КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Крещение у Валуек 1 страница
КАЗАКИ
В то утро попутка мчала меня в сторону от Ефремова. Ехать до штаба 7-го кавалерийского корпуса пришлось километров тридцать. Поскольку корпус еще не воевал, продолжал формироваться, найти штаб и Особый отдел удалось довольно быстро. Подполковника Соломатина на месте не оказалось, его заместитель, майор Синицын, посмотрев мои документы и ни минуты не задумываясь, произнес: — В 11-ю имени Морозова дивизию. Там как раз нужен оперуполномоченный в полк. Согласны? Что я мог ответить? Для меня было одинаково непонятно и ново — дивизия, полк ли кавалерийский. — Согласен. А как туда попасть? — Ну, Это мы сейчас организуем. Петров! В дверь вошел пожилой сержант, вскинул руку к черной каракулевой кубанке, шпоры на сапогах звонко звякнули. Кубанка… шпоры… Черт возьми, а я-то в пилоточ-ке, в кирзачах, какие тут шпоры? — Петров, комендант из 11-й Морозовской с утра был, узнай, уехал или нет. Если тут, подседлай лошадь лейтенанту. Ему в дивизию надо. — Есть узнать и подседлать! Опять звякнули шпоры. Я понял, что уж очень тому сержанту было приятно продемонстрировать свое кавалерийское превосходство передо мной, пехотой. Ему-то что пограничник, что пехота. «Подседлай лошадь лейтенанту». Это, стало быть, мне? А я ведь никогда в жизни на лошади не скакал… — Простите, товарищ майор, а далеко до дивизий? ~ — Да нет, почти рядом, двадцать три километра. «Двадцать три километра!» — мелькнуло в голове, и это «почти рядом». Вот, оказывается, как у кавалеристов-то. Лошадь. А как на нее садиться? Видел, конечно, в кино, как это делается, но вот с какого боку и за что держаться, когда туда, наверх, в седло полезешь? Видел, по бокам стремена болтаются. Какая же это опора? Не подножка, не педаль. А управлять-то как? За эти ремешки, что там, на шее у нее, дергать или как? Эх, вот меня дернула нелегкая — в кавалерию, в казаки. Тоже мне казак московский, вернее, тайнинский, только не из станицы, а со станции. Через полчаса моим философствованиям пришел конец. И комендант из дивизии нашелся, и лошадь подседлали. — Здравия желаю, — приветствовал меня нашедшийся, — разрешите спросить, вы раньше верхом ездили? — Нет, не приходилось, — промямлил я, — только на велосипеде. — А-а, этого вполне достаточно, — рассмеялся он. — Так, начнем подготовку. — Он подошел к небольшой гнедой лошадке, похлопал ее по шее. — Стоять, милая, стоять. Подойдите сюда, пожалуйста, дайте вашу руку. Нет-нет, не сюда, к седлу, вот сюда. Надо стремена под вас подогнать. Это вот так делается, смотрите. — Понятно. На велосипеде мы седла тоже так регулировали. — Ну вот, видите, я же вам сказал, что вашего вело-опыта достаточно. А садились вы на велосипед с какой ноги? С левой? — С левой. — Ну, совсем хорошо. На коня полагается тоже с левой, а руками держаться надо вот так: за гриву и за седло, за заднюю луку. Ну-ка, давайте-ка! Мне ничего другого не оставалось. Забрался с грехом пополам. Лошадку, правда, мой первый кавалерийский инструктор при этом держал под уздцы сам. — Да, плоховато, шинелька-fo у вас без разреза сзади, в седле неудобно будет, ну да ничего, до полка доберетесь, там казачки все сделают. Ну, Господи, благослови, поехали. — И он ловко, как-то незаметно оказался в седле своего красивого рослого серого коня. Тронулись. Лошадка моя бодро зашагала за серым. «Черт подери, — мелькнуло в голове, — и качает, и сидеть высоко. Вот так средство передвижения! Под ноги ей не посмотришь, не видать ног-то. Куда она ступает? Не споткнулась бы. А перед глазами что? Шея. Тонкая такая. Сбоку-то казалась надежнее, шире…» Выехали, вернее, вышагали за околицу. Понемножку я стал осваиваться, даже рискнул выпрямиться в седле и, как мне казалось, гордо поглядывать по сторонам и не заглядывать вперед на дорогу. Очень я боялся, что вдруг лошадь без моего управления куда-то не туда заедет, на камень или в канаву… Догнав группу пехотинцев, шедших обочиной, Я, честно говоря, не утерпел, выпрямился, выпятил грудь колесом. Дескать, эх вы, пехота, смотрите, как мы, казаки, ездим! Но в ту минуту, как на грех, комендант, ехавший впереди, тронул своего серого рысью. И вот тут-то началось! Моя лошаденка, несшая на своей спине такого бравого казака, как я, увидев, что серый пошел рысью, безо всякой инициативы и принуждения с моей стороны, решилась на такой же аллюр. Ее спина, а следовательно, и седло, в котором я за минуту до этого так гордо, как мне казалось, восседал, стало совершенно беспорядочно, с моей точки зрения, то подниматься, то опускаться. Меня трясло так, что зубы стучали и все внутренности, безусловно, отрывались от своих мест. За что-то я пытался судорожно ухватиться, это оказалось мое же седло, но ведь и оно тряслось вместе с лошадиной спиной! Оглянувшийся в этот момент комендант не мог удержаться от хохота и, остановив своего серого, поджидал, пока я до него дотрясусь. Да, ему-то было смешно, а мне каково? Поравнявшись с его серым, моя лошаденка остановилась, конечно, без моей воли, покосила на меня карим глазом и спокойно помахивала хвостом. Как же я ненавидел ее в ту минуту! Здесь же на месте я получил второй инструктаж, как и что надо делать, как «облегчаться», когда лошадь побежит рысью. При этом подчеркивалось не мое желание, а именно лошадиная инициатива: «когда она побежит рысью». Комендант оказался человеком гуманным и, к счастью, этим аллюром не злоупотреблял. У меня, правда, после очередной пробежки мелькнула мысль слезть все-таки с этого вида транспорта, но я просто не знал, как это сделать, да и стыдно было. Но так или иначе, эти двадцать три километра кончились. Слезть с лошади мне все-таки удалось, но, оказавшись на твердой земле, я не почувствовал себя лучше. Некоторые части тела, которым досталось больше, чем другим, ощущались мною весьма своеобразно… В большой, крепкой избе, около которой мы остановились, меня встретил заместитель начальника Особого отдела дивизии Антон Максимович Братенков, с той первой минуты ставший для меня добрым душевным товарищем и наставником. О предстоящей работе он подробно и увлеченно рассказал мне в тот же вечер, и не только о делах полковых, но и о дивизии, ее истории, о начдиве Первой конной в Гражданскую войну — Морозове. Мы сидели в теплой комнате и беседовали уже более часа. Антон Максимович расспрашивал меня о службе в пограничных войсках, о курсах в штабе фронта. Братенков был старше меня примерно вдвое. Чему он меня в основном наставлял? Тому, что я должен быть примером для офицеров полка, грамотным, внимательным… Начальником Особого отдела дивизии был человек совсем иного склада, имел те отрицательные черты, которые приписывают всем особистам. Но с ним я общался мало, он в основном находился в штабе дивизии, у начальства — у командира, у замполита, у прокурора. Когда на формировании, на отдыхе проводились сборы оперативного состава дивизии, наш начальник там, конечно, выступал, произносил речи, лозунги… А в практической повседневной работе я контактировал с Братенковым, который всегда, как говорится, был на месте. К нему всегда можно было приехать, посоветоваться. После войны он ушел в отставку, жил в Москве, мы с ним'дружески общались. …В сенях стукнула дверь, и в комнату вошел офицер в кубанке и бурке, накинутой на плечи. Смуглый, с открытым приветливым лицом. Лихо козырнув Братенко-ву, подошел ко мне: — Юрченко. Будем знакомы. — Ну, вот и кстати, — сказал Братенков, — познакомься, этот товарищ приехал тебя сменить. Можешь собираться. — Правда? Вот здорово-то, вот здорово! Добро пожаловать. Очень рад, очень! Поговорив еще с полчаса, мы с Юрченко выехали верхом (опять верхом!) в деревню Долгие Лиски, где располагался полк. Теперь мой полк — 250-й Кубано-Черно-морский казачий кавалерийский… Дорога в пять километров, после освоенных двадцати трех, показалась уже не столь страшной. На окраине деревни подъехали к большой хате. — Ну вот и прибыли. Здесь и будете обитать. Нас встретил пожилой казак, худощавый, среднего роста, с простым открытым лицом. — Знакомьтесь, — Юрченко кивнул на казака, — мой ординарец и коновод Горбунов Николай Григорьевич. Очень рекомендую подружиться» Тот внимательно посмотрел на меня. Взгляд его я оценил как заданный самому себе вопрос: «И что это за мальчишка к нам приехал?» — Николай, а это новый начальник, смена моя. Ты уж люби и жалуй, будь добр. А теперь сообрази нам что-нибудь перекусить… Как только Горбунов вышел из комнаты, Юрченко вполголоса проговорил: — Познакомитесь поближе, узнаете его. Он только с виду хмурый. — Товарищ начальник, — обратился Горбунов к Юрченко, быстро накрыв на стол, — а наш гость, да нет, я не то говорю — начальник, одет-то не так, не по-казачьи. А вам сегодня к командиру полка надо. Полагается представить товарища. Не в таком же виде… — Ладно, дядя Коля, мы первым делом перекусим, а потом что-нибудь сообразим. «Сообразил» Юрченко то, что через полчаса на мне был его мундир, брюки, на голове кубанка, на ногах хромовые сапоги. — Это напрокат. А завтра дядя Коля организует и получишь все свое довольствие. Ну как, теперь ничего? В моем письме родителям есть такие слова:
«Добрый день, мои дорогие старички. Ну, первым делом поздравляю моего дорогого папку с днем рождения. Ведь тебе уже 62 годика! Старичок мой родной, крепко-крепко целую тебя. Вы, конечно, спросите обо мне. Это ясно. Ну что же, напишу, что можно. Ничего общего с той частью, где я был все время, я теперь не имею. Теперь я казак. — Осваиваю лошадку, шашку и т. д. Если бы вы сейчас посмотрели на меня, то не узнали бы. Черная бурка, кубанка, френч, на сапогах шпоры, шашка на боку. В общем, только усов не хватает до полной формы…»
Господи, каким же я был тогда мальчишкой! Так началась моя служба в кавалерии, в казачьем Ку-бано-Черноморском 250-м полку 11-й имени Морозова дивизии. Юридически я находился на службе в Особом отделе дивизии, а к полку был прикомандирован, ко^ мандовать мной здесь не могли, но фактически — фактически я, конечно, был таким же офицером, как и мои товарищи в штабе, в эскадронах, батареях полка. Что, из другого теста я был леплен, что ли? Так я всегда считал. Оружие мое, кстати говоря, составлял пистолет «ТТ». Впоследствии я обзавелся трофейным «парабеллумом». Это был прекрасный пистолет. Умел я стрелять из автомата, из противотанкового ружья, из пушки-сорокапятки. Командир полка майор Шаповалов в тот вечер не скажу что произвел какое-то впечатление, ничего особенного в его внешности не было, в краткой беседе ничего для себя интересного я не отметил. Через пару дней, введя меня в курс дела, Юрченко уехал, а я остался, так сказать, «молодым специалистом». За плечами — полтора месяца курсов и второпях перечисленные уезжающим Юрченко обязанности… Верховую езду я не только должен, обязан был освоить в совершенстве, как год назад я освоил винтовку. Кроме служебных обязанностей в этом была, конечно, и личная необходимость. Не мог же я, начав службу в кавалерии, считать весь лошадиный род своим ненавистным врагом. Вечерами, а они в ноябре длинные, мы с Горбуновым, которого с его согласия я стал звать просто дядей Колей, выезжали за околицу села. Тренировался я с упорством. Но надо сказать, что поначалу было ох как нелегко! По наследству от Юрченко мне достался рослый, крепкий серый конь с кличкой, заставлявшей задуматься: Разбой. Так вот этот Разбой, помимо прочего, отличался весьма крупной и жесткой рысью. А это, прямо скажем, дополнительные трудности. Но успокаивал я себя, потирая определенные места, известным суворовским: «Тяжело в учении — легко в бою…» Казаки в четырех эскадронах, двух артиллерийских батареях и одной минометной, специальных взводах и подразделениях учились боевому искусству, пока теоретически, и я потихоньку стал присматриваться к тем людям, вместе с которыми в недалеком будущем придется воевать. Однажды вечером, после наших «манежных» занятий, устроив Разбоя и Тумбу, а Тумбой звали лошадку дяди Коли, в сарае и задав им овса — а я, помимо всего прочего, должен был не только уметь сидеть в седле, но и ухаживать за своей «материальной частью», — придя домой и с аппетитом поужинав, разговорились с дядей Колей. — Так ты из Оренбурга? Наша дивизия там и формировалась? — Там. Поэтому я и попал в наш полк. Здесь много моих земляков. Даже если бы военкомат не направил, сам бы попросился. — А почему именно в эту дивизию? Ну, можно понять кубанцев, донских казаков — у них казачество в крови испокон веку, а в Оренбурге-то какие казаки? — Ну, во-первых, Урал недалеко. А вы слышали об уральских казаках? Да кроме всего Прочего, было интересно послужить в такой дивизии, в таком полку, как наш 250-й. Вот что рассказал в тот вечер дядя Коля. — 250-й полк был сформирован впервые в середине 1919 года в Вышнем Волочке. Именовался он тогда 61-м кавполком и вошел в состав 11-й кавалерийской дивизии, которой командовал начдив Морозов. Боевое крещение полк получил осенью 1919 года в боях против Шкуро под Воронежем и Касторной. Полку довелось освобождать Валуйки, Горловку, Таганрог, Ростов, Майкоп. Весной 1920 года полк совершил тысячекилометровый переход на польский фронт и участвовал в освобождении Бердичева, Новоград-Волынского, Ровно, Дубно… Такова вкратце была история полка, в котором довелось мне служить. Не все то, что рассказал дядя Коля в тот вечер, я привел на этой страничке. Многое из той истории я узнал позже, после войны, побывав в Луцке, где музей хранил боевые знамена нашего полка, знамена, пробитые осколками и пулями в годы Великой Отечественной. А получилось так потому, что после окончания Отечественной войны наша дивизия из-под Праги была передислоцирована в Ровно, там вскоре была переформирована в мотомеханизированную, а затем и в ракетную. Знамена нашего полка по наследству были переданы в одно из подразделений этой дивизии. Мне довелось быть гостем в Луцке на открытии этого музея и еще раз коснуться знамени нашего полка. Что-то сейчас там, в Луцке, в Ровно, в Дубно? Сохранились ли все те боевые, реликвии прошедших лет?..
* * *
Каково было положение на Воронежском фронте в те дни? В конце 1942 года обстановка способствовала переходу Красной армии в наступление прежде всего на южном крыле советско-германского фронта. Помимо прочего план наступления предусматривал разгром крупной стратегической группировки, оборонявшейся в верховьях Дона, западнее и южнее Воронежа. Это наступление вошло в историю Великой Отечественной войны под названием Острогожско-Россошанской операции. Ее цель состояла в освобождении важной железной дороги Воронеж — Миллерово, которая на участке Лиски — Кантемировка и Лиски — Валуйки еще находилась в руках врага. Операция предусматривала нанесение трех ударов по сходящимся направлениям. С севера наносить удар должна была армия под командованием генерала К.С. Москаленко. Ей навстречу из района Новой Калитвы — танковая армия генерала П.С. Рыбалко. Они должны были сойтись в районе Алексеевки и, завершив окружение большой группировки противника, устроить «Сталинград на Дону». Обеспечение действий танковой армии генерала Рыбалко было возложено на наш 7-й кавалерийский корпус, которым командовал генерал-майор СВ. Соколов.
Глава 8
В конце декабря пришел приказ готовиться к маршу. Полк погрузили в эшелоны, и по железной дороге мы двинулись к станции Анна, где и выгрузились утром 14 января и, совершив трехсоткилометровый марш, сосредоточились в районе Кантемировки. Верховья Дона. Минные поля, немецкие опорные пункты, связанные ходами сообщения, разветвленная сеть окопов чуть не на 10 километров в глубину. В 15–20 километрах — вторая оборонительная линия, которую тоже надо прорывать. На этом участке у противника было около 30 дивизий. Командование решилось на весьма смелый и не совсем обычный тактический шаг — на главных участках намечавшегося прорыва сосредоточить максимально возможные силы, и прежде всего артиллерию. На прямой наводке стояли даже тяжелые орудия. Ударные группировки создавались за счет ослабления остальных участков фронта, где на километр оставалось по 50 солдат, по пулемету и по орудию. А на участке прорыва на километре было более 100 стволов артиллерии! Перегруппировка войск была проведена так скрытно, что за два дня до прорыва командование противника сообщило в свою ставку (об этом узнали, конечно, позже), что по данным разведки советские войска на этом участке фронта не собираются вести никаких активных действий, Наступление свалилось на противника действительно как снег на голову. Два часа бушевал артиллерийский ураган. После артподготовки в прорыв вошли танки, за ними пехота и кавалерия. Хорошо помню ту ночь. Донской лед, на котором скользили, падали кони. Справа и слева по берегам Дона пожары. Горели хутора. Между пожарищами темень непроглядная. Разбитая техника, трупы кругом. Ворота прорыва. В них устремилась наша дивизия. Строжайший приказ: дальнейшее движение в тыл противника только ночью, только скрытно! А как скрыть? Кавполк — это почти две тысячи лошадей, десятки саней, три артиллерийские батареи, около тысячи всадников. В дивизии три таких полка, да еще приданная танковая бригада. И все это скрытно? Причем не десятью разными дорогами и не по десяти направлениям. Пусть полк идет очень организованно, колонна не растягивается, и то это — цепочка километров в пять. А дивизия? Это уже двадцать! Доставалось штабу в те дни. Нужно было так спланировать движение, чтобы к рассвету обязательно выйти к населенному пункту и в нем найти укрытия для лошадей и для техники. Выйти к населенному пункту… в глубоком тылу противника, где почти в каждом селе гарнизон. Какая же тут скрытность? Значит, уничтожать гарнизоны внезапным нападением и так, чтобы они не успели поднять тревогу. — В захваченных населенных пунктах размещались по хатам, по сараям, выставляли посты наблюдения за воздухом и за порядком на улицах. А как кормить и поить людей и лошадей?.. А их тысячи! Днем немецкие самолеты чуть не утюжили села, строча из пулеметов, — надеялись на наш ответный огонь. Но строжайший приказ: ни в коем случае по самолетам огня не открывать. Ночами полк уходил все дальше и дальше в тыл противника. Приказом командира дивизии нашему полку при поддержке нескольких танков предписывалось захватить город Валуйки…- Разведотдел дивизии сообщил: есть сведения, что в Ва-луйках два полка итальянской пехотной дивизии, несколько подразделений немецкой пехотной дивизии, два строительных батальона, две танковые роты, артиллерийский полк и зенитный дивизион. Подступы к городу с востока прикрыты подготовленными к обороне зданиями, на окраине с юга — противотанковый ров. С северо-востока и юго-востока сплошные проволочные заграждения. Вдоль улиц в городе — дзоты… Да, непростым был валуйский орешек! 17 января остановились в одном из сел. Вместе с нами расположилось несколько подразделений штаба дивизии. Я решил встретиться с Братенковым, ведь почти две недели мы с ним не виделись. — Нет, товарищ начальник, — возразил дядя Коля, — прежде надо немного отдохнуть, да и Братенков не машина. Зачем сейчас же к нему? Отдохните немного, потом успеете. До ночи время еще есть. Он был, конечно, прав. Прямо надо сказать, хотя я и держался в седле совсем не так, как первый раз, и чувства мои к «четырехногому» транспорту уже не характеризовались определением «Проклятущая» и «Чтоб тебе…», но все же ночные переходы по 30–40 километров давались нелегко. Утешался только тем, что не я один это чувствовал, похвалиться легкостью преодоления двух сотен километров ночными маршами вряд ли кто мог. Проспали мы с дядей Колей часа три. Затем он занялся моим Разбоем и своей вороной коротконогой Тумбой, а я пошел искать Братенкова. — Товарищ лейтенант, прошу подождать! — остановил меня часовой у крыльца большой чистенькой хаты. — Что, отдыхает? — Нет, просил никого не пускать. — Я подожду, а ты пойди доложи: лейтенант из 250-го кавполка… Пожав плечами, казак пошел-в сени. Хлопнула дверь через минуту, я не успел даже закурить, он вернулся: — Майор просит зайти. В большой комнате, основную часть которой занимала русская печь, за столом сидел Братенков, напротив него двое мужчин. По виду местные. Впрочем, об этом я мог судить лишь по тому, что они были в гражданском. Братенков, не представляя меня, кивнул на свободный конец лавки: — Садитесь, слушайте. Это товарищи из местного партизанского отряда. Разговор шел, как я вскоре начал понимать, о совместных делах — освободить Валуйки внезапным ударом, не дать противнику подтянуть подкрепление, эвакуировать технику и тыловые армейские склады. Нужно было взорвать железнодорожное полотно на участках Валуйки — Уразово и Валуйки — Волоконовка. Вот об этом и шла речь. — Это вам полезно знать, — кивнул он мне, — кстати, учтите, что и близ города, и в нем могут быть партизаны. Предупредите командиров эскадронов. Смотрите, чтобы неприятностей не вышло. Получив более чем подробный инструктаж на предстоящие сутки, на период боевых действий и на «потом», распрощавшись, я пошел к двери. Братенков остановил меня: — А вас, молодой человек, поздравить можно? Сегодня у вас день рождения? Итого вам… — Да, Антон Максимович, уже двадцать один. А я, честно говоря, забыл… Как-то не до того сейчас.
До Валуек оставался один ночной переход. Последние двадцать пять километров. Ночью полк занял большое село Рождествено в пяти километрах от Валуек. Чуть рассвело, стало видно, что до окраины города — чистое поле и наезженная дорога вдоль железнодорожной насыпи. Командирам эскадронов Шаповалов отдал приказ: занять железнодорожную станцию И дать три красные ракеты. Эскадроны спешились, казаки пересели на танки, как десантники, и двинулись к городу. Штаб полка, две пушечные батареи, взвод связи с будкой-радиостанцией на четверке коней, несколько бронебойщиков со своими длинными противотанковыми ружьями пока оставались в Рождествене. Сюда же прибыла и часть дивизионного медсанэскадрона, разместилась в местной школе. Через полчаса стали доноситься звуки пулеметной стрельбы, очереди автоматов, уханье гранат. Шаповалов нервничал. Радиостанций в эскадронах не было, как и надежд на то, что телефонисты протянут провод по открытому полю. Штабная рация могла держать связь только со штабами дивизии и корпуса, только «вверх». Но ей, по понятным причинам, еще пока делать было нечего. Ждали красных ракет. Уже стало светать, а их все не было. Посланные в город два казака с задачей «Найти, уточнить и аллюр три креста обратно, доложить» пока не возвращались. Пулеметная и винтовочная стрельба в городе то вроде бы немного утихала, то вновь разгоралась. — Товарищ майор! Товарищ майор! — вбежал в хату ординарец Шаповалова. — Три красные ракеты на левой окраине! — Дурак! Какой левой? Восточной, западной или северной? — А кто его знает, где тут север, где восток… Но ракеты я сам видел. — Ну, как думаешь, комиссар, пошли в город? — Не имея доклада о положении эскадронов? — спросил майор Медведев, заместитель по политчасти. — А здесь мы ничего не высидим. Связи все равно не будет, и раненых что-то из города тоже не видно. Так что? — Ну ладно, пожалуй, двинемся. — По коням! — И Шаповалов первым вышел из хаты. На улице подозвал к себе командира взвода связи. — Отстучи быстренько в штаб дивизии: «Я пошел в город!» Дядя Коля подвел мне Разбоя. — Товарищ начальник, это что, в город? А не рано? — Командир полка так решил. Мы пойдем вместе со штабом. — Уж больно группа большая. Эскадроны-то в маскхалатах, затемно прошли, а мы-то, вон какая кавалькада. Как бы нам… — Ладно-ладно, дядя Коля, как-нибудь проскочим. Кроме офицерской штабной группы, на дорогу вытягивались две батареи, будка связи и бронебойщики. Словом, все, что оставалось от полка в селе. Причем это треть общей массы, а две трети — лошади. Больше половины пути прошли на рысях спокойно. С каждой сотней метров росла уверенность в том, что до окраины города мы дойдем без помех. Уверенность? А на чем она основывалась? Для полка это был первый бой. Первый… И для меня тоже. Придержав чуть коня, я приотстал от штаба, чтобы со стороны посмотреть. В голове мелькнуло: «Ну, словно на параде или на показательных учениях. А что, если немцы остались на окраине? Наши-то затемно прошли в город, завязали там бой. Но окраины очищены или нет? Быть может, не случайно из города ни одного раненого не привезли и сам никто не пришел. Уж больно заметная наша кавалькада. Ее бы растянуть, рассредоточить…» Я дал шпоры Разбою, догнал голову колонны, поравнялся с Шаповаловым и вполголоса высказал ему свои опасения. Он искоса посмотрел на меня, но по глазам можно было прочесть: «Эх и молод ты, брат, меня учить, да и зелен». — Ничего, проскочим. Придержав коня, я встал на свое место в третьей шеренге, а шли по-уставному, тройками. До первых домиков на окраине оставалось метров 200–300. Слева, вдоль высокой железнодорожной насыпи, валялись сброшенные под откос сгоревшие вагоны, цистерны. И вдруг из-за насыпи, с левой стороны, из серой громады элеватора застучал крупнокалиберный по звуку пулемет, пули со свистом пронеслись у нас над головой. Пригнувшись в седлах, резко свернули влево, под насыпь. — Слезай! — раздался чей-то крик. — Спокойно! Без паники! Коноводам взять коней и галопом обратно, в деревню! Батареи! Справа от дороги, в поле! С передков и к бою! Лошадей убрать, пушки на руках! Огонь по элеватору! Диментман! Слышал команду? — прокричал начальник штаба полка майор Денисов. Лев Диментман, почти мой ровесник, командир батареи 76-миллиметровых орудий, чуть пригибаясь, придерживая одной рукой полевую сумку, а другой кобуру с пистолетом, побежал к своим пушкам. Шаповалова в этот момент я не видел, спешился, отдал коня Николаю. — Бери Разбоя и галопом в Рождествено. Понял? — Товарищ начальник, а как же вы? — Делай, что говорю! — крикнул я строже. — Тут город рядом, и пешком дойдем. Николай, взяв в повод Разбоя, под прикрытием насыпи галопом поскакал назад в деревню. Батарея Диментмана снялась с передков, лошадей галопом повели тесной группой в Рождествено, а расчеты засуетились у пушек. Через минуту несколько снарядов полетели в элеватор. Их разрывы хорошо были видны на его бетонной стене. Но как стоял он, так и остался стоять. — Еще несколько выстрелов. Стало тихо. Решили двигаться к городу. Но в этот момент из-за домов на окраине вылезли два танка. Чьи? Наши-то ведь тоже были в городе. Танки белые, крашенные под снег, и наши тоже. По типу не вдруг опознали, если бы наши «тридцатьчетверки», а то у нас были английские «Матильды» да «Валентайны» — подарок союзничков. Танки не двигались и не стреляли. Словно присматривались к нам, а мы к ним. Но вот на одном из них повернулась башня, раздался раскатистый выстрел, и одна из пушек Диментмана закрылась дымом разрыва. Тут же еще выстрел, еще, еще! Ужас какой-то! Минуты не прошло, все четыре пушки были разбиты. И это все у нас на глазах. Даже не верилось, что это правда, казалось, что все это так, несерьезно, как в игре, на занятиях… — Пэтээрщики! К бою! — прокричал кто-то рядом. — Ложись за вагоны и по танкам огонь! Я подбежал к казакам, помог им развернуть их длинное ружье около большой обгорелой цистерны. Лег, прицелился. Грохнули один за другим два выстрела. И почти тут же в цистерну влепился бронебойный снаряд и, пробив ее насквозь, с каким-то ревущим визгом пронесся над нами. Я оглянулся. Рядом никого не было. Куда и когда делись наши штабники и бронебойщики, я не заметил. По полю к разбитым пушкам галопом неслась пара коней с большими пулеметными санями. Двое казаков, соскочив с саней, подбежали к пушкам, подняли троих или четверых раненых, уложили в сани. Кони пошли крупной рысью и почти поравнялись с тем местом, где за цистерной лежал я. Странно, но никакой стрельбы не было. И танки молчали. Я привстал и увидел сидящего на самом краю саней Льва Диментмана в разодранном, грязном полушубке. Поравнявшись со мной, он хрипло проорал: — Лейтенант! Прыгай сюда, танки пойдут, отрежут, пропадешь! С танков застрочили пулеметы. Пули рядом с санями вспороли снег. Держащий вожжи пожилой казак, откинувшись назад, пытался чуть придержать коней. Я, мало соображая, правильно ли поступаю, прыгнул на край саней. Удерживая, Диментман обнял меня за плечи, притянул к себе. Головы наши почти касались. - — Вот… мать! К чему приводят необдуманные решения! Разве можно было так открыто…
Удар!!! Опрокинулось куда-то небо. Стало темно и тихо. Зачем меня убили? Ну вот и отвоевался. Но сознание вернулось… Господи! Двадцать один год всего и прожил, да жизнь знал ли? И почему так мерзнут лохмотья кожи на животе? Разорвало пополам? Кончено… А как не хочется умирать… И как тихо… Где я? Почему нет боли?.. А чему же болеть, если разорван пополам… Буду считать… раз… два… три… до скольких досчитаю… А небо-то есть. Вот оно, серое-серое. А солнышка нет. Холодно. Почему мерзнут лохмотья кожи?.. Двадцать один… двадцать два… Нет, не умираю… Посмотрю, где ноги… далеко ли? Еле-еле повернул голову влево. Рядом на боку — Лев Диментман. Шапки на нем нет. На виске небольшая дырочка, и из нее толчками выплескивается кровь. И снег рядом ноздреватый от теплой крови. Кровавый снег. Лев! Убит Лев! Вот он рядом. А ведь он, прижав меня к. себе, прохрипел свои последние в жизни слова… Не закончил он фразы… не закончил. И убит. И я убит. Ну зачем? Зачем? Кому это было нужно?
Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 358; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |