К.С. Аксаков

Физиология Петербурга,

составленная из трудов русских литераторов, Ч. 1. С.-Петербург, 1845

«Что касается до составителей этой книги, — они совер­шенно чужды притязаний на поэтический или художествен­ный талант; их цель была самая скромная — составить кни­гу в роде тех, которые так часто появляются во французской литературе», — откровенно сказано в «Вступлении» в «Фи­зиологии Петербурга». «Вступление», вообще, посвящено то­му, чтобы доказать, что рядом с произведениями художест­венными, «запечатленными печатью сильного таланта или ге­ния, должен быть другой род произведений, удовлетворяю­щих насущной потребности ежедневных досугов. Бедна лите­ратура, не блистающая именами генuальными, по небогата и литература, в которой все или произведения гениальные, или произведеuuя бездарные и пошлые», - говорит то же «Вступ­ление». Между тем и другим должны быть произведения: сред­ние, не вполне бездарные, но вместе с тем и отнюдь не ге­ниальные, одним словом, посредственные. Нет ни одной лите­ратуры в мире, которая в ряду многочисленных произведений не нашла бы многих и очень многих посредственных; но об них мало говорят современники, забывают потомки; а стро­гая наука вовсе не признает их жалкого существования. Мо­жет быть, в подобном умолчании и можно видеть умышлен­ную скромность: если есть уже недостатки, то нечего скры­вать их. Допустим это, но странно, если вдруг начнут упре­кать литературу в том, что в ней нет места посредственности и мало произведений посредственных; странно, если писатели нарочно согласятся совокупными силами действовать для раз­множения подобного рода сочинений и прямо выскажут свою цель! У нас всего меньше обыкновенных талантов, как назы­вает скромный автор «Вступления», — этих творцов посред­ственных произведений; мы готовы были отвечать — и слава богу, но сила сознания принуждает автора прибавить: даже нельзя сказать, чтобы у нас уже слишком мало было обык­новенных талантов, — потом увлекаемый вновь — и похваль­но, последовательным движением прежде высказанной мыс­ли, прибавляет, противореча себе: хотя и действительно их очень немного. Много и не много — странное, но необходи­мое противоречие; нельзя определить ни качества, ни даже количества того разряда писателей, которые вовсе не способ­ны быть определенными, не заключая в себе никакой сущно­сти. Почему же автор «Вступления» так сильно заботится о таких писателях, к чему они? В следующих строках выска­зывается мысль автора «Вступления»: «Высокий талант, осо­бенно гений, действует по вдохновению, прихотливо идет сво­ей дорогой, нельзя его пригласить в сотрудничество, по изда­нию книги ему нельзя сказать: напишите нам статью, кото­рой содержание касалось бы петербургской жизни, а то, что вы предлагаете для нашей книги, нейдет к ней и нам этого не надо. — Оттого-то у нас лит<ературные> предприятия так дурно поддерживаются, и публике теперь стало совер­шенно нечего читать». Итак, посредственные писатели нуж­ны только для того, чтобы могли быть предпринимаемы и поддерживаемы литературные спекуляции. Автор совершен­но прав, нельзя писателю даровитому сказать: пиши то или другое — по заказу, пиши в том направлении, которое долж­но иметь предполагаемое издание, здесь нет места личному убеждению, как бы высоко оно ни было, нет места свободно художественной деятельности писателя; писатель в этом слу­чае невольник, раб чуждой воли, наемным трудом он должен служить литературе. Спекулянт-книгопродавец мог бы еще подумать подобным образом об писателе, но вряд ли решился бы он высказать подобную мысль. Что же думать, когда ее высказывают сами писатели? «Физиология Петербурга» вы­полняет эту мысль автора «Вступления», которая, определяя ее литературный характер, облегчает труд критики. Ей оста­ется только сказать: «Физ<иология> Петерб<урга>» впол­не согласна с требованиями ее издателей — она вполне посред­ственна. Критика может поблагодарить за такое облегчение, не знаем, поблагодарят ли только писатели, сотрудники «Фи­зиологии Петербурга», и читатели, которых хотят угощать посредственностью. Прибавим к этому еще и то, что «Физио­логия Петербурга» не имеет притязаний на оригинальность и желает быть простым подражанием французским этого рода изданиям, как объявляет то же «Вступление».

«Физиология Петербурга» начинается статьей под назва­нием: «Петербург и Москва». «Москва заключает в себе идею, Петербург другую. В чем состоит идея того и другого города, это можно узнать только, проведя параллель между тем и другим», — говорит автор этой статьи; с помощью срав­нения он думает объяснить идею Петербурга, с которой счи­тает долгом начать физиологию этого города, и потом уже спустится к описанию частных явлений петербургской жизни, петербургского дворника, шарманщиков, особенностей петер­бургской стороны и, наконец, углов. Первый рассказ, напи­санный даровитым писателем г. Луганским, противоречит несколько требованиям и общему характеру издания, зато все остальные с ним согласны — они вполне посредственны. В картинах заметна та же случайность: картинки Тимма к рассказу г. Луганского недурны, зато остальные весьма по­средственны. Цель издания достигнута: она удовлетворяет тем требованиям, которые сама высказывает. Критике мос­ков<ской> остается только, для любопытства, выписать не­сколько замечаний об идее Петербурга, которую пытается выразить первая статья. Иностранец Альгаротти сказал: «Петербург есть окно, через которое Россия смотрит в Евро­пу». Восхищаясь выражением, автор статьи восклицает: «Вот в чем идея Петербурга», — и продолжает далее: «Говорят, Петербург выражает собою только внешний европеизм. Положим, что и так, но при развитии России совершенно проти­воположному европейскому, т<о> е<сть> при развитии сверху вниз, а не снизу вверх, внешность имеет гораздо выс­шее значение, большую важность, нежели как думают. Про­поведовать европеизм, далее говорит автор, можно посредством науки или посредством жизни. На долю Петербурга выпал этот второй способ распространения и утверждения европеизма в русском обществе. Петербург есть образец для всей России во всем, что касается форм жизни». За этим следует сравнение московской жизни с петербургской. «Московские улицы узки и редко наполнены народом — широкие улицы Петербурга почти всегда оживлены народом, который куда-то спешит, куда-то то­ропится. На них до 12 часов ночи довольно людно и до утра по­падаются то там, то сям запоздалые. Кондитерские полны на­родом, немцы, французы и др<угие> иностранцы тузем­ные и заезжие пьют, едят и читают газеты. Русские больше пьют и едят, а некоторые пробегают «Пчелу», «Инвалид» или читают толстые журналы. Ресторации всегда полны, кухми­стерские заведения тоже; тут то же самое: пьют, едят, чи­тают, курят, играют на биллиарде и все большей частью мол­ча… Дом, в котором нанимает петербуржец квартиру, сущий ноев ковчег, в котором можно найти по паре всех животных». Описав такую публичную жизнь, автор прибавляет: «Если в Петербурге нет публичности в истинном смысле этого слова, зато уже нет и домашнего и семейного затворничества (разу­меется, как в Москве). Петербург любит улицу, гулянье, театр, кофейню, вокзал, словом, любит все общественные заведения. Это пока еще не много, но из этого многое может выйти впе­реди!»

Петербургского большого света автор не описывает — «люди различных слоев среднего сословия, от высшего до низшего, с напряженным вниманием прислушиваются к от­даленному и непонятному для них гулу большого света и по­-своему толкуют долетающие до них отрывистые слова и ре­чи, с упоением пересказывают друг другу доходящие до их ушей анекдоты, искаженные их простодушием. Словом, они так заботятся о большом свете, как будто без него не могут дышать; не довольствуясь этим, они изо всех сил бьются, бедные, передразнивать быт большого света и - à force de forger[4] достигают до сладостной самоуверенности, что и они тоже большой свет. Конечно, настоящий большой свет очень добродушно б рассмеялся, если б узнал об этих бесчисленных претендентах на близкое родство с ним; но от этого тем не менее страсть считать себя принадлежащим или прикосновен­ным к большому свету доходит в средних сословиях Петербурга до исступления. Поэтому в Петербурге счету нет раз­личным кругам большого света; все они отличаются со сто­роны высшего к низшему величаво или лукаво насмешливым взглядом, а со стороны низшего к высшему досадою обижен­ного самолюбия, впрочем, утешающего себя, что мы-де не отстанем от других и постоим за себя в хорошем тоне. Хоро­ший тон, это — точка помешательства для петербургского жителя: последний чиновник, получающий не более семи сот рублей жалованья, ради хорошего тона отпускает при случае искаженную французскую фразу, единственную, какую удалось ему затвердить из самоучителя, из хорошего тона он одевается всегда у порядочного портного и носит на руках, хотя и засаленные, перчатки, девицы даже низших классов ужасно любят ввернуть в безграмотной русской записке без­грамотную французскую».

Сказав потом несколько замечаний об низших классах, очень поверхностных, автор обещает читателю в следующих томах «Физиологии» описание лакейских балов, о которых, прибавляет он с какою-то особенною гордостью, в Москве лю­ди этого сословия еще и не мечтали. Москва охотно уступает это преимущество Петербургу. Наконец автор переходит к описанию главного, как он выражается, петербургского сосло­вия, чиновников. «Известно, что ни в каком городе в мире нет столько молодых, пожилых и даже старых бездомных людей, как в Петербурге: в этом отношении Петербург анти­под Москвы; это резкое различие объясняется отношениями, в которых оба города находятся к России. Петербург - центр правительства, город по преимуществу административный, бюрократический и официальный; едва ли не целая треть его народонаселения состоит из военных, и число штатских чи­новников едва ли еще не превышает собою числа военных офицеров: в Петербурге все служит, все хлопочет о месте или об определении на службу; в Москве вы часто можете слы­шать вопрос: чем вы занимаетесь, в Петербурге этот вопрос ре­шительно заменен вопросом: где вы служите. Слово чиновник в Петербурге такое же типическое, как в Москве барин, барыня, и т<ак> д<алее>; чиновник это туземец, истый гражданин Петербурга». Описание Петербурга автор заключа­ет следующим выводом: «Его закон (т<о> е<сть> Петер­бурга) есть нудящая сила обстоятельств, и он готов сделаться чем угодно, если это угодно будет обстоятельствам. И пото­му, — прибавляет далее довольно странную мысль, — его мудрено определить на основании того, что он был и что он eсть». Если нельзя определить чего-либо на основании того, что он был и есть, то неужели возможно определять на осно­вании того, что он будет? Желая доказать, как Петербург нужен для России, в противоположность одной из прекрасных статей «Современника» (1837), где сказано: «Москва нужна для России, для Петербурга нужна Россия», — автор заклю­чает: «Нельзя отнять важного значения у Москвы, хотя и нельзя еще сказать, в чем оно состоит, значение Петербурга яснее пока а priori, чем а posteriori, оно в будущем». Автор начал статью с целью показать идеи Москвы и Петербурга и наконец приходит к тому, что Петербурга определить нель­зя и что нельзя показать значения ни Москвы, ни Петербур­га. Неужели идея может быть в том, что не имеет значения? или автор думает, что само слово идея до сих пор не получи­ло никакого значения. Таким образом вся статья разрешается в полное ничтожество. Читателям, может быть, это пока­жется странным, но в самом деле, — ничто — единственно возможный вывод из статьи посредственной. Такого же рода статьи и заключает в себе «Физиология Петербурга» по соб­ственному ее признанию.

Дополним картину Петербурга, составленную автором в отличие от Москвы, еще одною особенностью Петербурга, особым родом писателей и литературы.

С того времени, как в русской литературе появилась мысль о народности, отдельные области огромной России на­чали выказывать свои особенности и в литературе. Покорный общему движению, и Петербург выразился в литературной деятельности и придал ей свой особенный характер; сосредо­точивая в себе богатства России, он усилил книжную торгов­лю и этот торговый характер придал и литературе. Одни за другими появились литературные предприятия, сосредоточи­вали вокруг себя толпы писателей, разделяли их на отдель­ные круги, наперед определяя время, количество и даже каче­ство их деятельности; началась сильная фабрикация литера­турных произведений, и полновесные книги журналов и дру­гих повременных изданий разошлись по всем концам России. Для подобных предприятий нужны были и особого рода писатели, такие, для которых литература составляла бы своего рода службу, деятельные, способные для всяких работ, по возможности лишенные особенностей, которых произведения не противоречили бы никакому убеждению, никакому из направлений подобного рода изданий. Петербург, как город по преимуществу чиновнический, заключающий в себе образцы всевозможных народностей, деятельный, богатый, исполненный бездомными людьми, стекающимися туда со всей Рос­сии, легко мог служить такого рода писателям. О них-тотак сильно заботится «Вступление» в «Физиологию Петербурга»; их произведения составляют особый разряд сочинений, кото­рые не то чтобы дурны, да и не то чтобы хороши, одним словом посредственные. Сбор таких сочинений и представляет «Физиология Петербурга».

Дата добавления: 2015-07-13