Лекция 4. Православная культура: Библия

1. Этимологии слова «Библия».

2. Понятие «Завет». Виды Заветов в библейском тексте.

3. Славянский перевод Священного Писания.

4. Понятие об «Острожской Библии»

5. Русские пословицы и поговорки, в основу которых положены библейские тексты и церковно-исторические мотивы.

6. Отечественные литературные произведения XX в., в которых затрагивается библейская тематика.

Общеизвестно, что Библия – самая раскупаемая в мире книга всех времен и что ни одна другая книга не популярна так, как Библия. Это не просто образец литературы древнего мира, который устарел и абсолютно неактуален сегодня. Наоборот, это живое, действенное послание Бога миру, которое преображает этот мир. Библия – богодухновенная книга. И это сокровищница мудрости для всех мыслящих людей Земли, каковы бы ни были их верования.

Библия, или Священное Писание, – сакральная книга, которую нам передал Святой Дух: «Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2 Тим. 3,16). «Богодухновенно» означает «вдохнуто Богом», то есть написано святыми авторами по вдохновению и откровению Святого Духа. Этот термин указывает на источник послания – Бога. За 16 веков Святой Дух открыл божественное послание сорока священнописателям – пророкам и апостолам. Тридцать два из них записали Ветхий Завет; восемь – Новый. Адресат Священного Писания есть Церковь.

Название «Библия» в самих священных книгах не встречается и впервые отнесено к собранию священных книг на Востоке в IV веке святыми Иоанном Златоустом и Епифанием Кипрским.

Библия в переводе с греческого языка означает книги. В 20 километрах севернее города Бейрута, на средиземноморском побережье, находится небольшой арабский (в древности финикийский) портовый город Жибел (в Священном Писании упоминаемый как Гевал). Из него в Византию доставляли писчий материал, и греки этот город называли «Библос». Затем сам писчий материал стал так именоваться, а впоследствии и книги получили это название. Книгу, написанную на папирусе, греки называли ‘ε βίβλος, если же она была небольшой, говорили το βιβλίον – книжечка, а во множественном числе – τα βιβλία. Библия (βιβλία) – это множественное число от βίβλος. Таким образом, буквальное значение слова «Библия» – книги. Со временем греческое слово множественного числа среднего рода βιβλία превратилось в слово единственного числа женского рода, стало писаться с большой буквы и применяться исключительно к Священному Писанию. Библия есть Книга книг, Книга по существу, в особом смысле этого слова, преимущественном, в самом общем, высшем и единичном значении. Это великая Книга судеб, хранящая тайны жизни и предначертания будущего.

Библия состоит из двух больших частей: Ветхий Завет и Новый Завет. Слово «завет» в Библии имеет особый смысл: это не только наставление, завещанное последователям, грядущим поколениям, но и договор Бога с людьми – договор о спасении человечества и земной жизни вообще.

Ветхий Завет (события Священной истории от сотворения мира до Рождества Христова) представляет собой собрание из 39 книг, а Новый Завет (события после Боговоплощения, то есть после Рождества Христова) – из 27 книг.

Канон (в пер. с греч. – тростник, мерная палка, то есть правило, образец) или канонические книги, – это священные книги, признанные Церковью подлинными, богодухновенными и служащие первоисточниками и нормами веры.

Книги и Нового, и Ветхого Заветов можно условно разделить на четыре раздела:

– книги законоположительные, в которых дается основной нравственно-религиозный Закон;

– книги учительные, в которых преимущественно раскрывается смысл и реализация исполнения Закона, даны примеры из Священной истории праведной жизни;

– книги исторические, в которых раскрываются важные события Священной истории сквозь призму истории богоизбранного народа;

– книги пророческие, в которых таинственным, прикровенным образом говорится о грядущих судьбах мира и Церкви, прообразовательно повествуется о Боговоплощении и спасении человечества.

Ветхозаветный канон включает в себя так называемое пятокнижие Моисея (Тора): Бытие, Левит, Исход, Числа, Второзаконие; книги: Иисуса Навина, Судей, Руфи, 1–4 Царств, 1, 2 Паралипоменон (Хроники), Ездры, Неемии, Есфири, Иова, Псалтирь, Притчи Соломона, Екклесиаст, Песнь Песней, Плачь Иеремии. К каноническим ветхозаветным книгам относятся также и книги пророков: четырех великих – Исайи, Иеремии, Иезекиила, Даниила и двенадцати малых – Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии, Малахии.

К неканоническим книгам Ветхого Завета относятся книги: Иудифь, Премудрости Иисуса, сына Сирахова, Премудрости Соломона, Послание Иеремии, Варуха, Товита, 1–3 Маккавейские, 2, 3 Ездры. Церковь не ставит их наравне с каноническими, но признает их назидательными и полезными.

Большая часть Ветхого Завета написана на древнееврейском языке, части некоторых книг написаны на арамейском языке. Деление текста на главы было произведено в XIII веке кардиналом Гугоном или епископом Стефаном Лэнгтоном.

Новозаветный канон включает в себя: Четвероевангелие (от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна). Первые три Евангелия (Мф., Мк., Лк.) именуются синоптическими (греч. – общие); Евангелие от Иоанна (Ин.) – пневматическим (с греч. – духовным). Также в канон Нового Завета входят книги: Деяния святых апостолов, семь соборных посланий апостолов (Иакова, 1, 2 Петра, 1–3 Иоанна, Иуды), 14 посланий святого апостола Павла (Римлянам, 1, 2 Коринфянам, Галатам, Ефесянам, Филиппийцам, Колоссянам, 1, 2 Фессалоникийцам, или Солунянам, 1, 2 Тимофею, Титу, Филимону, Евреям).

Последней, или заключительной, книгой Нового Завета является Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова. Среди книг Нового Завета неканонических нет.

Святая Библия есть сакральная библиотека, которая более тысячи лет складывалась из многих словесных произведений, созданных разными авторами и на разных языках. И в то же время это целостное творение, поражающее совершенством и алмазной прочностью в жесточайших испытаниях истории.

Все новозаветные тексты написаны на александрийском наречии древнегреческого языка (койне, или кини), за исключением Евангелия от Матфея, первоначально написанного на еврейском и в то же время переведенного, по-видимому, самим автором на греческий. Новый Завет на главы и стихи впервые был разделен в XVI веке.

В целом, священный библейский канон сложился уже во II веке. Канон в нынешнем его виде окончательно всей Церковью был признан на Лаодикийском (360–364 гг.) соборе, затем на Гиппонском (393 г.), Карфагенском (397 г.) и последующих соборах.

Из наиболее важных и известных переводов Библии следует назвать Септуагинту (перевод на греческий язык 70 толковников) египетского царя Птолемея Филадельфа (284–247 гг. до Р.Х.), сирийский (Пешито), латинские Itala (древний) и Vulgata (блаженного Иеронима Стридонского, нач. V в., признан в конце VI в.), армянский (V в.) и др. Первый славянский перевод Библии был осуществлен святыми братьями Кириллом и Мефодием в IX веке, перевод на русский язык всего текста Священного Писания (Синодальный перевод) был закончен в 1876 году.

Первую печатную Библию Россия получила из Острога в 1581 году благодаря трудам князя Константина Константиновича Острожского.

Книги Священного Писания вызвали к жизни бесчисленное множество других книг, где живут библейские идеи и образы: многочисленных переводов, переложений, произведений словесного искусства, толкований, разнообразных исследований.

Библия является одним из крупнейших памятников мировой культуры и литературы. Без знания Библии многие культурные ценности остаются недоступными. Большую часть художественных полотен эпохи классицизма, русскую иконопись и философию невозможно понять без знания библейских сюжетов.

В нашей стране вплоть до начала ХХ века основные сюжеты библейского повествования были знакомы практически всем, вне зависимости от уровня образованности. Многие могли дословно цитировать пространные отрывки из священных библейских текстов.

Вот как высказывался о сердцевине Библии – cвятом Евангелии – наш великий поэт А.С. Пушкин: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедовано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелие, – и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладост-ному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие».

Со времен Крещения Руси святым князем Владимиром Библия стала первой и главной книгой русской культуры: по ней детей учили грамоте и мышлению, христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности и основам словесного художества. Библия прочно вошла в народное сознание, в повседневный быт и духовное бытие, в обыденную и высокую речь. Переведенные на славянский язык святыми просветителями равноапостольными Кириллом и Мефодием книги Священного Писания не воспринимались как переводные, но как родные и умеющие роднить людей разных языков и культур.

Множество библейских фраз живут в современном русском языке в виде пословиц, поговорок, крылатых выражений, напоминая о его истоках и об истории нашей культуры. Например, пословица: «Кто не работает, тот не ест» – сравни с мыслью апостола Павла «…если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес. 3, 10). Прямыми цитатами из библейских книг являются выражения: «Блаженны миротворцы» (Мф. 5, 9), «Не хлебом единым будет жить человек» (Мф. 4, 4), «Взявшие меч, мечом и погибнут» (Мф. 26, 52), «Древо познания добра и зла» (Быт. 2, 9), «В поте лица» (Быт. 3, 19), «Тьма египетская» (Исх. 10, 21), «Камень преткновения» (Ис. 8, 14), «Мерзость запустения» (Дан. 9, 27), «Имя им – легион» (Мк. 5, 9), «Не от мира сего» (Ин. 17, 14), «Глас вопиющего в пустыне» (Ис. 40, 3; Мф. 3, 3), «Не мечите жемчуга вашего (бисера) перед свиньями» (Мф. 7, 6), «Нет ничего тайного, что не стало бы явным» (Мк. 4, 22), «Врачу, исцелися сам» (Лк. 4, 23) и многие другие. Всем хорошо известны библейские выражения и нарицательные имена: «Волк в овечьей шкуре» (Мф. 7, 15), «Вавилонское столпотворение» (Быт. 11, 4), «Да минует меня чаша сия» (Мф. 26, 39), «Блудный сын» (Лк. 15, 11–32), «Фома неверующий» (Ин. 20, 24–29), «Соль земли» (Мф. 5, 13), «Терновый венец» (Мк. 15, 17), «Власть тьмы» (Лк. 22, 53), «Камни возопиют» (Лк. 19, 40) и множество других.

Потеряв ориентиры в суетном мире, в хаосе относительных ценностей, русские авторы издавна стали обращаться к христианской морали и позднее к образу Христа как идеалу этой морали. В древнерусской агиографической литературе подробно описывали жизнь святых подвижников, праведников, благоверных князей. Христос еще не выступал в качестве литературного персонажа: слишком велики были священный трепет и благоговейное отношение к образу Спасителя. В литературе XIX века Христа тоже не изображали, но в ней появляются образы людей христианского духа и святости: у Ф.М. Достоевского – князь Мышкин в романе «Идиот», Алеша и Зосима в «Братьях Карамазовых»; у Л.Н. Толстого – Платон Каратаев в «Войне и мире». Как это ни парадоксально, литературным персонажем Христос впервые стал в советской литературе. А.А. Блок в поэме «Двенадцать» (1918 г.) впереди объятых ненавистью и готовых на смерть людей изобразил Христа, образ Которого символизирует надежду людей на очищение и покаяние хотя бы когда-нибудь, в будущем. Возможно, А.А. Блок, соблазнившись революционным романтизмом, увидел «в белом венчике из роз» Христа среди мятежной толпы как символ идеи борьбы за социальную справедливость. Позже автор «Двенадцати» разочаровался в революции, увидев многие ужасы бунта черни. Осознание трагизма своей ошибки преждевременно свело в могилу русского поэта. По выражению З. Гиппиус, перед смертью поэт «прозревает, увидев лицо тех, кто оскорб-ляет, унижает и губит его Возлюбленную – его Россию» (имеются в виду большевики). В том же 1918 году З. Гиппиус в своих стихах («Шел…» в двух частях) нарисует совершенно другой образ Христа в русской револю-ционной смуте – образ грозного и праведного Судии, гневно наказующего бесчинства революции. Позднее Христос появится в романе М.А. Булгако-ва «Мастер и Маргарита» под именем Иешуа, у Б.Л. Пастернака – в «Докторе Живаго», у Ч.Т. Айтматова – в «Плахе», у А.И. Домбровского – в «Факультете ненужных вещей». Писатели обратились к образу Христа как идеалу нравственного совершенства, Спасителю мира и человечества. В образе Христа писатели увидели и то общее, что было перенесено Им и что переживает наша эпоха: предательство, преследование, неправый суд.

Возвращение Библии в нашу общественную жизнь, ее честное и непредвзятое изучение позволило современным читателям совершить открытие: оказалось, что вся русская литературная классика, от древности до современности, связана с Книгой книг, опирается на ее истины и заветы, нравственные и художественные ценности, соотносит с нею свои идеалы, приводит ее речения, притчи, назидания.

На Русь Библия пришла вместе с христианством, первоначально в виде отдельных книг из Ветхого и Нового Заветов. Первое русское литературное произведение – «Слово о Законе и благодати» митрополита Киевского Илариона (первая половина XI века) создано на библейской основе. Это проповедь, тематически созвучная Посланию к Римлянам святого апостола Павла (Рим.). «Повесть временных лет» (около 1113 г.) Нестора летописца – инока Киево-Печерского монастыря – обнаруживает связь древнерусской литературы с Библией. С первых строк святой автор-летописец перелагает Книгу Бытия, рассказывает о расселении народов по Земле, о разделении их на семьдесят два языка и так далее повествует священную историю. Преподобный Нестор отмечает: «От этих же семидесяти двух язык произошел и народ славянский, от племени Иафета...». Мысль о единстве славян со всеми народами мира далее развивается в благочестивых рассказах о путешествии апостола Андрея Первозванного по пути из Варяг в Греки, о деятельности святых просветителей Кирилла и Мефодия, о проповедях апостола Павла в славянских землях, о Крещении Руси. Так будет и далее в литературе, началом которой явилась «Повесть временных лет». Обращение к Священному Писанию расширяет масштабы повествования, соединяет родную землю со всей Землей, включает национальное во всечеловеческое.

Обращение древнерусских авторов художественного слова к библейским образам противоречиво и органично сочетается с их традиционным языческим мироощущением. После Крещения на Руси возникло и оказалось достаточно устойчивым долгое время своеобразное явление, называемое обычно двоеверием.

В русском народе XII века языческое восприятие мира все более переходило в эстетическую сферу, проявлялось в произведениях фольклорного искусства и в литературе. Ярким образчиком этой тенденции является «Слово о полку Игореве» (1185–1187 гг.). В нем мы видим сочетание языческого и христианского начал. Например, автор пользуется христианским представлением о язычниках-половцах, и языческими представлениями о животных-тотемах, родоначальниках и покровителях. Он упоминает о христианском Боге, помогающем Игорю, и тут же говорит нечто типично языческое о превращениях беглеца-князя в горностая, белого гоголя, серого волка. В «Слове» действуют древние славянские божества: Стрибог – бог неба, вселенной, Даждьбог – бог-солнце, податель всех благ. Но весь трагический путь Игоря к прозрению, к пониманию своего долга перед Русской Землей отвечает христианским представлениям об очищении души, и единственная победа, которую одерживает князь в своем безрассудном походе, – победа над самим собою. Соединение древнего языческого и нового христианского верований создает в «Слове» единое мироощущение: человек воспринимается в целостности всего Божьего мироздания и как единственное земное существо, несущее образ и подобие Божие и наделенное ответственностью за весь мир.

Прямое библейское влияние прослеживается в русской житийной литературе. Она развивалась, начиная с XI века, следуя традициям византийской агиографии, но обретала русские особенности, зачастую воспроизводя живые черты быта, человеческого поведения и постоянно возвращаясь к библейским истокам. Таково, например, замечательное «Житие св. Александра Невского» (конец XIII в.). Все повествование ведется в сопоставлении героя с образами Священного Писания.

Наиболее ярко Библия повлияла на процесс развития родившейся в XVIII веке русской лирики. Определяющую роль в становлении русской лирической поэзии сыграли стихотворные переложения библейских песнопений, прежде всего – из Псалтири. Переложения псалмов поэтами XVIII века с церковнославянского языка на современный им язык явилось свидетельством особой значимости библейской гимнографии в сознании русского общества и одновременно выражением исторического развития самой поэзии и ее языка. Это переложение 81-го псалма – «Властителям и судиям» Г.Р. Державина, ода из псалма 93-го И.А. Крылова и другие. Несомненно, лирика библейских псалмов – один из истоков державинской оды «Бог» (1780–1784 гг.), выразившей самосознание христианина. Державин ярко, эмоционально и глубинно раскрывает искания человеческого духа, стремящегося понять свое место в мире, созданном Творцом, свое отношение к Богу, к природе, к вселенной.

Библейские псалмы способствовали и столь свойственным русской поэзии планетарности, космизму, философским обобщениям. Например, переложение псалма 103-го М.В. Ломоносовым (1743 г.), где возносится хвала Богу – Творцу Земли, звезд, всех чудес «натуры», и его «Утреннее размышление о Божием величестве» (1751 г.), где замечательно изображается Солнце – небесная лампада, возженная Творцом.

Созданные Ломоносовым и его последователями переложения, сохраняя верность библейским текстам, вобрали в себя настроения и переживания русских поэтов золотого века отечественной литературы.

Характерные для XVIII столетия переложения текстов Священного Писания способствовали сближению библейского церковнославянского языка с живой, бурно развивающейся речью, помогли формированию «высоких» речевых стилей, которые господствовали в гражданской и философской лирике, в героической поэме, оде, трагедии. Почерпнутые из Библии величавая простота, яркая образность, афористическая отточенность, энергия ритма вошли во все «высокие» литературные жанры, но, прежде всего, благодаря переложениям псалмов, – в лирику.

Несомненно, лирика библейских псалмов – один из истоков державинской оды «Бог» (1780–1784 гг.), выразившей самосознание христианина. Г.Р. Державин ярко, эмоционально и глубинно раскрывает искания человеческого духа, стремящегося понять свое место в мире, созданном Творцом, свое отношение к Богу, природе, вселенной.

Духовно-нравственный потенциал русской классической литературы XIX столетия до сих пор восхищает читателей всего мира. И это не случайно, ибо корни художественности, как заметил известный русский мыслитель и литературный критик И.А. Ильин, кроются в тех глубинах человеческой души, где проносятся «веянья Божьего присутствия». Великое искусство всегда несет на себе «печать Божьей благодати», даже тогда, когда разрабатывает светские темы и сюжеты, не имеющие внешней связи с церковностью и религиозностью. Феномен русской литературы заключается в постановке «вечных вопросов» бытия, ответ на которые пытались дать в своем творчестве почти все отечественные писатели.

Русская литература XIX века была по своей основной тенденции учительной, она всегда чувствовала свою ответственность за состояние страны и мира, всегда была чутка и отзывчива к нуждам и бедствиям своего народа и человечества. Литература учила в самом высоком смысле этого слова: пробуждала в людях достоинство и честь, одухотворенность и творческие стремления, формировала мировоззрение.

Самой яркой звездой литературного небосклона России XIX столетия, несомненно, стал А.С. Пушкин. Глубочайшим выражением пушкинского взгляда на поэзию и ее значение в жизни явилось стихотворение «Свободы сеятель пустынный...» (1823 г.), истоком которого явилась знаменитая евангельская притча (Мф. 13, 3–23). Это стихотворение великого поэта много раз позднее отзывалось в его собственном творчестве и в произведениях других русских писателей XIX и XX веков. Оно содержит размышление о самом трагическом обстоятельстве человеческой истории – о загадочной склонности народов к стадной покорности. «Свободы сеятель пустынный...» – не политический трактат, это стихотворение соединяет душевное состояние, вызванное конкретными обстоятельствами, и обобщения, далеко выходящие за пределы жизни поэта и истории Европы. В этом произведении «я» включает и авторскую личность, но ей не тождественно. Всемирность и всечеловечность здесь подчеркнуты прямой соотнесенностью стихотворения с евангельской притчей. Пушкин не только взял из Евангелия эпиграф, он и все стихотворение считал подражанием Христовой притче.

В 1826–1828 годах А.С. Пушкин создает стихотворение «Пророк», где очевидна связь со стихотворением «Свободы сеятель пустынный...».

В одной из ветхозаветных книг – книге пророка Исайи – изображается мучительное очищение души человека, пожелавшего передать людям ту высокую правду, что открылась ему, то есть исполнить дело пророка. Святой пророк Исайя повествует, как его озарило видение: глазам его явился Господь, окруженный шестикрылыми серафимами. Но могут ли поведать об этом «нечистые уста»? Пламенный серафим очищает пророчьи уста, влагая в них горящий угль (см. Ис. 6, 1–8). Пушкин, создавая стихотворение «Пророк», следует за библейским текстом.

Это прекрасное стихотворение принадлежит к тем вершинам, с которых далеко виден путь русской поэзии. В нем миссия поэта, подобно библейскому пророку, изображена как подвижничество.

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Здесь явственно звучит суровое предупреждение против легковесного понимания поэзии: истинная поэзия претерпевает жгучее, неутолимое страдание, проходит через смерть и воскресение, чтобы стать пророчеством.

Пушкин часто прямо или косвенно обращается к Священному Писанию. Так, он прямо излагает библейский сюжет, например, начало ветхозаветной книги Иудифь («Когда владыка ассирийский...», 1835 г.). Иногда библейские мотивы как бы растворены в тексте и только некоторые детали указывают на параллели со священными библейскими текстами. Так, в «Полтаве» (1828–1829 гг.) вдруг возникает тень диавола, когда гетман Мазепа, не решаясь прямо сказать Марии о предстоящей казни ее отца, пытается вырвать у нее хотя бы невольное почти согласие на это злодеяние. Библейские образы выступают в качестве нравственных ориентиров и в поэме «Анджело» (1833 г.).

Прямым переложением церковной гимнографии – великопостной молитвы преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего…» – стало стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны...» (1836 г.).

Библия постоянно присутствует в творческом мышлении великого поэта, с нею соотнесены его художественные искания, его нравственные представления.

Вскоре тема пророка возникает у М.Ю. Лермонтова. Мы помним его стихотворение «Пророк».

С тех пор, как вечный Судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Разница с «Пророком» А.С. Пушкина глубокая. У Пушкина это было видение Бога и мира, мгновение, которое переживал пророк; у Лермонтова – другая тема: видение человеческого греха. Это горький дар, который отравляет пророку жизнь на Земле. Это тоже соответствует библейской модели, потому что пророки видели зло мира и обличали его беспощадно.

Пожалуй, с М.Ю. Лермонтова в русской литературе XIX века начинается резкое нарастание роли Библии в словесном творчестве: идеи, сюжеты, образы, стиль Священного Писания приобретают такую силу воздействия на словесное искусство, что многие из числа самых замечательных произведений невозможно полноценно прочесть и адекватно понять, не обращаясь к библейским текстам.

Верующие видят в Лермонтове духовного поэта и выделяют в его многогранном творчестве такие религиозно-духовные вершины, как «По небу полуночи Ангел летел...»; две «Молитвы» (1837 и 1839 гг.) и другие поэтические шедевры, свидетельствующие о высокой и светлой вере поэта.

Бог для него – абсолютная реальность. Но отношение к Нему в разных контекстах проявляется и воспринимается по-разному. Одержимость поэзией уводит поэта далеко от путей Божиих, затворяет его слух для глагола Господня, совращает ум, омрачает взор. Лермонтов сам осознает это как недолжное, гибельное в себе и молит Всесильного не обвинять и не карать его за то. Он понимает всю степень вины своей перед Ним – отсюда страх предстать перед Его очами:

К Тебе ж проникнуть я боюсь.

Противоречие между «человеком внутренним» (духовным) и «человеком внешним» (душевно-телесным) остается в М.Ю. Лермонтове острым и драматичным. Оно отразилось и в стихотворении «Выхожу один я на дорогу».

Влияние Библии сказалось не только на содержании произведений Лермонтова (использование библейских имен, образов, сюжетов), но и на форме его литературных творений. Так, молитвенный жанр получил у поэта новое, особое развитие. Он не был его открытием, но стал важным звеном его поэтической системы. Библейские мотивы у М.Ю. Лермонтова – сложное, многоплановое явление. Их употребление в одном и том же контексте противоречиво и рассчитано на знакомого с Библией читателя, который сможет разобраться в тонкостях их идейно-смысловой направленности.

Актуально и важно для нас богатое духовное наследие Н.В. Гоголя. «Гоголь, – по словам профессора протоиерея Василия Зеньковского, – первый пророк возврата к целостной религиозной культуре, пророк православной культуры,... он ощущает как основную неправду современности ее отход от Церкви, и основной путь он видит в возвращении к Церкви и перестройке всей жизни в ее духе».

Гоголь пророчески предвидел духовное состояние современного нам западного общества, он писал в о Западной церкви: «Теперь, когда человечество стало достигать развития полнейшего во всех своих силах... Западная церковь только отталкивает его от Христа: чем больше хлопочет о примирении, тем больше вносит раздор». И действительно, примирительно-приспособленческое шествие Западной церкви навстречу миру, лукавые призывы к беспринципному объединению с разными религиозными группами привели в итоге к выхолащиванию Духа в Западной церкви, к духовному кризису западного общества.

В своих социально-философских взглядах Н.В. Гоголь не был ни западником, ни славянофилом. Он любил свой народ и видел, что он «сильнее других слышит Божью руку».

Безусловно, Н.В. Гоголь – одна из самых аскетических фигур нашей литературы. Вся его жизнь свидетельствует о восхождении к высотам духа; но знали об этой стороне его личности только ближайшие к нему духовные лица и некоторые из друзей. В сознании большинства современников Гоголь представлял собой классический тип писателя-сатирика, обличителя общественных и человеческих пороков. Другого Гоголя, последователя святоотеческой традиции в русской литературе, православного религиозного мыслителя и публициста, автора молитв, современники так и не узнали. За исключением «Выбранных мест из переписки с друзьями» духовная проза при его жизни так и осталась неопубликованной. И если к началу XX века духовный облик Гоголя был в какой-то степени восстановлен, то в советское время его духовное наследие (впрочем, как и духовные сочинения других авторов) было тщательно сокрыто от читателя на многие десятилетия.

Великий писатель был глубоко религиозным человеком. В январе 1845 года Гоголь жил в Париже у графа А.П. Толстого. Об этом периоде он писал: «Жил внутренне, как в монастыре, и в прибавку к тому, не пропустил почти ни одной обедни в нашей церкви». Он внимательно изучал греческие тексты чинопоследований Литургии святителя Иоанна Златоуста и Литургии святителя Василия Великого. Гоголь создает один из лучших образцов духовной прозы XIX века – «Размышления о Божественной Литургии», где органично сочетаются богословская и художественная стороны. В работе над этой книгой благочестивый автор использовал труды по литургике древних и современных богословов, но все они служили ему лишь в качестве пособий. В «Размышлениях» воплощен личный опыт Н.В. Гоголя, его стремление к постижению литургического слова. «Для всякого, кто только хочет идти вперед и становиться лучше, – писал он в “Заключении”, – необходимо частое, сколько можно, посещенье Божественной Литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создает человека. И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой, небесной любви к брату».

К сожалению, и в наши дни малоизвестными являются духовные сочинения Гоголя «Правило жития в мире», «Светлое воскресенье», «Христианин идет вперед», «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве». Эти труды – настоящий кладезь православной мудрости, до сих пор сокрытый под спудом.

В трудах религиозных мыслителей, философов и священнослужителей Н.В. Гоголь предстает ярким примером духовного подвига, скромности и честности в самооценке своих трудов на литературно-общественном поприще.

Высокое признание историей писательских заслуг и человеческой значимости Н.В. Гоголя еще выразительнее и ярче высвечивает величие его духовных исканий, моральных поражений и нравственных побед, и в этом все более будет проявляться воздействие его личности на наших современников.

Среди великих поэтов XIX столетия, чье творчество окрашено библейскими мотивами, следует назвать также Ф.И. Тютчева.

Тютчев в своем творчестве выступает не только как большой мастер поэтического слова, но и как мыслитель. По отношению к нему мы вправе говорить не только о мироощущении, миросозерцании, но и о его мировоззренческой системе, которая получила своеобразное выражение и воплотилась не в философском сочинении, а в полных художественного совершенства стихах. В поэтических философских созерцаниях и раздумьях поэта есть внутренняя связь, а в стихах интенсивность философской мысли имеет определенную целенаправленность.

Человек и природа, как правило, явлены в стихах Ф.И. Тютчева не только в целом, но и как бы в первозданности. Его поэтическое сознание увлекают природные стихии, стоявшие у самых истоков сотворения мира: вода, огонь и воздух (см. Быт. 1).

Стихотворение Ф.И. Тютчева «Эти бедные селенья...» (1855 г.) произвело сильнейшее впечатление на современников и долго вызывало отклики в литературе. В нем поэт создает образ Христа – странника по Руси, словно бы поднявшего на свои плечи всю безмерность народного страдания:

Отягченный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Образ Христа внутренне стоит и в центре творчества Ф.М. Достоевского. В его дневниках есть запись: «Написать роман об Иисусе Христе». Роман он не написал, но в широком смысле писал его всю жизнь. Достоевский пытался воссоздать образ Христа в современной обстановке. В Легенде о Великом инквизиторе в «Братьях Карамазовых» инквизитор говорит о счастье человечества, о будущем мира: люди обретут счастье, но у них будет отнята свобода. Старик-инквизитор говорит и говорит – а Христос молчит. И в этом молчании ощущается подлинность образа Христа: Господь не сказал ни единого слова, как и стоя перед Пилатом (Мф. 27, 13–14, Мк. 15, 2–5, Ин. 18, 37–38). И это дивная реальность Божиего присутствия.

В том же романе у Достоевского есть прекрасная глава «Из записок старца Зосимы» – глава о Библии, о Священном Писании в жизни старца Зосимы. Вспомним слова, которые произносит писатель устами своего героя: «Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку!... Гибель народу без слова Божьего».

Для Достоевского Библия была верным ориентиром на пути духовных поисков. «Что за книга это Священное Писание… Точное изваяние мира и человека, и характеров человеческих, и названо все, и указано на веки веков. И сколько тайн разрешенных и откровенных... Эта книга непобедима... Это книга человечества», – пишет он в статье «Социализм и христианство». Для него мир Библии – вовсе не мир древних мифологий, но вполне реальный мир, являющийся ощутимой частью его собственной жизни. В Книге книг Достоевский видит уровень надмирного бытия. Для писателя это своеобразная полнота книг, семя, в недрах которого пребывают прекрасные плоды христианской словесности и культуры в целом. Священное Писание для Достоевского есть «алфавит духовный», без знания которого невозможно творчество настоящего художника. Библия в последние годы становится для писателя одним из главных источников идей, создающих философско-религиозный подтекст его произведений.

Святая Библия, подаренная Достоевскому женами декабристов в Тобольске по пути в острог, была единственной, разрешенной ему для чтения на каторге. «Федор Михайлович, – пишет его жена, – не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания в каторжных работах. Впоследствии она всегда лежала на виду, на его письменном столе, и он часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал наудачу Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице...». В Библии писатель черпал силу и бодрость, а вместе с тем, и готовность на борьбу с трудностями. Именно глубокая вера в Бога, по Достоевскому, дает твердую опору во всех превратностях судьбы. Благодаря ей в душе человека возникает спокойствие за судьбу мира и свою личную жизнь.

На протяжении всей жизни Ф.М. Достоевскому сопутствовало личное непосредственное ощущение присутствия Христа в земном человеческом существовании, осмысляющего и возводящего это существование к его небесной цели – итогу.

В центре всего миропонимания Достоевского стоит Бог – «важнейший мировой вопрос». Исходный принцип непосредственного мировосприятия Достоевского, легший в основу его художественного творчества, – разворачивание земного человеческого существования перед лицом «миров иных», причем не абстрактного, «другого измерения», а конкретно пред живым «пресветлым ликом Богочеловека». Смысл присутствия новозаветного текста в художественных произведениях писателя в том, что он делает «происшествия», случающиеся с героями, «событиями», происходящими пред лицом Христа, в Его присутствии, как ответ Христу. Евангельский текст вносит в сюжет произведений Ф.М. Достоевского некий метасюжет, новое измерение, видение во Христе, изображение реального пребывания Христа в человеческом существовании.

Безусловная искренняя и глубокая религиозность Достоевского выражается и в его подходе к национальной идентификации, в его знаменитой формуле: «русский – значит православный». К атеизму он всю свою жизнь относился резко отрицательно, считая его «глупостью и недомыслием». «Никто из вас не заражен гнилым и глупым атеизмом», – уверенно говорит он в письме к сестре. Писатель вообще сомневался в существовании настоящего атеизма. В письме к К. Опочинину (1880 г.) он замечает: «Никто не может быть убежден в существовании Бога. Я думаю, что даже и атеисты сохраняют это убеждение, хотя в этом и не сознаются, от стыда что ли».

Ф.М. Достоевский прошел долгий сложный и мучительный путь духовных поисков ответов на мировые вопросы о месте человека в реальном мире, о смысле человеческого бытия. При этом Священное Писание и личность Христа всегда выступали для него главными духовными ориентирами, определяющими нравственные, религиозные и художественные принципы великого русского писателя.

В своей книге «Основы художества. О совершенном в искусстве» И.А. Ильин высказал мысль о том, что корни подлинного искусства имеют духовно-религиозный характер. Говоря о русской классике, Ильин не без основания утверждал: «XIX век дал России расцвет духовной культуры. И расцвет этот был создан людьми, “окрыленными” духом Православия... И если мы пройдем мыслью от Пушкина к Лермонтову, Гоголю, Тютчеву, Л. Толстому, Достоевскому, Тургеневу, Лескову, Чехову, то мы увидим гениальное цветение русского духа из корней Православия. И то же самое увидим мы в других ответвлениях русского искусства, в русской науке, в русском правотворчестве, в русской медицине, в русской педагогике и во всем».

Рядом с Ф.М. Достоевским стоит имя другого исполина литературы XIX века – Л.Н. Толстого, тоже рассматривавшего проблему человеческого счастья и тоже ищущего в Библии ответы на эти вопросы.

Достоевский пытается различить образ Божий в человеке, так как это сопряжено с обожением и со спасением человека. Толстой же отыскивает натуральные начала в человеке, поскольку это может способствовать земному счастью человека.

Многие люди недооценивают религиозных исканий Толстого. Они, несомненно, глубоко искренни, мучительны. Но то, что человек, почти в течение тридцати лет считавший себя проповедником Евангелия, оказался в конфликте с христианством, даже отлученным от Церкви, показывает, что Л.Н. Толстой был очень сложной фигурой, трагической и дисгармонической. Он, воспевший такие мощные гармоничные характеры, сам был человеком, страдавшим от глубинного душевного кризиса.

Еще в молодости Толстой записал в дневнике: «У меня есть цель, важнейшая цель, которой я готов отдать всю свою жизнь: создать новую религию, которая бы имела практический характер и обещала бы добро здесь, на Земле». Уже в изначальном размышлении Толстого было заложено все основное содержание его религии, ничего общего не имеющей с христианством. Строго говоря, это вовсе и не религия. Эта идея до поры зрела в его душе, пока не дала ростки на рубеже 70–80-х годов, в пору духовного кризиса, настигшего Л.Н. Толстого. Следует заметить, что ничего нового в толстовстве нет: о земном блаженстве, о земном Царствии, созидаемом на рациональной основе, мечтали и рассуждали и до него и после.

В историю мировой культуры Лев Толстой вошел, прежде всего, как один из гениальнейших художников – творцов. Но, пожалуй, еще большее значение для истории человечества имеет его опыт веротворчества, требующий достаточно пристального осмысления.

Сначала, когда он обращался к Священному Писанию, его, как и Достоевского, пленяла эпическая сила Библии. Толстой погружался в Ветхий Завет, даже изучал древнееврейский язык, чтобы читать его в подлиннике, затем он это бросает и обращается только к Новому Завету. Ветхий Завет для писателя становится просто одной из древних религий. Но и в Новом Завете Толстого многое не удовлетворяет. Послания апостола Павла кажутся ему церковным извращением истины, и он ограничивается Четвероевангелием. Затем и в Евангелиях ему все представляется не тем, и он выбрасывает для себя из них чудесное, сверхъестественное. Он выбрасывает высшие богословские понятия: «В начале было Слово», Слово как божественный космический Разум – Толстой говорит: «В начале было разумение»; Слава Христова, то есть отражение вечности в личности Христа, – для Толстого это учение Христа.

Согласно взглядам Толстого, существует некая таинственная высшая сила и едва ли она может считаться личной: скорее всего, она безличная, потому что личность – это нечто ограниченное. Писатель, создававший замечательные образы человека, бывший сам яркой личностью мирового масштаба, был принципиальным имперсоналистом, то есть не признавал ценности личности и отсюда его представление о ничтожной роли личности в истории. Представляемое писателем некое высшее начало по его концепции каким-то непонятным образом побуждает человека быть добрым.

Обобщая богословские воззрения Л.Н. Толстого, можно утверждать: Бог определяется им, прежде всего через отрицание всех тех свойств, какие раскрываются в православном вероучении. У Толстого свое понимание Бога, и оно, по его собственному признанию, существовало с самого начала в нем и прежде. Он изначально склонен считать свои понятия точкой отсчета в исследовании Православия, причем свое непонимание вероучения он возводит в абсолют.

«Эту точку зрения, – отмечает И.А. Ильин, – можно назвать аутизмом (аутос по-гречески значит сам), то есть замыканием в рамках самого себя, суждением о других людях и вещах с точки зрения собственного разумения, то есть субъективистская беспредметность в созерцании и оценке. Толстой – аутист: в мировоззрении, культуре, философии, созерцании, оценках. В этом аутизме суть его доктрины». Л.Н. Толстой воспринимает Христа внешне – как стороннего морального проповедника. Соединение со Христом, жизнь во Христе им не мыслится, из чего следуют бессмысленность и бесполезность жизни в Церкви Христовой, обожение и спасение в ней. Вот где обретается исток духовной трагедии Толстого. Как известно, в 1901 году граф Л.Н. Толстой Святейшим Синодом был отлучен от Церкви.

В самом конце своей жизни граф Толстой переживал сильные смущения, он бежал от себя и своих идей, пытался найти помощь у той Церкви, которую так страстно отрицал. Эта попытка осталась неудавшейся, но все-таки она была.

Из Ясной Поляны Толстой направился в Оптину Пустынь, где бывал не один раз. Многие писатели и мыслители, начиная с братьев Киреевских и Гоголя, искали и обретали здесь опору, утешение, веру. Толстой общался в этой обители с великим старцем – преподобным Амвросием. Преподобный старец, по выражению Н.А Бердяева, «был утомлен» гордыней писателя. Со станции Астапово от смертельно больного Толстого пришла в Оптину телеграмма с просьбой к старцу Иосифу прибыть к болящему. Телеграмма была отправлена, пока писатель был еще волен в своих поступках, но когда старец Варсонофий (старец Иосиф в тот момент не мог оставить монастырь) добрался до Астапова, здесь уже распоряжались темные служители зла из числа его окружения во главе с Чертковым. Они не допустили к умирающему ни жену, Софию Андреевну, ни старца-священника. «Железное кольцо сковало покойного Толстого, хотя и Лев был, но ни разорвать кольца, ни выйти из него не мог...» – так позднее сказал о писателе старец Варсонофий. Эта трагедия исхода великого человека из жизни вызывает ужас и горькое сожаление.

«История души Толстого, – писал протоиерей Василий Зеньковский вскоре после смерти писателя, – от ее первой фазы безрелигиозности до последних блужданий и ненужно-злобной борьбы против Церкви – есть суровый и грозный урок нам всем». «И поэтому не раздражение или озлобление, но покаяние и сознание всей своей виновности перед Церковью должно вызывать у нас то, что Толстой умер в отчуждении от Нее, – мудро отмечал отец Сергий Булгаков. – Толстой оттолкнулся не только от Церкви, но и от нецерковности нашей жизни, которою мы закрываем свет церковной истины».

Мнения о степени религиозности А.П. Чехова и у его современников, и у нынешних исследователей его творчества неоднозначны. Пожалуй, все сходятся в мысли, что Чехов никогда не был «принципиально вне религии». Он не унаследовал той домостроевской нетерпимой религиозности, которая царила в доме его отца, и в этом смысле религии у него не было. Было нечто более глубокое, содержательное и сложное, что следовало бы назвать христианской цивилизованностью – с особенным отношением к национальной истории, к истории вообще; с верою в то, что она в своем движении поступательна и преемственна – начиная с того первоначального духовного усилия, о котором он писал в любимом своем рассказе «Студент».

Наиболее объективно по этому поводу высказывается профессор М.М. Дунаев. В своей книге «Православие и русская литература» творчеству А.П. Чехова посвящена большая глава. Профессор Московской духовной академии считает, что «соединение муки о Боге с мукой о человеке… определило всю систему мировоззрения православного по духу писателя».

А.П. Чехов был человеком и писателем православной культуры, очень любил церковное пение, прекрасно знал богослужение. В своих произведениях он не раз обращался к церковной теме, проповедовал христианскую этику и нравственность.

Рубеж XIX – XX веков наполнил русскую литературу тревожными предчувствиями и предсказаниями. В эту эпоху обращение литературы к Библии часто выражает идею связи времен, преемственности культур, что стало некой подготовкой духовной защиты против грозящих разрывов и провалов в человеческой памяти, против опасности растворения человеческой индивидуальности в политических и социальных водоворотах надвигающейся эпохи, против опасности поглощения человека достижениями цивилизации.

Ярким созвездием литературного небосклона серебряного века стали имена А.А. Ахматовой, Д.С. Мережковского, Б.Л. Пастернака и многих других. Очевидно, что Анна Ахматова была христианским поэтом, об этом явно свидетельствует христианская тональность ее поэзии. Вполне отчетливы свидетельства об этом в ее собственных высказываниях и в свидетельствах современников. В своем письме 1940 года Б.Л. Пастернак называет ее «истинной христианкой» и отмечает: «У нее, и в этом ее исключительность, не было эволюции в религиозных взглядах. Она не стала христианкой, она ею неизменно была всю жизнь».

Религиозные мотивы в поэзии Ахматовой имеют определенную культурно-историческую и идеологическую основу соответствующих реалий: библейские цитаты и имена, упоминаемые церковно-календарные даты и святыни создают особую атмосферу в ее творчестве.

Наряду со стихами, в чем-то близкими к молитве и пророческому обличению, встречаются произведения с проявлениями бытовой религиозности, суеверия, а иногда даже невольного почти кощунства. В стихах такого плана проявляется дух и характер, присущий самой атмосфере серебряного века. В них мы видим множество предчувствий, примет, снов и гаданий. С годами ее поэзия становится в духовном плане более взвешенной и строгой, усиление гражданского звучания сопровождается углублением изначально присущего ей христианского мироощущения, мыслью о сознательно избранном жертвенном пути.

Религиозность А.А. Ахматовой была поэтической, преображающей мир. Религия расширяла сферу красоты, включая красоту чувства, красоту святости, красоту церковного благолепия.

Особое место в поэзии Ахматовой занимает тематика Страстей Христовых и Воскресения. Страстная тематика связана у поэтессы с пониманием личной жертвы, жизни как Крестного пути, идеи искупления и высокого смысла страдания.

Ранят Тело Твое пресвятое,

Мечут жребий о ризах Твоих.

Это прямое переложение строк из Псалтири: «Разделиша ризы Моя себе, и о одежди Моей меташа жребий» (Пс. 21, 19). Исполнение этого ветхозаветного пророчества о страданиях Господа Иисуса Христа повторено в одном из 12 Страстных Евангелий (отрывков), читаемых на Утрене Великого Пятка (совершается вечером Великого Четвертка): «Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон; хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху. Итак, сказали друг другу: “Не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет”, – да сбудется реченное в Писании: разделили ризы Мои между собою и об одежде Моей бросали жребий» (Ин. 19, 23–24). Эти же слова мы слышим и в прокимне на Утрене Великого Пятка.

В ранний период своего творчества у А. Ахматовой происходит переосмысление задач и подвига поэта-христианина и патриота. В свете трагических событий войны 1914 года, всероссийского обвала 1917 года и неотрывных от них личных утрат в поэзии Ахматовой начинает отчетливо звучать тема «последних времен», приближения Антихриста, конца света и Страшного Суда, тема «исполняющихся сроков» и сбывающихся пророчеств.

В советский период верность исторической памяти, отеческой вере, национальным, общенародным, общечеловеческим устоям требовала от творческих людей России мужества, подчас и жертвенности, свидетельствовала о внутренней свободе в условиях доносов, террора и тоталитаризма.

Многолетняя неотступная пытка страхом, который казался хуже самой смерти, выражена в строках смелой поэтессы:

Лучше бы на площади зеленой

На помост некрашеный прилечь

И под крики радости и стоны

Красной кровью до конца истечь.

Прижимаю к сердцу крестик гладкий:

Боже, мир душе моей верни!

Запах тленья обморочно сладкий

Веет от прохладной простыни.

Настоящий поэт не может жить и творить под властью страха, иначе он перестает быть поэтом. В годы, когда Ахматову травили и не печатали, лишая слова и хлеба, она создает цикл «Библейских стихов» (1921–1924 гг.), в чем выражается ее протест, вызов диктаторской атмосфере и отказ от страха. Она представляет себя в образе жены библейского Лота, которую ангел выводит из погибающего за свои тяжкие грехи города Содома, запретив ей оглядываться назад (Быт. 19, 1–23), но это свыше ее сил:

На красные башни родного Содома,

На площадь, где пела, на двор, где пряла,

На окна пустые высокого дома,

Где милому мужу детей родила,

Взглянула и, скованы смертною болью,

Глаза ее больше смотреть не могли;

И сделалось тело прозрачною солью,

И быстрые ноги к земле приросли.

Долгие годы А.А. Ахматова писала без надежды на публикацию, часто сжигала написанное. Поэму «Реквием» (1935–1940 гг.) автору так и не довелось увидеть напечатанной на родине, первая отечественная публикация появилась в перестроечном 1987 году.

Русские писатели, оставшиеся «в стране победившего социализма» или вынужденные покинуть ее, были едины в своем отношении к библейской традиции. Независимо от личного отношения к религии, им было отвратительно насаждаемое власть предержащими надругательство над отеческой верой, так называемое «разоблачение» Библии, насмешки над нею – кощунство, которое именовало себя «научным атеизмом», а на самом деле оскверняло подлинную науку, которой всегда было свойственно уважение к свободе совести и к величайшим сокровищам культуры.

К таким настоящим, честным и смелым писателям, исполненным подлинным гражданским долгом, следует отнести Б.Л. Пастернака. Родившийся и воспитанный в еврейской семье, он самостоятельно и осмысленно приходит к православию. Этот путь для будущего поэта и писателя начался с влияния его православной глубоко религиозной няни.

От первых литературных опытов (в альманахе «Лирика»; 1913 г.) до «Гамлета», открывающего цикл стихотворений на евангельские темы, – путь в полжизни. Поэт прошел увлечение символизмом, умеренным футуризмом, временно сблизился с объединением ЛЕФ. Но личность поэта никогда не была до конца в плену у этих идейных программ и ложных концепций. Даже в этот период христианская тема не была ему совершенно чужда. Так, стихотворение «Бальзак» (1927 г.), посвященное изнурительным трудам и тяжким житейским заботам французского писателя, неожиданно заканчивается строфой:

Когда, когда ж, утерши пот

И сушь кофейную отвеяв,

Он оградится от забот

Шестой главою от Матфея?

В шестой главе Евангелия от Матфея содержится часть Нагорной проповеди Христа. Господь здесь дает совершенный образец молитвы («Отче наш») и указывает путь к спасению: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6, 33).

Даже в поэме на революционную тему, написанную в 1927 году, когда в Советской России начинался новый период гонений на Церковь, поэт находит уместной такую реминисценцию:

О государства истукан,

Свободы вечное преддверье!

Из клеток крадутся века,

По колизею бродят звери,

И проповедника рука

Бесстрашно крестит клеть сырую,

Пантеру верой дрессируя,

И вечно делается шаг

От римских цирков к римской церкви,

И мы живем по той же мерке,

Мы, люди катакомб и шахт.

Важно даже не это эпизодическое обращение к новозаветной теме, а пронизывающее все творчество этих десятилетий радостное, порой восторженное, отношение к жизни. Поэтический образ «сестра – моя жизнь» поставлен в название целого сборника (1923 г.), который Борис Пастернак считал началом своей поэтической жизни. В стихах его нет ни того неутолимого себялюбия, которое можно наблюдать у многих поэтов так называемого «серебряного века». Нет также демонической мрачности и трагической изломанности.

Годы жестокого разгрома и террора 30-х годов были для всех людей временем нравственного испытания и выбора. Б. Пастернак обнаружил такое устроение души, которое неизбежно должно было привести его к осознанному принятию христианства. Военные годы окончательно определили и сформировали христианское мировоззрение Б.Л. Пастернака. Евангельской мыслью проникнуто стихотворение «Смерть сапера». Поэт говорит о бессмертии подвига воина, который жертвует своей жизнью ради других. Это не иллюзорное и риторическое бессмертие, о котором любят говорить атеисты, а реальное бессмертие: исполнивший Божественную заповедь становится наследником вечной жизни. В стихотворении «Разведчики» говорится о трех бесстрашных воинах, которых хранит молитва:

Их было трое, откровенно

Отчаянных до молодечества,

Избавленных от пуль и плена

Молитвами в глуби отечества.

В стихотворении «Ожившая фреска» при описании боя прямо используются образы церковной жизни:

Земля гудела, как молебен

Об отвращеньи бомбы воющей,

Кадильницею дым и щебень

Выбрасывая из побоища.

Воин между боями вспоминает фреску на стенах часовни, куда водила его мать, и в воображении его встает образ святого великомученика и Победоносца Георгия, как бы сошедшего с нее и поражающего врага:

О, как он вспомнил те полянки

Теперь, когда своей погонею

Он топчет вражеские танки

С их грозной чешуей драконьею!

Он перешел земли границы,

И будущность, как ширь небесная,

Уже бушует, а не снится,

Приблизившаяся, чудесная.

В стихотворении «Неоглядность», в котором Пастернак пишет о доблестных русских моряках, он использует церковный язык:

Непобедимым – многолетье,

Прославившимся исполать!

Раздолье жить на белом свете,

И без конца морская гладь.

Исполать – сокращение от архиерейского многолетия: «Исполла эти деспота» (греч. – на многие годы, владыка).

Роман «Доктор Живаго» (1946–1955 гг.) явился итогом не только большого творческого пути, но и попыткой в свете христианского мировоззрения осмыслить прожитую жизнь. В письме к своей двоюродной сестре Ольге Фрейденберг (13 октября 1946 г.) писал: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, – эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое. Роман пока называется “Мальчики и девочки”. Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы, и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности. Атмосфера вещи – мое христианство». Еврейство упомянуто не случайно. Для человека, родившегося в традиционной еврейской семье, национальная идея становится своеобразной религией, являясь причиной отвердевшей веками невосприимчивости к новозаветной истине. В романе «Доктор Живаго» принявший Православие Михаил Гордон выражает мысли самого Б. Пастернака: «Национальной мыслью возложена на него мертвящая необходимость быть и оставаться народом и только народом в течение веков, в которые силою, вышедшей некогда из его рядов, весь мир избавлен от этой принижающей задачи. Как это поразительно! Как это могло случиться? Этот праздник… этот взлет над скудоумием будней, все это родилось на их земле, говорило на их языке и принадлежало к их племени. И они видели и слышали это и это упустили? Как могли они дать уйти из себя душе такой поглощающей красоты и силы, как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда…» (Доктор Живаго. Часть четвертая. Назревшие неизбежности). Упомянутое в письме О. Фрейденберг антихристианство составляло основную стихию того общества, в котором последние 40 лет жил писатель. Воинствующий атеизм в СССР своеобразно соединялся с неоязычеством (культ партийных вождей и многочисленные памятники-идолы, квазирелигиозные советские ритуалы и т.д.).

Работу над романом писатель воспринимал как свой христианский долг и видел в этом Божественную волю. С религиозной точки зрения самая главная тема в романе «Доктор Живаго» – тема жизни, смерти и Воскресения. Первое название романа в рукописи 1946 года – «Смерти не будет». Б. Пастернак взял эти слова из Апокалипсиса святого апостола Иоанна Богослова: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21, 4). Фамилия главного героя романа – Живаго (церковно-славянская форма родительного падежа слова «живой») – также указывает на основную мысль. Произведение начинается со смерти (похороны матери Юрия) и заканчивается смертью главного героя. Однако в завершении книги и стихотворного приложения романа стоит стихотворение «Гефси-манский сад», которое говорит о великой победе над смертью.

Всероссийская катастрофа 1917 года имела одним из своих последствий возвращение части русской интеллигенции к отеческой православной вере, в лоно Матери-Церкви. Уже в «первой волне» русской эмиграции появился ряд писателей, с различной мерой художественного таланта, которые вошли в мир русского православия и воплотили его на страницах своих произведений. Промыслительная миссия русских изгнанников заключалась в том, чтобы явить соотечественникам и открыть миру духовные сокровища «Святой Руси». Б.К. Зайцев признавался, что страдания и потрясения, пережитые им во время революции, позволили ему открыть для себя «Россию святой Руси», которую без этих испытаний он, может быть, не увидел бы никогда.

Иван Сергеевич Шмелев принадлежит к русским писателям, которые глубоко прониклись духом православия и достоверно отразили его в своих произведениях. Он был из числа тех русских эмигрантов, которые, будучи оторванными от горячо любимой России, в тяжелых раздумьях о разлуке с родиной постигали все величие ее духовности.

После разгрома Добровольческой Армии Врангеля в Крыму, где в те годы Гражданской войны жили Шмелевы, большевики пощадили писателя, но расстреляли его единственного сына-офицера. Эта трагедия глубоко потрясла И.С. Шмелева. Впоследствии он писал: «Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная международная комиссия могли получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле!» 20 ноября 1922 года Шмелевы выехали из Москвы в Берлин, а через два месяца перебрались в Париж.

Все творческое наследие Шмелева проникнуто христианскими идеями, весь его творческий путь свидетельствует о постепенном, но неуклонном духовном восхождении, о все более тесном слиянии в произведениях земного и небесного. Уже в самых ранних произведениях, созданных еще на родине, присутствуют христианские мотивы.

Образ России – Святой Руси – центральный в творчестве И.С. Шмелева. Он являет читателю гармоничный мир, в котором своей чередой «идут праздники, радости, скорби», мир Господний, и в то же время максимально приближенный к повседневной жизни человека, его быту. Но открытый писателем мир в то же время духовно возвышенный, ибо в его основе лежит православный взгляд, христианское миропонимание, ведение человеческого сердца и души, пути отдельной личности и всей России в целом.

В 1930–1931 годах Шмелев создал «Богомолье». Это замечательное повествование о паломничестве в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, ребенком, с искренними и благочестивыми людьми – стариком Горкиным и со своим отцом. Здесь писатель рисует живое соприкосновение с миром русской святости, показывает старческое служение подвижника – старца Варнавы Гефсиманского, описывает его труды. В произведении развернута картина паломничества в монастырь к преподобному Сергию и батюшке Варнаве множества различных людей из разных социальных слоев. Перед нами предстает вся верующая Россия конца XIX века. «Богомолье» – отражение чистого детского восприятия мира.

В 1932–1933 годах И.С. Шмелев трудится над романом «Няня из Москвы», на страницах которого раскрывается проникновенный образ русской верующей старушки.

Вершиной творчества и этапом духовного пути Шмелева стала книга «Лето Господне» (часть 1 – 1927–1931 гг., части 2 и 3 – 1934–1944 гг.). К ней вполне применимы слова Христа «...если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). Для того, чтобы как-то смягчить боль от созерцания поруганной, разоренной России, избавиться от мучительных картин пережитого кровавого кошмара гражданской войны, писатель обращается к годам своего далекого детства.

В «Лете Господнем» Шмелев ярко, полно и глубоко воссоздает церковно-религиозный пласт народного бытия. Он рисует жизнь людей, неразрывно связанную с жизнью церковной и богослужением. Писатель показывает жизнь человека не в смене времен года, но в церковном богослужебном круге – человек идет по времени, отмеченному событиями церковной жизни. Смысл и красота православных праздников, обрядов, обычаев, остающихся неизменными из века в век, раскрыт настолько точно, что книга и в эмиграции, и дойдя до современного отечественного читателя стала для многих верующих своеобразной энциклопедией. Кроме того, здесь раскрываются психологические переживания, эмоции, молитвенные состояния православного христианина. «Лето Господне» – повествование о вхождении в душу человека истин Православия.

Последний шедевр И.С. Шмелева роман «Пути небесные» (I том вышел в Париже в 1937 г., II том – в 1948 г.) – уникальное явление в русской литературе. Благочестивый автор создал произведение, в котором жизнь человека неразрывно связана с действием Божественного Промысла. Об этой новой особенности в русской литературе пишет И.А. Ильин. «И вот с тех пор как существует русская литература, впервые художник показал эту чудесную встречу мироосвящающего православия с разверстой и отзывчиво-нежной детской душой. Впервые создана лирическая поэма об этой встрече, состаивающейся не в догмате, и не в таинстве, и не в богослужении, а в быту. Ибо быт насквозь пронизан токами православного созерцания».

Шмелев оставил нам ясное понимание, что ничто не страшно, потому что везде Христос. Писатель выстрадал эту истину и призывает нас увидеть это и чувствовать постоянно. Вот что означает художественное требование находить укрытую Красоту под гримасами жизни. Эта спасающая мир Красота – Христос. Прежде он искал ее на земных путях, оказалось – только приуготовлял себя к «путям небесным». Этими путями И.С. Шмелев ушел из земной жизни.

В декабре 1949 года он говорил: «Бог дал грешнику жизнь, и это обязывает. Хочу жить настоящим христианином и смогу это осуществить только в церковном быту». 24 июня 1950 года Шмелев отправляется в небольшой монастырь Покрова Божией Матери в 150 километрах от Парижа. Наконец-то сбылось его желание монастырского покоя и тишины, неспешной молитвы и тихих праздников. Он распаковал вещи, постоял, вдыхая свежий воздух летнего вечера под тихий колокольный звон, и, спустя несколько часов, умер. Такая кончина – Божий дар: не в злобе и смятении, а в мире и душевном ликовании завершилось его Господне лето.

«Библия – это книга, обращенная ко всему человечеству, – отмечал Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. – Библия говорила нашим предкам, говорит нам и будет говорить нашим потомкам об отношениях Бога и человека, о прошлом, настоящем и будущем Земли, на которой мы живем».

Дата добавления: 2014-01-03