Введение.История предприятия 13 страница

Я. Тебе хотелось бы иметь собственную комнату?

Энджи. Да, хотелось бы! И ей тоже хотелось бы! Нам не нра­вится быть вместе.

Она замолчала, внимательно посмотрела на меня и потом на свое сооружение. Я не мешала ей. В конце концов, я спросила, о чем она думает, когда смотрит на свой зверинец. Энджи молча пожала плечами. Время занятия истекло.

Я была довольна этим занятием. Мы продвинулись гораздо даль­ше, чем я могла ожидать. На последующих занятиях Энджи разговаривала всё больше и больше благодаря использованию рисун­ков, фантазий, сцен на песке. Я просила ее делать заметки в блокно­те (писала она хорошо). Она писала о своих снах, мыслях, чувствах. Мы занимались лепкой, беседовали, пока Энджи лепила. Она рисо­вала картинки и рассказывала о них различные истории. В процессе этих занятий она сообщала всё больше и больше сведений о своих чувствах, любимых вещах, предпочитаемых цветах и песнях. Я так до конца и не поняла, почему она долго почти не разговаривала. Анализ ее прошлой жизни в семье позволял сделать некоторые предположения, но оставалось непонятным, каковы были ее цели. (Иногда родители просят меня высказать свои догадки и я говорю им о том, что думаю, но каждый раз заверяю их, что это всего лишь предположения.) Энджи начала разговаривать со мной, со своими родителями, сестрой, учителями и друзьями. Она обнаружила: ей есть, что сказать.

Джилл (11 лет) говорила мало и только шепотом. Она была старшей из пяти детей, охотно заботилась о своих братьях и сестрах, хорошо успевала и хорошо вела себя в школе. Ее мать была разведе­на и работала. До этого я уже консультировала одного из младших братьев Джилл, у которого отмечались вспышки раздражения. Когда его поведение улучшилось, его мать попросила меня проконсульти­ровать Джилл. У нас было несколько семейных занятий, несколько раз я общалась с матерью индивидуально, и эта женщина начала по-другому оценивать поведение своих детей. Она стала проявлять обеспокоенность тихим и замкнутым поведением дочери: «Мы никогда не знаем, что она чувствует, и я знаю, что для нее это нехо­рошо»,— сказала она.

Мы проделали с Джилл большую работу, и она начала общаться со мной, выражать свои чувства, но только шепотом. В это время у меня была терапевтическая группа и я попробовала включить в эту группу и Джилл. Она держалась в стороне молча, но я отметила, что каждый ребенок в группе сказал что-нибудь по поводу ее прекрас­ных ярко-рыжих волос и веснушек. Во время наших индивидуаль­ных занятий я попросила ее нарисовать картинку, на которой было бы изображено какое-нибудь существо с рыжими волосами. Она нарисовала девочку с яркими рыжими волосами, сильно насуплен­ным лицом и озаглавила рисунок Я. Вокруг она нарисовала еще пять человек (назвав каждого из них) и изобразила исходящие из их рта пузыри, на которых были написаны слова. Один из персонажей, названный мальчиком, говорил: «Ха, ты огненный шар!». Другой, мужчина, спрашивал: «Где ты взяла эти рыжие волосы и веснуш­ки?». Леди говорила: «Мне всегда хотелось иметь рыжие волосы». Один из маленьких мальчиков говорил: «Ха, рыжее веснущатое ли­цо!», а другой — «Ха, рыжий огонь!». Когда она закончила рисунок, она описала его мне, поднявшись и имитируя высказывания каждо­го громко, с саркастическими интонациями в голосе!

Впервые я услышала, как Джилл говорит громко. Я написала на листе бумаги под ее диктовку: «Это то, что похоже на существо, имеющее рыжие волосы. Я сделала все комментарии. Может быть, если бы я не слышала столько высказываний обо мне, я бы чувство­вала себя лучше». Я спросила Джилл, какой цвет волос она предпоч­ла бы. «Черный»,—ответила она громко и ясно. Мы обсудили с ней возможность перекрасить волосы, когда она будет постарше. Она сказала также, что не может припомнить случая, когда кто-либо не говорил ей что-нибудь о ее волосах и веснушках.

В Джилл накопилось много гнева, огорчения и обиды, которые она долго скрывала. Она ощущала себя покинутой отцом, беспокои­лась в связи с необходимостью заботиться о младших детях и трево­жилась о своей слишком много работавшей матери. Эти глубоко затаенные чувства нашли выход, когда она начала говорить. Однаж­ды она сказала мне, что, может быть, в конце концов сохранит себе рыжие волосы. «Иногда,— сказала она,— мне кажется забавным привлекать внимание к себе моими ошеломляющими волосами. Хотя мне пока еще не нравятся веснушки».

Сандра (9 лет) общалась только шепотом, и у нее часто отме­чались боли в желудке. Мы потратили много времени, чтобы изобразить эти боли на рисунках. Первую картинку нарисовала я, так как Сандра растерялась, когда я попросила ее сделать это. 0-Днажды она работала очень долго, занимаясь расстановкой фигур на фланелевой доске. Главным персонажем была фигурка девочки. Я попросила Сандру рассказать мне о ней.

Сандра (шепотом). Ей не с кем играть.

Я. Она кажется доброй. Как же получается, что никто не играет с ней?

Сандра. Она попала в беду. Она так рассердилась на свою семью, что отрубила всем головы.

Сандра не могла сказать больше ничего о девочке. Наконец я спросила: «А ты рассердилась?». «Нет»,—ответила Сандра (она едва дышала).

На песке она разыграла историю с заметно выделяющимся оле­нем, вокруг которого она расположила других зверей. Во время фантазирования с кустом роз она сказала от имени цветка: «Я рас­пускаюсь, когда люди собираются вокруг. Трава и холмы — мои дру­зья. Я разговариваю с ними». Казалось, она уже стала реже шептать, беседуя со мной.

Однажды Сандра пришла и сказала мне еле слышным шепотом:

«Мой отец был у нас на этой неделе, пока мамы не было дома». Я спросила, как прошла эта встреча. «Я не привыкла к нему. Я больше люблю свою маму». В ее голосе, лице, позе, манере ее поведения было еще больше сдержанности, чем при первой встрече. Мы вместе уселись на пол, и я попросила ее рассказать мне, почему ей непри­вычно общаться со своим отцом. Сандра отвернулась. Я мягко при­близила ее голову к себе и заглянула ей в глаза. «Он трогает меня»,— сказала Сандра и начала плакать. Длинную историю приставаний она излагала не шепотом, а нормальным голосом. Сандра раньше никому об этом не рассказывала.

Отгороженность ребенка, состояние изоляции часто возникает потому, что он не может принимать участие в свободном и безопас­ном межличностном общении. Он испытывает затруднения в выра­жении своих чувств: восхищения или гнева. Он обычно укрывается в безопасном месте, чтобы не оказаться отверженным или обижен­ным. У него нет опыта спонтанных проявлений, и они пугают его, хотя он может воспринимать такие проявления у других людей, испытывать желание вести себя более непринужденно и открыто. Люди воспринимают замкнутого ребенка как кроткого, боязливого, застенчивого, подавленного, а иногда как сноба, предпочитающего держаться особняком. Поскольку он необщителен и неразговорчив, он представляется даже скучным, возможно даже невоспитанным, хотя может вполне успешно учиться в школе. На него могут пове­сить ярлык шизоида.

Чем старше человек, тем труднее пробиться через годами со­здавшуюся защитную стену. Но взрослые могут за счет сознательных усилий нейтрализовать это; побудительные факторы взрослых отличаются от побуждений ребенка. В раннем возрасте ребенок поглощен потребностью защитить себя и часто совершенно не осознает своего состояния отгороженности, хотя он может пони­мать, что все-таки что-то не так. Подростки более склонны обра­щаться за помощью, потому что им хочется пробиться через плот­ный панцирь, отгораживающий их от развлечений и радостей, обычных в кругу их сверстников. Их панцирь не выполняет своего основного назначения защиты от страдания и обиды. Они осознают, что им нужна помощь, для того чтобы найти выход из этого положе­ния и испытать положительные эмоции.

Джон (17 лет) пришел ко мне потому, что чувствовал себя отли­чающимся от других. У него было мало друзей и он был неспособен получать удовольствие от социального общения. В школе все заме­чали это. Он сказал, что так было всегда, но не беспокоило его, пока он был младше. Он получал удовольствие от своих многочисленных хобби, которыми был постоянно занят: коллекционировал марки, монеты и некоторые другие предметы. Он считал, что его домашняя жизнь очень стабильна и ему нет смысла думать о причинах своей необщительности. К такого рода заявлениям (в ответ на мои вопро­сы) сводилось всё, что он говорил мне на протяжении долгого времени. Ему буквально было нечего сказать. Я чувствовала себя так, как будто мне удаляют зубы, и к концу занятия ощущала себя совершенно измотанной. Я представляла себе, что то же чувствуют и другие люди, которые имеют с ним дело в повседневной жизни. Когда я просила его сделать какие-нибудь рисунки, он держался сдержанно и счёл это для себя достаточно трудным, почти невоз­можным. Он не мог описать мне свои чувства, даже после того как я рассказала ему о своих собственных реакциях на его затруднения в общении со мной. В течение следующих четырех месяцев Джон начал поддаваться трансформации.

Вот некоторые выдержки из моих заметок.

Первое занятие. Джон рассказал мне о том, что ему не нравится быть застенчивым. Он не может обзавестись друзьями. Он хотел бы дружить с девочкой, но у него никогда не было свиданий. Иногда бывает в компании, но обычно его больше не приглашают. Хорошо успевает в школе. Рассчитывает поступить в колледж. За исключени­ем того, что ему нелегко общаться с девочками и трудно обходиться без друзей, всё остальное в его жизни в порядке. Не знает, почему у него нет друзей. Его ничто не беспокоит, и у него нет проблем, кроме желания завести друзей. Домашняя жизнь отличная. Детство прекрасное.

Следующее занятие. Попросила Джона нарисовать картинку, используя различные цвета, линии, формы, чтобы показать свои сильные и слабые стороны. Было очень трудно. Уступила. Снова спросила о том, что он чувствует. Не смог ответить. Отметила для себя, что много говорила.

Следующие несколько занятий. Очень много общего с предыдущими. Рассказал мне кое-что о происходившем на этой неделе. Сказал, что ему нравится бывать у меня: я тот человек, с которым можно говорить. Я рассказала ему о своих ощущениях, сказала, что, разговаривая с ним, я испытываю такие же ощущения, как при удалении зуба. Пожал плечами, улыбнулся. Сказал, что он согласен с тем, что, возможно, это же испытывают и другие люди.

Следующее занятие. Дала Джону бумагу и предложила ему вы­полнить упражнения с предложениями, начинающимися «Я ~-...». Он написал: «Я мальчик. Я человек. Я студент. Я сын. Я — это я сам. Я не идеальный. Я чувствительный. Я и реалист, и идеалист. Я внутренне независим. Я не слишком уверен в себе. Я свободный».

Следующее занятие. Принесла глину. Попросила его вылепить самого себя с закрытыми глазами. Он испытывал.неудобство при работе, но сделал это по моему настоянию. Джон сказал, что он не понял значения этого задания. Он боится, что будет выглядеть глупо и причинит обиду, если что-то скажет.

Следующее занятие. Джон начал вспоминать свои сны. Он включился в анализ сновидений. В одном из снов он едва не утонул, барахтался в воде, но ему удалось выплыть в безопасное место.

Следующее занятие. Осознал необходимость продолжить упражнения, которые помогают лучше понять, что происходит с его организмом, с его разумом, чувствами. Представил это в виде игры со мной. Мы с ним по очереди говорили о том, что мы осознавали, видели, слышали, ощущали, думали (давая всему этому обозначе­ния). Очень успешно!

Следующее занятие. Поняла, что Джон говорит больше, когда берет на себя инициативу и говорит о том, что ему хочется обсудить. Проработал свои опасения показаться смешным. Нарисовал на эту тему картинку. На этот раз рисование не вызвало никаких проблем. Вспоминал, как ощущал себя смешным в детстве. Начал выражать некоторое раздражение! Осознал, что многие вещи вызывают в нем гнев.

Джон поступил в колледж, ощущая в себе новые силы. Он сооб­щил о том, что завел друзей и чувствует себя счастливым. Джон был очень способным юношей, у него было очень много идей и ему хотелось высказать всё, что он долгие годы таил в себе. Он сказал, что иногда к нему возвращается его прежнее самоощущение, но он теперь знает, как с этим справляться. Он прервал терапию, когда почувствовал всю полноту жизни. Это может показаться прими­тивной сказкой со счастливым концом. По этому поводу я могу только сказать, что настоящая жизнь иногда почти так же наивна и этому можно поверить.

Страхи

Дети испытывают страх чаще, чем мы думаем. На каждый случай открытого выражения страха приходится много случаев страха скры­того. В нашем обществе боязнь чего-нибудь воспринимается как проявление малодушия. Родители тратят много сил, объясняя детям, как избавиться от страха, но редко принимают ощущаемый детьми страх. Дети обучаются загонять свои страхи глубоко внутрь себя, чтобы угодить родителям или не пугать их своими переживаниями.

У детей с агрессивным поведением, замкнутых или обращаю­щихся за помощью в связи с соматическими симптомами, во время наших занятий часто всплывают на поверхность страхи, которые они скрывали. С детьми нужно разговаривать об этих страхах. Некоторые из таких страхов возникают в результате ошибочных представлений, другие основываются на реальных ситуациях или появляются вслед­ствие неравного положения ребенка в обществе. Он нуждается в том, чтобы все его страхи признавались, принимались, уважались. Только тогда, когда они рассматриваются открыто, ребенок может обрести силу, достаточную для взаимодействия с окружающим миром, который временами пугает его. Некоторые страхи у детей становятся навязчивыми, превращаются в фобии, возрастают до такой степени, что усилия, предпринимаемые для того, чтобы избе­жать вещей или ситуаций, вызывающих страх, мешают жить. Один десятилетний мальчик испытывал страх высоты. Он не мог нахо­диться на высоте, превышавшей высоту двухэтажного дома, ему были недоступны прогулки в горах. Хотя я могу предположить, что такой страх возникает в результате смещения действительной причи­ны страха или тревоги (страх связывается с общим фактором, таким, как высота вообще) и не отражает его подлинного источника, я должна проводить работу с теми проявлениями, которые наблюда­ются. Обычно я веду себя достаточно определенно и конфронтаци-онно. Я вторгаюсь непосредственно в ситуацию, вызывающую страх, предлагая ребенку нарисовать то, что он связывает со страхом, или разыграть это с помощью кукольных фигур либо сценического представления ситуации.

Я попросила этого мальчика выбрать какое-нибудь занятие себе по вкусу. Я почувствовала, что вначале нам понадобится время, чтобы понять друг друга. В ящике с песком он построил улицу с домами и деревьями, а в центре старательно выстроил из блоков небоскреб! Следуя его замыслу, я попросила его поместить куклу на это высокое здание, а затем побыть в роли куклы и описать свои ощущения. Он с готовностью откликнулся на мое предложение и сказал, что почувствовал, как будто он потерял равновесие и упал. Он застыл неподвижно, тело его напряглось, дыхание стало затруд­ненным. Напряжение мышц и изменения дыхания, несомненно, могут рассматриваться как телесные признаки страха (страх очень часто проявляется в физиологических сдвигах).

Соприкосновение со скрытыми чувствами, которые связаны со специфическим страхом — необходимый шаг в начале терапевтичес­кого процесса. Я обнаружила при работе с этим мальчиком, что одним из источников страха является отсутствие контроля: он был полностью лишен возможности выбора, поскольку не мог оценить, что произойдет, когда он приблизится к ограждению, и что может произойти потом. Мы потратили много времени, выполняя различ­ные упражнения, требующие контроля за своим телом и равновеси­ем: он взбирался на небольшую веревочную лестницу, ходил «по веревочке» и затем по бревну. Когда он достиг мастерства и обрел уверенность, он начал пробовать себя на всё более высоких местах. Я уверяла его, что он может ощущать страх, поскольку это его привычная реакция, но он должен уметь осуществлять свободный выбор, чтобы делать то, что ему хочется, несмотря на страх. Во время нашей совместной работы он делился со мной многими чувствами, на первый взгляд не имевшими отношения к его страхам. Когда он дал волю скрытым чувствам, мыслям и представлениям, он начал избавляться и от своих страхов. Разнообразные ограничения, уход в себя достаточно обычны в нашей повседневной жизни. Совершенно очевидно, что чем больше мы даем воли своим чу­вствам и отказываемся от неоправданных ограничений, тем больший самоконтроль, душевное равновесие и сосредоточенность мы начи­наем ощущать. И все же мы никогда не знаем, нашли ли мы специ­фическую причину страха.

Другой ребенок, девочка, с которой мне пришлось работать, смертельно/боялся воды. Мы раскрыли источник ее страха с по­мощью направленного фантазирования. Во время этого упражнения она вспомнила, что ее толкнул в воду и удерживал в воде старший брат, когда она была маленькой. Она испытывала ужас и думала, что утонет. Мать подтвердила это воспоминание. Мы долго работали над этим. Мы проработали гнев, направленный на ее брата. Мы прово­дили телесные упражнения на занятиях и дома постепенно, шаг за шагом, включая упражнения с водой. Полностью устранить страх не удалось, но он уменьшился до такой степени, что уже не требовал специального контроля. Девочка почувствовала, что проделала длин­ный путь с того момента, когда она совершенно избегала воды, хотя плавание вряд ли могло бы стать ее любимым занятием. Эта девочка была значительно старше мальчика, боявшегося высоты, к тому же ее страхи усиливались многими неприятными инцидентами.

Страх нападения ночных грабителей и проникновения других людей в жилище часто встречается у детей. Одна девятилетняя де­вочка боялась, что грабители проникнут в дом через окно ночью, и у нее отмечались расстройства сна. Это не был страх темноты; напротив, она считала, что при свете грабителям будет легче про­никнуть в дом. Я попросила ее нарисовать картинку, на которой было бы точно изображено, каким образом грабители могут сделать это. Она нарисовала свой дом, окно в своей комнате и рядом с окном большое дерево, по которому грабитель мог бы вскарабкаться и проникнуть через окно. Она описала воображаемую ею сцену в мельчайших деталях, вплоть до вещей, которые он мог бы взять. Мы очень тщательно занимались изучением ее страха и выяснили, что она не боялась физического вреда. Ее просто пугала мысль, что в дом проникнет посторонний человек и заберет вещи. Потом у нее появилась мысль, что можно повесить колокольчик на ветки дерева вблизи окна. Она была уверена, что, услышав звон колокольчика, проснется вовремя и спугнет грабителя. Проработка этой темы при­вела к уменьшению ее страха, исчезновению расстройств сна, и мы смогли ориентировать терапевтический процесс на другие требую­щие разрешения проблемы.

Билли (5 лет) боялся нашествия грабителей. Он не стал говорить об этом, когда его привели ко мне на прием. Я прочитала ему не­большую книгу под названием «Кое-что об ужасах» и потом попро­сила его сочинить рассказ о мальчике из этой книги и о том, чего боялся этот мальчик. Билли немного противился, но когда я включила магнитофон (который часто использую для записи расска­зов во время занятий), он сразу же рассказал мне о мальчике, кото­рый боялся проникновения грабителей в свой дом. Он боялся, что грабители похитят разные вещи (эти вещи он перечислил). Я не пыталась истолковывать эту историю, хотя она была довольно запутанной и могла вызвать множество предположений об ее истин­ном смысле с учетом того, что мне было известно о Билли и его положении в семье. Когда Билли закончил рассказ, я попросила его побыть грабителем из его рассказа. Он сделал это с величайшим удовольствием, сопровождая рассказ множеством движений, припа­дая к полу и продвигаясь украдкой, подобно вору. Затем я предло­жила ему побыть в роли мальчика и представить себе, что он гово­рит с грабителем. Он заявил грабителю, что не боится его и даже может поколотить. Он попытался это продемонстрировать, орудуя подушкой в схватке с воображаемым бандитом. Было совершенно очевидно, что с ним происходит что-то очень важное для него, в некотором роде это был переломный момент. Его поведение в школе и дома после этого занятия заметно улучшилось. Я не знаю, какого рода конфликт мог решить Билли во время занятия. Мне кажется, что интерпретация происходящего или предположение о том, что именно происходит, могут послужить предметом интерес­ной (хотя и излишней) беседы, но не выполняют никакой другой функции. То, что действительно важно,— это переживания ребенка в процессе терапии, а не чей-либо анализ ситуации.

Эндрю (10 лет) большую часть времени испытывал страх. Ему было необходимо, чтобы свет горел всю ночь. В течение ночи он проверял, лежит ли в постели его мать. Он боялся один ходить в школу, страдал от кошмарных сновидений, которые мучили его не­сколько ночей после того, как он оказался свидетелем несчастного случая, и повторялись, если он смотрел фильмы ужасов. Мы прорабатывали некоторые из его специфических страхов, но устра­нение одного из них не приводило к исчезновению других.

На одном занятии мы использовали карточки «Сделай из карти­нок рассказ», и он сочинил несколько очень страшных рассказов. Один рассказ касался кладбища, где за деревом прятался человек, спасающийся от призрака или чудовища. В другом — в пещере истекал кровью мужчина, и вокруг него не было никого, кто мог бы ему помочь. В следующем рассказе раненый человек, пожилая женщина и девочка оказались в океане на плоту и вокруг не было никого, кто пришел бы им на помощь. Казалось, что Эндрю испы­тывал чувство слабости, беспомощности и бессилия большую часть времени. Наконец, используя карточку, на которой была изображена уличная сцена, он рассказал такую историю: «Сначала здесь разби­вается автомобиль на дороге и большая чудовищная змея вылезает из сточного колодца. Человек со сломанной ногой, стоящий на улице, увидел ее и зовет на помощь. Мимо проходил полицейский, он начал стрелять в змею, но в нее не попал. Потом на улицу вышел мальчик. Человек в автомобиле был его отцом и хотел, чтобы он шел домой. Отец был напуган, не хотел, чтобы мальчик связывался со змеей. Мальчик позвал супермена, пришел супермен и уничтожил змею. Конец».

Я спросила Эндрю, какую роль он сам играет в этом рассказе. Он ответил, что был мальчиком, но хотел бы быть суперменом. Тогда он мог бы сам позаботиться обо всем. Я спросила его, чего он хотел бы добиться.

Эндрю. Я хотел бы иметь мотоцикл и уметь лучше читать, и я хотел бы, чтобы мне никогда не надо было ходить в школу.

Я. Хорошо. А о чем ты хотел бы заботиться?

Эндрю. Я хотел бы заботиться о своей матери. Она всегда беспо­коится по поводу нашего имущества, экономит деньги и любит детей.

Родители Эндрю были в разводе с тех пор, как ему исполнилось пять лет. По мнению его матери он смирился с этим и приспособил­ся к жизни, у него хорошие отношения с отцом и они регулярно видят друг друга. Тогда я попросила Эндрю побыть в роли мальчика из его рассказа и поговорить с каждым персонажем. От лица маль­чика он сказал своему отцу: «Тебе следовало бы самому решить проблему со змеей. Супермен не может быть рядом всегда, когда нам потребуется помощь».

Я поняла, что мы приближаемся к источнику страхов Эндрю. В процессе терапии он сумел выразить опасения, связанные с ответ­ственностью за мать, обеспокоенность ее разводом, и тогда мы смогли заложить основы силы, которая была ему необходима, чтобы адаптироваться в окружающем мире.

Синди (10 лет) также сильно страдала от неопределенного чу­вства страха. Во время одного из занятий, когда я попросила ее представить себе, что ее страх сидит в стоящем тут же кресле, она описала отвратительное чудовище с рогами и зелеными острыми зубами. Я попросила ее поговорить с чудовищем.

Синди. Ты безобразное чудовище. Я ненавижу тебя. Уходи прочь (отворачивается), я не могу смотреть на тебя!

Я. Спроси свое чудовище, зачем оно здесь, почему увивается вокруг тебя.

Синди. Зачем ты здесь?

Я. Теперь стань чудовищем. Сядь вот здесь, стань чудовищем и отвечай на вопросы Синди.

Синди. Нет! Я не могу быть этим отвратительным чудовищем! Я. Синди, ты придумала это чудовище, ведь его в действитель­ности нет. Сядь вот здесь, представь себя чудовищем (Синди не­охотно подходит к другому креслу).

Я. Чудовище, скажи Синди, почему ты увиваешься вокруг нее. Синди (от лица чудовища, обращаясь ко мне). Я хочу ее... Я. Нет, не рассказывай мне. Расскажи ей (указываю на кресло, которое только что покинула Синди).

Синди (в роли чудовища). Я хочу быть уверенным, что ты всегда боишься.

Я. Чудовище, скажи ей, почему ты хочешь, чтобы она все время боялась.

Синди (от лица чудовища). Я хочу, чтобы ты всегда боялась, что тебя могут изнасиловать.

Я. Сядь-ка сюда снова, Синди. Синди, ты боишься, что тебя изнасилуют? (я спрашиваю это очень мягко). Синди (тихим голосом). Да. Я. Тебя что, когда-то изнасиловали? Синди. Я не знаю.

Я. Глядя на тебя, можно подумать, что ты что-то припоминаешь. Скажи мне, что ты вспоминаешь?

И Синди рассказывает мне об одном инциденте, когда ей было шесть лет и два мальчика затащили ее в гараж, заставили снять тру­сы и трогали ее. Она сказала, что никогда не рассказывала об этом родителям, потому что мальчики пригрозили ей, что убьют ее, если она сделает это. И она постоянно слышала о девочках, которых изнасиловали и убили.

Страх изнасилования у Синди возник и развился в результате сексуального опыта, который привел ее в замешательство. Она была запугана мальчиками, которые были старше ее, но она не была ими изнасилована. Услышанное ею об изнасиловании и убийствах до­полняло ее страх. В ее представлении прикосновения к ее телу и насилие были идентичны. Мы откровенно и честно говорили с ней о строении тела, половой активности, рождении детей, сексуальных играх и т. д., и многие из ее страхов рассеялись.

Иногда дети выражают свои страхи, не указывая на какой-либо предмет, с которым связан специфический страх. Превалирует неоп­ределенная, недифференцированная тревога. Рисование служит ве­ликолепным средством для проникновения в мир страха. Я прошу детей закрыть глаза и представить себе, как бы они изобразили страх с помощью красок, линий, форм или символов. Один ребенок нари­совал черный шар рядом с дверью с надписью «Закрытая дверь». Другой изобразил черный квадрат, закрывающий голубой прямоу­гольник с надписью «Счастье», который в свою очередь располагал­ся над желтым треугольником с надписью «Печаль». Я могу предло­жить ребенку стать черным шаром, описать свой символ страха («Я круглый, черный и темный» и т. д.). Символ может «разговаривать» с другими частями картинки или самим ребенком, а ребенок может разговаривать с символом. Во время этого процесса я тщательно слежу за изменениями в положении тела и интонациях, за смыслом всего, что говорится. Важные воспоминания, касающиеся различных житейских событий, могут промелькнуть в таких диалогах.

Иногда мне хочется, чтобы ребенок выразил свой страх как можно полнее. Сюзен (11 лет), на которую напал грабитель, про­никший в дом, рассказала мне об испытываемом ею страхе, но рас­сказ показался мне поверхностным: она, казалось, не могла выра­зить свои чувства словами. Поэтому я попросила ее нарисовать, как она представляет свой страх. Это помогло ей выразить и свой страх, и другие чувства. Когда она закончила рисунок, изображающий страх, она нарисовала линии другого типа. Рисунок выглядел как бессмысленные каракули, но это не было бессмысленным для Сюзен. Она описала составные части своего страха, когда закончила рисунок, и я спросила ее, что означают другие линии. Она задумчи­во посмотрела на них, затем прошептала: «Гнев». Это было началом мобилизации энергии гнева, который был до этого подавлен и маскировался страхом.

Страхи, основывающиеся на фантазии, вполне реальны для ре­бенка. Дебби страдала от беспокойства и тревоги, если не знала, где находится ее мать. Мать должна была отводить ее в школу и прихо­дить за ней после уроков, но иногда это делала няня. Много лет назад кто-то выронил вещи из пакета для прачечной и их занесло ветром в школьный двор. Эти вещи (в числе которых были и женские) вскоре вернули, но до того как это произошло, дети забавы Д ради сочинили историю о кровавом убийстве. Дебби, в то время посещавшая первый класс, услышала эту историю и испугалась. По­скольку вещи принадлежали женщине, она вообразила, что жертва — ее мать. Ей много раз повторяли, что такого убийства вообще не было, что это всего лишь выдумка, но она все равно приходила в ужас. Ее мать, не желая больше травмировать ребенка, редко остав­ляла ее одну. Страхи Дебби затянулись на целый год и мать привела девочку ко мне.

Мой подход к ситуациям такого рода очень четкий. Я поговори­ла серьезно с Дебби об убийстве, попросила ее нарисовать картинки, изображающие сцену убийства, попросила ее разыграть эту сцену с куклами и проанализировала каждую деталь. Вскоре такие разборы вылились в форму подшучивания друг над другом и, наконец, однажды Дебби, уставшая от разговоров об убийстве, сказала мне «Виолет, там не было убийства, это было просто чье-то белье из прачечной, которое вывалилось из автомобиля! Давай не будем больше говорить об этом!». Дебби позволила себе избавиться от этого страха, и ее мать поняла, что может спокойно иногда остав­лять ее одну. Но место этого страха заняли другие — и это не такое уж необычное явление. Дебби стала бояться, что ее мать может попасть в авиакатастрофу, разбиться при поездке на автомобиле и т. д. По очереди мы проигрывали с ней все эти страхи, не отрицая того, что такое может случиться. В конце концов, изображая на рисунке красками свой собственный гнев по поводу чего-то, Дебби объявила, что она настолько рассердилась на свою мать, что хотела бы, чтобы у нее отвалилась голова. Она тут же побледнела, закрыла руками рот и прошептала: «Нет, я этого не хочу!». Теперь мы могли начать работу над естественным проявлением ее собственного гнева—пожеланием смерти.

Дата добавления: 2017-01-14