Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

РАЗБОЙНИК 2 страница




— Важен, готовься! — крикнул Осташа, глядя, казалось, сразу и вперед и назад.

Когда барку отвело носом от скалы, Осташа махнул рукой:

— Давай!..

Важен выдернул железный прут, продетый сквозь кольцо в кнеке и сквозь последнее звено в цепи. Цепь стрелой улетела в воду — якорь был сброшен. Барка встала на живую струю и пошла свободно. Струя пронеслась вдоль ревущих зубцов, гибко уклонилась от каменного клина, который даже словно бы наклонился над баркой, и вплелась в Рубец — длинный гребень кипунов. Он протянулся от Молокова до излучины реки и там с разгона клочьями вылетал прямо в поломанный лес под Кликуном. Теперь надо было свалиться с Рубца налево, иначе вышвырнет на берег всем пузом.

— Корнила направо, Никешка налево! — закричал Осташа, разворачиваясь назад. — Что сил есть, давай!..

У Молокова не было спины — всюду рыло. И теперь это рыло взметнулось до небес — откуда только взялась такая высота?.. Молоков бил барки и о свою оборотную сторону: здесь тоже клокотало варево, в котором носились и ныряли какие-то совсем измочаленные обломки. От Рубца отслаивался коварный противоток, который вдруг с шипением разворачивался назад, разметав брызги дугой, и бился в скалу, словно каялся, как грешник, ударивший лбом в половицу. Барка Осташи колыхнулась на этом повороте, но не поддалась.

Рубец хоть и был вздутой водяной межой, но держал барку точно в оковах — не вырваться. Бурлаки валились на потеси, а не видно было, чтобы судно хоть чуть-чуть сдвинулось. Осташа знал странную повадку здешней воды: гребешь — и нет ответа барки. Надо словно бы набрать силы, нагрести ее под судно лопастями. Корнила и Никешка упрямо метались на рукоятях. Вдруг барка медленно, грузно повалилась набок и съехала с Рубца, погрузившись левым бортом почти до палубы. Никешкина потесь зарылась в волну так, что бурлаки повисли на кочетках. Потесь Корнилы вхолостую чиркнула по воде и вздернулась — бурлаки полетели спиной на доски. Один из них споткнулся и с воплем кувыркнулся за борт. Осташа широко перекрестился трубой: прими, господи, бессмертную душу…

Умытая бойцом, барка чисто и ровно бежала по быстротоку дальше, потихоньку отдаваясь в сторону от полосы воспаленного Рубца. От напряжения, от гибельного азарта, от страха и от гордости Осташу словно корежило изнутри. Он прошел! Он не дался! Он выбьет Колывана с Чусовой, потому что он сильнее любого другого сплавщика!

Впереди был высокий еловый берег с маленьким камнем Кликуном на круче. Кликун и вправду напоминал лебедя-кликуна: каменная тушка, и слева узкий выступ, будто длинная и тонкая шея с головкой. Кликун плыл по еловым волнам высоко над Чусовой.

И вдруг откуда-то оттуда донесся ружейный выстрел, словно пастух щелкнул кнутом. Потом бабахнул второй выстрел. Осташа поневоле поднял глаза. На площадке Кликуна стояли два мужика, на отличку от зелени хвои одетые в красные рубахи. Мужики опустили ружья и принялись махать шестами с белыми тряпками. Они чего-то орали, но их невозможно было услышать сквозь расстояние и шум воды.

«Кому они кричат?..» — удивился Осташа. Кроме его барки, других судов на реке не было. Люди, что изредка мелькали по лесу на склоне, тоже не могли ни увидеть, ни услышать тех, что на скале. «Мне, что ли?..» — Осташа прищурился на Кликун.

А барка уже добегала до поворота, и пора было отдавать команду. Но мужики на Кликуне вдруг бросили свои шесты с тряпками и под мышки подняли на ноги кого-то, кто лежал на площадке скалы. Лица человека не увидеть было — далеко. Но Осташа разглядел серую вогульскую одежу из шкур и длинные светлые волосы.

«Бойтэ?.. — не поверил он. — Нет, не может быть!.. Откуда?.. Почему?.. Бойтэ?.. Нет! Нет!»

— Сплавщик, команду!.. — требовательно закричал Корнила.

Осташа уронил взгляд на реку, поднес ко рту трубу и сказал едва ли чуть громче обычного:

— Корнила, вправо… Никешка, влево помалу…

А потом глаза Осташи вздернулись обратно на Кликун.

Мужики на скале даже приплясывали, приподнимая и встряхивая девку-вогулку. Сейчас уже слышны стали их невнятные вопли. Барка заходила в поворот и разворачивалась. Осташа, задрав голову, не сводил взгляда с Кликуна и тоже разворачивался на скамейке, только смотрел назад, а не вперед.

— Осташка, ты чего? Осташка!.. — надрывался с кормы Никешка.

Барка уже миновала Кликуна.

Мужики на скале тоже следили за баркой. И едва каменная шея скалы-лебедя должна была закрыть их от Осташи, они толкнули девку-вогулку в пустоту. Осташа увидел, как взвились светлые волосы Бойтэ, когда она полетела в пропасть. Она падала медленно, как желтый березовый листок, — сто жизней прошло, прежде чем она исчезла за макушками елей. Осташа не охнул, не вздрогнул, не пошевелился, вперившись глазами в высоту.

— Остафий!.. Вон Колыван! — орал сзади Корнила. Осташа как неживой послушно поворотился лицом по течению, но сквозь картину открывшегося створа все еще видел еловый склон, скалу и падающую девчонку с разлетевшимися волосами. А слева, возле берега, на заплеске громоздилась барка Колывана. Вблизи она казалась огромной. На полреки топырились четыре потеси. Целая толпа бурлаков и косных толклась, как на базаре, возле рукоятей-кочетков. Косная лодка громоздилась на кровле палатки. На скамейке, посмеиваясь, стояли пятеро человек: сам Колыван, Прошка Крицын, караванный Пасынков, водолив дядя Гурьяна и Чупря Гусев. Колыван уже сбросил якорь, и его барка шла вдоль берега, набирая ход.

Осташа, приоткрыв рот и забыв о своей трубе, глядел на створ пустыми плазами. Ну, река… Ну, скала большая впереди; до середины, похоже, реку перегородила. Вода горой стоит, пенится. Шумно. Ёлки по берегам. Вон сосна, похожая на суксунский светец. Слева и впереди другая барка плывет. Колыванова барка. Плывет она медленнее, чем его судно. Он ее обгонит. Потом начнет разворот, чтобы отуриться, потеряет ход, и барка Колывана толкнет его в корму. Это случится вон там. Он развернется больше, чем надо, и его понесет на скалу. Он ударится в скалу кормой. Его барка разобьется. Все утонут. Ну и что?

Ничего не трогало души. Не было уже души в теле. Тело стояло на скамейке полое, как берестяной короб: ни боли, ни тоски, ни ярости, ни гнева. Осташа был как пустая рубашка, надутая ветром. И все вокруг враз стало бесцветным, словно бы нарисованным по сплошной блеклости мира тонкими темными линиями. Надо было пристально вглядеться, чтобы понять, что цвет-то еще есть где-то в глубине — леса еле зеленые, небо чуть синее…

— Остафий! — страшно орал с носа Корнила. Осташа мертвым движением согнул руку в локте, воткнув трубу в губы, и ответил:

— Тиха!

Обе барки бежали по реке почти вровень. Осташа смотрел, как вода несется вдоль смоляных бортов Колывана. Пятеро на скамейке чужой барки смотрели на него, на Осташу. Интересно, сколько Колыван заплатил Пасынкову, чтобы караванный разрешил утопить барку своего каравана?.. Они ведь понимают, чего уже сделали и чего еще собираются сделать. Понимают, что убили девчонку-вогулку, что хотят потопить чужую барку и сгубить полтора десятка человек. Как там у них в душе-то: совесть не торкается в горло? А тем, кто на потесях работает, не хочется ли бросить кочетки, чтоб не случилось беды?..

Осташина барка начала перегонять колывановскую. Но Осташа бежал по внешней, по длинной дуге поворота, а Колыван — по внутренней, по короткой. Кто впереди сейчас — это не важно. Все равно впереди всех — Разбойник, похожий на закрытые ворота.

…Вот, значит, почему Колыван был уверен, что Осташа пойдет не справа, а левее, где его можно будет достать. У Колывана была приготовлена ловушка — Бойтэ. Так ведь и случилось. Осташа зевнул тот миг, когда надо было подгрести и остаться на правой струе… Да ладно. Прямоугольная стена Разбойника дулась, как на дрожжах. Утреннее солнце зашло за скалу, и все небо оказалось в зареве. Скала превратилась в ледяную стену: обведенная сияющей каймой плита многослойной тени, в которой не видно ни выступов, ни выбоин, ни лишаев…

«Господи! — Осташу вдруг рвануло поперек живота. — Сделай хоть что, лишь бы она осталась жива!.. Пусть ведьма она, пусть язычница, пусть грешница! Пусть грешен и я, и трижды, и семижды, — прости ее, спаси! Ты же добрый, ты все понимаешь! Возьми меня всего взамен, возьми цареву казну, возьми батину правду, возьми всех, возьми Чусовую, все, что хочешь, все, что потребуешь, — но только спаси ее, ты же можешь! Я не буду больше искать ее, я никогда о ней не подумаю — но спаси ее, не дай мне потерять веру в тебя!..»

Один Осташа упал на колени на скамейке, а другой, оборотный, стоял и смотрел на Разбойник. Пора.

— Ульяха, Важен, кидай якорь!

Спасибо Петруньке: если бы он не прибежал сегодня утром, второй якорь Осташа не приготовил бы.

Пробороздив доски палубы лапами якоря, Важен и Ульяха пихнули якорь за борт. Цепь как живая тотчас напряглась струной. Барку рвануло, по самую корму осаживая в воду. Бурлаки опять полетели друг на друга. Зато барка Колывана, как по волшебству, сделала огромный рысий прыжок и сразу оказалась прямо впереди, прямо перед носовой потесью Осташиной барки.

Цепь, жалобно тинькнув, лопнула. Барка качелью качнулась на нос и, окутываясь пеной, в изнеможении зашипела — будто ее придушили и отпустили. Под бортами снова заурчало: стрежень всасывал в себя освобожденное судно.

— Корнила, затащи потесь! — крикнул Осташа.

На чужой барке только Колыван понял, что случилось. Осташа увидел, что он сразу поднял трубу… поднял и опустил. Ему сейчас нечего было командовать. Он уже ничего не мог изменить.

Осташина барка медленно догнала колывановскую и нежно ткнулась скулой в ее пыж, словно поцеловала. На обеих барках никто из бурлаков не греб, все смотрели друг на друга. И Осташа смотрел на Колывана, а тот отвечал угрюмым, ненавидящим, тоскливым взглядом исподлобья. Осташина барка наваливалась все весомее, все тяжелее, как кобель, который сначала ластится к суке, лижется, повизгивает, а потом прижимает ее к земле и наскакивает сверху и сзади. Колыванова барка, и без того шедшая наискосок, чтобы толкнуть Осташину, потихоньку продолжила разворот. Ее пыж со скрипом скользил по скуле Осташиного судна. Неявный уклон пути все быстрее делался явным. Осташины бурлаки молчали, а бурлаки Колывана завертели головами, глядя то на Разбойника, то на Осташу, заорали, замахали кулаками, нелепо задергались, делая вид, что хотят перепрыгнуть с барки на барку и всех поубивать. Побагровев, со скамейки ревел что-то Пасынков, а Чупря, оскалясь, куда-то рыпнулся бежать — небось за ружьем. Колыван молча схватил его за шкирку.

Осташа поднял трубу и, помедлив, крикнул Колывану:

— Держи на сосну как суксунский светец!.. Колыван тотчас отвернулся, выглядывая примету.

И наконец пыж колывановской барки отлепился от Осташиного борта. Барка Колывана окончательно встала поперек струи боком к Разбойнику. Осташа и Колыван одновременно схватились за трубы.

— Корнила, потесь на воду, вправо! — закричал Осташа. — Никешка, влево!

— Макар, загребай, Никита, табань! — услышал Осташа команду Колывана.

Барки расходились. Колыван оставался сзади.

Справа поток начал вздыматься, отталкивая Осташу к левому, безопасному берегу. Не плеск, не шум, не рев царили у Разбойника, а могучий и просторный гул, как по окоему в грозу. Разбойник словно постепенно подымался со дна, подымая на груди и поток, а потом выпрямился отвесно. Стрежень взбежал по его стене и свернулся набок, обламываясь водяными глыбами. Разбойник стоял неколебимо, подпирая собой текучую гору воды. Он так взбивал Чусовую, что уже не морось, не взвесь, не водяную пыль, а настоящий пар срывало с гребней, как в бане с каменки, и клочьями несло вниз по течению. Осташа обходил Царь-бойца на уважительном расстоянии. Его бурлаки с ужасом и благоговением смотрели на страшный, мгновенный и вечный бой скалы и реки, когда скала вспарывает, выворачивает наизнанку водяную толщу. В этом зыбком и нерушимом равновесии оба они — боец и поток — стоят дыбом, упираясь друг в друга, и не падают.

Обдав стужей, громада Разбойника ушла за корму. Барка Осташи осела, облегченно раскачиваясь. Солнце полыхнуло в глаза. Осташа прошел Разбойника, но прошел просто так, по прямой — не отуром.

Осташа оглянулся, ожидая увидеть, как из-за скалы начнет выбрасывать людей и доски. Но увидел он совсем другое. Вперед кормой из-за угла каменной стены, накренившись, по склону водяного отбоя вылетает барка Колывана — целая и невредимая.

Колыван прошел Разбойника отуром.

 

«СПАСИ ИХ ВСЕХ»

 

Это было хуже всего: батина правда оставалась в руках Колывана. Теперь Колыван вправе был сказать: да, можно пройти Разбойник отуром и Переход барки не убивал. Но ведь не скажет же Колыван такого! Он скажет: нельзя пройти Разбойник отуром, а у меня это получилось случайно, такая уж вода в нынешний сплав, повезло мне… Или даже так: можно пройти Разбойник, но как это сделать, знаю только я, а Переход не знал и убил барку по умыслу.

Все ожесточало, ничего не примиряло — потому что ничего не давалось в руки, будто заколдованное. Мимо неслись ребра Четырех Братьев: неприступные отвесные пласты, меж которых в распадках тесно стояли маленькие елочки. Батя как-то говорил Осташе: ты не смотри, что они маленькие, это не подрост; им каждой по сотне лет, но растут они в такой теснине, что весь век свой остаются в древесном отрочестве. Как-то раз Осташа срубил такую елочку и посмотрел на годовые кольца. Колец не было; весь стволик был такой мелкослойный, что паутинно-тонкие колечки слились и перемешались… А вон из уремы с рычанием выпрыгивает Четырешный ручей, бухается в Чусовую и тотчас тонет без следа. На полянке за ивняком мелькнул и крест на могиле Сашки Гусева; крест уже упал и уперся одной лапой в землю…

Сашка Гусев — вор, но могила, хоть и такая, у него есть. А у бати нету. Это ведь батя нашел путь мимо Разбойника — а Колыван скажет, что этот путь нашел он. И Осташе возразить будет нечего — он так и не прошел разбойник отуром. Колыван перехитрил его. Колыван велел сбросить Бойтэ с Кликуна и всей ее жизнью заплатил за краткий миг Осташиного внимания…

На совести Колывана и батя, и вогулка, а Колыван живым-невредимым вырвался из-под Царь-бойца… Где же справедливость, где же бог?.. Или в этом бог и есть? Или только так и надо, чтобы своя правда в свои руки не давалась? Может, правда в своих руках — это как чужая душа в ургалане: в чудище она превращается?

Чусовая неслась в еловых берегах чистая и неопасная. Она была волнистой, блещущей, то рыжей на просвет, то зеленой в тени лесных отражений. Как журавли, курлыкали в струях валуны по приплескам. Небо подмигивало, словно встряхивало гривой. Река после бойцов стала веселой и лихой, как погоня за разбежавшимися врагами, чье войско только что сокрушили вдребезги. Бурлаки отдыхали. Барка катилась сама, точно санки с горы.

«А чего я хочу? — спрашивал себя Осташа. — Ведь вот оно — счастье!» Он сплавщик. Никто уже этого не оспорит. Уже летом по всей Чусовой станут рассказывать, как молодой Переход на барке с десятком бурлаков отпихнул самого Колывана Бугрина и прошел Разбойник. И караванные начальники, и пристанские приказчики, и купцы осенью с оказиями начнут подсылать к Осташе человечков: как, Остафий Петрович, на будущую весну подрядитесь к нам, а? Вот и все. Так будет. И он пройдет второй раз, третий, десятый. И уважением к нему отмоется батино имя. Никто и не вспомнит Колыванова поклепа. У отца-вора такого сына быть не может. А царева казна — да пусть она себе лежит под землей, ждет хозяина. Колыван же все равно рухнет: или сгибнет, как про то Конон говорил, или перепреет злобой так, что никто к нему не подойдет. Чупрю власти изловят: Чупря прятаться перестал, значит, скоро попадется. Бойтэ — пес с ней. Осташа ведь сам отказался от нее. Пусть черти забирают ее из-под Кликуна. А он найдет себе другую девку: добрую, с титьками и жопой, и чтоб на рожу была покраше, и родни поменьше. Все хорошо. Страшное позади. Чего надо? Чем он недоволен? Почему все сердце в непросыхающей крови?..

Глухой рокот пополз из-за поворота. Это бурлил Отмётыш. Он тоже был бы царь-бойцом, если бы встал чуть поближе к Разбойнику и Молокову. А так — опоздал. Барка заходила в пологую излучину. Отмётыш двумя гребнями сползал с вершины правобережной горы, взрывал Чусовую. Он словно бы пер вверх по течению что было сил, ломился на подмогу Царь-бойцам, подымая могучие буруны. Но Отмётыш и был отметышем — слишком далеко судьба отметнула его от собратьев.

— Не трожь потесей! — крикнул Осташа своим подгубщикам, поворачиваясь спиной к левому берегу. — И так не заденем. Пробежим, побалуем…

Чусовая словно в оторопи замедляла ход. На самом деле это боец давал реке обратный подпор. На таком подпоре и гибли барки, которые без тяги стрежня вдруг начинали рыскать и врезались мордами в скалу. Но Осташа видел: его набега хватит пройти мимо бойца.

Отмётыш приближался, бессмысленно-грозный и уже не страшный. Он казался даже нелепым, как глухой мертвец, который прослушал пение петуха и все еще торчит на перекрестке, желая пугать народ, хотя заря уже брезжит по окоему. Два каменных долота Отмётыша далеко выдвинулись в Чусовую, срезая кудрявую стружку волны. Барка шла совсем рядом, ее заколыхало на отбое, обмахнуло водяной пылью. Отмётыш быстро отворачивался, словно не хотел видеть, что он никого не устрашил. И Осташа, и бурлаки глядели назад, на затылок обиженного бойца. И тут барка словно врылась носом в воду, и вокруг победно зашипела пена.

Нет, даже напоследок не стоило баловать с бойцами! От загривка Отмётыша начиналась такая же обратная струя, как на Молокове. Она подхватывала судно и била его о лопатки скалы. Осташа едва не вцепился себе в волосы. Его барка попалась в сети Отмётыша. Она замедлила бег, потом остановилась, а потом неохотно подалась вправо и вбок. Даже деревья на берегу удивленно зашумели. А Отмётыш ласково и мстительно потянул барку назад, и барка потихоньку двинулась кормой на скалу.

Бурлаки заругались, схватились за потеси.

— Никешка влево, Корнила вправо! — закричал Осташа.

Барка шла по мутному, бурому, мусорному улову за спиной Отмётыша. Осташа почувствовал, как старый подлый бес, сидящий в глубине скалы, злорадно скалится, глядя на Осташу сквозь мертвую толщу камня. Он разворачивается задом и наматывает на локоть веревку с петлей, которой он заарканил барку.

Бурлаки успели загрести только пару раз.

— Никешка, бросай потесь! — злобно крикнул Осташа. Никешкины бурлаки отскочили от весла. Лопасть ткнулась в скалу. Барка продолжала напирать дальше. Потесь вставала дыбом. Только молодой Тараска, не сообразив, крепче вцепился в кочетки, и его словно чудом вознесло в воздух и уронило с саженной высоты обратно на палубу. Барка рамой «сопляков» въехала в камень. Ломаясь и лопаясь, затрещали брусья, разлетелась щепа. Удар был не сильный — всех только качнуло. Барка вжалась пыжом в камень и на мгновение замерла. «Спасибо, дядя Кафтаныч, за добрую работу!» — успел подумать Осташа.

Отдачей от удара барка пошла назад и вправо; вдоль правого борта радостно зажурчала коварная отбойная струя. Барка попала в кольцо водоворота. Сейчас все повторится.

— Не греби! Просто стой! — крикнул Осташа Корниле.

Барка, как баран, тупо отступила, остановилась, съехала к берегу и опять пошла на скалу. Стукнула в нее кормовым пыжом и снова откатилась, подхваченная оборотной струей. Бурлаки стояли, держась за огнива, и мрачно глядели на каменный обрыв. Такое неторопливое кружение с вязкими, несильными, но увесистыми ударами могло продолжаться долго — до тех пор, пока не расшатается корма. А потом сквозь щели вода хлынет в барку. Так и тонули невезучие суда под загривком Отмётыша.

Из-за скалы показалась барка Колывана. Она взяла куда ближе к левому берегу, а потому оборотная струя ей не грозила. Колыван победно пробегал мимо, а с его барки свистели, улюлюкали, смеялись над Осташиной незадачей.

— Корнила, тащи на корму снасть с кошкой! — крикнул Осташа.

Кажется, он придумал, чего надо сделать, чтобы вырваться из цепкой круговерти.

— Дементий, Касьян, скидывайте снасть с огнива всю до перевязки! Мужики, следите, чтоб она не перепуталась! Топор готовьте!..

Корнила с разлапистым четверным якорем-кошкой в руках пробежал по скату палатки, остановился внизу, возле скамейки.

— Чего замыслил? — спросил он.

— Сейчас как торкнемся снова — закинь кошку вон туда, в расщелину! — нагибаясь к нему и тыча пальцем, пояснил Осташа. — Засади намертво!..

Корнила кивнул и побежал на корму, волоча хвост толстой просмоленной снасти.

— Место, православные! — крикнул он, расталкивая Никешкиных подручных и забираясь на обломки «сопляков».

Широким движением он ловко стравил легость, повисшую из его кулака петлями. Скала приближалась. Корнила развернулся плечами, изготовившись кидать якорь.

Барка вновь ударилась пыжом в камень. Под палубой звякнуло. Осташа переступил с ноги на ногу, бурлаки дружно поклонились. Корнила качнулся вперед и вслед за движением тела махнул рукой, посылая якорь за выступ скалы.

Кошка перелетела выступ и упала где-то на другой стороне утеса. Корнила тотчас потянул за легость, проверяя.

— Села! — крикнул он, оглянувшись.

— Дементий, топор бери! — тотчас приказал Осташа.

Барка отходила от скалы и опять окуналась в оборотную струю. Снасть на палатке, на палубе зашевелилась, поползла и вдруг прыгнула вверх, натянувшись струной. Барка качнулась. Теперь она за носовое огниво была привязана к скале и дальше назад отойти не могла. Но струя тащила ее и разворачивала свободную корму.

— Пошла-а!.. — радостно закричали Никешкины бурлаки.

Корма выходила из-за скалы — барку ставило носом в правый берег: поперек течения, поперек оборотной струи.

Осташа дождался, пока барка не укажет кормой на устье ручья Отмётыша по левому берегу.

— Руби! — решительно крикнул он Дементию. Тюкнул топор, и снасть, извиваясь в воздухе, улетела к скале, упала на камень и бессильно ссыпалась в воду. Барка поплыла боком вперед. Она еще наполовину сидела в струе водоворота. На загибе струи она словно в колебании замедлилась, чуть подалась к берегу, но все же будто передумала: перекатилась через струю и вышла из притяжения улова.

— Касьян, греби вправо! — командовал Осташа. Корнила уже бежал по палатке на свое место.

— Никешка, потесь пристроишь? — спросил Осташа.

— Да пристрою, — оглядывая обломки «сопляков», пообещал Никешка. — Неловко, конечно, будет…

— Ничего, к вечеру уже вырвемся из камней. Двадцать верст всего осталось!..

Освобожденная барка выправилась и пошла, понемногу набирая ход. Разозленный и раздосадованный своим промахом, Осташа с прищуром всматривался в берега. Вот слева прополз Коровий камень, отличный от прочих вонью целебного родника у подножия. Потом справа — еще одна Коврижка, а за ней через устье речки — камень Щит, серо-бурый, плоский. Его и не разглядеть было под пухом мелких елочек, проросших из всех трещин и складок. Через версту слева впала говорливая речка Шуми-ловка. На поляне в ее устье над горбом моховой крыши домика Ерана подымался дымок. Сам Еран стоял на берегу, одетый для охоты: в меховой перепоясанной яге, с длинным луком через плечо. Осташа вспомнил, как год назад на Рассольной пристани дядя Федот рассказал ему, что Еран отдал его артели медведя, подстреленного им на Гусельном бойце. Будто бы медведь человечину ел, и Еран не решился связываться с духом хозяина-людоеда… И почти сразу после жилища Ерана справа поднялся могучий кремль камня Воронки со звонницей соснового бора на вершине.

— Глянь! Глянь! — вдруг загалдели бурлаки. — Гуси прилетели!

Осташа повернул голову. Перед Воронками в Чусовую впадала речка Вороновка. Из уремной пещеры ее устья на простор Чусовой один за другим важно выплывали серые лесные гуси — словно струги Ермака. Они сразу поворачивали и плыли дальше цепочкой вдоль берега, но не пугались барки, не взлетали.

И вдруг у Осташи словно что-то покатилось в голове, искры заплясали перед глазами. Рассыпалось то, что было неправильным, неверным, непрочным — и тут же выстраивалось то, что и должно было быть. Еран с его медведем, убитым на Гусельном бойце; Отмётыш, отнесенный вдаль от Разбойника, от Четырех Братьев; Колыван с Чупрей Гусевым; братья Гусевы; царева казна; перелетные гуси… Вот она, простенькая разгадка батиной загадки: четыре брата Гусевых — это не боец Четыре Брата, а боец Гусельный! Батя закопал цареву казну на Гусельном бойце! Вот в чем подсказка: Гусевы — это Гусельный, а не братья — Четыре Брата! Гусевы догадывались об этом друг за другом: сначала Сашка, потом Фармазон, а теперь Чупря!..

А ведь Колыван подряжался плыть с караваном только до пристани Рассольной… Но от Рассольной до Гусельного — меньше версты! Вот в чем хитрость!

Осташу затрясло. Колыван отнял у него все: он сгубил батю, опорочил его имя, отогнал Осташу от Чусовой, присвоил батин путь отуром вокруг Разбойника, убил Бойтэ… Осташа одолел Царь-бойцов и в ребячьей гордости посчитал, что всех победил… Но побеждал только Колыван, один лишь Колыван! Даже терпя поражение, он всегда побеждал!.. И сейчас он заберет последнее — цареву казну! И пусть Осташа хоть всю жизнь дальше ходит по Чусовой сплавщиком, пусть женится на любой девке с титьками и жопой — жизнь его все равно будет гнила изнутри, пуста, как берестяной поплавок-бабашка!.. Ошибайся, как хочешь, и греши, как можешь, — но все это мелкая рябь, а не крутая волна, если жизнь твоя застойный пруд, а не свободная река… Словно тетива соскочила с запорного крючка — Осташу даже кинуло вперед так, что он вцепился в перильца.

Барка уже подкатывала к Рассольной пристани. Домишки, кровли амбаров, гребень плотины в распадке, ряды свай у причалов, свежее судно, приготовленное для Усть-Койвинского кордона… Колыван уже убежал дальше… Нет, не Колыван! Убежала его барка с караванным Пасынковым, со сплавщиком Прошкой Крицыным, с водоливом дядей Гурьяной. А Колыван и Чупря здесь съехали на берег в косной лодке. Осташа взглядом, как пушечным ядром, прошибал проулки деревни. Вон они — Колыван и Чупря! У обоих за спинами ружья! Стоят у раскрытого прореза плотины и ругаются с пристанским приказчиком. Понятно: хотели перейти на другой берег пруда, а прорез в плотине распахнут, и мостка нету! Сколько времени потребуется Колывану и Чупре, чтобы найти на Рассольной пристани лодку?

Колыван и Чупря одинаково оглянулись на Осташину барку. Осташа окаменел лицом, словно по лицу они могли прочесть его мысли. Барка его миновала причалы, миновала устье Рассольной речки. Впереди раскрывался совсем недлинный створ, который замыкала треугольная плита Гусельного бойца.

Что делать, как остановить Колывана? У Осташи нет косной лодки, чтобы высадиться на берег! Осташа не сделает хватку, потому что справа — скалы, да и не достанет для хватки простора! Осташа не может даже броситься с барки в воду и доплыть до приплеска — вдруг не доплывет, ледяная ж вода!.. Бить барку о Гусельный и прыгать на скалу?

Можно… Да, можно.

Барка неслась мимо расписного, сказочного теремка Гнутого камня. Можно убить барку… Но как же честь сплавщицкая? Как же доброе имя сплавщика, не убивающего барок на бойцах? Как дальше жить, — если он выживет, конечно, — когда следующей весной никто не позовет его в сплавщики?.. И ладно, если бы только это… Но ведь бурлаки его, скорее всего, погибнут! Из сорока человек, вставших у потесей в Каменке, только тринадцать поверили ему и дошли с ним до Гусельного бойца — и здесь он всех предаст?.. Осташу раздирало на две, на три, на десять частей.

Можно пробежать мимо… И будет дальше сытая жизнь, чистая совесть… Но ведь жгло разум и душу что-то такое, совсем недоступное, неподвластное, сразу и доброе до святости и по-сатанински злое, необоримое, непреодолимое… Бойтэ — она была оттуда, из этой жгучей выси. Но Бойтэ — ведьма! А господь? А господь?.. Ну почему он, Осташа, не истяжелец? Истяжельцу нет греха, потому что душа его, заговоренная на крест, тихо лежит в кармане Мирона Галанина и ничего не знает, ни в чем не виновата! Почему он не Конон Шелегин, который без колебаний только вздохнул бы сурово: простите, мужики, выпало вам за дело правое пострадать — испейте чашу. Конон воистину был сплавщик: он и спасал народ в теснинах, и приговаривал к гибели, потому что и в жизни-то мыслил себя только сплавщиком, который в одиночку любое решение принимает, какое нужным сочтет. А что бы сделал на месте Осташи батя? Батя пробежал бы мимо бойца. Что бы сделал на месте Осташи Пугачев? Пугач бы убил барку.

— Бью барку! — заорал Осташа в трубу. — Бью барку!!

Бурлаки оглядывались на него, не могли ничего понять, таращили глаза и разевали рты. Но Осташа уже не смотрел ни на кого — только на глыбу Гусельного в венце створа. Вот он, его Боец Неназванный. Вот она — его оборотная сторона. Вот она, его страшная сплавщицкая тайна: «Бью барку!» Осташа уже задыхался, ничего не соображал, ничего не видел. Все было решено — оставалось только доделать. Но душу разбивало последнее заклинание, как при набате язык разбивает медный купол своего колокола: «Господи, спаси их всех! Господи, спаси их всех! Спаси их всех!..»

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 799; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.076 сек.