Колодец и подземелье

Демидовская Ревда была самым большим из чусовских заводов. Осташу, наверное, уже объявили в розыск, но в Ревде он не боялся попасться караулу: никто его тут не знал. Он слонялся по заснеженным улочкам, глазея по сторонам, и постепенно приближался к Угольной горе. За всеми крышами издалека был виден щепастый пенек церковки на ее вершине.

…Странное было ощущение: будто он стал прозрачным призраком, никто его не видит. А расколдоваться очень просто: только имя назвать надо. Назовешь имя — словно проявишь душу. Лишь по имени его душу люди и признают. Столько разговоров о душе — хоть у нико-нианцев, хоть у раскольников… А ведь никто душу не видит. Лишь имя, как чужое тавро на краденой лошади, объявит суть. Что людям о его душе известно? Ничего — только ее имя. И от бати ему тоже только имя осталось. Горько, но ведь он не такой, как батя. Батя никогда бы не стал бусыгой и шалыганом, беглым вором. А имя у них общее. Почему же он, Осташа, сделался таким? Батино честное имя и обязало. Имя было как заговор: под каждым бойцом подействует по-своему, но обязательно подействует. А перехочешь, чего раньше пожелал, — так откажись от имени, от души, от крещения. И станешь точно безымянный жердяй — жалкий шатун, тощий и длинный, выше крыш. Он бродит ночью по улицам, заглядывает в окна, греет руки на печных трубах и, не принося зла, впустую пугает прохожих…

Ревда была завалена снегом, кое-как распиханным на обочины, чтобы только сани проехали. Издалека за прудом погромыхивал, вздыхал, бабахал завод. Народу на улицах было мало: мужики на работах, а бабам, старикам на улице делать нечего, незачем на мороз выходить из-под обширных крытых подворий. За заборами, за окошками Осташа слышал тюканье топоров, лязг ведер, шаги, перестук конских копыт по настилу, коровье мыканье, бряканье ухватов о чугуны.

Возле Угольной горы селились кержаки. Дома здесь стояли могучие, кондовые, с высокими и длинными заплотами вдоль улочек. Домина Конона даже рядом с прочими хоромами казался огромным, как барка в окружении межеумков. Осташа прошагал мимо, дошел до конца улочки и по тропе полез на гору, к церковке. У храма его праздность не будет бросаться в глаза, а сверху можно разглядеть все, чего ему надо.

Эта церквушка, именем Михаила Архангела освященная, и прославилась-то по Чусовой пугачевским бунтом.

Главная икона здесь была — образы Спаса и Михаила, написанные с двух сторон на холстине. Белобородов велел сорвать эту холстину с рамы и прибить на древко: такое вот знамя получилось у бунтовщиков.

Не то чтобы ветер гулял по улицам, а дрожал вдоль земли какой-то непокой, колыхалась снежная пыль, и сверху казалось, что дома тонут в придонной мути. Только ледяной пруд, неожиданно чистый, ровный и просторный, походил на пустое блюдо, которое раздвинуло собой чашки и плошки на праздничном столе. Белый гребень плотины враспор торчал меж Угольной и Сороковой горами. Из чехарды домишек у плотины высовывались кирпичные самовары доменных печей. Горбы окрестных гор, заголенные от леса, на закате сделались розовыми и малиновыми. Резкие синие тени исхлестали их по лощинам. Одна лишь еловая Волчиха высилась вдали вся сизо-рябая, неприрученная, как злой, норовистый и грязный бык среди послушного коровьего стада. Заводской дым над Ревдой словно растекался по невидимой плоскости, превращаясь в темную мглу. В холодной и тонкой желтизне над окоемом висело расписное яичко вечернего солнца.

Разглядывая Ревду от церкви, Осташа думал, что правильно сделал, когда прошел мимо Демидовских Шайтанок и не сдался начальству. Пускай его объявили в розыск, но сейчас ему важнее узнать, что же такое вокруг него творится. Калистрат Крицын, натравивший на него Чупрю, и Колыван Бугрин, натравивший Фармазона, — это одно. Это просто Калистрат и Колыван против Осташи; просто месть: не вышла — и черт с ней. Но вот если за спинами Калистрата, Колывана и Гусевых стоит Конон Шелегин — это другое. Это уже не месть. Это уже война, объявленная памяти бати, потому что батина память — единственное слово против истяжельчества. Месть Осташа может переломить тем, что станет сплавщиком и вернет бате честное имя, когда пройдет Разбойник отуром.

А вот в войне он сможет победить лишь тогда, когда узнает правду об истяжельцах и обрушит порядок Конона. А нужно ли его рушить? Пусть Конон скажет сам, чего объявлено Осташе: месть или война? Прежде чем переступить порог, Осташа должен услышать это от Конона один на один.

Но с Кононом надо быть осторожнее, чем с летучим огненным змеем. Конон-то ответит на вопрос, но что потом? Змей ответит на вопросы и сей же миг сожжет тебя, если рубаху от ворота до пояса не порвешь. Порвешь — улетит восвояси. Но Конон, пока жив, не улетит и не отпустит, хоть рви рубаху, хоть не рви. Надо так его подкараулить, чтобы и ответ получить, и ноги унести. Конону ведь, как огненному змею, не крикнешь «тпру!», чтобы перед собой поставить. Где Осташе встретиться с Кононом лицом к лицу, без подручных? Только у самого Конона в его каплице.

У раскольничьих старост в каплицах — в тайных молельных горницах — много разного скрытного народу бывает. На случай, если сыскной отряд дом окружит, из каплиц всегда выводит подземный выход. У Конона тоже такой должен быть. Через этот выход можно попасть в каплицу, а там и Конона подождать, чтобы переговорить. Но вот как найти этот выход?..

Осташа сверху разглядывал усадьбу Конона. Куда может поднырнуть подземный ход? С одной стороны — пруд, с другой — гора, вокруг — чужие подворья. Не версту же длиной ход, чтобы выводить за город. Где-то здесь выход… Где? Ложочка какого, малиной заросшего, вокруг нету — да зимой тропинка в сугробе выдаст такой выход. Значит, где-то в соседних дворищах есть неприметный погребец?.. Но у чужих людей его иметь ненадежно. Не по-кержацки это: на чужих надеяться… Неужто вон в тот колодец ход ведет?

На склон горы над Кононовой усадьбой заползал соседский огород. В углу огорода торчал колодец с воротом и кровлей. Странный колодец-то… Вроде, конечно, к месту он здесь: не надо с каждым ведром от пруда на кручу лазить. Но сквозь гору колодец рыть… А колодец — не в усадьбе; забором-то обнесен, но простым — не раскольничьим заплотом из заостренных плах в полтора роста высотой. К этому колодцу через чужой двор, мимо чужих собак ходить не надо. А внизу — проулок. Если солдаты Кононов двор окружат, то колодец вне окружения останется. И с горки-то все видно. Вылучил миг, вылез из сруба и за забором пробежал на улицу, а там ищи-свищи… Осташа разглядывал колодец до сумерек. Ни к колодцу, ни к церкви никто не проходил. А цепь на колодезном вороте раскручена и вниз спущена… Кто-то сидит под землей, а ночью по цепи из колодца и вылезет — за этим цепь и размотали. Точно: в колодце выход. Больше ему быть негде.

В темноте Осташа вернулся на постоялый двор, завалился спать на полатях. Когда ночью от ямщицкого храпа все вокруг затрещало, Осташа проснулся, слез на пол, оделся, попил из бочки, нагреб углей в крынку, заткнул за пояс пучок лучин и вышел на улицу. Ревда спала. Даже собаки отбрехали и успокоились. Круглая молочная луна торчала на обочине сверкающего неба, как пень на краю засеянного поля. Дома стояли с сомкнутыми ставнями, с запертыми воротами. Узкие улочки тянулись в кромешной тьме, как прорытые в земле канавы. Осташа останавливался и прислушивался к редкому, но долгому хрусту шагов неведомых прохожих, пережидал за углами.

А со склона Угольной горы Ревда казалась крошевом мелко и крупно наколотого льда — как ледовый затор перед черной стеной чусовской долины. Осташа посмотрел в колодец: он почти доверху был залит чернилами.

Осташа стащил с плеч зипун и закопал его в сугроб под забором. Потом обмотал веревкой шейку крынки с углями и подвесил крынку на поясе, проверил нож и лучины, подтянул кушак. Подергал цепь, проверяя прочность крепления к вороту. Цепь колыхнулась в колодце, отозвавшись звоном. Осташа сел на сруб, перекинул ноги, ухватился покрепче и рывком повис на цепи. Потом, перебирая руками, начал медленно спускаться в колодец.

Он словно в пещеру погрузился: сразу со всех сторон обволокло холодом. Колодец оказался узким. Цепь, покачиваясь, вращала Осташу и мягко шлепала его о ледяные стенки. Бревенчатые венцы сруба угадывались только по волнистости льда. Теснота и тьма словно съели ощущение пустоты внизу, а потому и страшно не было. Во тьме над головой плавал неполный, светящийся, угловатый обод с размытым внешним краем — освещенное луной горло колодца. Поперек луны его перечеркивало бревно ворота.

От железной цепи ладони, брюхо и колени лизало липкой стужей. Осташа медленно спускался и вертел головой: где вход в тайник? каким он окажется?.. Входа все не было. На сколько саженей вглубь надо было спуститься еще? Осташа чувствовал себя пулей в ружейном стволе.

К запаху льда, воды и мороженого железа потихоньку примешался тонкий запах замерзшей земли. Ничего не видя, Осташа вытянул руку и начал шарить по стенкам. Внезапно рука по плечо провалилась в пустоту. Это и был вход в подземелья Конона.

Небольшое окно обросло толстой ледяной губой. Осташа протиснулся сквозь проем и сполз на какие-то доски. На ощупь нашарив теплую крынку, Осташа поставил ее перед собой, выдернул берестяную пробку-кебрик и сунул в угли лучину. Лучина послушно затлела. Осташа дождался огонька и поднял его над головой.

Он находился в самом конце длинного земляного прохода, который вдали заворачивал налево. Пол был застелен досками. Нетолстые бревна крепили стенки и держали балки, на которых лежали плахи потолка. Черная плотная земля стен была толсто покрыта инеем. Никого не было видно, ничего не было слышно: пустота и тишина.

Осташа поднялся на ноги, почти коснувшись головой потолка, вытащил нож. «Надо было дубинку взять, — запоздало подумал он. — Нож-то чего?.. Ножом насмерть резать надо». Драться или резать насмерть ему не хотелось. Пока не за что было.

Осташа осторожно и тихо пошел вперед, светя лучиной. У поворота помедлил, прислушиваясь, и шагнул дальше. По правую руку он увидел другой ход, словно приток. Оба хода были одинаковы. Осташа попытался представить по поверхности земли: где же он находится, куда ведут ходы? Ему показалось, что, если идти прямо, он пройдет под дорогой и окажется под той усадьбой, что стояла напротив усадьбы Конона. А вот ход направо приведет его к каплице. Осташа свернул направо.

Через десять саженей опять по правую руку Осташа увидел небрежно выкопанную камору с колодцем вместо пола. Через колодец были перекинуты две толстые доски с прорезанной в них дыркой. Осташа долго пялился, не понимая, что это такое, а потом до него дошло: это было обычное отхожее место. В подземельях Конона люди, может, месяцами жили — куда же им по нужде ходить? В колодец — нельзя, а каждый раз выбираться наверх — так никакой тайны не сохранишь. Вот и сделали нужник.

Осташа пошел дальше и еще через десять саженей уткнулся в бревенчатую стену. В стене имелась толстая дверка, сейчас запертая на амбарный замок. Значит, это был другой выход из подземелий — выход на склон берега над прудом. Наверное, снаружи он был засыпан землей, закрыт дерном. Просто так им не пользовались; его держали на крайний случай. Понятно.

Осташа развернулся и пошагал обратно. Уже пройдя нужник, он услышал деревянный хлопок и тотчас остановился. Подумал и ткнул огоньком в иней, загасив лучинку. Со всех сторон разом навалилась тьма. Осташа, ощупывая стену рукой, прокрался вперед, присел на корточки и выглянул за угол, но не увидел ничего.

Зато услышал. Человек, который негромко шумел, похоже, отлично знал подземелье и в свете не нуждался. Ос-таша понял, что тайный житель чего-то делает где-то рядом — собирается куда-то, что ли. Шуршание было таким, словно кто-то переодевался или запихивал свой скарб в мешок. Потом опять раздались шаги. Осташа прижался к стенке, выставил нож. Но человек уверенно прошагал мимо. Он только похлопывал ладонью по снежной стене или по бревнам крепи. Тьма царила такая, что казалось, будто этот человек невидим или вообще бесплотен, а существуют лишь звуки. Шаги удалились в сторону колодца. Потом захрустел, крошась, лед вокруг проема в колодезном срубе и нежно звякнула цепь. Значит, человек полез на поверхность.

Осташа еще подождал, но шума больше не было. Тогда он снова разжег лучину, поднялся в полный рост и двинулся туда, откуда пришел незнакомец. Ход тянулся еще саженей на десять. Осташа издалека увидел рубленую стену тупика и лесенку, ведущую наверх. Но перед ней теперь уже по левую руку обнаружились три жилые каморы. Входы в них были занавешаны тряпьем.

Ткань залубенела морщинами, как береста. Осташа чуть-чуть отодвинул ее всем пластом и увидел первую камору. Она была маленькой, как казенка на барке. Еле тлела лампадка. На белой от инея стене висела огромная медная икона, чуть отблескивающая завитушками. Весила она, наверное, целый пуд, а потому была надета ухом на железный прут, забитый в стену по самый кончик. На земляной лавке, застеленной соломой, на спине неподвижно лежал какой-то старик с лысой головой и морщинистым лбом. Сверху он был накрыт дорогой собольей шубой, из-под которой торчали две голые, бурые от грязи ступни. Это был раскольник-бегун. Осташа сразу признал его по посоху, что стоял в изголовье. Бегун не шевельнулся, пока Осташа разглядывал его. Может, он умер: затеплил лампаду, лег и отдал богу душу. В холоде подземелья мертвеца могли держать хоть до весны. А потом, когда земля отмякнет, где-нибудь в стене выдолбят нору и захоронят тело, не вынося на свет. В теснинах и не такое бывало.

Вторая камора оказалась совсем пуста. В третьей, видно, и жил человек, который сейчас ушел наверх через колодец. На лавке и на полу валялась одежа — рваный кафтан, рукавицы, драные лапти. На боку, опрокинутая, лежала миска-калган с примерзшей к краю ложкой. К стене было прислонено ружье. Осташа вошел в камору, сунул лучину в зубы и взял его, отомкнул замок. Ружье было не заряжено. Пороховницы и пульницы вокруг тоже не было видно. Но ружье было обихожено, вычищено, из ствола пахло порохом.

«Может, это Чуприно ружье?» — вдруг осенило Осташу. Тогда вот этот приклад ударил в грудь Алферу Гилёву, сталкивая Алфера с кручи камня Чеген… И тогда тот человек, что во тьме прошел мимо Осташи — сам Чупря Гусев. Осташа подумал: пригодится ли ружье ему сейчас? Ничего не придумав, он поставил ружье обратно и вышел из каморы.

Лесенка в конце хода вела к крышке в потолке.

«Что-то многовато в моей жизни крышек в потолке встречается», — мрачно ухмыльнулся Осташа, взбираясь по ступенькам. Он приподнял крышку и стоймя прислонил ее к стенке. Лаз выходил в какой-то дощатый ящик, закрытый сверху другой крышкой. Осташа оглядел ящик и понял: это был ларь, стоящий уже в каплице. Нижняя крышка была его дном. Если в каплицу ворвется кто чужой, ларь окажется просто ларем, заваленным разным скарбом. Не всякий и сообразит, что именно в нем начинается подземный ход с каморами-убежищами.

Осташа влез в ящик и, вывернув голову, попробовал прислушаться. В каплице звучали негромкие голоса. Осташа сразу узнал: это разговаривали Конон Шелегин и Крицын Калистрат.

Дата добавления: 2015-06-28