Введение. Личность в социологии и в истории культуры. Фетишизация таланта

Сегодня, определяя человека как «личность», мы подчеркиваем его незаурядность, выделение из общего ряда.

В чисто социологическом плане личность — это просто социализированный индивид. То есть человек, впитавший ключевые ценности своего общества и всем своим поведением доказывающий готовность и способность следовать им. Все это будет показано ниже, при изучении социальной стратификации, социальных статусов и ролей, социальных институтов. Именно такому освоению и подчинению служит вся система воспитания и образования человека. Другими словами, деятельность институтов семьи, школы, высшей школы, государственной идеологии, религии и т.п.

Между тем в единой системе ценностей социума как некоторое самостоятельное начало выделяется способность индивида самостоятельно создавать новые ценности, которые подчиняют себе поведение других индивидов. Другими словами, ценности, которые завоевывают общественное сознание и становятся эталонами, образцами поведения, нормами, закрепляющимися в социальных статусах и ролях. Именно эта способность осознается как некая высшая способность, которая в обиходе обозначается как особый дар (Божий дар); и человек, обладающий ею в сравнительно большей степени, чем его окружение, выделяется из ряда, возвеличивается общественным мнением, в крайней же точке фетишизируется как культурный герой.

Ступеней подобного выделения множество, но можно выделить основные:

— «личность»,

— «талант»,

— «гений».

И все это при том, что чертами личности, как в житейском, так и в научном обиходе, наделяются все, кто усвоил ключевые ценности своего социума. Ими, по мнению психологов, не обладают разве что олигофрены развитых стадий...

В действительности способностью к творчеству обладает любой. В конечном счете эта способность является принадлежностью биологического вида человека, меж тем объективные законы биологии таковы, что все, свойственное виду, является неотъемлемым достоянием любого отдельно взятого индивида. Вопрос лишь в степени развития тех или иных качеств. Поэтому даже подлинные таланты встречаются куда чаще, чем это обычно представляется зашоренному социальными условностями взгляду. Реальность такова, что способность к созданию новых ценностей, могущих по-своему форматировать жизнедеятельность других людей, проявляется практически во всех сферах человеческого бытия. Ею, как и высшими формами ее проявления (талантом, гениальностью) наделяются не только художники и ученые, но также инженеры, программисты, военачальники, политические лидеры, спортсмены... Полный перечень доступных человеку занятий не поддается никакому перечислению. Идолизируются первые не только в уважаемых всеми профессиях, но (не будем преувеличивать ни добродетели нашего общества, ни даже нашего собственного отношения к миру) фальшивомонетчики и пираты, финансовые аферисты и проститутки. Правда, там, где обнаруживается выдающийся, то есть куда выше обыденности развитый, дар, и те и другие (и бесчисленные третьи, четвертые, пятые...) облагораживаются согласным сознанием большинства и облекаются в какие-то незапятнанные ни злом, ни пороком одежды. Робин Гуд, Стенька Разин, Зорро предстают как примеры одного известного всем ряда; греческие гетеры, выходящие из трущоб византийские императрицы, маркизы помпадур, леди гамильтон — другого.

Таким образом, личность может быть понята еще и как первая (возвышающаяся над средним уровнем) ступень градации творческих способностей человека. Во всяком случае в обиходном смысле этот термин понимается именно так. Лексическим аналогом всех тех, кто стоит ниже, является «посредственность».

Такая градация — это тоже результат отчуждения, о котором говорилось на предыдущих занятиях. Стремление стать «личностью» (еще лучше «талантом», еще лучше «гением») — это оборотная сторона превращения человека в атом неразличимой людской «массы», которому противостоит вся цивилизация и культура, все общество со всеми его институтами.

Проявлением отчуждения становятся и многие качества, присущие только человеку, в первую очередь, зависть к чужим успехам, славе, доходам и постоянное ощущение того, что настоящая жизнь проходит где-то в стороне, там, где горят софиты, гремят аплодисменты, суетятся папарацци... Человек живет, постоянным ожиданием «настоящей» жизни, сжигающей его мечтой о грядущем успехе. В особенности это касается тех, кто сознает наличие у себя каких-то талантов. Ощущение собственной ничтожности, никчемности сопровождает его до последних дней и только на самом закате он начинает понимать, что прожитое и было жизнью, но в ожидании чего-то другого она так и прошла впустую...

Стремление к преодолению этого вечного противостояния наличного существования и какой-то абстрактной «жизни» свойственно человеку извечно. В сущности, вся история человека — это история его борьбы с собственной ничтожностью, история протеста личности против всего, что окружает ее...

Самым острым проявлением этой борьбы является стремление человека к возможности влиять на свое окружение, в логическом пределе — на общество в целом, которая обычно воспринимается как стремление к власти. И, разумеется, к сопровождающим эту возможность — богатству, почестям, славе. Жизненный успех, по большей части, связывается только с ними. В свою очередь, отсутствие всего этого у человека, который достигает зрелого возраста, воспринимается как жизненная неудача.

В социологии обладание властью, богатством, почестями связывается с более высокой статусной позицией. Но важно понять, что стремление к ним (мотивация восходящей социальной мобильности) — это вовсе не хищнический инстинкт, но органическое стремление к полноте человеческого бытия «в отдельно взятой личности»!

Дело в том, что, получая право отдавать распоряжения, мы обретаем возможность реализовать на практике какие-то свои идеалы, удовлетворить врожденную потребность творчества, которая в той или иное степени присуща каждому человеку. Между тем, любое творчество — это не изменение элементов окружающего нас мира (во всяком случае не только это), но в первую очередь преображение самого человека. Однако человек уже не существует в отдельно взятой личности; как целостное (не деформированное всеобщим разделением труда) начало он представлен только в двух своих ипостасях:

— в Боге, который концентрирует в себе высшие ценности человека,

— в обществе как целом.

Поэтому возможность влияния на общество — это и есть возможность преображения человека по мерке нашего собственного идеала. Только этим преображением может быть достигнут консонанс ценностей, гармония между отдельно взятой творческой личностью и обществом.

Вот только важно понять, что утверждение одной ценности, как правило, сопровождается ниспровержением (или, по меньшей мере отодвиганием на задний план) какой-то другой. Поэтому творческая личность, которая, как правило, изображается в благостных тонах, на деле глубоко диалектична, а значит, противоречива. Отсюда любой культурный герой (в том числе и художник) — это не только создатель, но и разрушитель. Творческая индивидуальность отнюдь не благостна и велелепна, как это рисуется в биографических изданиях. Она глубоко парадоксальна, и в своих крайних проявлениях способна даже оттолкнуть, как отталкивают герой апокрифической легенды, долгое время сопровождавшей Микеланджело

(А Бонаротти? или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы — и не был

Убийцею создатель Ватикана?);

образы пушкинского Сальери, пушкинского же поэта из «Египетских ночей», — и уж тем более образ Государя, напечатленный бесстрастным пером прекрасно знающего свой предмет Макиавелли.

Парадокс состоит в том, что культурный герой (независимо от сферы, в которой развивается и торжествует его талант) в такой же степени созидатель, в какой и разрушитель. Он видит свое назначение не просто в создании новой ценности, но и превращении ее в общую норму, в подчинении всех ее диктату. Меж тем добиться этого можно только одним путем, и нет большего врага для господствующего образца, чем новый соискатель пьедестала. Поэтому присущая ему трансцендентальная склонность к метафизическому убийству (как отвержением не им сотворенного идеала, так и низвержением старого кумира) — это одна из ключевых составляющих личности любого творца. Что же касается формы, в которую она отливается, то многое зависит от такта, но там, где речь идет о социальном творчестве, метафизическое убийство легко трансформируется в физическое.

Культурному герою присуща бессознательная готовность переступить через все ради воплощения своего идеала, а также стремящийся к абсолюту ригоризм. Все это делает творческую личность тем, от кого социум часто вынужден защищаться. Нет более страшной диктатуры, чем диктатура индивидуальной ценности: ученому безразличны вполне предвычислимые жертвы грядущих Хиросим, царям — судьбы целых народов, которые поклоняются не их идеалам, поэты и пророки готовы пожертвовать всеми, кто не восстает против тех и других...

Безумие одной творческой индивидуальности громоздится на безумие других. Бродяга Иешуа в глазах тех, кто ответствен за судьбы врученных им народов,— преступник, от которого нужно оградить свою паству: «Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».[80] Но и герой Л. Андреева, жертвуя Иисусом, сводит счеты отнюдь не с Его правдой, а с неправдой своих соплеменников, которые недостойны его — Иуды!— идеала. Николай I русской интеллигенцией подвергается осуждению за объявление сумасшедшим Чаадаева, Русская Православная Церковь — за отлучение Толстого. Но ведь именно диктатура Иуд, Толстых и Чаадаевых порождает диктатуру Государей.

Все это в полной мере справедливо и к миру искусства. Часто (к сожалению, очень часто) нет большего врага для художника и созданной им ценности, чем другой художник и другая ценность.

В формате водевиля это конфликт стареющей примадонны и дебютирующей честолюбивой инженю. В системе культурологических знаков — это Моцарт и Сальери, Микеланджело и Леонардо, Мережков, Бунин, Куприн в истории с Нобелевской премией по литературе. Наконец, длившийся несколько десятилетий конфликт Аллы Пугачевой и Софии Ротару... В жесткой, но очень близкой к правде, форме это рисует Блок («Поэты» 1908):

За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты,— и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

Природа творчества несовместима с некритическим отношением к непререкаемому абсолюту ценности; одно категорически исключает другое, и человек искусства, как никто иной, осознает условность, предрассудочность любой (не им созданной) ценности. Не могут быть выделены из этого ряда и моральные устои. Поэтому добавим к характеристике художника не просто склонность к эпатации общества, но и внутреннюю предрасположенность переступать через них.

Не желая задеть память великих, почтительно напомним, что Матильда Кшесинская пользовалась благосклонностью не одного члена императорской фамилии. Но если в ее случае каждый раз была искренняя влюбленность,[81] то часто обходится и без этого. Ведь тем же самым (вот только с фигурами помельче и зачастую не питая к ним никаких возвышенных чувств) занимался и продолжает заниматься кордебалет. К тому же существует и бесчисленное множество иных, косвенных, форм проституирования. Вот образец одной из них: «Пусть же Ваша светлость примет сей скромный дар с тем чувством, какое движет мною; если вы соизволите внимательно прочитать и обдумать мой труд, вы ощутите, сколь безгранично я желаю Вашей светлости того величия, которое сулит вам судьба и ваши достоинства. И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор ваш когда-либо обратиться на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы».[82] Но спросим себя, чем отличается это обращение от заискиваний перед парткомом талантливого инженера, художника, ученого о «вступлении в ряды». Хорошо, если идеалы КПСС разделялись ими (конечно же, было и такое), но ведь часто приходилось мимикрировать.

В действительности желание влиять на свое окружение не содержит в себе ничего плохого, стремление к власти этически нейтрально. Но этически нейтральная цель может проявляться в полярно противоположных формах ее достижения. Все зависит от уровня собственного развития индивида. Поэтому в одном случае потребность в самоутверждении реализуется как возвышение всего того, что окружает талантливого человека, в другом — в унижении окружающих. Правда, в чистом виде ни одна из этих форм не проявляется; в действительности есть лишь тяготение к одному или другому полюсу. Как сказал Достоевский в «Братьях Карамазовых», тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей.

Нет ничего плохого и в тяготении к тому, что окружает того, кто становится обладателем высоких статусных позиций, почести, слава, наконец, совершенно иной вещный мир...

Погружение в качественно иной вещный мир, который окружает обладающую высоким статусом личность (обладание богатством) определяет степень ее развития и служит одним из основных условий формирования и развития способности к творчеству.[83] Без погружения в вещный мир, аккумулировавший в себе эстетический идеал общества, высшие достижения его технической культуры, невозможно появление потребности к преображению человека по мерке своего идеала. Поэтому вне этого мира воспроизводится только социальная инертность, застой в развитии общества. (Обо всем этом еще будет идти речь при изучении институтов производства.)

Трагедия отчуждения состоит не только в том, что обладающий талантом человек вынужден переступать через моральные запреты. Хуже то, что и власть, и богатство фетишизируются, и к ним начинает рваться тот, кто не способен породить вообще никакую позитивную ценность. Там, где нет облагораживающего служения долгу, бессмысленная роскошь и безотчетная власть вызывают разложение духа, и в развращенном ими сознании представление о творчестве вырождается в нелепые игры в неподражаемость. Так, Плутарх оставил нам память о созданном Антонием и Клеопатрой кружке близких друзей («Союз неподражаемых»),[84] каждый из которых отличался способностью к поступкам, которые никто не мог повторить. Да, и в этом кружке было место творчеству, но все творчество сводилось только к одному — удивить окружающих своей непохожестью на других (отсюда и «неподражаемые»).

Впрочем, и там, где наличие творческого потенциала не вызывает сомнений, ради его реализации отчужденный человек вынужден идти на многие преступления и подлоги.

Обратимся к ранним этапам цивилизации.

Дата добавления: 2014-01-03