Кризис в психологии и его формы

К началу XXI в. появились суждения об очередном кризисе в психологии. Е. Д. Хомская констатирует «наличие методологических трудностей в различных областях психологии» [27, с. 113]. В комментарии к ее статье фиксируется «ситуация методологического кризиса, сложившаяся в отечественной психологии за последние годы» [19, с. 125]. В отклике на статью Е. Д. Хомской Н. И. Чуприкова утверждает, что соглашается в целом с поставленным диагнозом, отмечая наличие «очередного методологического кризиса, возникшего в отечественной психологии в связи с новой социальной и внутрипсихологической ситуацией (в частности, вследствие широкого распространения психоанализа, психотерапевтической практики и идей гуманистической психологии)» [28, с. 126].

С тем, что в современной психологии существуют «острые теоретические и методологические трудности и противоречия», был согласен и В. В. Давыдов [10, с. 127]; об этом же писали в последние годы К. А. Абульханова [2], А. В. Брушлинский [4], В. П. Зинченко [12], О. К. Тихомиров [25] и мн. др. Кризис в психологии зафиксирован и зарубежными авторами [36, 8 и др.]. В этой связи вспоминается также знаменитый «открытый кризис» в психологии, описанный и проанализированный К. Бюлером [35] и Л. С. Выготским [7], К. Левином [38] и С. Л. Рубинштейном [22, 23].

Если же пойти в глубь истории, то окажется, что даты возникновения кризиса совпадают со временем самого становления научной психологии. Об этом писал еще в 1914 г. Н. Н. Ланге: «Кто знаком с современной психологической литературой, с ее направлениями и тенденциями, особенно в отношении принципиальных вопросов, не может, я думаю, сомневаться, что наша наука переживает ныне тяжелый, хотя и крайне плодотворный, кризис. Этот кризис, или поворот (начало которого можно отнести еще к 70-м гг. прошлого столетия), характеризуется, вообще говоря, двумя чертами: во-первых, общей неудовлетворенностью той прежней доктриной или системой, которая может быть названа, вообще ассоциационной и сенсуалистической психологией, и, во-вторых, появлением значительного числа новых попыток углубить смысл психологических исследований, причем обнаружилось, однако, огромное расхождение взглядов разных психологических направлений и школ» [16, с. 69]. Н. Н. Ланге определил и основной признак кризиса: реально работал критерий «огромного расхождения» («отсутствия общепринятой системы в науке»); если оно существует, то психология не имеет «основы», «фундамента» [там же].

За сорок лет до этого Ф. Брентано в работе «Психология с эмпирической точки зрения» (1874) писал: «Не столько в разнообразии и широте мнений, сколько в единстве убеждений испытывает сегодня психология острую нужду. И здесь мы должны стремиться приобрести то же, чего — одни раньше, другие позже — уже достигли математика, физика, химия, физиология; нам нужно ядро признанной всеми истины, которое в процессе взаимодействия многих сил затем быстро обрастет новыми кристаллами. На место психологии мы обязаны поставить психологию» [3, с. 11]. Вероятно, под этими словами могли бы подписаться многие научные психологи и в начале третьего тысячелетия. Если принципиально ситуация не изменилась за сто тридцать лет (для науки срок немалый), то это можно рассматривать как симптом глубокого внутреннего неблагополучия в психологии.

И это не только наша оценка. Современные американские авторы вполне обоснованно утверждают, что «сегодня психология еще более неоднородна, чем сто лет назад, и кажется, мы как никогда далеки от того, что хоть как-нибудь напоминало бы согласие относительно характера психологии... В конце [XX] столетия нет никакой единой системы, никаких единых принципов для определения психологической дисциплины и ведения исследований... Психология... представляет собой не единую дисциплину, но собрание нескольких различных ветвей... Американская психология разделена на враждующие фракции» [29, с. 33].

Таким образом, нынешний кризис в психологии в конце второго тысячелетия глобален, объемен, интернационален и многопланов. В России он переживается острее в силу особенностей нашей социокультурной ситуации. Его проявления можно усмотреть в самых разных плоскостях. Каковы же основные, наиболее существенные проявления кризиса? Их можно определить в первую очередь как глубокую диссоциацию (буквально: «разъединение», «разделение»; термин, широко используемый ныне в разных школах психиатрии и психотерапии).

Она обнаруживается, во-первых, в традиционной для психологии кризисной симптоматике, когда отсутствует единый подход: нет основы, объединяющего начала — «Психологии много, нет психологии». Идет борьба между психологией объективной и субъективной, объяснительной и понимающей, материалистической и спиритуалистической, поведенческой и психологией сознания и т.д. В настоящий момент она наиболее ярко выражается в противостоянии естественнонаучного и герменевтического (гуманистического) подходов (см. подробнее [8]).

Во-вторых, наблюдается противопоставление научной (академической) психологии и психотехник (практической психологии) (см. подробнее [6]): психологическая практика, как это ни печально, чаще всего исходит из каких угодно «теорий», но только не из концепций научной психологии. Разрыв между теорией и практикой в психологии, существовавший в двадцатые годы (о нем писал Л. С. Выготский в 1927 году), ныне углубился и превратился в глубокую пропасть — в первую очередь, по причине многократного увеличения масштабов психологической практики.

В-третьих, наблюдается разрыв между научной психологией и техниками, ориентированными на углубленное самопознание (от мистики и эзотерических учений до современной трансперсональной психологии и т.п.). Человек, интересующемуся познанием Я, ищущий свой духовный путь, обращается не к научной психологической литературе, — эта «ниша» прочно занята специалистами, далекими от научной психологии. И литература, и поэзия и философия дадут в этом отношении существенно больше, чем научные психологические труды.

В-четвертых, полнее обнажается различие между психологией западной и восточной. Действительно восточные учения в XX столетии стали постоянной составляющей интеллектуальной жизни западного общества. Но на научную, академическую психологию они не оказали практического влияния. В значительной степени ассимилировавшая опыт восточной психологической мысли трансперсональная психология до сих пор фактически не признана официальной наукой.

В результате этих диссоциаций (перечень можно продолжить) «пострадавшей» стороной оказывается именно научная психология, так как происходит постепенное сужение ее пространства, а многие проблемные поля «уступаются» разного рода «практическим психологам», среди которых немало откровенных шарлатанов. Таким образом, научная психология не идет по тому пути, который некогда указал создатель гуманистической психологии А. Маслоу, предлагавший психологической науке осваивать предметные области, традиционно относящиеся к сфере искусства и религии.

Не вызывает энтузиазма предложение превратить психологию в психотехнику, перейти от «исследования психики» к «работе с психикой»: это просто лишит психологию возможности стать в будущем фундаментальной наукой, основой для наук о человеческой психике. Если воспользоваться терминологией К. Д. Ушинского, то в этом случае психология вообще перестанет быть наукой и превратится в искусство. Все же психология, каково бы ни было ее настоящее, вне сомнения является наукой.

В начале XXI столетия стало совершенно ясно, что ни одна из диссоциаций не может быть разрешена «силовым» путем, посредством «логического империализма» одной из «полупсихологий», представляющих «полюса» в той или иной диссоциации. Это отмечают Л. Гараи и М. Кечке: экспансия естественнонаучной логики приводит к тому, что исследование все чаще «будет натыкаться на несуразности... Не подает больше надежды также и обратный прием, когда общим знаменателем двух полупсихологий объявляется не позитивистская логика естественных наук, а, согласно новой моде, герменевтическая логика исторических наук. На язык этой последней ничего невозможно перевести из всего богатства открытий, сделанных за долгую историю естественнонаучной психологии, особенно касающихся связи психологических феноменов, с одной стороны, и стратегии живого организма, направленной на его выживание, с другой» [8, с. 90 — 91].

Кажется естественным, что если существуют диссоциации, должен быть «запущен» механизм интеграции для их преодоления. Но, как это убедительно показали еще Л. С. Выготский и С. Л. Рубинштейн, «синтез» разнородного путем механического «сложения» обычно не осуществим: для этого необходимы особые условия. На наш взгляд, к ним в первую очередь относится пересмотр понимания предмета психологической науки, поскольку отмеченные выше диссоциации имеют одну причину — слишком узкое, ограниченное его понимание. Ситуация усугубляется тем, что отечественная психология стремительно меняется, пытаясь ассимилировать достижения зарубежной науки, от которых по известным причинам в течение многих лет была изолирована. Для преодоления кризиса требуется методологическая работа — ее «первым пунктом» должно быть уточнение понимания предмета психологической науки, его неоднородности и многоступенчатости.

В последнее время анализу кризиса в психологии в данном ракурсе уделяется достаточное внимание³. Наиболее интересные выводы содержатся в работе венгерских психологов Л. Гараи и М. Кечке [8], а также в работе А. В. Юревича [33] — одной из немногих специальных исследований по данной проблеме.

А. В. Юревич справедливо указывает, что возлагавшиеся в 70-е гг. XX века большие надежды на появление универсальной теории, принимаемой всеми психологами и призванной объединить психологическую науку, не оправдались: психология сегодня еще более мозаична и непохожа на естественные науки, чем раньше.

Он четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. «В этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А. Маслоу, «силы» представляют собой «государства в государстве», которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т. Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т.д.» [33, с. 4].

Автор несомненно прав, когда утверждает, что неудачные попытки походить на естественные науки вызвали стремление обосновать исключительное положение психологии. Самоопределение психологии чаще всего осуществляется при помощи куновского понятия «парадигма». А. В. Юревич анализирует различные позиции относительно методологического статуса психологии и приходит к выводу о том, что их можно представить следующим образом: 1) психология представляет собой допарадигмальную область знания; 2) психология является мультипарадигмальной наукой; 3) психология — внепарадигмальная область знания. По его мнению, преобладающее сейчас определение методологического статуса психологии на основе третьей позиции позволяет психологии преодолеть комплекс непохожести на точные науки.

Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми» [там же, с. 9].

³ См. работу В. А. Мазилова «Методология психологической науки». Ярославль, 2003, где дается анализ истории вопроса и рассматриваются работы по проблеме, появившиеся в последние годы.

Используя важные понятия «социодигмы» и «метадигмы», А. В. Юревич пишет: «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы» [там же, с. 7]. Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру, как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т.д.; они опираются на различные типы рациональности. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» [там же, с. 9]. Наука, согласно А. В. Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления (см. таблицу).

Не вдаваясь в дальнейшее обсуждение этой оригинальной и интересной работы, отметим, что не со всеми ее положениями можно согласиться.

Несомненно, что кризис психологии может быть преодолен только целенаправленной совместной работой психологического сообщества, т.е. социальным путем. Но его первопричина лежит, по нашему мнению, именно в когнитивной плоскости и заключается в неадекватном понимании психологической наукой своего предмета.

Предмет психологии: необходимость «нового взгляда»

Определение предмета психологии осуществляет ряд важных функций. Во-первых, оно должно выполнять роль «операционального стола», который бы позволял реально соотносить результаты исследований, проводимых в рамках разных подходов и научных школ. Во-вторых, не должно быть «искусственно» сконструированным, а существовать реально и указывать на предмет науки в подлинном смысле слова. В-третьих, ему следует быть внутренне достаточно сложным, чтобы содержать в себе сущностное, позволяющее выявлять собственные законы существования и развития; такое определение по сути не сводит внутренне «простое» психическое к чему-то внеположному, делая неизбежной его редукцию. Отсюда следует необходимость теоретических исследований в области предмета психологии, т.е. речь идет о содержательной методологии психологической науки [39]). Заметим, что в отечественной психологии существовала традиция именно содержательной методологии на исторической основе (Н. Н. Ланге, В. Н. Ивановский, Л. С. Выготский, С. Л. Рубинштейн, а в более поздний период эти проблемы интенсивно разрабатывались К. А. Абульханова [1], А. В. Брушлинский [4], Б. Ф. Ломов [17] и др.). В-четвертых, понимание предмета должно позволять разрабатывать науку по собственной логике, не сводя развертывание психологических содержаний к чуждой для психологии логике естественного или герменевтического знания.

Можно продолжать, поскольку будут и «в-пятых», и «в-шестых». В целом в начале XXI века понимание предмета, которое сложилось в современной научной психологии, является многоступенчатым («декларируемый», «рационализированный», «реальный»), что не позволяет сколько-нибудь удовлетворительно решить стоящие перед наукой задачи. Важно и другое: «закрывая» эту проблему (как часто это и происходит), мы лишаемся надежды на установление какого-либо взаимопонимания в психологии. Корни такого положения можно усмотреть в истории выделения психологии в самостоятельную научную дисциплину, но не только в истории [18].

Для иллюстрации сложившегося положения воспользуемся работой классика психологии XX столетия Ж. Пиаже. В главе, посвященной проблеме объяснения в психологии, он замечает: «В самом деле, поразительно, с какой неосторожностью многие крупные психологи пользуются физическими понятиями, когда говорят о сознании. Жане употреблял выражения «сила синтеза» и «психологическая сила». Выражение «психическая энергия» стало широко распространенным, а выражение «работа» даже избитым. Итак, одно из двух: либо при этом в скрытой форме подразумевают физиологию и остается только уточнять, а вернее, измерять, либо говорят о сознании и прибегают к метафоре из-за отсутствия всякого определения этих понятий, сопоставимого с понятиями, которыми пользуются в сфере физических законов и физической причинности. В самом деле, все эти понятия, прямо или косвенно предполагают понятие массы или субстанции, которое лишено всякого смысла в сфере сознания...

Таблица. Общие типы когнитивных систем (А. В. Юревич [33])

Когнитивные системы	Примеры	Конституирующие признаки
Метатеории	Когнитивизм, бихевиоризм, психоанализ	Объяснение психологической реальности, способы ее исследования
Парадигмы	Позитивистская и гуманистическая психология	Модели человека, подходы к его изучению
Социодигмы	Исследовательская и практическая психология	Различные внутридисциплинарные сообщества
Метадигмы	Западная наука, восточная наука, паранаука, религия	Типы рациональности

Понятие причинности не применимо к сознанию. Это понятие применимо, разумеется, к поведению и даже к деятельности; отсюда и разные типы причинного объяснения, которые мы различаем. Но оно не «подведомственно» сфере сознания как такового, ибо одно состояние сознания не является «причиной» другого состояния сознания, но вызывает его согласно другим категориям... Трудности теории взаимодействия возникают именно от того, что она пытается распространить сферу действия причинности на само сознание» [20, с. 190]. А это означает, что реальный предмет оказывается «разорванным» между двумя сферами, поэтому не стоит удивляться, что «одушевляющая связь» (Гете) также разрывается и «подслушать жизнь» (как всегда и бывает в таких случаях) не удается. Остается заботиться о том, чтобы психическое в очередной раз не оказалось эпифеноменом: «Все это поднимает, следовательно, серьезную проблему, и для того, чтобы решение, состоящее в признании существования двух «параллельных» или изоморфных рядов, действительно могло удовлетворить нашу потребность в объяснении, хотелось бы, чтобы ни один из этих рядов не утратил всего своего функционального значения, а, напротив, чтобы стало понятным по крайней мере, чем эти разнородные ряды, не имеющие друг с другом причинного взаимодействия, тем не менее дополняют друг друга» [там же, с. 189].

Психическое и физиологическое оказываются разорванными, разнесенными также и в современной психологии. Разрыв между ними таков, что делает первое безжизненным, лишенным самодвижения (в силу постулируемой простоты психического). В современной науке научились противостоять такому искушению. Поэтому психическое подлежит «объяснению» за счет апелляций к «организмическому» или «социальному», разница между ними принципиального значения в данном случае не имеет. Иначе при этой логике и быть не может — ведь предполагается, что предмет «внутренне простой»!

Но это — роковая ошибка, ведь на самом деле психическое существует объективно (как это убедительно показано еще К. Г. Юнгом), имеет собственную логику движения. Поэтому известное правило Э. Шпрангера «psychologica — psychological» (объяснять психическое через психическое) в чем-то обоснованно: если психическое имеет свою логику движения, то объяснение должно происходить «в пределах психологии» (для того, чтобы сохранить свою качественную специфику). Все трудности, которые зафиксированы в работе Ж. Пиаже, имеют общее «происхождение»: современная научная психология неудачно определяет свой предмет.

Отечественная история убедительно свидетельствует, что нашему национальному характеру важно сформулировать «вечные» вопросы: «Кто виноват?», «Что делать?» и «С чего начать?». Правда, история не менее убедительна и в следующем: получить ответы на эти вопросы для нас почему-то куда менее важно, чем их задать. Сделаем это и обсудим возможные варианты ответов.

На первый вопрос возможен точный и однозначный ответ в «общем виде»: виновата та логика, которую использовали для становления и первоначального развития научной психологии. Психология, как хорошо известно, стала выделяться из философии значительно позднее других научных дисциплин. При ее становлении были опробованы пути, которыми шли естественные науки. В историческом аспекте многократно и обстоятельно проанализирована роль Декарта и Локка в формировании основ психологии нового времени [11, 21 — 23 и др.]. Вместе с тем представляется, что в становлении конкретного облика научной психологии несколько недооценено влияние Канта. Обычно полагают, что роль кантианства состоит в критике рациональной психологии и метода интроспекции.

М. Дессуар справедливо замечает, что «фигура Канта не представляется историку психологии такой значительной и возвышающейся над всеми другими как историку каждой другой философской дисциплины» [11, с. 115]. И. Кант, разумеется, не был психологом. Вместе с тем, по-видимому, нельзя утверждать, что «система Канта глубоко антипсихологична» [21, с. 66]. Кант был одним из первых методологов психологии, его методология (в этом проявились особенности самого Канта как мыслителя) приняла форму критики рациональной психологии, которая в известной мере предопределила дальнейшее развитие психологии как эмпирической науки. Он писал: «Рациональная психология как доктрина, расширяющая наше самопознание, не существует; она возможна только как дисциплина, устанавливающая спекулятивному разуму в этой области ненарушение границы, с одной стороны, чтобы мы не бросились в объятия бездушного материализма, а с другой стороны, чтобы мы не заблудились в спиритуализме, лишенном основания в нашей жизни...» [14, с. 382]. В другой работе Кант настаивает на необходимости различения Я как субъекта и Я как объекта. «О Я в первом значении (о субъекте апперцепции), о логическом Я как априорном представлении, больше решительно ничего нельзя узнать — ни что оно за сущность, ни какой оно природы... Я во втором значении (как субъект перцепции), психологическое Я как эмпирическое сознание, доступно разнообразному познанию...» [15, с. 191 — 192].

Кант следующим образом рисует перспективы эмпирической психологии: «Подтверждением и примером этого может служить всякое внутреннее, психологическое наблюдение, сделанное нами; для этого требуется, хотя это связано с некоторыми трудностями, воздействовать на внутреннее чувство посредством внимания (ведь мысли, как фактические определения способности представления, также входят в эмпирическое представление о нашем состоянии), чтобы получить прежде всего в созерцании самого себя знание о том, что дает нам внутреннее чувство; это созерцание дает нам представление о нас самих, как мы себе являемся; логическое же Я хотя и указывает субъект существующим сам по себе в чистом сознании, не как восприимчивость, а как чистую спонтанность, но не способно ни к какому познанию своей природы» [там же, с. 192].

Нельзя пройти мимо одного замечания Канта, имевшего для будущего психологии несомненное методологическое значение. В предисловии к «Антропологии» (1798) он отмечает, что «учение, касающееся знания человека и изложенное в систематическом виде (антропология), может быть представлено с точки зрения или физиологической, или прагматической» [там же, с. 351]. Фактически, здесь речь идет об основаниях эмпирической науки. Хотя о связи психологии и физиологии мозга говорили многие, именно Кант дал ясное обоснование возможности выделения научной дисциплины. И. Гербарт в своей «Психологии» рассмотрел такую возможность, но отверг ее, ибо физиология в начале XIX столетия не располагала необходимыми данными. И хотя Кант строит свою антропологию как прагматическую, возможность систематического ее изложения (и, следовательно, психологии как частной науки, раздела антропологии) с точки зрения физиологической остается освященной кантовским авторитетом. Психология (эмпирическая) могла рассматриваться (и рассматривалась Кантом) как часть антропологии, а, следовательно, «перенос» «логики обоснования» на психологию является достаточно правомерным. Именно эту возможность использовал в свое время Вундт, который сознательно решал задачу выделения физиологической психологии как самостоятельной научной дисциплины; в этом отношении современная научная психология является ее «законной наследницей».

Можно полагать, что кантовские слова представлялись психологам следующих поколений обязательным методологическим требованием к психологии, если она захочет быть наукой. Действительно, многие психологи принимали кантовский «вызов», стараясь с удивительным упорством решать именно эти две задачи: экспериментировать и вычислять. Кант пишет в «Метафизических началах естествознания» (1786): «эмпирическое учение о душе должно всегда оставаться далеким от ранга науки о природе в собственном смысле, прежде всего потому, что математика неприложима к явлениям внутреннего чувства и к их законам... Но даже в качестве систематического искусства анализа или в качестве экспериментального учения учение о душе не может когда-либо приблизиться к химии, поскольку многообразие внутреннего наблюдения может здесь быть расчленено лишь мысленно и никогда не способно сохраняться в виде обособленных [элементов], вновь соединяемых по усмотрению; еще менее поддается нашим заранее намеченным опытам другой мыслящий субъект, не говоря уже о том, что наблюдение само по себе изменяет и искажает состояние наблюдаемого предмета. Учение о душе никогда не может поэтому стать чем-то большим, чем историческое учение и — как таковое в меру возможности — систематическое учение о природе внутреннего чувства, т.е. описание природы души, но не наукой о душе, даже не психологическим экспериментальным учением» [15, с. 60].

Опираясь именно на такого рода суждения, М. Дессуар писал: «Психология никогда не станет наукой в собственном смысле слова, т.к. нельзя ни приложить математику к явлениям и процессам сознания, ни воздействовать экспериментально на душу других» [11, с. 126]. Все же есть основания говорить о своего рода «двойной программе» И. Канта применительно к психологии. Первая программа — его критика возможности психологии стать естественной наукой, содержащая формулировку условий, при которых она может приблизиться к идеалу таковой науки, вторая — обоснование психологии посредством физиологии. Эта двойная программа составила методологическую задачу, над которой трудились несколько поколений психологов XIX столетия, поскольку кроме критики она содержала и «положительный» эскиз научной эмпирической психологии. В. Вундт, осуществляя историческую миссию выделения психологии из философии, твердо следовал именно кантовской «программе».

В. Дильтей, шедший скорее за Гегелем, нежели за Кантом, реализовал другую логику, поскольку в гегелевском подходе кроме историзма присутствовала идея целостности. Поэтому и Брентано протестовал главным образом против «атомизма» вундтовской психологии, а Дильтей против ее конструктивизма. Они очень хорошо понимали, что к такому сложному феномену, каковым является психика, возможны различные подходы. Поэтому ни Брентано, ни Дильтей вовсе не были «радикалами», «ниспровергателями», требовавшими замены одной психологии на другую (к примеру, Дильтей признавал сосуществование объяснительной и описательной психологии).

Очень важен другой аспект проблемы: какая психология окажется общей психологией? Л. С. Выготский свое знаменитое методологическое исследование начинает с обсуждения именно этого вопроса. Важность этого прекрасно понимал и Н. Н. Ланге — кризис для него означал отсутствие общей науки: «Ныне общей, то есть общепризнанной, системы в нашей науке не существует» [16, с. 72].

Отвечая на вопрос «Что делать?», надо учитывать: представители других дисциплин обвиняют современную психологию в постыдном равнодушии к собственной судьбе: «Поражает какая-то принципиальная узость в обсуждении психологических концепций, идей, подходов(конечно, когда такие обсуждения вообще бывают). Складывается впечатление, что психология не только глубоко равнодушна к общей методологии и философии науки, но и остальной науке вообще. Она не только не смотрится в зеркало методологии и философии, она не хочет вообще смотреться ни в какие «зеркала» других научных дисциплин, соотносить себя с общенаучным движением и развитием научной мысли XX в. Наука, которая одним из своих разделов считает учение о рефлексии, кажется полностью отказывается от попыток отрефлексировать свои основания, методы, программы и результаты» [21, с. 25]. К сожалению, в этих словах очень много правды.

Ответ на вопрос «Что делать?» Л. С. Выготский дал еще в 1927 году: разрабатывать методологию. В противном случае результаты огромного количества эмпирических исследований, проводимых в психологии, рискуют превратиться из «Монблана фактов» в «кучу сырого фактического материала». Л. С. Выготский в свое время заметил: «Какая будет эта методология и скоро ли она будет, мы не знаем...» [3, с. 422 — 423]. Трудно дать точный ответ и много лет спустя, можно лишь высказать предварительные соображения на этот счет.

В последние годы заметно стремление некоторых психологов свести методологию психологии к описанию конкретных процедур планирования, проведения эмпирического исследования и статистической обработки полученных результатов. Под эмпирическим исследованием имеются в виду преимущественно эксперимент и квазиэксперимент. В результате методология психологии как науки оказывается методологией экспериментальной психологии. Признавая ведущую роль эксперимента в современной психологической науке, мы, тем не менее, не склонны соглашаться с подобной трактовкой.

Возражения против такого понимания методологии коренятся в глубоком убеждении, что психология не может столь безоговорочно принимать модель, сформировавшуюся в естественных науках. По сути, сведение методологии к чисто техническим вопросам планирования и осуществления экспериментального исследования (при всей их несомненной важности) на деле означает признание «окончательной решенное?» проблемы предмета научной психологии и фактический отказ не только от дальнейшего ее исследования, но и от ее обсуждения. Такая позиция представляется ошибочной. Нельзя исключить и того, что научная психология еще не нашла своего подлинного предмета. Поскольку такая вероятность существует, первая задача методологии состоит в научной проработке комплекса проблем, связанных с исследованиями, в том числе и теоретическими (что в современной психологии, будем честными, большая редкость), по предмету психологии.

Это, по-видимому, должна быть методология на исторической основе, плюралистическая, свободная от идеологии, ориентированная не только на задачи познания, но и на практику. В ней должны быть представлены познавательный, коммуникативный и практический блоки (см. подробнее [18, 39]).

Важно, чтобы методология давала возможность максимально широкого понимания предмета. Это необходимо в первую очередь для того, чтобы появилась возможность реального, а не декларативного соотнесения результатов исследований, полученных при разных подходах.

В настоящее время в исследованиях, выполненных в расходящихся методологических традициях, психологи склонны видеть все что угодно, только не методологические открытия. История психологии дает множество свидетельств, что за работами А. Адлера, К. Г. Юнга, А. Маслоу и др. современники с готовностью и с легкостью признают те или иные конкретные достижения, но «ростков» новой методологии они стараются «не замечать». Методологии, которая жизненно необходима нашей науке, ибо без нее невозможно приблизиться к решению проблемы соотношения психологической науки и жизни, поставленной В. Дильтеем в конце позапрошлого столетия. Проблема до сих пор не решена, хотя сейчас, в начале XXI века, это одно из основных условий существования научной психологии.

Дата добавления: 2017-01-14