Экспликаии идеи вещи

А. Вещь и свойство

Категории вещь/свойство, вещь/событие

Сознанию как субъекту противостоит предметно-вещный мир – множество некоторых отдельных нечто, которые мы можем созерцать и о которых можем мыслить и высказываться. Дескриптивное мышление есть связь того, о чем говорится с тем, что об этом говорится. Эта субъектно – предикатная структура мышления и есть выражение категории вещь/свойство.

5.1.1. Обыденное употребление слова «вещь».

Всматриваясь в способы нашего рассудочного мышления, мы констатируем факт, что мысль (особенно обыденная) постоянно эксплицитно и имплицитно оперирует идеей вещи, и всегда идея вещи сопровождается идеей ее свойств. То, с чем мы имеем дело повседневно, – это вещи и их свойства. При этом свойства никогда не мыслятся как существующие сами по себе, а только как свойства вещей. Вещи же не мыслятся без свойств, как «голые» вещи.

В русском языке обиходное употребление слова «вещь» относит его обычно к телесно-физическим пространственно ограниченным образованиям относительно небольших размеров, преимущественно созданным человеком. Мы свободно назовем вещью нож, книгу, табуретку, но не лес, не реку, не собаку, даже не дом. Эта узость смысла и некоторая неопределенность употребления, по-видимому, объясняет, почему этой категории нет в списке Аристотеля, в Таблице Канта, и в многочисленных системах, предложенных в марксистской философии.

В обыденном сознании идея вещи, как и идея свойства, весьма расплывчата. Является ли вещью дом? железная дорога? Луна? животное? человек? Являются ли свойствами, например, размер, форма, длительность существования? Подобные вопросы ставят обыденное сознание в тупик. Существенны они и для теоретического сознания.

5.1.2. Феноменологический подход к категории вещь/свойство.

Как таковые понятия вещи и свойства философами анализировались. Например, в работах А.И.Уемова и А.Райбекаса, где им придан существенно более широкий смысл. Преследовалась цель на основе триады «вещь-свойство-отношение» построить онтологическую картину мира, модель бытия. Однако они не рассматривались как формы мышления.

Предельно широкое значение придал понятию «вещь» Ж.-П.Сартр. Рассматривая отношение между «в-себе» (бытием) и «для-себя» (сознанием), он пишет:

«Присутствие для-себя по отношению к бытию [раскрывает] это как вещь;.структура вещи – пространственность, постоянство, сущность и потенциальность» (Сартр, с. 224).

Указание на пространственность и постоянство все же ограничивает смысл вещи онтологическими рамками. Вещь как логическая категория должна пониматься еще шире.

Феноменологический подход требует предварительно эксплицировать некоторые идеи и понятия. Все, что есть в сознании, назовем данным (в отличие от того, что сознанию не дано, хотя бы и существовало в каком-либо смысле). Различим способы данности – явленность и представленность.

Явленное данное – это созерцаемое – то, что дано в виде зрительного или слухового или другого чувственного «образа вещи». В эмпирической психологии это восприятие (перцепция). Слово «вещь» здесь употреблено в весьма широком и неопределенном пока смысле: то, что созерцается как нечто отдельное.

Представленное данное – это то, что мыслится посредством имени, что «представлено» сознанию через имя. Это всегда некоторый интеллигибельный конструкт. Он может быть назван «мыслимой вещью» /как постоянно делает Гегель/.

Явленная вещь либо названа, либо может быть названа. Когда она имеет имя, она тем самым становится также и мыслимой вещью, с которой можно иметь дело независимо от того, явлена ли она в данный момент в форме феномена созерцания.

Чистая мыслимая вещь – это чисто интеллигибельный объект, названный, но никогда не имевший места в форме первичного созерцания или даже в принципе не могущий быть в этой форме (хотя может возникнуть во вторичной форме созерцания – воображения и искусственного «изображения»). Примерами таких мыслимых вещей могут быть математические понятия: число, математическая точка; физические понятия: магнитный полюс Земли, центр тяжести; обыденные сказочно-мифологические понятия: русалка, леший. К подобным мыслимым вещам относится и понятие Бога.

Сказанное о явленных и мыслимых вещах относится также и к свойствам. Они также могут быть явленными (например, голубизна неба) или мыслимыми (например, теплопроводность металла или хрупкость стекла). И точно так же именование явленного свойства делает его мыслимым свойством и даже гипостазирует до модуса вещи. Тогда появляются абстрактные существительные, называющие свойства как предметы, которые могут выступать в функции предметов дескрипций, то есть субъектов, которым приписываются предикаты. Например, краснота, белизна или теплопроводность.

Категория вещь/свойство (а вслед за этим и идеи вещи и свойства) фундирована тем первичным, исходным и неустранимым фактом, что явленный мир изначально и нерефлексивно дифференцирован на отдельности. Э.Гуссерль писал по этому поводу:

«Во всяком воспринимающем сознании есть то особенное, что оно есть сознание живого телесного самоприсутствия индивидуального объекта, каковой в чисто логическом смысле –индивид… в случае чувственного…восприятия логический индивид – это вещь» (7, с.86). «Вещь – это интенциональное единство: то, что сознается как тождественно-единое в непрерывно упорядочиваемом протекании переходящих друг в друга многообразий восприятия» (там же, с.90).

Именно такая способность сознания иметь перед собой «интенциональные единства» формирует категорию вещь/свойство. Нет необходимости искать каких-то определений вещи, которые представили бы ее как нечто физическое, пространственно-временное. Феноменологическое определение вещи, данное Гуссерлем, наиболее уместно.

Осматриваясь вокруг, мы видим множество отдельностей – деревья, дома, животные, звезды на небе, и т.д. Или, как с присущей американской аналитической философии прямотой, сказал У.Куайн:

«нет ничего более достоверного, чем существование внешних вещей …других людей, палок, камней и вообще тел» /Куайн, с.322/.

Многое из того, что мы воспринимаем, мы «знаем» по именам (то есть, можем назвать, у нас есть их имена). Но мне могут встретиться и такие отдельности, для которых у меня нет имени. Тем не менее, они все-таки видятся как отдельности. То же можно сказать о звуковых и осязательных созерцаниях. Некоторая последовательность звуков, различающихся по высоте и длительности, воспринимается нами (при определенных условиях) как нечто отдельное в мире звуков – мелодия. Ощупывая нечто (не глядя на него), мы воспринимаем не просто твердость или мягкость, теплоту или холод, влажность или сухость, а именно некий предмет, тело, вещь.

Каким образом получается, что поток феноменов организован в совокупности таких отдельностей -- это вопрос, который обсуждался в трансцендентальной философии от Канта до Гуссерля. Кант решает его введением идеи трасцендентального единства апперцепции. Гуссерль первоначально указывает на схватывание как процедуру выделения вещи:

«Если говорить о вещи, то к таковой мы можем быть обращены не иначе как схватывая ее» (там же, с. 82).

Вещь всегда есть «вещь окрестного мира» и выделяется на сопровождающем ее фоне. Схватывание оказывается вниманием, которое вычленяет вещь из фона (или окрестного мира). В схватывании конституируются отдельности. Феноменологически – это дифференцирование сознания, эмпирически – дифференцирование «самого мира».

Явленные отдельности могут быть названы «вещью». Это - первоначальный смысл. Им констатируется прерывистость, разорванность потока феноменов, образующая множественность вещей. С вещами, к тому же, мы можем «иметь дело». Это, например, камень или палка. То, что не вмещается в законченный набор феноменов, то есть нечто не прервавшееся, вначале не воспринимается как отдельность и поэтому не ощущается как вещь.

Однако сформировавшаяся рассудочная ячейка (вещь/свойство) иррадиирует и переносится на явленные непрерывности, и на мир не явленного, а мыслимого. Именно потому, что в сознании есть метка «вещь», некоторое возвышение в непрерывной горной цепи мы мыслим как отдельность («гора») и можем назвать ее вещью. Поэтому в качестве вещей могут мыслиться, скажем, математические формулы, любые конечные тексты, произведения любого искусства и т.д. Можно понимать вещь в том расширительном смысле, в котором Э.Гуссерль трактовал предмет:

«предмет получает свою дефиницию как нечто … например, как субъект истинного (категорического, афирмативного) высказывания» /7, с.57/.

Предметом могут быть названы и «2», и «круг в идеальном мире геометрии», и «предложение в мире предложений».

5.1.3. Вещь как значение слова.

Вещью в логическом смысле может быть назван понимаемый таким образом предмет, любое индивидуальное нечто, которое может выступать в функции субъекта высказывания (подлежащего предложения). Вещь -- это то, что может быть предметом разнообразных дескрипции.

«Вещь» многообразно коррелирует с различными категориями. Она может быть «моей» или «внешней, чуждой» /категория объективное/субъективное/, может быть утверждаема или отрицаема, быть или не быть, иметь свойство, находиться в каком-либо состоянии, действовать, находиться в отношении, быть где-то и когда-то и т.д. Почему, скажем, железная дорога – это вещь, и какая это вещь? Имя «железная дорога» называет много (феноменологически различных) вещей. Высказывания «Я работаю на кассиром на железной дороге», «Октябрьская железная дорога нуждается в реконструкции», «Иванов – начальник железной дороги», «проплутав порядочно по лесу, они вышли к железной дороге» опираются на идею вещи «железная дорога», но это вещи разные. Имена относятся не к реальностям внешнего мира, а к ретенциям, которые различны у разных субъектов. Ретенции имени «железная дорога» в указанных высказываниях различны. Но во всех случаях сохраняется «вещность» содержания имени.

Характеризуя значение слова, известный специалист в области психолингвистики А.А.Залевская пишет:

«С той или иной мерой полноты и точности слово ‘высвечивает’ в индивидуальной картине мира некоторый фрагмент, идентифицируемый на разных уровнях осознаваемости как целостная, более или менее обобщенная или специфическая ситуация с ее необходимыми, характерными и факультативными составляющими, признаками и признаками признаков. …Актуализация отдельного наиболее рельефного признака объекта неизбежно сопровождается подсознательным учетом и других характеристик этого объекта, одновременно включенного в некоторую ситуацию, в свою очередь находящуюся в составе более полного фрагмента индивидуальной картины мира» /Залевская, с.20/.

Это суждение специалиста очевидным образом коррелирует с идеей горизонта у Гуссерля и идеей языковых игр Витгенштейна, что лишь подчеркивает его фундаментальность.

Оно содержит мысль, что вещь /как значение слова/ никогда «не выпадает» из окрестного мира, никогда не порывает с фоном, всегда его имеет как свой, а не отчужденный или безразличный.

Вещь, обозначенная в речи именем, может не иметь ясных контуров.

«Понимание воспринимаемого слова или текста не может быть обозначено в виде дискретной единицы – это всегда условный интервал, намечающий некоторый более или менее четко определенный, участок на многомерном перцептивно-когнитивно-аффективном континууме» /Залевская, с 20/

Поэтому слово в разных жизненных ситуациях имеет различное значение / именует разные вещи/. Пример с железной дорогой – как раз свидетельствует об этом. Это означает, что мыслимая вещь онтологически относительна.

Относится ли это к явленной вещи? Ведь данный феномен здесь-сейчас совершенно однозначен и из его фона вещь выделяется однозначно: я вижу именно эту и именно такую вещь, слышу именно эту и именно такую вещь-мелодию. Это есть база для всех последующих рефлексий. Но проведем эксперимент. Пусть мы рассматриваем квадрат красного цвета на зеленом фоне. Передвинем теперь его на красный же фон. Мы знаем, что это та же самая вещь, так как непрерывно наблюдали его передвижение, не упуская из виду. Но является ли он той же самой вещью феноменологически? Нет: его границы будут не столь ясны, цветовая насыщенность изменится, он может просто исчезнуть на фоне, идеально подобранном по цвету. Или другой пример - известная иллюзия: два равных отрезка прямой, ограниченны различным образом ( < > и > <) кажутся различными по длине. Но что значит «кажутся»? Феноменологически ведь эта кажимость и есть единственная реальность. Ее «нереальность», «иллюзорность» существует лишь относительно какого-то теоретического конструкта «измеренная длина» проведенных действий по измерению или по изготовлению /снова связанным с измерением/ этих двух отрезков.

Из этих двух примеров с очевидностью следует, что явленная вещь онтологически не абсолютна. Она является той или иной в зависимости от окрестного мира или, эмпирически, от условий наблюдения. Любая вещь онтологически относительна. Она абсолютна лишь в логическом смысле как противоположность свойству.

Онтологически свойства суть возможности, вещь в онтологическом плане оказывается ничем иным как системой, сплетением, фракталом возможностей. Естественно, что поскольку возможности не явлены, а мыслятся, граница вещи в мысли это всегда интеллигибельный конструкт, и поскольку мы оперируем идеей вещи, но не ее понятием, постольку мы имеем дело с миром своих вещей. А если вещь сложная, то и понятия, сформированного определением, недостаточно, чтобы вещь была отграничена ясно. Необходимо знание теории вещи, ее теоретического описания. И только те люди говорят об одной и той же вещи, которые включили ее в «окрестный мир» ее теории.

5.1.4. Вещь и референция

Аналогичные выводы вытекают из анализа референций в аналитической философии, продолженные, однако далеко идущими и сомнительными метафизическими выводами. В статье «Вещи и их место в теориях» знаменитый логик Куайн, начав с исходной идеи вещей как тел, существование которых несомненно, затем постепенно расширяет /осуществляя процесс абстракции/ это исходное понятие до физического объекта /под которым он подразумевает уже не только тела, а «содержание любой части пространства-времени», например, президентство Соединенных Штатов/, затем до теоретического объекта, числа, класса. В рассуждении Куайна в конце концов размывается граница между понятиями вещь и объект. Этому, вероятно, способствует наложение смыслов слов thing и object в английском языке. В результате даже исходное «тело» оказывается теоретическим объектом:

«все объекты я считаю теоретическими … Даже наши изначальные объекты – тела – уже являются теоретическими. Это становится наиболее заметно, когда мы ищем их индивидуацию во времени. Имеем ли мы дело с тем же самым яблоком, в следующий момент времени или с другим, похожим на первое, устанавливается с помощью выводов из сети гипотез, которые мы постепенно усвоили в процессе овладения суперструктурой нашего языка» /Куайн, с.339-340/.

Из совокупности этих рассуждений Куайн делает вывод что вопрос, «о каких объектах говорит некий человек» /а это и есть вопрос о референции/ «не более, чем вопрос о том, как мы предлагаем переводить его термины в наш язык» /там же/. Объективность референций отрицается.

В этом тезисе во всей ясности представлена логико-аналитическая концепция вещи. Отметим сходство примера с яблоком /вопрос об идетнтификации объекта во времени/ с нашим примером красного квадрата и двух равных отрезков, кажущихся равными. Они аутентичны. И в том и другом случае речь идет о проблематичности тождества явленных вещей. Однако Куайн эксплицитно не различает явленные и мыслимые вещи. Поэтому в его суждении возникает неадекватное понимание. Когда он говорит, что «даже тело есть теоретический объект», он может иметь в виду только тело как мыслимую вещь, но не как явленную. Явленная вещь есть абсолютная реальность и не является теоретической. Непрерывно видимое нами яблоко феноменологически есть одно и то же /здесь работает гуссерлевская идея ретенции и темпоральности сознания; у Куайна же время выступает как внешнее сознанию/. И только когда мы сделали яблоко теоретическим объектом /включив его в сферу философско-онтологической рефлексии/, возникает проблема его феноменологической идентичности.

Куайн все время имеет в виду некую материалистически - абсолютистскую трактовку референта /денотата/ как «объективно существующей вещи», соответствующей слову, и опровергает ее. Нас же интересует только одно: когда мы созерцаем и говорим, имеем ли мы в сознании только сами созерцания и слова или что-то стоящее за ними? Это последнее и может быть названо референцией (тем, к чему относится) или денотатом (тем, что обозначено…). И в этом смысле референт всегда есть. Сам Куайн справедливо говорит, что в обыденных ситуациях тут нет проблемы, когда мы говорим «кролик», мы знаем, о чем говорим. То, что разные люди, употребляя одно и то же слово, могут иметь в виду разное – это сегодня трюизм, и выше было показано, почему это так. Однако Куайн, в своем стремлении не допустить метафизических утверждений, допускает выражения, которые можно истолковать именно как метафизические. Стремясь «вытащить из омута трансцендетального» понятие реальной действительности, Куайн фактически отрицает его осмысленность. Имея в виду два языка описания, он говорит: «два различных перевода могут соответствовать всем возможностям поведения, и, таким образом, не существует реальности, относительно которой тот или иной перевод можно признать верным» /там же, с.342/. «Когда я утверждаю, что не существует объективной реальности, говоря, скажем, о двух конкурирующих переводах, то я имею при этом в виду, что оба перевода совместимы со всеми распределениями состояний и отношений элементарных частиц. Иными словами, они физически эквивалентны» /там же, с.342/. Физическая или математическая эквивалентность различных теорий и описаний относительно данных наблюдения -- факт давно известный в науке, причем доказывается он не спекулятивно, а строгими методами. Однако, метафизический вывод, что «объективная реальность не существует», отсюда никаким корректным способом не вытекает. Напротив, возникает вопрос: чем фундирована эта эквивалентность и взаимопереводимость? Ясно, что тождеством источника – набором данных наблюдений, который в «окрестном мире теории»-- один и тот же. Конечно, это не есть доказательство существования объективной реальности, но в еще меньшей степени—доказательством ее несуществования. Само утверждение /или отрицание/ существования объективной реальности или реальной действительности – это ведь тоже теоретический /в данном случае метафизический/ конструкт. И он не может быть осмысленным, пока не прояснено, что значит «существует». Этим мы займемся в следующей главе. А пока только скажем, что все рассуждения подобные куайновским исходят из ошибочной посылки, будто наше сознание отсылает имена к вещам /предметам, объектам/ и называет их. На самом же деле сознание действительно конституирует внешнюю для себя предметность, «выбрасывает» из себя предмет, но именует оно в конкретных речевых актах и дискурсах не их, а ретенции, что показано в /Книгин, 1999/. Отсюда и возникает проблема «перевода» и утверждения, что вопрос, о чем некто говорит, есть вопрос перевода с его языка на мой. Разумеется это так. Но это вовсе не имеет отношения к трансцендентальному вопросу о существовании вне меня находящейся реальности.

Трактовка Куайном вещи – пример попыток элиминировать объективное.

Дата добавления: 2017-01-14