забвения души. День Гнева был неизбежен и необходим, как дождь в снедаемом зноем городе. Но человек не заслужил столь глубокого падения. Человек, при наличии воды, умывается так же легко, как пачкается. Мы хотим дать человеку воду и построить новый мир с умытым человеком. Тихий голос Христо сливался с шумом костра. Мне казалось, что со мной говорит ожившее пламя. — Новый чистый человек построит мир света. Мир без политики, денег, религии, без всего того, что повлекло либо могло повлечь День Гнева. Я расскажу тебе небольшую историю, Андрей. В мире бывших была война — одна из бесконечной вереницы. Осажденный город медленно умирал, но в нем боролась за жизнь хрупкая девушка. Ее соседи по лестничной клетке погибли от бомбежек, холода и голода, и ей казалось, что она совершенно одна в огромном доме. Пережить один день — это была цель, сопоставимая с полетом на Марс. У девушки осталось всего одно полено, прочное и красивое с виду: кора ровная, жесткая, древесина янтарная, обещающая тепло. Но когда, собрав остатки сил, девушка ударила по нему топором, полено разлетелось на мягкие ошметки, так как было оно совершенно трухлявое. Девушка легла в холодную постель и стала ждать смерть, как вдруг до нее донесся детский плач. Ей показалось, что она ослышалась. Но плач повторился. Где-то наверху плакал ребенок. И она встала и пошла, несмотря на боль и отчаяние. В квартире на верхней площадке была настежь открыта дверь и на пороге, вытянувшись, лежала мертвая женщина. Почувствовав приближение смерти, она пыталась позвать кого-то, но ей не хватило сил. Перешагнув через мертвую, девушка вошла в квартиру и увидела стоящую на кровати девочку. — Мама? — спросила та, дрожа от холода. — Мама, — согласилась девушка. — Но зачем ты стоишь? Чтобы согреться, нужно лечь, накрыться с головой одеялом… Но девочка продолжала стоять. Тогда девушка подошла к ней, обняла, стала согревать собственным дыханием. Накрывшись одеялом и старой шинелью, крепко прижавшись друг к другу, они смогли пережить ту страшную ночь. Христо умолк, глядя на костер. Языки пламени бросали на стены причудливые тени. Я вдруг вспомнил стопку журналов, найденную на чердаке школьником Островцевым. Среди прочих там был журнал «Огонек», а в нем, — репродукции картин. И в память школьнику Островцеву, а значит и в мою, больше других запала «Тайная вечеря». Сын Божий — в окружении учеников, уже знающий о собственной судьбе, и о том, кто предаст его. — Христо, но что с ними случилось потом? — Я не знаю, Букашка. — В чем смысл этой истории? — спросил я. — Тоже не знаю, — засмеялся Христо. — Вернее, каждый понимает по-своему, и совершенно ни к чему навязывать кому-либо собственное понимание. Однако мы не в праве окончательно хоронить то, что заставляло эту девушку, услышавшую плач ребенка, подниматься по ледяным ступенькам, на грани обморока, и цепляться за обмороженные перила. И в этом нам можешь помочь только ты, Андрей. — Я? — Да. Впрочем, довольно. Полагаю, мы все, — Христо окинул собравшихся взглядом, — должны оставить Марину и Андрея наедине. Им есть, что сказать друг другу…
Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 316; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |