Очарованная странница

В фокусе — героиня. Та из двух, чья кровь заражена вирусом рокового влечения. Симптомы его присутствия проявляются с младых ногтей: сверстницы уже заневестились. Где надо — выпукло, где надо — вогнуто. А она по‑прежнему смахивает на подростка с грубоватыми манерами, походкой гавроша и жарко‑тревожной аурой. Стихи и футбол, румянец и сигарета, циничные реплики и пажеское послушание. Сплошной резкоконтинентальный климат. Однажды на пути возникает наставница.

Опытная жрица запретной любви вычисляет потенциальную послушницу моментально. Их сближение происходит без усилий, без путаных объяснений, стремительно и естественно, как слияние торопливого ручья со спокойным озером. Это не связь, это посвящение, неумолимое зеркало судьбы, поднесенное вплотную к душе: смотри, детка, смотри внимательно — вот истинные причины твоего смятения и неуюта, испарины твоих сновидений, лихорадочных вопросов себе и миру. Ответ пугает, он похож на приговор? Увы, другого нет.

До поры до времени удается сохранить инкогнито. Но сколько веревочке ни виться… Рано или поздно случается неизбежное — встреча:

Движением беспричинным Я встала, нас окружили. И кто‑то в шутливом тоне:

Знакомьтесь же, господа! И руку движеньем длинным Вы в руку мою вложили, И нежно в моей ладони Помедлил осколок льда.

Женская интуиция, не ослабленная, а усиленная изъяном, диктует одной гипнотические слова и поступки. Других же забавляют и притягивают откровенное обожание, пряная смесь союзничества и чужеродности. Они часто подолгу молчат. Старшей (не по возрасту. по чувству) нравится, когда младшая чем‑то занята — ею можно беспрепятственно любоваться. Вот только зрение не единственный орган чувств, подаренный нам природой. Есть еще как минимум четыре, и вовсе не периферийных.

Понятно, что ни к чему для полноты ощущений нюхать перстень, даже если у него форма цветка, слизывать масло с холста или гладить гриву медного скакуна. Так‑то оно так. А если у предмета полный комплект чудесных свойств? Почему у зрения такие привилегии? Нелепая дискриминация. Да и мыслимо ли удержаться от искушении уткнуть нос в душистые волосы, припасть к роднику жилки на шее, к маковому зерну родинки над влажным углом рта? На этих ласках все бы и закончилось.

Но нутро старшей грызет и гложет пророческий страх: вот‑вот ворвутся в их пастораль накачанные викинги и украдут, умчат ее сокровище. А чем, чем они лучше? Лишь тем, что имеют законное право окольцевать при свидетелях, чтобы после пришпоривать ее норовистую лошадку на скрипучих диванах. Не отдам! Так из смуты, ревности, пощечин, истерик, покаяния, слез и пота рождается первая брачная ночь.

Жребий брошен, рубикон позади. А как изменились глаза подруги — от вчерашней снисходительной прохлады ни следа. То‑то же! Но эйфория будет быстротечной. На сей раз реальность материализуегся в образе родителей младшей (старшая либо уже покинула отчий кров, либо отношения с близкими приняли характер коммунального сожительства).

Мать давно смущала странная дружба дочери. Чутье твердило: что‑то здесь нечисто. А теперь и вовсе сидят две девушки на кушетке с видом благовоспитанных гимназисток, а между ними такие разряды электрические проскакивают, словно это молодожены. Дневной неурочный визит с бесшумным поворотом ключа поставит раскаленные точки над «и». И запылают костры инквизиции. Мольбы, проклятия, карцер, угрозы суицида и кровавой расправы — все пустит в ход несчастная мать. Ее можно понять. Лучше бы дочь принесла в подоле, спуталась с женатым эти девичьи грехи вечны. А здесь… Срам‑то какой!

Игра в заговорщиков кончилась. Жгучая тайна при ярком свете пыточной лампы обернулась грязной сплетней. Под лепестками оказались ядовитые шипы, под ковровым мхом — бездна. И заблудшее чадо не выдержит, содрогнется и отступит. Отступит ровно на тот шаг, который отделяет ненависть от любви. А когда после каникул, проведенных у тетки в Саратовской губернии, окликнет в толпе знакомый голос, она обернется. Медленно‑медленно, очень медленно… и из ледяных осколков само собой сложится неуступчивое слово «вечность».

Конец первого акта. Пожалуйте в буфетную, господа!

Молодые раны заживают скоропостижно. Еще не сносились кроссовки, в которых несла караул под теми к‑нами, еще не порыжели чернила на письмах и екает плечко от звука запретного имени, а новая Галатея спускает мраморную ножку с пьедестала. Горький опыт наставил первые, пока еще редкие красные флажки на дистанции: никаких поздних звонков и визитов, никаких семейных чаепитий.

· Что же твоя новая приятельница никогда не зайдет в гости?

· Она, мама, очень стеснительная.

Карта города в масштабе один к одному выучена наизусть. Две руки в одном кармане куртки. Тупики, скверики, черные лестницы, ясельные беседки, чердаки и подвалы, где голуби и кошки, где граненый стакан наливают до краев рубиновым портвейном, где тихонечко гуляет в смуглых пальцах нож. Самые теплые места — на заднем сиденье автобуса. Самый длинный маршрут — до аэропорта. Жмемся мы друг к дружке, чтоб теплее стало. Водитель подмигивает в зеркальце:

уже приметил. Милиционер интересуется паспортами:

тоже приметил. Нет, лейтенант, никуда мы не летим, хотя очень хотелось бы. Говорят, далеко‑далеко есть лебединый остров, где ни штормов, ни ветров, ни паспортного режима, где каждая раковина в море — с жемчугом, где на каждом дереве — гамак, а в каждом гамаке — по русалке. Мы не нарушим порядок на вверенной вам территории. Мы только погреемся — и назад. Можно?

Минет зима, минет лето. Вот и осень. Сезон свадеб. Куклы на капоте, фата на невесте, жареные лебеди, народные песни, цыганочка с выходом, жениху жмут туфли, невеста уже без фаты курит и плачет в туалете. — Тебе нравится? — Her. — Невесту успокоили жениха разули, куклу отвязали от капота, спеленали сунули в коляску. Сопит, моргает, тужится. — Тебе нравится? — Да!

Можно вырыть крепостной ров, возвести китайскую стену, вставить глазок от непрошеных посетителей, когда они — люди. Природа же легким щелчком пробьет брешь в яично‑медовой кладке, от ее вздоха слетят пудовые замки и засовы. Теперь ее вестник явится в розовой оболочке херувима, а попросту говоря — ребенка.

«Того, кто никогда не придет, того, о чьем появлении даже нельзя молить. Можно просить у Богоматери ребенка от возлюбленного, можно просить у Богоматери ребенка от старика — не справедливости — чуда, но о безумии не просят. Союз, где ребенок исключен начисто… Вот единственная погрешность, единственное уязвимое место в том прекрасном целом, которое являют собой две любящие друг друга женщины. Не влечение к мужчине, а желание ребенка — вот чему невозможно противиться. Единственное, что спасает мужчину. И — человечество.

«Что скажут люди» — ничего не значит, не должно значить, ведь, что бы люди ни сказали, они скажут дурное, что бы ни увидели — увидят дурное. Дурной глаз зависти, любопытства, безразличия.

…Церковь и государство? Не посмеют сказать ни слова, покуда не перестанут толкать и благословля гь на убийство тысячи молодых людей.

Но что скажет, что говорит об этом природа единственная мстительница и заступница за наши Физические отклонения. Природа говорит: нет. Запрещая нам это, она защищает себя; Бог, запрещая нам что‑то, делает это из любви к нам; При‑оода — из любви к себе, из ненависти ко всему, что не есть она.

..И та, что начинала с нежелания иметь ребенка от него, кончит желанием иметь ребенка от нее. И оттого, что это не может быть, она однажды уйдет, продолжая тюбить, но гонимая ясной и бессильной ревностью своей подруги, и настанет день, когда она, никому не нужная, рухнет в объятия первого встречного». (М. Цветаева).

И замелькают перед очарованной странницей путевые пейзажи и платформы. А на них ее транзитные подруги — блондинки и брюнетки, болтушки и молчуньи, вертихвостки и хохотушки, неряхи и чистюли. У них будут дети и не будет детей. Обручальное золото будет посверкивать на безымянном пальце то справа, то слева. Они будут кидаться в связь, зажмурившись, как в омут. И вступать высокомерно, как аристократки в придорожную корчму. За ними будет тянуться шлейф духов и смог перегара. Их будет много. Не по хотению темперамента, а по щучьему велению судьбы. Или общества. Которое шарахнется от такой супружеской пары как от чумы, обнесет ее колючей проволокой взглядов, швырнет в спину комья насмешек. Портачит природа. Платит человек. Пошли, Господи, всем своим отверженным чадам утешение. Смягчи нравы и сердца.

Дата добавления: 2015-08-31