Четвертый кубок, неприкосновенный, бессмертный 2 страница

В то же время общеизвестно, что обряд трупосожжения являлся классическим именно для индоевропейцев и сохранялся у них до начала II тыс. н.э., а на территории Индостана практикуется и по сей день. Именно с погребальным костром у арийцев связаны те обычаи, о кото­рых Э.Тэйлор писал следующее: «Арийцы дают поразительные приме­ры обряда погребальных человеческих жертвоприношений, притом в самой жестокой форме. Предания о них сохранились как в истории, так и в мифах, которые передают не менее верно нравы прошлого. Рассказ о троянских пленниках, поверженных вместе с лошадьми и собаками на погребальный костер Патрокла, об Эвадне, бросающейся на костер мужа, и рассказ Павзания о самоубийстве трех мессинских вдов служат памятниками этих обрядов у греков. В скандинавских мифах Бальдер сжигается со своим пажем, лошадью и седлом, Брунгильда ложится на костер возле любимого ею Сигурда, мужчины и девушки следуют за ними в подземное царство. Галлы во времена Цезаря сжигали при торжествен­ных похоронах все, что было дорого покойному – животных, любимых его рабов и клиентов. Древние рассказы о славянском язычестве опи­сывают сжигание умерших с одеждой и оружием, с лошадьми и собака­ми, с верными слугами и женами. По словам св. Бонифация, венды так строго соблюдают супружеские обеты, что жены часто отказываются переживать мужей. Великим уважением пользуется женщина, убиваю­щая себя собственноручно, чтобы быть сожженной на одном костре со своим мужем» [207]. Р.Б.Пандей говорит о том, что в древний период у индийцев существовал обычай самосожжения вдов, и что вместе с те­лом покойного сжигали дары, состоящие из пищи, оружия, одежды и домашних животных. Но впоследствии этот обычай был отменен, и вдова должна была просто подняться на погребальный костер, который не был еще зажжен, и лечь слева от мужа. После чего возглавляющий похоронную процессию уводил ее со словами: «Встань, женщина, ты лежишь рядом с безжизненным, иди в мир живых...» [208]. Хотя Р.Б.Пандей отме­чает, что вплоть до нашего времени «обычай сати (самосожжения вдов) никогда полностью не исчезал и позднее снова ожил у некоторых пле­мен и родов» [209].

Таким образом, сохранившие на севере Восточной Европы вплоть до конца X–XI вв. обряд трупосожжения народы были, судя по всему, индоевропейцами, считавшими, что «принесение человека в жертву огню – наиболее приятное для него (жертвоприношение) так как изве­стно (из вед)» [210].

Даже в современном севернорусском похоронном обряде сохра­нился ряд элементов, близких по форме и значению к зафиксирован­ным Ведами. Так, и в Индии, и на Русском Севере похоронную процессию обычно возглавляет старший сын покойного. В Индии по древнему обычаю человек, возглавляющий процессию, несет в руке факел, зажженный от домашнего очага [211]. В Белозерье (Вологодская обл.) перед тем, как выносить покойника, три раза обходят дом против солнца с углями, оставшимися в кадиле и зажженной свечой. Впереди похорон­ной процессии также несут кринку с раскаленными углями из кадила. В Олонецкой губернии, как отмечал Д.К.Зеленин, этот горшок с углями переворачивают на засыпанной могиле [212]. Стоит вспомнить, что обрядовое засыпание могильной ямы раскаленными углями археологически прослежено еще в захоронениях Верхнего Палеолита (XXVтыс. до н.э.) в могильнике Сунгиря (Владимирская область). Как в Индии, так и на Русском Севере считалось, что хоронить человека надо утром, до 12 часов дня. Очень важным представляется такое, отмеченное еще Э.Тэйлором обстоятельство, что на Севере Европы обычай вести корову в погребальной процессии удержался до 70-х годов XIX в. [213] Д.К.Зеле­нин сообщает о наличии такого обычая в начале XX в. в Курской губер­нии, где «любимых животных умершего покрывают дерюгой и ведут пе­ред гробом или позади него» [214].

Р.Б.Пандей пишет, что «очень важное место в похоронной про­цессии в древности занимало животное, называемое анустарани, или раджгави, – «царственная корова» (которая могла быть заменена ко­зой)... Корова или коза служили для руководства и помощи покойному в пути, как показывает само их имя вайтарани, или анустарани, – «пере­носящая», «сопровождающая» [215]. Согласно «Древнеиндийским домаш­ним обрядам» после похорон их участники «должны воздерживаться от всякого выражения горя... Считается, что «если слез слишком много, они жгут покойного» [216]. Д.К.Зеленин отмечает, что у русских лишь в немногих местах сохранился обычай заканчивать погребение и помин­ки веселыми песнями, у русских Орловской, Вятской и Курской губ., у украинцев Киевской губ. [217]

В начале 90-х годов XX века Г.П.Парадовская в д. Степшинский починок Вологодской области записала рассказ Надежды Алексеевны Павловой (1924 г. р.) о том, что: «Отца сестренка сказала: «Умру я, так когда меня похороните, потанцуйте у меня на могилке».

На русском Севере участники похорон обливаются в бане водой после возвращения с кладбища и якобы делают это для того, чтобы не испытывать тоски по покойному [218]. В Белозерском районе Вологодской обл. в 80-е годы XX в. после выноса тела в доме все моют, а могильщи­ки, вернувшись с похорон, обязательно моются в бане. В древнеиндийской обрядности после возвращения с похорон совершается церемония «удакакарма», когда «все родственники покойного до седьмого или де­сятого колена совершают омовение в ближайшей реке и тем самым очи­щаются» [219]. Причем, что интересно, согласно Д.К.Зеленину, северно-руссы «трут себе могильной землей грудь, насыпают эту землю себе за пазуху и в карманы, кладут в воду, которой обливаются после похорон в бане [220], а в древнеиндийской традиции, согласно Р.Б.Пандея, «многие авторитеты предписывают, чтобы (перед омовением в реке – С.Ж.) волосы были распущенные и тело посыпано пылью» [221]. После «удака-кармы» на землю бросают зерна вареного риса и горох для ворон. Р.Б.Пандей пишет, что: «Это напоминает первобытное верование, соглас­но которому мертвые изображаются, как птицы» [222]. В восточ­нославянской традиции также есть «один вид поминовения усопших, возможно, наиболее древний: на могилах, иногда на перекрестках до­рог, рассыпают зерно для птиц, что можно связать с распространенным представлением о душе как о птице» [223].

Как отмечает Д.К.Зеленин: «У севернорусских при выносе по­койника позади процессии идет женщина с банным веником, выметает пол до самого порога и разбрызгивает вокруг себя воду» [224]. В древнеин­дийской традиции ветками заметают следы быка, который идет в про­цессии [225]. И, наконец общеизвестно, что в славянской обрядовой прак­тике первые поминки по покойному после похоронных совершаются на девятый день со дня смерти. Но согласно древнеиндийским представле­ниям со дня кремации до девятого дня восстанавливается в новом качестве тело умершего и в девятый день «все тело покойного счита­лось воссозданным» [226].

Ситуация, аналогичная похоронной и свадебной, сложилась и в родильно-крестильной обрядности. Так, Р.Б.Пандей отмечает, что в Древней Индии беременной женщине давали какую-то траву, читая сле­дующие строки:

«Растения, у кого Небо-отец,

Земля-мать, (а) Океан был корень

Божественные травы да помогут тебе,

Чтобы ты обрела сына».

(Атхарваведа, HI. 23) [227]

На Русском Севере, в частности в Вологодской области, еще до недавнего времени женщины, собирая в купальскую ночь лечебные тра­вы, повторяли следующие слова:

«Небо-батя (или тятя), Земля-мати,

Помогите траву рвати (или брати),

Матушка Вода, Дай добра!

Матушка Трава, дай добра!».

Мы знаем, что Иванов день был одним из древнейших дохристи­анских праздников, торжественно отмечавшихся практически у всех народов Европы. Связанный с летним солнцестоянием, он делил год еще в ведическую пору на две половины, о которых в Махабхарате говорится:

«Божественный день-ночь (сутки) – это год,

Он также делится на две части:

Ночь – это путь (солнца) на юг,

День – это путь на север» [228].

Б.Л.Смирнов, комментируя этот текст, пишет: «Время движе­ния Солнца на юг считается темной половиной года; умерший в это вре­мя подлежит возврату. Движение Солнца к северу (от зимнего до летне­го солнцестояния) «светлой половиной», умерший в это время не возвращается» [229]. Причем, согласно идее трех нитей (гун), трех на­чал – святости, страстности и злобы (незнания), соответствен­но светлой, красной и темной карме люди разделялись в своих по­смертных судьбах:

«Темные направляются в преисподнюю,

Красные (раджас) – к человеческому (существованию),

Светлые в мир богов уходят,

Причастные счастливой доле.

В силу исключительной злобности (они)

Попадают в звериные лона,

В силу праведных-неправедных (дел) – в человеческие.

А в силу праведных – в божеские (лона)» [230].

Исходя из этого можно предположить, что именно в Ивановскую (купальскую) ночь, когда начиналась «ночь богов», после обрядов очи­щения водой и огнем, как бы «включался» процесс возвращения на зем­лю тех душ, которые, излившись дождем или росой, приходят вновь в мир людей в облике новорожденных детей. Ведь не случайно в Вологод­ской губернии еще в начале XX века на Иванов день собирали и пили росу. Травы, собранные в купальскую ночь, должны были приносить здоровье и жизненную силу, способствовать зачатию и рождению здо­рового потомства. М.Забылин в своей работе «Русский народ. Его обы­чаи, обряды, предания, суеверия и поэзия», увидевшей свет в 1880 г., писал о том, что накануне Ивана Купала все северные народы отмечали праздник Росы, «так как почитание богини Ладо было у всех общее» [231]. Прусское Лаго, латвийское Лиго, русская Лада и индоарийский празд­ник «Лила» – все связаны с идеей продолжения рода, увеличения ре­продуктивной силы Земли и людей. Души возвращались на землю дож­дем и росой и необходимо было дать им новую плоть, зачать новые жи­вые существа. Н.Р.Гусева особо отмечает, что «в языках индоиранской группы слово «лила» (как и слово «лельа», «лела», означающие «при­жимание», «возбужденный (ая)», движущийся (ая) туда-сюда») обра­зуется от глагола «ли» со значениями «плотно прижиматься, ложиться, растворяться, погружаться». Они могут быть сопоставлены этимоло­гически и семантически со славянским Лелем и посвященными ему хо­роводными любовными играми» [232]. Д.К.Зеленин, говоря о празднике Ивана Купала, подчеркивает, что «в древности с этим периодом совпа­дал свадебный сезон, т.е. время заключения браков – разумеется, не в нашем понимании, не индивидуальных браков, а «игрищ в селениях» [233]. И он же отмечает, что «огонь, через который прыгает молодежь – это не только средство очищения, но и оберег; предпочтение, которое ока­зывают при этом соломе и разному старью, как топливу для таких костров, может свидетельствовать о том, что к огню приглашают умерших предков, хотя никаких других данных в пользу этого предпо­ложения нет... Свободу нравов среди молодежи, столь характерную для Ивановой ночи, следует рассматривать как пережиток древнего брач­ного периода. Этот мотив выступает в обрядовых песнях.

«Хто не прийде на Купала дивицця,

Той не буде до вику женицця!» [234].

И купальские обряды, и купальские травы связаны с символикой продолжения рода. Вероятно, отсюда берет начало и древнеиндийский обычай давать беременным женщинам особые травы, способствующие (по их представлениям) успешному деторождению, в сопровождении заговора, практически идентичному тому, что повторяют на Русском Севере и сегодня. Одним из обрядов, совершаемых беременными жен­щинами (в начале третьего месяца беременности) в Древней Индии, было омовение на траве, которая, судя по всему, обеспечивала защиту от вредоносной магии [235].

Очень интересное предписание, касающееся беременных жен­щин, есть в «Падма-Пуране» (V, 7) – они «не должны сидеть на мура­вейнике» [236]. Вероятно, возможность подобной ситуации (сидения на му­равейнике) предполагалась каким-то обрядом. Во всяком случае в свадебной обрядности востока Вологодской области свекровь, встре­чая молодую в своем доме, говорит: «Любите мою молодицу, по коро­вушек водите, на муравьище не садите». Поскольку рожали «во дворе у коровы», то, вероятно, просьба водить молодицу «по корову­шек» являлась пожеланием скорейших родов, а «сажание на мура­вьище» было связано с каким-то экстремальным обрядом, проводи­мым над бесплодными женщинами.

Мы уже отмечали ранее, что в севернорусской обрядности коро­вы, солома и покойник взаимосвязаны. Так как роды всегда ставят жен­щину на грань между жизнью и смертью, то местом их, как правило, становилось помещение, связанное со смертью, с культом мертвых (хлев, баня и т.д.). Интересно, что в древнеиндийской традиции женщина рожала обязательно в юго-западной стороне дома, т.е. в помеще­ниях, связанных со смертью. А.А.Васигин подчеркивает, что: «Север­ную и восточную стороны света индийцы вообще считали священными и счастливыми, южную (сторона, посвященная предкам, царство смер­ти) и западную (сторона заката) – предвещающими смерть и несчас­тье» [237].

В случае тяжелых родов восточные славяне вообще и северно-руссы в частности прибегали еще в 30-х годах нашего века к таким ма­гическим средствам, как развязывание всех узлов в доме [238]. В древнеин­дийской традиции в подобной ситуации брахман также развязывал все узлы в доме [239].

Д.К.Зеленин в «Восточнославянской этнографии» отмечал, что: «Роженица, отчасти и ребенок, повитуха и даже муж роженицы, также, как и само помещение, в котором происходят роды, считаются нечис­тыми, эта нечистота, однако, не столько физическая, сколько духов­ная» [240]. Причем роженица считалась нечистой в течение 9 дней после родов. На девятый день проводился обряд, снимавший с нее нечистоту. В древней Индии мать и новорожденный в течение 9 дней считались ритуально нечистыми, и огонь, горевший при родах, также был нечист. Поэтому на десятый день его гасили и применяли обычный домашний огонь, т.к. мать и детя считались к этому дню очищенными. Имя ново­рожденному также не давалось ранее десятого дня, «когда проходил пе­риод ритуальной нечистоты и особой опасности для ребенка со стороны злых демонов и колдунов» [241].

В русской традиции было принято начинать с шестимесячного возраста кормить ребенка гречневой кашей с молоком и особым куша­ньем из ржаного хлеба, сваренного маленькими кусочками в воде, т.е. твердой пищей [242]. Согласно древнеиндийских законов, «церемония кор­мления пусть совершается на шестом месяце со дня рождения... пусть кормят ребенка на шестом месяце легкой и подходящей пищей, которая представляет собой рисовую кашу с молоком» [243].

Д.К.Зеленин отмечает, что «Севернорусы и белорусы не стригут ребенку ногти, пока ему не исполнится год, иначе он может стать во­ром. До года не стригут также и волосы, даже если волосы стали очень длинными и мешают ребенку смотреть. Если не соблюдать эти правила, то, по народным представлениям, ребенку можно «отрезать язык», т.е. ему будет трудно научиться говорить» [244]. Он же указывает, что белору­сы впервые стригут детей на третьем году жизни. Перед первой стриж­кой у русских крестная мать дарила своему крестнику новую рубашку, т.е. «на ребенка одновременно надевали новую одежду». Д.К.Зеленин отмечает, что в былые времена княжеских детей стригли в 2–4 года, а иногда и на седьмом году», когда мальчика впервые сажали на коня» [245]. Интересно, что до недавнего времени сохранялся обычай первые сре­занные волосы засовывать в коровий навоз якобы для того, чтобы у ре­бенка волосы были густыми и «кудреватыми». Иногда считали, что за­катывание волос в навоз, как и сажание ребенка для первой стрижки на овчину мехом наружу, необходимо для того, чтобы в дальнейшем он жил долго и был богатым.

Р.Б.Пандей, говоря о древнеиндийской обрядности, отмечает, что ритуальная первая стрижка волос у ребенка упоминается в Атхарваведе и уже в ведийский период такая стрижка была религиозной церемо­нией, которая совершалась от года до окончания третьего года для всех дваждырожденных. Правда, иногда этот обряд совершался на пятом или даже седьмом году. По законам Ману ритуальная стрижка исполнялась обязательно во время северного пути солнца, т.е. с 22 декабря по 22 июня и только в дневное время. Перед началом первой стрижки мать купала ребенка и надевала на него новую, не разу не стиранную одежду. Остриженные волосы закатывали в коровий навоз и прятали в коров­нике или бросали в водоем [246], т.к. «вода и коровий навоз, с точки зрения индийцев, обладали ритуально очищающей силой» [247].

Таким образом, мы можем еще раз подчеркнуть, что, несмотря на тот факт, что обычай ритуальной стрижки был широко распространен у различных индоевропейских народов, аналогии в древнеиндийском и восточнославянском ритуале, даже в мельчайших деталях, поразитель­ные. Зачастую трудно объяснить некоторые представления, обряды и т.д., бытующие у русских, без привлечения древнеиндийского «ключа». Так, например, одна из болезней новорожденных называется у северно-руссов «собачьей немочью» или «собачьей старостью» (рахит). Но по­чему данная болезнь связывается с собаками? Возможно, объяснение этому следует искать в ведической традиции, связывающей бога смерти Яму с собаками, его постоянными спутниками. Именно в образе собак являлись посланцы бога смерти – демоны Куркура и Сисара новорож­денным и приносили им «собачью болезнь» – рахит или эпилепсию. Всвязи с этим отец покрывал ребенка сетью или верхней одеждой и читал над ним заговор: «Кукура, Сукуркура, Куркура, который крепко держит детей! Чет! Чет! Собачка, отпусти его. Поклон, тебе, Сисара, лающий, горбун!» – и тем самым избавлял свое дитя от «собачьей бо­лезни» [248]. У севернорусских (на р. Ваге) лечили «собачью старость» ре­бенка, протягивая его под землей (под межой) и приговаривая: «Ребен­ка тащу, а собачью старость оставляю» [249]. Но как сеть связана с водой, так и одежда связана с землей. Не случайно на Русском Севере ткань называли «землею». Таким образом, древнеиндийское покрывание больного ребенка сетью или верхней одеждой семантически аналогич­но севернорусскому «сплавлению» болезни по реке или протягиванию младенца под землей.

Среди северорусских обрядов, связанных с детьми и имеющих прямые аналогии в древних ведических традициях, следует особо отме­тить т.н. «Три Спаса»: Медовый (14 августа), Яблочный (19 августа) и Льняной (29 августа).

Во время Медового Спаса (14 августа) вырезали соты с медом. Этим медом святили воду в реках, а после водосвятия купали в них де­тей. Причем рубашки, одетые на детей до купания, бросали в реку, а ребенка одевали в новую не стиранную рубаху [250]. Вспомним древний гимн Ригведы, где с медом связаны образы Неба и Бога Творца Вселенной:

«Мед (навевают ветры благочестивому,

Мед струят реки,

Медовыми для нас да будут растения!

Медом пусть будет Небо – наш отец!» [251].

Древнему арийскому тексту вторит русский народный заговор, за­писанный в конце XIX в. в Вятской губернии: «На острове Буяне идет сам Царь с медовыми устами» [252]. Так как в северорусских говорах слово «буй, буян, буево» – это кладбище, погост, а шире – «тот свет», то в данном заговоре речь идет не о простом земном Царе, а о Царе небес­ном или о «Небе – нашем отце». Вспомним приговор, с которым севе­рорусские женщины в ночь на Ивана Купала собирали волшебные ле­чебные травы:

«Небо – тятя!

Земля – мати!».

В санскрите, языке древнеиндийской культуры, со словом «Мад-ху» (мед) связаны такие понятия, как: сладкий, приятный, прелестный, нектар, молоко, святой, священный, пригодный для жертвоприноше­ния, а также – мудрость, ум, разум, проницательность, жиз­ненный опыт и, наконец, опьяняющий, хмельной напиток.

В.А.Васигин пишет в связи с древнеиндийскими домашними об­рядами: «У индийцев мед в древности символизировал сущность жиз­ни, бессмертие, он обладал будто бы оплодотворяющими способностя­ми и поэтому его вместе с маслом лили в первую борозду» [253].

Именно мед во всех вариациях был главным продуктом питания и объектом поклонения в обрядах Медового Спаса. Этот день знамено­вал собой начало сбора урожая, независимо от того, что часть его уже была к тому времени собрана. Древние обрядовые жертвы медом и ме­довыми напитками должны были сделать все плоды земли и все воды рек сладкими для людей. Мед был символом и знаком Бога Неба – «Деда» и поэтому им кропили воды рек прежде, чем купать в них детей. И здесь нам снова придется обратиться за разъяснением смысла этого обряда к древнеиндийским традициям.

Как и в наши дни, раньше обучение детей грамоте начиналось пос­ле основных сельскохозяйственных работ – сбора урожая. Середина августа – время подготовки к новому этапу в жизни ребенка – учени­честву. Но вот что говорит об этом периоде, назвываемом в древнеиндийской традиции «упанаяна», т.е. «посвящение в ученики», Р.Б.Пандей в «Древнеиндийских домашних обрядах»: «Церемония упанаяны восходит к глубокой древности. Соответствующий обряд парсов, назы­ваемый «навзат» (новое рождение), посредством которого дети парсов, и мальчики, и девочки, получают религиозное посвящение в возрасте шести лет и трех месяцев, показывает, что упанаяна (посвящение ре­бенка) возникла в тот период, когда предки индоариев и иранцев жили еще вместе», т.е. на своей прародине в Восточной Европе [254]. Детей на­чинали учить грамоте с 5–8 лет, причем детей жрецов – весной, вои­нов – летом, а землевладельцев и ремесленников – осенью. Перед тем, как стать учеником, ребенок проходил через обряд омовения, кото­рое «очищало и тело, и душу совершающего обряд» [255]. После омовения ученику дарили нестиранные белые одежды, символизирующие чис­тоту жизни.

В обряде упанаяны вода, получаемая учеником из ладоней учите­ля, символизировала очищение и напиток бессмертия «амриту» [256].

Сравним древнеиндийский обряд «посвящения в ученики», сло­жившийся, как считает В.Б.Пандей, в глубокой древности у индоарийцев (т.е. жителей севера Восточной Европы), с тем, что происходило в середине августа на «Медовый Спас» у нас в России еще в начале XX века. В этот день детей крестьян, которые, согласно древней традиции, должны были начать учиться осенью, купали в «медовых реках», т.е. реках, насыщенных медом мудрости, святости, разума, проницательно­сти, жизненного опыта. Эти воды, кроме того, несли в себе «сущность жизни, бессмертие» и обладали оплодотворяющими способностями.

Если в древнеиндийской традиции дети, получая воду из ладоней учителя, как бы вкушали «напиток бессмертия», высшего знания и муд­рости, то в русской традиции таким напитком были «медовые воды» рек. Как и в древнеиндийской обрядности упанаяны, у русских дети после омовения одевали новые белые нестиранные рубашки. Но, кроме того, именно в России сохранился обычай старую одежду, точнее, ту, кото­рую ребята снимали перед купанием на Медовый Спас, пускать по воде. Судя по всему, обычай этот чрезвычайно древний, так как отправление по водам всегда предполагает отправление в мир предков «на тот свет». Предыдущий период жизни ребенка как бы уплывал вместе с его руба­хой в другой мир, а на смену прежнему человеку рождался новый, гото­вый для насыщения мудростью, святостью, разумом, жизненным опытом. Это находит себе прямую аналогию в древнеарийском представлении о том, что упанаяна – «посвящение в ученики» – это второе рождение, откуда понятие «дваждырожденные», т.е. родившиеся для знания. Как и другие летние праздники «Медовый Спас» – это комплекс обрядов, связанных с функцией сохранения, спасения. Основной смысл этого со­хранения (спасения) – в приобщении следующего поколения к сокро­вищам знаний их предков. Омывшись в «медовых водах» Отца-Неба, дети должны быть готовы к осознанию всей полноты бытия, приобрете­нию жизненного опыта, знаний.

Знаменательно, что в этот день женщинам-матерям «прощались на небесах все их незамоленные грехи» [257], так как считалось, что они свою функцию – родить и «довести до ума» – выполнили. Следующий этап – сделать из детей достойных членов общества – задача учителей.

Второй праздник августовского цикла – «Яблочный Спас» (19 августа) также целиком и полностью связан с идеей сохранения и спа­сения.

В древности у индоевропейских народов яблоневый сад был сим­волом вечной жизни – рая.

Так, древнегреческая мифология сохранила память о чудесной яблоне с золотыми яблоками вечной юности, которая по велению мате­ри-Земли (Геи) «выросла в далекой древней Гиперборее» [258]. У подно­жия этой яблони бил из недр ключ живой воды – воды бессмертия. Та­ким образом, древнегреческая мифология сохранила память об общеиндоевропейской прародине и тех мифологических представлени­ях, которые складывались на этой прародине в глубине тысячелетий.

Мы уже отмечали, что в русской народной традиции яблоня и яб­локи занимают огромное место. В народных сказках яблоки – символ жизненной силы, красоты, мудрости, счастья, удачи. И в этом нет ниче­го удивительного. Ведь даже сегодня половина яблоневых садов мира находится в России. Ну, а в глубокой древности дикие яблони росли да­леко на Севере. Заметим, что именно плоды диких яблонь наиболее бо­гаты так необходимым человеку витамином «С».

Во время празднования Яблочного Спаса все начинали есть яб­локи. До 19 августа женщины, у которых умирали дети, старались яб­лок не есть, так как считали, что тогда их детям «на том свете достанется яблочко». С яблоками были связаны представления о нравственном облике человек. Так, новорожденному клали в рот печеное яблоко, что­бы он не вырос пьяницей [259]. Представление о яблоне как неком «древе жизни» настолько архаично, что оно сохранилось даже в мифологии калашей – жителей гор Гиндукуша (Афганистан) – потомков первых индоевропейских иммигрантов на субконтиненте [260].

Возвращаясь вновь к русской народной сказке «Крошечка-Хаврошечка» заметим, что здесь очень четко обозначена мысль – злой, коварный, бесчестный (т.е. греховный) человек не может сорвать, а значит, вкусить плод с дерева жизни и познания, каковым в сказке яв­ляется яблоня. Исходя из этого, можно понять и расположение обрядов в Трех Спасах.

Первый «Медовый Спас» – дети готовятся стать учениками. Они проходят священное омовение в насыщенных мудростью, знанием, жиз­ненным опытом предыдущих поколений «Медовых водах» и, пуская свои старые рубашки по воде, прощаются со своим беззаботным дет­ством.

Во время «Яблочного Спаса» дети получают вместе с яблоками запас жизненных сил, необходимых для приобщения к познанию.

Последний, третий праздник цикла «Льняной» (полотняный) или «Житный Спас» (29 августа). В этот день женщины, катаясь по сжатой ниве, приговаривали: «Нивка, нивка, отдай мою силку, на пест, на ко­лотила, на молотила, на кривое веретено!» [261]. Связанный с завершени­ем уборки урожая, с предстоящим затем долгим процессом получения пряжи, холста, набором орнаментальных праставок – «священных тек­стов», этот праздник также целиком посвящен сохранению. Это со­хранение урожая, сохранение жизненных сил, сохранение священного знания, запечатленного в сакральных орнаментальных текстах.

Третий Спас как бы окончательно разделяет судьбы детей – маль­чиков и девочек. Первые пойдут учиться грамоте, вторые – рукоделию. Известно, что у новорожденной девочки пуповину (в русской традиции) почти всегда раньше перерезали на прялке или веретене, чтобы она стала искусной пряхой. У мальчика пуповину перерезали на колоде для плетения лаптей, а иногда на книге, чтобы новорожденный вырос мас­тером своего дела или грамотным человеком [262].

Выдающийся исследователь русской культуры В.А.Городцов пи­сал в 1926 году: «Шитью молодых девиц и знанию грамоты юношей придавалось одинаковое значение и это мы поймем, когда убедимся, что в шитье девиц выражалось такое же важное для населения знание свя­щенных символов той старой, а поэтому дорогой веры, которою жил народ тысячи лет. Как весталки, чистые девы Рима, хранили негасимый огонь, символ обоготворенного небесного огня-солнца, так юные девы Русского Севера обязывались и обязываются нести и несут символы своего первобытного народного культа от древнейших времен до наших дней» [263]. Он же, говоря о северорусской вышивке и ткачестве, отме­чал, что: «По отзывам вполне компетентных лиц, это в своем роде луч­шие произведения в мире» [264]. Вспомним, что на санскрите, языке древ-неарийской культуры, северорусское диалектное слово «прастава» (означающее орнаментальную полосу, украшающую одежду, полотен­ца, скатерти, свадебные простыни), значит «священный гимн, мудрая речь», а древнейший общеиндоевропейский бог неба Варуна носил имя Праджапати, что буквально значит «Отец пряжи».

Девочки, которым предстояло учиться прясть, ткать, вышивать (также, как и мальчики), начинали после посвящения Трех Спасов изу­чать свою сложную науку – науку будущей женской жизни.

Таким образом, три праздника конца лета – времени «сохране­ния» – действительно сохраняли и спасали сложившуюся структуру об­щественных связей, сохраняли преемственность знаний, традиций, ве­рований, накопленных данным сообществом людей. «Три Спаса» – Медовый (14 августа), Яблочный (19 августа) и Льняной (29 августа) – это прежде всего комплекс обрядов посвящения детей, достигших возраста ученичества. И аналогии обрядовых действий в русской и древнеарийской традиции поразительны.

Дата добавления: 2015-06-28