О становлении личностью 22 страница

Дуалистический ум склонен думать о явлении му в природе как о некоем контекстуальном надувательстве или о неуместности, но му обнаруживается во всех научных исследованиях, а природа никого не надувает, и ответы природы никогда не бывают неуместными. Великая ошибка, просто какая-то нечестность -- заметать му -ответы природы под ковер. Признание и оценивание этих ответов очень сильно поможет в приведении логической теории ближе к экспериментальной практике. Каждый лабораторный ученый знает, что часто результаты его экспериментов выдают ответы му на вопросы «да-нет» -- на которые и рассчитывались эксперименты. В таких случаях он считает эксперимент плохо разработанным, бранит себя за глупость и, в лучшем случае, расценивает «истраченный впустую» эксперимент, выдавший ответ му, как некий холостой ход, который сможет помочь предотвратить ошибки в разработке будущих экспериментов по принципу «да-нет».

Низкое оценивание эксперимента, выдавшего ответ му, не оправдано. Ответ му -- важный ответ. Он сообщил ученому, что контекст его вопроса слишком мал для ответа природы, и что он должен расширить контекст вопроса. Это очень важный ответ! Им в огромнейшей степени улучшается понимание природы -- что и было целью эксперимента с самого начала. Можно очень твердо отстаивать утверждение, что наука в большей степени развивается своими ответами му, нежели своими ответами «да» или «нет». «Да» или «нет» подтверждают или отрицают гипотезу. Му говорит, что ответ -- за пределами гипотезы. Му -- «явление», вдохновляющее на научное исследование в первую очередь! В нем нет ничего мистического или эзотерического. Просто наша культура деформировала нас, и мы выносим низкое ценностное суждение о нем.

В уходе за мотоциклом ответ му, даваемый машиной на многие диагностические вопросы, поставленные ей, -- главная причина утраты сметки. Такого не должно быть! Когда получаешь неопределенный ответ на свой тест, это означает одно из двух: либо процедуры твоего теста не выполняют того, что ты думаешь, либо твое понимание контекста вопроса требует расширения. Проверь свои тесты и снова изучи вопрос. Не отбрасывай тех ответов му! Они так же жизненно необходимы в каждой своей малости, как и ответы «да» или «нет». Они более жизненно необходимы. Они -- то, на чем растешь!

...Кажется, наш мотоцикл понемногу раскаляется... но это, наверное, просто горячая сухая местность, по которой мы едем... Я оставлю ответ в состоянии му... пока не станет лучше или хуже...

Мы надолго останавливаемся в городке Митчелл выпить шоколадного напитка. Городок угнездился среди сухих холмов, которые видно из широкого окна. На грузовике подъезжают какие-то ребята, останавливаются, выгружаются оттуда, заходят в ресторан и как-то в нем всем завладевают. Они достаточно прилично себя ведут -- в разумных пределах, -- они просто шумны и энергичны, но можно заметить, что дама, управляющая ресторанчиком, слегка нервничает по их поводу.

Снова пустыня, пески. Мы по ним и едем. День заканчивается: проехали мы очень много. У меня всё уже болит от долгого сидения на мотоцикле. Устал как собака. Крис тоже -- еще в ресторане. К тому же, он подавлен. Может, он... ну... ладно, не стоит...

Расширение му -- единственное, что я хочу сказать сейчас насчет ловушек истины. Пора переключиться на психомоторные ловушки. Это -- царство понимания, наиболее непосредственно связанное с тем, что происходит с машиной.

Здесь во многом самой раздражающей ловушкой сметки являются неадекватные инструменты. Ничто даже приблизительно так не деморализует, как завис с инструментами. Покупай хорошие инструменты, коль скоро можешь себе это позволить, -- и никогда не пожалеешь. Если хочешь сэкономить, не прогляди объявлений о распродажах в газетах. Хорошие инструменты, как правило, не снашиваются, а хорошие инструменты, уже побывавшие в употреблении, намного лучше превосходных новых. Изучай каталоги инструментов. Сможешь много из них почерпнуть.

Если не считать плохих инструментов, основная ловушка сметки -- плохая окружающая обстановка. Обращай внимание на хорошее освещение. Поразительно, какое количество ошибок поможет предотвратить немного света.

Небольшого физического дискомфорта избежать не удастся, но если его много, например, когда слишком жарко или холодно, ты можешь отшвырнуть свои оценки очень далеко, если не будешь осторожен. Если слишком замерз, например, то будешь торопиться и, вероятно, наделаешь ошибок. Если жарко, твой порог злости опускается слишком низко. По возможности избегай неудобного положения при работе. Маленькие табуретки с обеих сторон мотоцикла намного увеличат терпеливость, и ты с меньшей вероятностью запорешь узлы, с которыми работаешь.

За некоторые самые серьезные повреждения отвечает одна психомоторная ловушка сметки -- мускульная нечувствительность. Частично она является результатом недостатка кинестезии, неумения понять, что хотя внешние части мотоцикла и грубы, внутри двигателя -- нежные, точные детали, которые легко повредить мускульной нечувствительностью. Есть такое «чувство механика», очевидное для тех, кто знает, что это такое, но труднообъяснимое для тех, кто этого не знает; и видя, как над машиной работает человек, у которого его нет, будешь страдать вместе с его машиной.

Чувство механика происходит из глубокого внутреннего кинестетического ощущения эластичности материалов. У некоторых материалов, керамики, например, ее очень мало: делая нарезку по фарфору, надо быть осторожнее и не прилагать очень больших усилий. Другие материалы, например, сталь, обладают огромной эластичностью, большей, чем у резины, но в том диапазоне, в котором работаешь (если не применяешь больших механических сил), эластичность эта не проявляется.

С помощью гаек и болтов ты попадаешь в диапазон больших механических сил, и следует понимать, что внутри таких диапазонов металлы эластичны. Затягивая гайку, достигаешь такой точки, когда она «болтается»: контакт есть, а запас эластичности не выбран. Потом гайка «подогнана»: когда выбирается легкая поверхностная эластичность. И, наконец, есть диапазон «тугой» гайки, когда выбрана вся эластичность. Сила, требуемая для достижения этих трех точек, различна для каждого размера гайки и болта, болтов со смазкой и стопорных гаек. Различны силы для стали и кованого железа, меди и алюминия, пластиков и керамики. Однако, человек с чувством механика знает, когда что-то затянуто туго, и вовремя останавливается. Человек без оного проходит прямиком мимо этой точки и срывает резьбу или ломает узел.

«Чувство механика» подразумевает понимание не только эластичности металла, но и его мягкости. Внутренности мотоцикла содержат поверхности, в некоторых случаях точные до одной тысячной дюйма. Если уронишь такую деталь или стукнешь по ней молотком, если на нее попадет грязь или поцарапаешь ее, она утратит точность. Важно понимать, что металл за поверхностями обычно выдерживает сильные воздействия и напряжения, сами же поверхности -- нет. Когда дело доходит до застрявших или труднодоступных точных деталей, человек с чувством механика старается не повредить поверхности и, когда возможно, применяет инструменты к непрецизионным поверхностям той же самой детали. Если же ему надо работать на самих таких поверхностях, он всегда будет пользоваться чем-то помягче. Для такой работы имеются латунные, пластиковые, деревянные, резиновые и свинцовые молотки. Пользуйся ими. На тиски можно ставить пластмассовые, медные и свинцовые прокладки. Ими тоже пользуйся. Обращайся с точными деталями нежно. Никогда об этом не пожалеешь. Если у тебя есть тенденция колотить до всему, с чем работаешь, возьми себе за труд и попытайся не спеша выработать немного уважения к достижению, которым является точная деталь.

Длинные тени в пустыне, через которую мы ехали, оставили после себя какое-то тоскливое, подавленное ощущение...

Может, виновата обычная вечерняя депрессия, но после всех сегодняшних разговоров осталось такое чувство, что я как-то обошел то, ради чего все это говорилось. Некоторые могут спросить: «Ну, так если я избегну всех этих ловушек сметки, тогда у меня всё с машиной получится?»

Ответ тут, конечно же: нет; ничего у тебя с машиной не выйдет. Кроме этого надо еще и жить правильно. То, как живешь, предрасполагает избегать ловушек и видеть нужные факты. Знаешь, как написать совершенную картину? Это легко. Сделай себя совершенным, а потом просто пиши ее естественно. Именно так поступают все знающие люди. Создание картины или починка мотоцикла неотделимы от остального существования. Если ты -- неряшливый мыслитель шесть дней в неделю, когда не работаешь над своей машиной, то какие методы избежания ловушек, какие трюки вдруг сделают тебя проницательным на седьмой? Тут все взаимосвязано.

Но если ты -- неряшливый мыслитель шесть дней в неделю, а на седьмой по-настоящему постараешься стать проницательным, то, может быть, следующие шесть дней уже не пройдут так неряшливо, как предыдущие. Я, наверное, пытаюсь предложить по части этих ловушек сметки просто срезание углов на пути к тому, чтобы жить правильно.

Подлинный мотоцикл, над которым работаешь, -- мотоцикл под названием «ты сам». Машина, которая кажется «вон там, снаружи», и личность, которая кажется «вот тут, внутри», -- не две разные веши. Они растут к Качеству или же отпадают от Качества вместе.

Мы приезжаем в Прайнвилл-Джанкшн, когда до захода солнца остается всего несколько часов. Мы сейчас на пересечении с 97-й трассой, откуда повернем на юг; я заправляюсь на перекрестке, а потом вдруг чувствую такую усталость, что захожу за угол станции, сажусь на крашеный желтым цементный бордюр, вытягиваю ноги на гравий, и последние лучи солнца бьют мне в глаза сквозь кроны деревьев. Подходит Крис и тоже садится, и мы оба ничего не говорим, но это пока -- самая худшая депрессия у нас обоих. Столько трепать языком про ловушки сметки -- и вот сам попал в такую. Может, это усталость. Надо где-то поспать.

Некоторое время я наблюдаю, как по трассе едут машины. В них есть что-то одинокое. Нет, не одинокое -- хуже. Ничего в них нет. Как выражение на лице служителя, когда тот наполняет бак. Ничего. Никакая обочина под ногами -- никакой гравий на никаком перекрестке, на пути никуда.

У водителей этих машин тоже есть что-то такое. Они похожи на нашего служителя с заправки: таращатся прямо перед собой в каком-то персональном трансе. Я не видел такого с тех пор, как... как Сильвия это заметила в первый день. Все выглядят так, словно едут в похоронной процессии.

Время от времени кто-нибудь бросает быстрый взгляд и безо всякого выражения снова отворачивается, словно не лезет не в свои дела, словно смущен тем, что мы заметили, как он на нас посмотрел. Я теперь это замечаю потому, что мы долгое время с таким не сталкивались. Машину водят тоже по-другому. Они движутся с равномерной максимальной скоростью, допустимой при езде в черте города, будто стремятся куда-то добраться, будто то, что вот сейчас прямо здесь -- через него надо поскорее проехать. Водители, мне кажется, думают скорее о том, где хотят быть, чем о том, где есть.

Понял, в чем дело! Мы приехали на Западное Побережье! Мы снова -- чужие! Толпа, я просто забыл о самой большой ловушке сметки. Похоронная процессия! Та, в которой участвуют все: этот раздутый хайпом, суперсовременный эго-стиль жизни по принципу «да идите вы все на хуй», считающий, что владеет всей этой страной. Мы выпали из него так надолго, что я совсем про него забыл.

Мы вливаемся в поток, текущий на юг, и я чувствую: эта хайповая опасность настигает нас. В зеркальце вижу, как какая-то сволочь садится мне прямо на хвост и не хочет проезжать дальше. Я выхожу на семьдесят пять, но он не отстает. Девяносто пять -- и мы отрываемся. Мне это совсем не нравится.

В Бенде останавливаемся и ужинаем в модерновом ресторанчике, куда люди тоже заходят и едят, не глядя друг на друга. Обслуживание -- превосходное, но безличное.

Еще дальше на юг находим чахлый лесок, разделенный на смешные участочки. Очевидно, проект какого-нибудь «разработчика недвижимости». На одном, подальше от Трассы, расстилаем спальники и обнаруживаем, что слой хвои едва прикрывает должно быть многофутовый слой мягкой, рыхлой пыли. Я никогда ничего подобного не видел. Придется быть осторожнее, чтобы не разворошить ногами хвою, а то пыль будет летать повсюду.

Мы расстилаем брезент, а на него кладем спальники. Кажется, сгодится. Немного разговариваем с Крисом о том, где мы сейчас и куда едем. В сумерках я смотрю на карту, потом зажигаю фонарик. Сегодня проехали 325 миль. Ничего себе. Крис, кажется, устал так же основательно, как и я, и, как и я, готов немедленно заснуть.

Почему ты не выходишь из тени? Как ты на самом деле выглядишь? Ты чего-то боишься, да? Чего ты боишься?

За фигурой в тени -- стеклянная дверь. Крис -- за ней, знаками показывает мне, чтобы я открыл ее. Он уже старше, но на лице -- все такое же умоляющее выражение. «Что мне теперь делать?» -- хочет знать он. -- «Что мне делать дальше?» Он ждет, чтобы я объяснил ему.

Время действовать.

Я изучаю фигуру в тени. Она -- не столь всемогуща, как казалось раньше. «Кто ты?» -- спрашиваю я.

Нет ответа.

«По какому праву закрыта эта дверь?»

По-прежнему нет ответа. Фигура молчит, но вдобавок еще и ежится. Боится. Меня.

«Есть кое-что похуже, чем прятаться в тени, да? Поэтому ты молчишь?»

Она, кажется, дрожит, отступает, словно чувствуя, что я собираюсь сделать.

Я жду, а потом придвигаюсь ближе. Отвратительная, темная, злая тварь. Ближе, глядя не на нее, а на стеклянную дверь, чтобы не спугнуть. Делаю еще одну паузу, собираюсь и -- бросок!

Мои руки проваливаются во что-то мягкое там, где должна быть шея. Фигура корчится, я сжимаю сильнее, как держат змею. И вот теперь, сжимая все крепче и крепче, мы выйдем на свет. Вот так! А ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИМ НА ЛИЦО!

«Папа!»

«Пап!» -- я слышу голос Криса из-за двери?

Да! В первый раз! «Папа! Пап!»

-- Папа! Пап! -- Крис дергает меня за рубашку. -- Папа! Проснись! Пап!

Он плачет, начиная уже всхлипывать:

-- Папа, перестань! Проснись!

-- Хорошо, Крис.

-- Пап, проснись!

-- Я проснулся. -- Едва различаю его лицо в раннем утреннем свете. Мы -- под деревьями где-то на открытом воздухе. Рядом мотоцикл. Наверное, где-то в Орегоне.

-- Со мной уже все в порядке, просто кошмар приснился.

Он продолжает плакать, и я некоторое время тихонько сижу с ним.

-- Все хорошо, -- говорю я, но он не перестает. Очень сильно испугался.

Я тоже.

-- Что тебе снилось?

-- Я пытался увидеть чье-то лицо.

-- Ты кричал, что убьешь меня.

-- Нет, не тебя.

-- Кого?

-- Кого-то во сне.

-- А кто это?

-- Я не уверен.

Плакать Крис перестает, но его все еще трясет от холода.

-- Ты увидел лицо?

-- Да.

-- Как оно выглядело?

-- Это было мое лицо, Крис, я тогда и закричал... Просто плохой сон. -- Я говорю ему, что он весь дрожит, и что он должен залезть обратно в мешок.

Он слушается.

-- Так холодно, -- говорит он.

-- Да. -- В раннем свете я вижу пар от нашего дыхания. Потом он забирается в свой мешок с головой, и я вижу только свой пар.

Я не сплю.

Тот, кому приснилось, -- вовсе не я.

Федр.

Он просыпается.

Ум, разделенный против самого себя... я... Я -- та зловещая фигура в тени. Я -- отвратительный...

Я всегда знал, что он вернется...

Теперь дело в том, чтобы к этому подготовиться...

Небо под деревьями -- такое серое и безнадежное.

Бедный Крис.

Отчаянье нарастает.

Будто растворяешься в одном из таких фильмов: когда знаешь, что ты -- не в реальном мире, но он все равно кажется реальным.

Холодный, бесснежный ноябрьский день. Ветер заносит грязь сквозь трещины в закопченных стеклах старого автомобиля, и Крис -- ему шесть -- сидит рядом, закутанный в свитеры, потому что печка не работает, и в грязные окна продуваемого насквозь автомобиля они видят, что движутся вперед, к серому бесснежному небу между стен серых и серовато-коричневых зданий с кирпичными фасадами, по осколкам и мусору на улицах.

-- Где мы? -- спрашивает Крис, а Федр отвечает:

-- Я не знаю, -- и он действительно не знает, его разума почти что совсем уже нет. Он потерянно перемещается по серым улицам.

-- Куда мы едем? -- спрашивает Федр.

-- К раскладушникам, -- отвечает Крис.

-- А они где? -- спрашивает Федр.

-- Не знаю, -- отвечает Крис. -- Может, если будем просто ехать, то увидим их.

И поэтому эти двое все едут и едут по бесконечным улицам в поисках раскладушников. Федру хочется остановиться, положить голову на руль и просто отдохнуть. Копоть и серость залезли в глаза и почти смазали узнавание у него в мозгу. Одна табличка с названием улицы похожа на другую. Одно серо-коричневое здание -- на следующее. Все дальше и дальше едут они, ища раскладушников. Но раскладушников, знает Федр, он никогда не найдет.

Крис начинает медленно и постепенно соображать: что-то не так, человек, управляющий машиной, -- на самом деле больше ею не управляет капитан мертв а машина беспилотна и он не знает этого а только чувствует и говорит остановись и Федр останавливается.

Сзади сигналит автомобиль, но Федр неподвижен. Сигналят и другие машины, потом еще и еще, и Крис в панике кричит:

-- ПОЕЗЖАЙ! -- и Федр медленно и мучительно давит ногой на сцепление и трогает машину с места. Медленно, как во сне, они движутся по улицам.

-- Где мы живем? -- спрашивает Федр испуганного Криса.

Крис помнит адрес, но не знает, как туда добраться; но размышляет, что если спросить достаточно много людей, дорогу найти можно, поэтому и говорит: «Останови машину», выходит, спрашивает, как проехать, и ведет лишившегося ума Федра меж бесконечных стен из кирпича и битого стекла.

Много часов спустя они приезжают, и мама в ярости, что они так поздно. Она никак не может понять, почему они не нашли раскладушников. Крис объясняет: «Мы искали везде», но при этом бросает на Федра быстрый взгляд, полный страха, ужаса перед чем-то неизвестным. Вот где все это началось для Криса.

Такого больше не произойдет...

Думаю, сейчас нужно спуститься в Сан-Франциско, посадить Криса на автобус домой, а самому продать мотоцикл и сдаться в больницу... нет, последнее кажется таким бесцельным... не знаю, что и делать.

Поездка же не пройдет полностью впустую. По крайней мере, у него обо мне останутся хорошие воспоминания, когда вырастет. От этого тревога спадает. За такую мысль хорошо держаться. Вот я и буду за нее держаться.

А тем временем просто продолжим нормальную поездку и будем надеяться, что все станет лучше. Ничего не отбрасывай. Никогда, никогда ничего не отбрасывай.

Ну и холодина! Как зимой! Где это мы, что вокруг так холодно? Должно быть, где-то очень высоко. Я выглядываю из спальника и на этот раз вижу изморозь на мотоцикле. В раннем свете хромовый бензобак переливается искрами. На черной раме, куда попадают лучи солнца, иней превращается в бусинки росы, которые скоро стекут на колесо. Слишком холодно разлеживаться.

Я вспоминаю про пыль под слоем хвои и ставлю ноги на землю очень осторожно, чтобы не потревожить ее. У мотоцикла я все распаковываю, вытаскиваю теплое белье и натягиваю на себя, потом -- одежду, свитер, куртку. Холодно по-прежнему.

Ступая по рыхлой пыли, выхожу на грунтовку между соснами, которая нас сюда привела, и делаю стофутовый рывок по ней, потом перехожу на размеренный бег и, наконец, останавливаюсь. Вот так лучше. Нет ни звука. Иней небольшими пятнами осел и на дорогу тоже, но он уже тает, и там, куда достают лучи солнца, дорога -- влажная и темная. Такие белые, кружевные и нетронутые пятна инея. И на деревьях. Я тихо возвращаюсь обратно -- словно чтобы не потревожить восхода. Ощущение ранней осени.

Крис еще спит, и мы не сможем никуда ехать, пока воздух не прогреется. Самое время подрегулировать мотоцикл. Я поворачиваю ручку на боковой крышке над воздушным фильтром и из-под фильтра достаю изношенный и грязный сверток с дорожным инструментом. Руки у меня не гнутся от холода, тыльные стороны покрыты морщинами. Хотя эти морщины -- не от мороза. В сорок они -- признак надвигающейся старости. Я укладываю сверток на сиденье и разворачиваю его... вот они все... как со старыми друзьями встречаешься.

Я слышу Криса, бросаю взгляд через сиденье и вижу, что он шевелится, но не встает. Наверное, просто ворочается во сне. Через некоторое время солнце становится жарче, и руки у меня уже не так коченеют, как раньше.

Я собирался поговорить немного о народной мудрости при ремонте мотоцикла, о сотнях тех вещей, что узнаешь по мере продвижения, которые обогащают то, что ты делаешь, не только практически, но и эстетически. Хотя это кажется сейчас слишком тривиальным, я бы не сказал, что это так.

Однако, теперь мне хочется повернуть в другую сторону, где можно будет закончить историю о нем. Я ее так и не закончил, поскольку не думал, что это окажется необходимо. Теперь же, я считаю, в самый раз ее закончить за то время, что мне осталось.

Железо этих ключей -- такое холодное, что больно рукам. Но это -- хорошая боль. Настоящая, а не воображаемая, и она -- здесь, абсолютно, в моих руках.

...Когда идешь по тропе и замечаешь, что от нее отходит другая тропа под углом, скажем, 30 градусов, немного дальше с той же стороны -- еще одна, под более широким углом, скажем, 45 градусов, а еще дальше -- третья, уже под прямым углом, то начинаешь понимать, что где-то там есть какая-то точка, куда ведут все эти тропы, и что, возможно, уже многим показалось стоящим идти туда; и начинаешь из простого любопытства сам задаваться вопросом, а не сходить ли и тебе тем путем.

В своей погоне за концепцией Качества Федр снова и снова замечал маленькие тропинки, уводившие в какую-то точку с одной стороны его пути. Он считал, что уже знал об общей идее, к которой все они вели -- к Древней Греции -- но теперь начал сомневаться, не проглядел ли он там чего-нибудь.

Уже много спустя после того, как Сара зашла к нему со своей лейкой и вложила ему в голову идею Качества, он спросил ее, где в английской литературе обучали Качеству как предмету.

-- Господи Боже мой, да не знаю я, я же не английский преподаю, -- отвечала та. -- Я же преподаю классику. Моя область -- греческий.

-- А Качество -- это какая-то часть греческой мысли? -- спросил он.

-- Качество -- это каждая часть греческой мысли, -- сказала она, и он задумался. Иногда под ее манерами старой перечницы он замечал некую тайную осмотрительность: будто она, словно дельфийский оракул, произносила вещи со скрытым значением; но он никогда не был в этом уверен.

Древняя Греция. Странно, что для них Качество было всем в то время, как сегодня даже произнести странно, что Качество реально. Что за невидимые перемены произошли?

Вторую тропинку к Древней Греции указало то, что весь этот вопрос -- Что есть Качество? -- внезапно вдвинулся в систематическую философию. Он думал, что уже покончил с этой темой. «Качество» же открыло все вновь.

Систематическая философия -- греческое изобретение. Греки, таким образом, поставили на ней свою постоянную печать. Утверждение Уайтхеда⁽¹⁸⁾, что вся философия -- не что иное, как «примечание к Платону», может быть очень хорошо подкреплено. Вся эта неразбериха с реальностью Качества должна была начаться где-то там, в прошлом.

Третья тропа появилась, когда он решил стронуться из Бозмена в сторону докторской степени по философии, которая была ему необходима, чтобы продолжить преподавание в Университете. Он хотел продолжать исследования значения Качества, начатые на уроках английского. Но где? И в какой дисциплине?

Ясно, что термина «Качество» не существовало в рамках ни одной дисциплины, если этой дисциплиной не была философия. А по своему опыту с философией он знал, что дальнейшие изыскания вряд ли откроют ему что-либо, касающееся очевидно мистического термина в английском творческом письме.

Он все больше и больше начинал сознавать возможность того, что программы, по которой он мог бы изучать Качество в понятиях, напоминавших бы те, в которых он сам его формулировал, попросту может не существовать. Качество лежало не только за пределами любой академической дисциплины, оно лежало еще и вне досягаемости методов всей Церкви Разума. Вот это будет Университет, которые согласится принять докторскую диссертацию, в которой соискатель отказывается определить свой основной термин.

Он долго рылся в каталогах, пока не обнаружил то, на что и надеялся. Все-таки существовал один университет -- Чикагский, -- где преподавалась междисциплинарная программа по «Анализу Идей и Изучению Методов». В экзаменационную комиссию входили профессор английской филологии, профессор философии, профессор китайской филологии и Председатель, профессор древнегреческой филологии. Колокол ударил: это все и решило.

С машиной, вроде, покончено, кроме смены масла. Бужу Криса, все складываем и едем! Он еще сонный, но холодный ветер на дороге освежает его.

Дорога, обсаженная соснами, забирает выше; движение сегодня не особенно сильное. Скалы между сосен -- темные и вулканические. Интересно, это мы что -- в вулканической пыли спали? А вулканическая пыль вообще существует? Крис говорит, что хочет есть; я тоже.

В Ла-Пайне останавливаелся. Я говорю, чтобы Крис заказал мне на завтрак яичницу с ветчиной, пока я на улице и сменю масло.

На заправочной станции рядом с рестораном беру кварту масла и на покрытом гравием заднем дворе ресторана вытаскиваю пробку стока, даю маслу стечь, ставлю пробку на место и заливаю новое; когда заканчиваю, новое масло в уровнемере сверкает на солнце ясно и бесцветно, почти как вода. Ахххх!

Засовываю на место разводной ключ, захожу в ресторан и вижу Криса и на столе рядом с ним -- свой завтрак. Иду в умывальник, чищусь и возвращаюсь.

-- Я проголодался! -- говорит он.

-- Холодная ночь выдалась, -- отвечаю я, -- и мы сожгли много пищи, только чтобы остаться в живых.

Яичница хороша. Ветчина -- тоже. Крис говорит про мой сон и про то, как он испугался, и с темой завязано. Похоже, он хочет что-то спросить, потом раздумывает, потом некоторое время смотрит в окно на сосны, а потом все-таки возвращается к нему:

-- Папа?

-- Что?

-- Зачем мы это делаем?

-- Что?

-- Все время едем?

-- Просто страну посмотреть... каникулы.

Ответ его, видимо, не удовлетворяет. Но он, кажется, не видит, что в нем не так.

Бьет внезапная волна отчаянья, как тогда, на рассвете. Я ему лгу. Вот что здесь не так.

-- Мы же просто едем и едем дальше, -- говорит он.

-- Конечно. Что бы ты делал вместо этого?

У него нет ответа.

У меня тоже.

Уже на дороге ответ приходит: мы делаем штуку высочайшего Качества, -- больше ничего в голову не приходит. Но это его удовлетворит не больше, чем то, что я сказал. Не знаю, что еще можно ему сказать. Рано или поздно, прежде, чем попрощаться, -- если все идет к этому, -- нам придется кое о чем поговорить. Вот так отгораживать его от прошлого -- здесь для него может быть больше вреда, чем пользы. Ему придется услышать про Федра, хотя многого он никогда так и не узнает. Особенно конца.

Федр приехал в Чикагский Университет, уже находясь в мире мыслей, настолько отличном от того, который понимаем мы с тобой, что его было бы трудно описать, если бы я даже помнил все. Я знаю, что во время отсутствия Председателя заместитель допустил его на основании его преподавательского опыта и очевидной способности разумно выражать свои мысли. Что он сказал в действительности, утрачено. После этого он несколько недель ждал возвращения Председателя в надежде получить стипендиат, но когда Председатель, наконец, объявился, то поимело место интервью, состоявшее, в сущности, из одного вопроса и ни одного ответа.

Председатель спросил:

-- Какова ваша субстантивная область?

Федр ответил:

-- Творческое письмо.

Председатель взревел:

-- Это методологическал область! -- и по всем практическим намерениям интервью закончилось. После некоторого разговора, все равно ни к чему бы не приведшему, Федр запнулся, засомневался, извинился и уехал обратно в горы. Такова была его характерная черта, провалившая его в Университете до этого. Он застревал на вопросе и не мог думать ни о чем другом в то время, как класс двигался дальше без него. На этот раз, однако, на раздумья о том, почему его область должна быть субстантивной или методологической, у него было целое лето, и все лето он только этим и занимался.

В горах у границы лесов он ел швейцарский сыр, спал на постели из сосновых веток, пил воду из горных ручьев и думал о Качестве и о субстантивной и методологической областях.

Субстанция не изменяется. Метод не содержит постоянства. Субстанция относится к форме атома. Метод относится к тому, что этот атом делает. В техническом письме подобное разграничение проводится между физическим описанием и функциональным описанием. Сложный узел наилучшим способов описывается сначала в понятиях своих субстанций: подузлов и деталей. А дальше уже -- в понятиях своих методов: функций в их последовательности. Если смешаешь физическое и функциональное описания, субстанцию и метод, то все запутаешь -- и читателя в том числе.

Дата добавления: 2017-01-14