Введение в историю родного края. История Курского края

Лекция 1 ЛЕКЦИИ ПО ДИСЦИПЛИНЕ

История Курского края

(наименование дисциплины)

Разработчик: к.и.н., доц.

курск 2011

1. Краеведение как часть национально-регионального компонента образования. Цель, задачи курса.

2. Основные этапы и содержание истории Курского края с древнейших времен до наших дней.

3. Общее и особенное в региональной и российской истории. Место региональной истории в историческом процессе.

4. Источники по истории края: археологические, лингвистические, письменные. Данные археологии, нумизматики, палеозоологии, металлографии, гидронимики и т.д. Архивы Курской области. Курская историография.

1. Краеведение принадлежит к комплексным наукам. В самом термине «краеведение» заключено его определение. Оно изучает природу, историю, хозяйство, население края, его культуру, быт, то есть данная наука близка истории и географии, археологии и искусствоведению, этнографии и другим наукам. Но в отличие от этих наук краеведение не только изучает, но и оценивает значительность событий, ценность памятников, красоту пейзажей, выявляет общее для страны и края, а также особенные черты, присущие только ему. Таким образом, краеведение – это комплекс дисциплин, различных по содержанию и методам исследования, но ведущих по своей сущности к научному и всестороннему познанию края.

Важной особенностью краеведения является то, что это не только наука, но и деятельность: созидательная деятельность, направленная на сохранение природных и культурно-исторических богатств края, и популяризаторская – деятельность, открывающая что-то совершенно новое, ценное широкой публике.

Предметом краеведческого исследования может быть край в целом, отдельные районы, населенные пункты, памятные места, отдельные здания и т.п.

Краеведческое движение в первое послереволюционное десятилетие стало заметным явлением культурной, общественной жизни нашей страны. Его историографическое исследование только начинается. Вышедшие в свет за последние годы книги о «золотой десятилетке» советского краеведения выполнены в основном по печатным и архивным материалам центральных органов этого движения, рассматривают главным образом их занятия с документальными памятниками.

Перипетии революции и гражданской войны, в Курске достаточно бурные, расстроили, конечно, историко-краеведческую работу, но не остановили ее полностью. Одни любители-энтузиасты этого дела сменялись другими. Фактически возглавлявший Губстаткомитет (ГСК) с конца прошлого века его секретарь Николай Иванович Златоверховников (1865 – после 1923), он же правитель дел Губернской учёной архивной комиссии (ГУАК), почёл за лучшее отступить из Курска вместе с Добровольческой армией А.И. Деникина в ноябре 1919 г. Другой плодовитый курский историк – Анатолий Алексеевич Танков (1856–1930), напротив, тогда же, в 1917 г. возвратился в родной город, но после революции ни разу, похоже, не выступил в печати, в различных списках краеведов не значился. Его главный труд – «История курского дворянства» – остановился на опубликованном в 1913г. первом томе, включавшем обзор служебной организации на Курщине с древнерусских времен. При ссылках на эту работу советские краеведы избегали приводить ее название, указывая просто: «монография А.А. Танкова».

Перебрались в другие города С.В. Быков, Александр Александрович Кандауров (оставив дома в Курске свою нумизматическую коллекцию), Л.А. Квачевский, Константин Петрович Сосновский, прочие чиновные члены прежних кружков курских краеведов.

ГСК как формальная, но все же часть губернаторской администрации, оказался автоматически распущен вместе с ней, а вот ГУАК, как организация общественная, продолжала существовать до 1922 г., числясь уже при исполкомовском подотделе по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Последним председателем Учёной архивной комиссии в Курске оказался заведующий этим подотделом Матвей Васильевич Васильков (окончивший Московский археологический институт со званием учёного археолога), а его товарищем (выражение «заместитель» прочно вошло в деловое словоупотребление только с 1930-х гг.) и консультантом подотдела по истории – член ГУАК Г.И. Булгаков. Они даже в самый разгар военно-революционных потрясений умудрялись время от времени проводить общие собрания Комиссии, принимать в неё новых членов, переписываться с уездными краеведами, совершать исследовательские экскурсии – на богатую подъемным археологическим материалом «дюнную стоянку» в курском пригороде Мокве; по осмотру старинных «палат Ромодановских», прочих памятников архитектуры города.

Знания и личные связи Булгакова и других любителей местной старины оказались незаменимым подспорьем для новых, большевистских руководителей культуры в губернии. Совместными усилиями музейному подотделу и дышащей на ладан ГУАК удалось сберечь от разграбления и уничтожения немало подведомственных им материалов. «В 19–20 гг.,– с законной гордостью вспоминал Г.И. Булгаков,– зачастую сотрудники подотдела (и члены комиссии) на крышах вагонов выезжали на места, чтобы спасти ценные памятники и документальные источники (например, М.Н. Еськов и В.В. Сафронов).

Был случай (в д. Мокве, в дворце Волковых, бывшем Нелидовых) – на другой день после увоза памятников здание уже горело. В Ивановском (Льговского уезда, в дворце Барятинских) [музейные – С.Щ.] сотрудники в 1919 г. застали такую картину: группа граждан, хозяйничавших в дворце, затеяла оригинальную игру – по стопке тарелок от огромного сервиза (человек на 200) били с размаха кулаком– кто разбивал всё, тот считался выигравшим. Часть сервиза была спасена» [3] и вместе с остальным фарфором, мебелью, картинами, серебром, хрусталем, бронзой, мраморными скульптурами, нумизматической коллекцией и прочими, еще не разграбленными окрестными жителями раритетами, переправлена в Курский музей, работавший с 1903 г. при ГУАК.

Советские учреждения вытеснили музей из занимаемого с 1905 г. помещения бывшей казенной палаты и еще целых 11 раз переселяли, пока в конце концов не втиснули в церковь ликвидированного женского монастыря (Верхне-Троицкую), в свою очередь закрытую. Все пореволюционные годы музей, даже, что называется, сидя на чемоданах, с нищенским финансированием, умудрялся не только пополнять фонды, но и проводить экскурсии (М.Н. Еськов – по археологии; П.Ф. Политковский – по старинному оружию, сам Г.И. Булгаков – по этнографии).

Надо заметить, что в революционную пору музей пополнялся не только обычными способами – скупки и пожертвования экспонатов, но и особенно активно таким путем, как реквизиции антиквариата у «классово чуждых элементов».

Масса старых монет: десятки золотых и платиновых, тысячи серебряных и медных, включая копейки разных царей (Бориса Годунова, Михаила Федоровича, Петра I и др.), монеты последующих самодержцев. Кроме отобранных порознь раритетных денег, несколько нумизматических коллекций большого объема – из дворянских имений (рыльского Марьина Барятинских; Шварца в Щигровском уезде); «6 мест музейных вещей, отобранных у Кандаурова» – нумизмата ГУАК (упомянутого в числе эмигрантов выше); еще одного курского собирателя – Данзаса; и т. п. Кроме того, из «Угро» поступали еще корзины, мешки, ящики, узлы – с фарфором, иконами, картинами, мелкой пластикой, ювелирными украшениями и т. п. «предметами художественного характера». Показательно, что все эти, по сути валютные ценности, указаны в ведомостях приёмки кучно, обобщенно – местами багажа. Зато менее ценные вещицы реестрированы подробно: книги, гравюры, картины-репродукции, портмоне, четки, веера, трубки, звонки, пресс-папье, статуэтки, чернильницы, кружки для пива, ложки, иконы-списки, ладанки, образки, пепельницы, лампадки, распятия, солонки и т. д., и т. п.

Такова была внешняя обстановка зарождения советского краеведения в этой, достаточно типичной для российской провинции, губернии. «18-й год был убийственно голодным для бедноты, – констатировал A.M. Ремизов в автобиографическом повествовании „Взвихренная Русь“, – 19-й – холод и смерть.

В таких вот условиях в 1916-20 гг. археологические памятники ближних окрестностей Курска систематически исследовал – впервые в их историографии – Лев Николаевич Соловьев (1894–1967). Это был не просто квалифицированный, но высокопрофессиональный по тем временам археолог. Он родился в с. Медвенке Обоянского уезда. В 1905-13 гг. занимался в Курской гимназии. Затем поступил на историко-филологический факультет Московского университета, состоял (недолго) слушателем Московского Археологического института. Мировая война унесла жизни двух его братьев, материальные трудности в семье вынудили Л.Н. перевестись в Харьковский университет. Живя в Харькове в семье дяди – В.И. Соловьева, гимназического учителя, Л.Н. подрабатывал обработкой экспонатов Харьковского музея.

Занятия древностями увлекали его с юных лет. Еще в 1912 г., на гимназических каникулах, он помогал П.С. Рыкову копать гочевские курганы (о чем подробнее говорилось в предыдущем, 2-м выпуске моей работы), а с 1914 г. самолично, по открытому листу Императорской Археологической комиссии обследовал «многочисленные следы первобытного населения по береговым дюнам Сейма» [9]. Став в 1917 г. сотрудником Курского статистического бюро, перейдя в 1918 г. на службу лаборантом в бюро энтомологическое (действовало и такое), продолжил археологические экскурсии на родине – вокруг Курска. Их прервала мобилизация в Красную армию, участие в боях на Южном фронте в качестве заведующего клубом при политотделе 13 армии. Но и тогда, и там – в окрестностях нижнего Днепра, Л.Н. умудрялся вести археологические поиски в перерывах между боями. После демобилизации в начале 1921 г. Соловьев поступает в Харьковский музей младшим научным сотрудником, где занимается, в основном, обработкой фонда древней керамики. Завершив учебу в Харьковском университете, он летом 1922 г. переезжает в Севастополь, где устраивается на службу в Херсонесский музей-заповедник. В Крыму Л.Н. опять-таки много занимался археологией – и полевой (разведки и описания древних каменных зданий и укреплений полуострова, раскопки Херсонесского «оссеариума» и т. п.), и камеральной (обработка музейных коллекций, в первую очередь керамических), кабинетной (первые публикации – «Пограничные укрепления Херсонесской области», «Четырехугольные башни Гераклейского полуострова»). В 1926 г. начинающий исследователь принимает участие в I Конференции археологов СССР в Керчи, знакомится там с В.А. Городцовым, А.А. Спицыным, Н.Я. Марром и др. известными учеными.

В 1927 г. наладившуюся было служебную и семейную (жена его Е.Х. Скорнякова, дочь художника-баталиста; сын Борис, в будущем геолог) жизнь молодого археолога нарушает болезнь (мучительный неврит). Лишившись в Крыму работы, Соловьев решает вернуться в родные края. Сначала он появляется в Воронеже, где сотрудничает с экспедицией П.П. Ефименко по раскопкам палеолитической стоянки в Боршеве. Но с осени 1927 г. Л.Н. снова в Курске, где год преподавал (экономическую географию) в губернской совпартшколе, а с 1 июня 1928 г. перебрался на свое законное место – стал научным сотрудником краеведческого музея, затем заведующим его культурно-исторического отдела.

К тому времени он уже выявил в округе родного города до трех десятков поселений разных исторических эпох – от неолита до позднего средневековья. На большинстве из них ему удалось собрать богатый подъемный материал (керамику, орудия труда, ювелирные украшения, монеты и проч., сдав эти находки в Харьковский исторический музей); произвести зачистку обнажений культурного слоя; сделать точные зарисовки его структуры; наиболее характерных находок; а также снять топографические планы памятников. Правда, состояние тогдашней науки о древностях не позволило этому исследователю точно классифицировать обнаруженные им культурные напластования. Так, роменскую керамику он называл (по месту, где ее попалось ему больше всего) «шуклинской» и полагал не славянской, а финской. Тем не менее, статья Л.Н. Соловьева с описанием данных разведок [10] – едва ли не единственная полноценная публикация по археологии Курской земли за весь период от Гражданской войны до Второй Мировой. К этой работе до сих пор обращаются специалисты. Далеко не каждой области СССР «периода строительства социализма» повезло иметь столь профессионально подготовленного археолога, каким на рубеже 1920-х-30-х гг. был в Курске Лев Николаевич Соловьев.

В апреле 1918 г. открытый лист Государственной (в недавнем прошлом – Императорской) Археологической комиссии на право раскопок «в течение 1919 г. в пределах Лубенского уезда Полтавской губернии и Путивльского уезда Курской губернии» [11] получил библиотекарь этой комиссии Александр Сергеевич Раевский. Его почему-то особенно заинтересовало городище Вырь на Путивльщине (остатки летописного города Вира). А.А. Спицын предложил ему заодно изучить курганы у с. Пены Обоянского уезда, известные по разведкам К.П. Сосновского (о которых говорилось в предыдущем выпуске моих очерков). К сожалению, работы не удалось осуществить в сколько-нибудь полном объеме из-за различных непредвиденных обстоятельств того смутного времени. Только после Отечественной войны украинские археологи приступили к систематическим раскопкам Вирского комплекса памятников у м. Белополья.

Кроме Соловьева, археологические изыскания в первые годы советской власти на Курской земле вели другие сотрудники губмузея, начиная с М.В. Васильчикова и его сына Владимира Матвеевича, на момент революции бывшего студентом математического факультета университета и слушателем Археологического института в Москве. В 1923 г. М.В. Васильчиков получал открытый лист на право производства раскопок «близ Курска», но вряд ли смог им воспользоваться. Вот выдержка из отчета руководимого ими губмузея за 1924 г.: «Раскопок… не было за полным отсутствием средств. Главным образом производятся археологические разведки с нанесением результатов на карту… По незнанию существующего положения о производстве раскопок, таковые были допущены Дмитриевским музеем без ведома губмузея. Вещи поступили в Дмитриевский музей. Прекращена деятельность кладоискателей в Щигровском уезде».

Еще в начале 1920-х гг. курские музейщики выполняли циркуляры московской Главнауки о постановке на специальный учет памятников гражданской и церковной архитектуры – таковые были выявлены и паспортизированы в Курске, Белгороде, Путивле, Рыльске, Старом и Новом Ос-колах с уездами.

Во многих курских уездах тогда же открылись небольшие музеи историко-археологичского и художественного профилей: в Рыльске, Дмитриеве, Путивле, Короче, Судже, Белгороде, Грайвороне, с. Ивановском, Щиграх.

Когда большевистская власть закрепилась в провинции, всем краеведам стала ясна необходимость новой их организации. Находившиеся некогда под августейшим покровительством ГУАК себя изжили. Однако успели подготовить достойных продолжателей своих начинаний. Курский пример подтверждает вывод А.А. Формозова о том, что «после революции на базе ученых архивных комиссий возникли самые сильные краеведческие общества» [10]. В новом объединении курских краеведов тон поначалу задавали лица, получившие высшее образование до революции; сформировавшиеся как исследователи, можно сказать, вопреки ей; прошедшие источниковедческую и организационную школу ГУАК и прочих учреждений русской культуры царского времени.

Сначала, осенью 1922 г., возникла немногочисленная секция краеведения при местном Педагогическом обществе. Среди ее учредителей – М.В. Васильков, А.А. Вирский, Е.К. Введенский, Г.И. Булгаков, А.Н. Черневич, Э.И. Черномор дик. Благодаря энтузиазму этих же лиц, через год, 17 июня 1923 г., состоялось учредительное собрание Курского городского общества краеведения (КГОК). 22 августа был утвержден устав этого объединения (полушутя, полусерьезно говоря, эта дата подошла бы как условный День краеведа Курской области). На I конференции курских краеведов, в сентябре того же года, несколько десятков членов распределились по секциям: 1) культурно-исторической; 2) естественнонаучной; 3) экономической; 4) педагогической. Заседания этих секций с обсуждением докладов и отчетов о проделанной работе станут основной формой совместной деятельности здешних краеведов. С докладами на этой конференции выступили видные ученые, профессоры: ботаник В.В. Алехин (МГУ), почвовед Я.Н. Афанасьев (Курский СХИ), геолог Н.Н. Боголюбов (ВГУ).

Филиалы Общества организовались в Белгороде (руководитель Н.Н. Мавровский), Рыльске (С.К. Репина), Дмитриеве (М.П. Нагибина), Короче (М.П. Парманин), Старом Осколе (Д.М. Рождественский), Щиграх (М.Н. Исаев).

Почти в каждом из этих уездных городков имелся к тому времени, как уже отмечалось, своей небольшой музей. А главный в губерниии – Курский музей удалось наконец перевести в «подходящее» здание – бывший дом архиерея, возле Знаменского собора мужского монастыря (конечно, закрытого и в дальнейшем, к 1937 г., превращенного в главный кинотеатр города). С помещением музейщикам помог руководитель губ-исполкома Г.К. Прядченко, которого на своей I конференции краеведы предусмотрительно избрали своим председателем. Памятуя, должно быть, что «непременным попечителем» ГУАК некогда значился губернатор. Повседневное же руководство всеми без исключения краеведческими делами осуществлял Г.И. Булгаков, ставший учёным секретарем КГОК

Он же в основном вел научное и техническое редактирование печатных изданий краеведческого общества, которые по своему объему и систематичности если и не превзошли дореволюционную периодику историко-краеведческого профиля, то сравнялись с ней: сперва 2 выпуска «сборника по природе, истории, культуре и экономике губернии» – «Курский край» (1925-26), а затем и регулярные «Известия КГОК» (1927, № 1–6; 1928, № 1–4; тираж от 600 до 1000 экз.); отдельных брошюр и листовок.

На своей II конференции в октябре 1925 г. курские краеведы переименовали своё Общество в губернское. В этот период оно достигло своей максимальной, пожалуй, численности – в Курске более или менее регулярно посещали заседания краеведов, вели собственные разыскания в этом направлении около 50 человек («27 педагогов, 3 агронома, 2 рабочих, 7 разных», согласно подсчетам Г.И. Булгакова). Выделилась новая – юношеская секция (до 20 человек).

III конференция (май 1927) обсуждала уже первые отчёты с мест (сеть уездных отделений к тому времени расширилась за счёт Суджи, Глушкова, Коренева, Белой). В работе каждого из уездных филиалов участвовало человек по 20–30.

Тогда же встал вопрос о переходе к плановому (в духе социалистического времени) изучению края, прежде всего его естественно-производительных ресурсов. Такая постановка вопроса не спасла краеведческий актив от окрика со стороны «партийной прослойки», чьи рьяные представители строго предупредили ветеранов местной историографии от чрезмерного уклонения в область культурно-историческую, в ущерб злободневным интересам политики и экономики.

Наибольший вклад местные любители старины внесли в просвещение земляков. Популяризации историко-археологических и прочих научных знаний среди школьников, студентов, взрослых горожан и крестьян в Курске и его уездах краеведами тех лет уделялось самое пристальное внимание. В Доме работников просвещения был развернут «Уголок краеведения» (до 80 диаграмм); опубликован пакет «программ-инструкций исследовательских работ» по всем секциям КГОК, начиная с культурно-исторической; разработаны и неоднократно опробованы маршруты экскурсий на Шуклинское и Ратское городища, с объяснительными лекциями о характере этих памятников славянорусской истории [18].

Соответственно, большинство подготовленных курянами краеведческих материалов носило не столько научно-исследовательский, сколько научно-популярный или учебно-методический характер. В этом жанре лучшие работы историко-археологического содержания выполнил Г.И. Булгаков. Вот типичный для него конспект (за 1924 г.) одного из докладов перед членами КГОК – по истории заселения края. «Проф. Самоквасов о предках северян. Около Моквы на песчаной дюне найден сосуд эпохи переселения народов. Северянские волости – Посеймье и Суджанская волость. 26 городищ в одной и 22 в другой. Правительственная колонизация [XVI–XVII вв.]. Устройство. Земледелие, садоводство, руду искали. Короча, Старый Оскол, Богатый, Вольный. Монастырская колонизация. Вольная колонизация (украинцы). Создание Белгородской [засечной] черты и ряды ее укреплений. Пожелание по обследованию городищ и производству раскопок. Экскурсия по г. Курску».

Георгий Ильич Булгаков (1883–1945) – бесспорный лидер курских краеведов все послереволюционные годы как по высокому уровню культуры, научной подготовленности, так и по организаторским способностям, деловой энергии.

Суджанский уроженец, сын священника, выпускник Курской гимназии и Киевской духовной академии (1907), кандидат и магистр богословия, он перед революцией преподавал в Курской семинарии, сотрудничал с «Епархиальными ведомостями», на общественных началах заведовал церковным древлехранилищем. В советское время (1918-29 гг.) учительствовал, а затем и директорствовал в первой (по нумерации) школе Курска, читал по совместительству лекции в педтехникуме и народном университете, вне– и сверхштатно помогал губмузею и другим учреждениям культуры губернии. Будучи бессменно учёным секретарем КГОК, одновременно руководил его школьно-педагогической секцией. Его рукой написано абсолютное большинство деловых бумаг Общества за 1924-28 гг., когда краеведческая работа в Курске шла лучше всего.

Начав всерьез публиковаться очерками церковной архитектуры, Г.И. затем составил и на разные лады дорабатывал систематический обзор истории Курска и его округи. В связи с изложением этой темы он ощутил необходимость дальнейших разведок и раскопок археологических памятников Курского Посеймья. В 1924 г. даже выхлопотал открытый лист на сей счет следующего содержания: «Главнаукой Наркомпросса РСФСР поручено члену КГОК Г.И. Булгакову произвести в текущем году археологические разведки в пределах Курской губернии. Сообщая об этом, президиум губисполкома предлагает в случае обращения т. Булгакова оказывать ему всемерное содействие в выполнении возложенных на него заданий». Кое-какие полевые наблюдения за памятниками археологии Г.И. успел произвести.

Кроме того, Булгаков занимался этнографией, совершив несколько поездок по местам локального проживания так называемых саянов – культурно обособленной группы крестьянского населения Курщины, законсервировавших весьма архаичные и специфические черты внешнего облика и образа жизни. Соответствующие публикации краеведа носят теперь характер первоисточников, ибо особенности быта и внешнего облика саянов с тех пор быстро стирались.

Именно Г.И. делал установочные доклады на губернской и областной конференциях курских краеведов: «Основные этапы колонизационного процесса на территории края»; «Схема краеведческого обследования деревни»; составлял программы-инструкции исследовательских работ по археологии, этнографии, истории, картографии.

Но несмотря на все усилия и достижения Г.И. Булгакова по краеведческой части, советские власти в Курске в конце концов признали его не «пророком в своем отечестве», а «врагом народа».

Еще больше очень ценных этнографических материалов накопила Екатерина Ивановна Резанова (1866 – после 1930). Она записалась в советские краеведы на исходе шестого десятка лет своей подвижнической жизни и единственная из «бывших» честно указала в графе «социальное происхождение» соответствующей анкеты – «дворянка». Терять ей было нечего: с 1892 г. она учительствовала в отдаленных курских деревеньках, на досуге записывая местный фольклор, наблюдая за археологическими памятниками (она первой обратила внимание ГУАК на огромный Гочевский курганник). К фольклористике её приобщил брат, видный филолог, профессор Нежинского лицея (института) В.И. Резанов (1867–1936). Записанные его сестрой образцы устного народного творчества суджанских крестьян публиковались в солидных академических изданиях и до, и после революции. Советским краеведам она предложила составленный ею за много лет «Словарь живого курского наречия», однако опубликовать его тем не удалось и эта во многом уникальная рукопись, по-видимому, оказалась утрачена для науки.

Другая интеллигентная курянка, выпускница Бестужевских курсов Софья Николаевна Ефременко (1884–1956) с 1910 г. преподавала историю, иностранные языки в родном городе. Она умело приобщала гимназисток, а затем и учеников советских школ к прошлому Курского края (чтение исторических источников, экскурсии на близлежащие городища). Вступив в члены КГОК, она обработала и частично опубликовала сохранившиеся в Курском историческом архиве (так называемом на советском новоязе Истархе, наконец-то ставшем государственным учреждением) документы XVII–XVIII вв.; напечатала любопытный очерк бытовых традиций Ямской слободы – одного из старейших районов губернского центра.

Еще один активный краевед, Михаил Палладьевич Парманин (1885–1956) – уроженец уездного города Корочи («Сын купца» – писал он в дореволюционных анкетах; «отец торговал» – скромнее замечал он потом в анкетах советских). Окончив корочанскую гимназию, а затем историческое отделение историко-филологического факультета Харьковского университета с дипломом I степени (в дипломе почти сплошь – «весьма удовлетворительные», т. е. отличные оценки) в 1910 г., он сначала преподавал латинский язык в гимназии г. Богодухова Харьковской же губернии. Вернувшись в родную Корочу, в 1912-25 гг. опять преподавал латынь – в тамошней мужской гимназии, а кроме того, историю в учительской семинарии. Эпистолярное и личное общение с курской ГУАК помогло ему составить историко-археологическое описание родного уезда, где он в 1920-25 гг. вдобавок к учительству заведовал музеем.

Дефицит образованных специалистов после революции привел его в заместители заведующего педагогического техникума в Курске, где он обосновался с 1925 г. С этого момента и до конца 40-х гг. Парманин чередовал преподавательскую работу в курских школах, техникумах, вечерних «университетах» да институтах (по латыни, русскому языку, географии) и научное сотрудничество в краеведческом музее (в 1928-32, 1943-44 гг.), дослужившись там от должности каталогизатора до заместителя заведующего. Уклон его работы в музее – археологический. В автобиографии из его личного дела содержится характерный постскриптум: «При [фашистской] оккупации служил в музее на полставки. […] Задерживался [немцами] четыре раза; отняли у меня из дома вещи, одёжу, топливо; перед бегством [немцев из Курска], они меня схватили, чтобы увезти за город [где расстреливали]; я спасся бегством по садам».

Этот человек пережил в рядах краеведческого Общества все чистки и реорганизации, отсеявшие, а то и погубившие большинство «отцов-основателей» КГОК. А он год за годом риторически поднимал в губернской прессе вопрос о необходимости дальнейшего изучения края в историко-культурном отношении. По стилю устных и письменных выступлений перед нами прототип краеведа позднейших – послевоенных и нынешних времен – не слишком талантливого и эрудированного, но любознательного и напористого. Им был поставлен своеобразный рекорд краеведческого долголетия – на темы местного прошлого он публиковался в курской периодике с начала 1910-х до начала 1950-х гг. Уже после кончины заслуженного краеведа увидела свет в солидном академическом издании – «Трудах» Института русской литературы (Пушкинского дома) его статья о маршруте князя Игоря и его дружины в Половецкую степь. Эта работа прочно вошла в историографию «Слова о полку Игореве» и достойно подытожила усилия ее автора – искреннего любителя родной истории.

Леонид Николаевич Позняков (1892–1953) – личность другого, при советской власти всё реже и реже встречавшегося – рафинированного, высокоинтеллигентного склада. Дипломированный чиновник, он еще до революции изучал в отпускное время акты Московского царства по Курскому краю в Архиве министерства юстиции, публиковался в сборниках статкомитета, состоял членом ГУАК. После Октября этот столбовой дворянин работал заведующим водочным магазином Госспирта, но покинул сие «золотое дно» ради скромной службы по призванию – научным сотрудником губархива. Его очерки об основании городов Белгорода и Грайворона, плане древней Курской крепости строились на впервые открытых им же документах XVII–XVIII вв., представляли собой редкий образец вполне научного исторического краеведения.

Под стать ему был Николай Петрович Сенаторский (1857 – после 1932). Как и Булгаков, и Танков – выходец из семьи потомственных священнослужителей, выпускник Киевской духовной академии, сам ставший преподавателем Курской духовной семинарии и ее историком. С 1915 г. редактировал «Курские епархиальные ведомости», где опубликовал ряд добротных историко-церковных очерков. Затем, как водилось тогда у интеллигентов старой закалки, стал учителем советских школ. В 20-е гг. вышел на пенсию, но краеведческих изысканий не оставил. Его обзоры древней и средневековой истории края, в целом компилятивные, тем не менее отличались значительной полнотой в подборе источников, как документальных, так и археологических, а также рядом интересных до сих пор соображений. Успел опубликовать первый в своём роде «Географический очерк Курской губернии»(1921).

Разумеется, не только ветераны, но и неофиты исторического краеведения занимались его возрождением в 20-е гг.

Кстати сказать, сам термин «краеведение» появился именно тогда. До революции его практически не употребляли. Может быть, потому, что тогда любители местной истории все же стояли ближе к исторической науке, чем во времена «культурной революции», развязанной большевиками. Тогда пафос сеятелей «разумного, доброго, вечного» в массы трудящихся вроде бы вполне соответствовал задаче некоего синтеза знаний о прошлом и настоящем родного края, где часть этих масс проживает и которыми вроде бы должна интересоваться. Патетические высказывания дореволюционных историков-локалистов, областников насчет «отчизноведения», «родинознания» и т. п. носили относительно предмета их занятий скорее пропагандистский, чем концептуальный характер.

С самого начала «окраеведевания» любителей региональной истории ее пытались переписывать под классово-партийным углом зрения. Особую ценность в краеведческом материале приобрело всё, что так или иначе связано с революционным движением, т. е. по сути с бунтами и террором против царизма и отдельных частных собственников. На эти сюжеты сразу нашлись охочие авторы. Одной из них стала Эмилия Ильинична Черномордик (1876 г. рождения), имевшая образование «в размере высшего» и учительствовавшая в вечерней школе и промышленно-экономическом техникуме. Помимо историко-партийных розысков в архиве, она исправно представительствовала на нескольких всероссийских и региональных совещаниях краеведов, печатала в журнале КГОК толковые обзоры выходившей в стране краеведческой литературы.

Анатолий Павлович Ефремов небезуспешно занимался полевой этнографией. Он описал обряды и поверья курских крестьян и начал собирать материалы для археологической карты края. Свою лепту в этнографическую фиксацию тогда еще «живой старины» внес и В.П. Чужимов.

Мария Николаевна Орлова. Эта юная (1903 г.р.), беспартийная, но сочувствовавшая большевикам особа – крестьянка по происхождению (отец ее, правда, стал ювелиром и антикваром в предреволюционном Курске). Она с 1920-22 гг. состояла в агитотделе здешнего губкома, а за 1922-26 гг. окончила 1-й МГУ. «В 1925-26 гг. работала в области археологии в Музее изящных искусств в Москве. В те же годы производила археологические раскопки в губерниях Московской, Владимирской и Иваново-Вознесенской по открытым листам Главнауки за № № 19, 37, 80» [40], участвовала в описании фондов Исторического музея. Перед нами, таким образом, один из первых в стране специалистов по археологии, уже советской выделки.

Став по возвращению в Курск сотрудницей губмузея, Орлова очень помогла с разбором его археологических, нумизматических коллекций, переполненных в результате массовых реквизиций у «социально чуждых элементов» в годы красного террора. Весной 1927 г. она по сигналу из уезда выезжала осматривать городище и могильник на правом берегу Север-ского Донца, близ Белгорода. Этот памятник вовсю разрушался тогда меловым карьером. Осмотр уничтожаемого мелтрестом некрополя установил его сравнительно поздний характер – XVI–XVII вв. [41]. Участвовала она еще в двух-трех археологических экскурсиях с коллегами по музею.

К сожалению, в дальнейшем М.Н. Орлова ушла из музея на лучше оплачиваемую педагогическую работу. Её высокая по тем временам, редчайшая в провинции квалификация археолога-полевика и музейщика оказалась в родном городе по сути дела невостребованной, а выполненная под руководством В.А. Городцова дипломная работа неопубликованной.

В июле 1928 г. губернию посетили московские профессора В.А. Городцов и Л.Н. Мацулевич, которые по поручению Главнауки и Оружейной палаты обследовали место находки так называемых Суджанских кладов. С помощью курского уголовного розыска им удалось собрать часть случайно найденных в 1919 и 27 гг. крестьянами с. Большой Каменец драгоценностей эпохи великого переселения народов: золотую шейную гривну с инкрустациями гранатами и цветными стеклами; золотой браслет, украшенный змеиными головками; витую золотую цепь двухметровой длины; серебряный кувшин константинопольской работы конца IV в.н. э., по клейму которого удалось датировать весь комплекс, ряд других ценностей. Проведенные этой мини-экспедицией небольшие раскопки в Каменце, на месте находки, открыли следы приречных погребений готско-гуннского круга в каменном склепе. Место погребения оказалось до основания перерыто ошалевшими от изобилия драгоценного металла крестьянами, так что в культурном слое археологам удалось выяснить немного.

Официальное поощрение советскими властями массового движения краеведов принесло не только пользу, но и вред археологии. Немало древних земляных насыпей оказалось в 20-е гг. бесполезно уничтожено малограмотными, но самоуверенными «краеведами», особенно сельского да уездного масштабов. К примеру, из Белгородского уезда Курской губернии в ЦБК сообщалось: в одной из деревень «группа крестьян, в главе с бывшим учителем, искала в курганах „бронзы и золота“, под предлогом обратить находку в деньги, чтобы организовать на них какое-то просветительское учреждение. Драгоценных металлов не нашли, вырытые кости, черепа, глиняную посуду, пепел, угли с пренебрежением разбросали». Усиленное разграбление памятников старины – один из социально-психологических симптомов революционных, кризисных отрезков Новейшей истории России.

За всю «золотую десятилетку» курского краеведения его энтузиастам лишь однажды удалось произвести настоящие археологические раскопки. В 1925 г. сотрудники музея и члены КГОК во главе с Г.И. Булгаковым выбрались-таки на пригородное Шуклинское городище и раскопали поблизости от него курган, да сделали разрез вала и рва. По оценке держателя открытого листа Главнауки на эту экспедицию М.В. Василькова, раскопка кургана «указала на трупосожжение, с урной. Раскопки же вала и рва ничего не дали» – надо понимать, из вещей, а зафиксировать стратиграфию остатков фортификационных сооружений самодеятельные археологи не умели. Поначалу они даже решили, что «Шуклинское городище должно быть отнесено к эпохе позднего неолита», хотя сами нашли на распахиваемом селище железный нож, костяную проколку и лепные черепки, отнесенные их коллегой Соловьевым к финнам.

С конца 20-х, начала 30-х гг. произошло заметное торможение краеведения. В историографии успело сложиться мнение, будто власти на протяжении 20-х гг. всецело поддерживали краеведов, а ополчились на них только на рубеже 30-х. Курские данные говорят о том, что атака советских властей на краеведческое движение готовилась гораздо раньше, по сути с самого его начала под советскими вывесками.

Одно из многих подтверждений тому представляет собой отзыв выходившего в Курске губернского журнала «Спутник большевика» на первое печатное издание КГОК – альманах «Курский край». Автор данного опуса, скромно подписавшийся инициалами И.К., – Иван ГригорьевичКлабуновский, 28-летний член ВКП(б), имевший за плечами 3 курса Московского университета. Сын сапожника из Коломны, он, не служив в армии, сумел попасть в руководители среднего звена и был брошен партией в Курск на культпросветработу. Меняя одну должность за другой (глава губмузея, инспектор наркомпроса, зав. отделением Госиздата, зам. зав. агитпропом Курского губкома партии), одновременно состоял заместителем председателя (т. е. как бы большевистским комиссаром) КГОК.

События на «краеведном фронте» (как тогда выражались) повернулись таким образом, что партийцы выступили не защитниками, а безжалостными обвинителями настоящих краеведов во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях.

Поначалу главной претензией к исследователям местной истории, этнографии и географии стала их якобы оторванность от нужд социалистического строительства. В установочном выступлении на II Всесоюзной краеведческой конференции (декабрь 1924 г.) нарком просвещения А.В. Луначарский «выразил пожелание, чтобы краеведческое дело впредь было тесно спаяно с общегосударственной работой и школой». К чему председатель Главнауки Наркомпросса Ф.Н. Петров прибавил требование, дабы «краеведческое дело вошло в тесную связь с восстановлением производительных сил страны при условии установления связи с широкими массами рабочих и крестьян».

Воинствующее невежество, прикрываясь партийностью, поднимало голову в среде краеведов. Но культурные, образованные люди до поры имели там право голоса, им удавалось какое-то время отстаивать свои позиции, хотя бы ценой неизбежных компромиссов с партийными ортодоксами. Возражавший тому же Хлопину Булгаков, признавая, что «вся краеведная работа должна получить производственный уклон», настаивал всё же на сохранении «всех ее взаимосвязанных граней: природоведческой, экономической и культурно-исторической».

Краеведы же дореволюционной закалки, даже не монархически, а демократически настроенные (вроде тех же отца и сына Стрельских, прятавших у себя при временной победе белых оригинал письма В.И. Ленина курским рабочим), органически не могли унизиться до подобных вульгаризации в своей просветительской деятельности. А их согласные со здравым смыслом попытки сблизиться с официальной политикой коммунистов чаще всего выглядели в глазах последних подозрительно.

Однако альянс старой и пролетарской культур на ниве краеведения вышел непрочным. Все попытки лучших краеведов правдами и неправдами доказать свою нужность социалистическому строительству оказались тщетными. Кстати сказать, кроме знающих и, главное, увлеченных краеведением деятелей, в списках КГОК сплошь и рядом попадаются совершенно случайные, принятые явно ради количества люди. Их заявления и анкеты пестрят вопиющими грамматическими ошибками (взять хотя бы некоего 18-летнего «допрезыеника Владимира Грегорьееича Попова», не умеющего даже грамотно подписаться, но желающего заниматься «архиологией»). Руководители Общества позаботились внести в членские списки немало «мертвых» для краеведения, но классово правильных «душ» – крестьян разных уездов, агрономов, инженеров, служащих, старшеклассников средних школ. Рабочих от станка им удалось наскрести всего двоих.

Но ни расширение «социальной базы» своей организации, ни вся прочая просоветская мимикрия краеведов им не помогла.

В июле 1928 г. губернское Общество краеведов было реорганизовано в окружное – в связи с очередным изменением административно-территориального деления, по которому бывшая Курская губерния вместе с рядом соседних вошла в единую Центрально-Черноземную область. На заседании Областного бюро краеведения (ОБК) в сентябре 1929 г. в Воронеже слушался отчет Курского отделения и 5-летний план его работы. Тогда «отмечается наличие в организации небольшой группы старых краеведов, не желающих уяснить идей массового советского краеведения, пытающихся стащить краеведческую работу на старые, замкнутые от масс кабинетные рельсы» (стоит задержать внимание читателя на этом перле советского новояза: «рельсы, пролегающие через кабинет…»).

Решено было «считать необходимым повести с ними решительную борьбу, вплоть до полного очищения краеведческих рядов от таких социально чуждых элементов». В предчувствии такого решения в Курске уже принесли одну жертву из обреченной на заклание «группы старых краеведов» – в 1928 г. сняли с должности и отдали под суд за некие финансовые упущения беспартийного директора губмузея В.М. Василькова, которому якобы «были чужды интересы рабочего класса» (как выразился его преемник из номенклатуры губкома ВКП(б) Анатолий Сергеевич Молчин). Приговором по делу Василькова будущие руководители музея стремились прикрыться как фиговым листком, «подтверждающим мероприятия в отношении расхитителей ценностей».

Следующих жертв наметил состоявшийся в январе 1930 г. I областной съезд ЦЧО по краеведению. К необходмости выявить в краеведческих рядах «козлов отпущения» подводили доклад председателя ОБК Комарова «Об итогах и перспективах краеведческого движения в ЦЧО» и доклад П.Н. Черменского «Социалистическая реконструкция хозяйства ЦЧО и задачи краеведения». В резолюции съезда отмечалось: «С большим удовлетворением съезд констатирует решительную политику ОБК за очищение краеведческих организаций от социально-чуждых вредительских элементов типа С.Н. Введенского [1867–1940; ученик В.О. Ключевского; богослов и историк; доцент ВГУ, создатель и председатель Воронежского городского общества краеведов и ответственный секретарь ОБК; получил 5 лет лагерей – С.Щ.], Ф.И. Поликарпова, бывшего земского начальника [зав. этнографическим отделом Воронежского краеведческого музея, после увольнения оттуда – сельский священник; расстрелян по „Делу“ краеведов], Г.И. Булгакова-церковника».

Но в Воронеже к тому времени органы ГПУ уже арестовали первых фигурантов по делу выдуманной ими монархической организации «Краеведы». А во внутренней тюрьме на московской Лубянке и в ленинградских «Крестах» начинали давать признательные показания мифические руководители провинциальных «краеведов-вредителей» – академики С.Ф. Платонов, Н.П. Лихачев, М.К. Любавский, Е.В. Тарле, Ю.В. Готье; профессоры С.В. Рождественский, С.В. Бахрушин, ученый секретарь ЦБК Д.О. Святский и прочие члены их «подпольной контрреволюционной организации историков»[83]. Чтобы она казалась поразветвленнее, под конец 1930 г. в ЦЧО прошли дополнительные аресты членов краеведческих обществ и их знакомых. Звание краеведа превратилось почти в столь же мрачную «каинову печать» политической опасности, как и принадлежность к дворянству, высшему чиновничеству, буржуазии, церкви, офицерству при старом режиме, «кулачеству» и т. п. коллективным «врагам народа».

В Курске тогда оказались взяты под стражу Т.А. Горохов и Михаил Алексеевич Рязанцев, 1879 г.р., – бессменный, избранный самими детьми руководитель юнсекции и технический секретарь КГОК. В Щиграх – руководитель тамошнего отделения Краеведческого общества Михаил Николаевич Исаев (57 лет, крестьянин с образованием топографа; в анкетной графе судимость обозначил было: «Нет», но затем припомнил: «В 1919 г. белыми приговаривался к расстрелу»). В Воронеже среди прочих – сам Г.И. Булгаков. На этом аресты по «Делу краеведов» не прекратились.

В мае 1931 г. следствие по делу 92 краеведов ЦЧО закончилось. Суда их не удостоили: коллегия ОГПУ в Москве заочно, без вызова обвиняемых из Воронежа, Курска, Тамбова, Орла, вынесла внесудебный приговор. По точному заключению первого историка этого «Дела» А.Н. Акиньшина, «расправа поражает своей масштабностью и бессмысленностью по отношению к беззащитным людям. Пятеро приговорены к расстрелу, подавляющее большинство к заключению в концлагерь сроком от 3 до 10 лет и лишь несколько человек – к высылке в Северный край, Западную Сибирь, Казахстан» [88].

«Главный среди курян заговорщик» Г.И. Булгаков получил 5 лет лагерей и отбыл весь срок на строительстве Беломорканала. «За ударную работу на Беломорканале был награжден Почетной грамотой Мосволгстроя (1936) и знаком „Ударник МВС“ (1937)»[89] – отличия не то, чтобы просто издевательские, а какие-то инфернальные. После длительной послекаторжной ссылки в сельскую местность Куйбышевской области вернулся в 1944 г. в Курск – умирать.

Приговор Горохову оказался помягче – 3 года лагерей. После них и ссылки и он возвратился в родной город. Прожил там по крайней мере до начала 50-х гг., помаленьку приторговывая сбереженными даже от чекистов нумизматическими запасами и мечтая приобрести в свою коллекцию монет знаменитое «Ярославле серебро».

Такой же срок отмерили Борису Александровичу Болдыреву, 1900 г.р., бухгалтеру из Старого Оскола. Его земляки братья Рождественские, Дмитрий (1890 г.р.) и Николай (1882 г.р.) Михайловичи – создатели Старооскольского краеведческого музея – удостоились почему-то аж по 5 лагерных лет каждый. Надо заметить, что Н.М. Рождественский избирался членом губсовета КГОК и даже членом московского ЦБК. Оба брата воевали в свое время на Германском фронте, а затем в 1919-21 гг. в Красной Армии. Везучий, недостреленный еще белыми, М.Н. Исаев из Щигров отделался у своих, красных, 3 годами высылки в Западную, причем, Сибирь. Такой же меры наказания подвергся учитель школы крестьянской молодежи в с. Ястребовке Староосколького района Владимир Платонович Менжулин (1868 г.р.). На 3 года в Северный край выслали Наталью Ильиничну Пузанову (1886 г.р.). Эта курянка до революции преподавала французский язык не где-нибудь, а в Смольном институте благородных девиц. Перед арестом жила в Курске, не работала по инвалидности. М.А. Рязанцев, так любивший природу, особенно птиц своего соловьиного края [91], помещался в северные лагеря на 3 года.

Таков печальный итог «золотого десятилетия» советского краеведения в Курской губернии.

Обезглавленное объединение краеведов просуществовало недолго. В начале 1930 г. председателем их курского Окрсовета назначили Федора Липовича Фаермана (1898 г.р.) – торгового работника, служившего на тот момент консультантом Окрплана. «Специалист по экономике кожевенного рынка» недолго продержался во главе краеведов. Его сменила на этом посту Мария Константиновна Кардаш (1897 г.р.), также член ВКП(б), заведовавшая одно время губмузеем. Ее предшественника и в музее, и среди краеведов – Молчина, как и Фаермана, перебросили с краеведения на укрепление сельских исполкомов.

Постановлением от 3 августа 1930 г. воронежского ОБК и само Курское окружное отделение было ликвидировано. Курянам предложили «вместо единого Краеведческого общества организовать краеведческие кружки при каждом колхозе, совхозе, фабрике, заводе, школе, избах-читальнях и т. п.»[, а для координации будущей кружковой сети оставлялось Курское городское бюро краеведения (оно же районное).

Последние директивы агонизирующего ЦБК гласили: «Вся краеведная работа, как в центре, так и на местах, должна быть направлена на проведение генеральной линии партии, на борьбу против правого уклона, как главной опасности на данном этапе, „лево-троцкистских загибов“ и „право-левацких тенденций“ и переключение на обслуживание текущих задач социалистического строительства…». Бюро запрещало краеведам любые экспедиции, «не занимающиеся изучением нашего социалистического строительства».

На попытке перестроить свои ряды в соответствии со столь «ценными указаниями» окончательно захлебнулось организованное движение краеведов в Курске. 18 октября 1930 г. состоялось общее собрание Курского горрайонного общества краеведения. На нем присутствовали и опытные краеведы (Т.А. Горохов, Л.Н. Соловьев, Н.П. Вознесенский, Л.Н. Позняков, С.Н. Ефременко, Н.А. Рязанцев) и несколько новых в этом кругу лиц. Сообща решили считать Курское окружное Общество ликвидированным, реорганизовать его в «горрайонное» и «освежить рукописи членов Общества», имеющиеся в портфеле редакции его журнала.

Именно с 1930-х – 40-х гг. термин «краеведение» приобрел в глазах профессиональных ученых и просто образованных людей некий вненаучный, даже предосудительный смысл. И было за что невзлюбить так называемое краеведение с этой поры: беззастенчивое перекраивание фактов в угоду идеологическим схемам; устойчивая компилятивность, нередко переходящая в прямой плагиат у предшественников; суконный стиль письма и просто элементарная неграмотность, вульгарная темнота – вот отличительные приметы большинства лиц, подвизавшихся в советский период на краеведческой ниве.

На протяжении 30-х – 40-х гг. никаких реальных результатов мало-мальски организованной историко-креведческой деятельности в Курске по печатным, архивным и мемуарным источникам не прослеживается. Единицы переживших ленинско-сталинское лихолетье в Курске любителей старины (те же Парманин, Позняков) время от времени публиковали компилятивные заметки на краеведческие темы в областных газетах да агитпроповских брошюрах.

Так что заявленное руководством краеведческого музея в феврале 1936 г. «Научно-исследовательское общество изучения Курской области» не пошло дальше заполнения анкет его членами и составления их списка. В следующем, 1937 г. даже и списков от него не осталось. В недавно опубликованном современными краеведами энциклопедическом словаре «Курск» относительно этой мнимой организации их достойных предшественников сказано с подкупающей наивностью: «… Сильный состав исследователей предвещал полновесную деятельность на благо и развитие краеведческого движения в Курске и области. Однако по неизвестным причинам развить работу нового общества не удалось».

Ведь 10 июня этого года последовал официальный запрет обществ краеведения в стране. Соответствующее постановление СНК РСФСР объявило: «Признать дальнейшее существование центрального и местных бюро краеведения нецелесообразным». Наркомпрос тут же разослал на места «Инструкцию о работе комиссий по ликвидации Бюро краеведения» от 16 июля 1937 г., которая предписывала все книги и рукописи, научное и хозяйственное оборудование, прочие материальные ценности краеведческих объединений передать органам народного образования. «Акт по ликвидации Курского общества краеведения» датирован 28 августа 1937 г. Однако гораздо раньше, еще в июле 1934 г., все накопившиеся с 1923 г. в Курске краеведческие документы поступили на хранение в государственный архив. В 50-е гг. добрая треть этой документальной коллекции оказалась уничтожена ленивыми и невежественными архивистами «как не имеющая практической и исторической ценности».

На самом деле печатные и архивные материалы Курского краеведческого общества обладают немалой историографической, культурной, прикладной ценностью. К ним сейчас за разными справками всё чаще обращаются современные исследователи Курской земли, ее исторических древностей и природных условий. Далеко не полностью, но сохраняются в фондах и экспозициях областных и районных музеев вещевые находки из разведок и раскопок тех лет.

Сформировавшаяся вокруг поречья Сейма, географической сердцевины летописного объединения северян (IX − X вв.); развивавшаяся (с начала XI в.) вместе со всей Киевской державой; оказавшаяся на пограничье Руси и Орды (XIII − XIV вв.), а затем Литвы и Московии (XV − XVI вв.) [1, с. 12]; вошедшая в состав Московского царства (начало XVI в.) и ставшая ядром громадной Российской империи (XVIII – начало XX вв.), СССР (1922 – 1991 гг.,

Дата добавления: 2014-01-03