Голос из вечности

Кладбище

После многих лет отсутствия посетил я то живописное село, в котором я родился. Давно-давно принадлежит оно нашей фамилии. Там - величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широкими развесами дерев лежат прахи тех, которые их насадили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной панихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священнослужителей.

Услышал я имена почивших - живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уединение на кладбище! Какая чудная, священная тишина! Сколько воспоминаний! Какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, божественным песнопениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило собою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждением. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцев моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводимые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях, и также - только в течение краткой чреды своей, также увянут, исчезнут. Что наша жизнь? Почти то же, что жизнь листка на древе!

"20 Мая 1844 года. Село Покровское, Вологодской губернии".

(Дума на могиле)

В сумраке тихого летнего вечера стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле моего друга. В тот день совершено было поминовение о нем; в тот день семейство его долго оставалось на могиле. Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были один рыдания. Рыдания прерывались глубоким молчанием; молчание прерывалось рыданиями. И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями.

Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле; стоял, осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто услышал я голос почившего! - Загробную речь его, таинственную беседу, чудную проповедь, какою изобразилась она в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою.

“Отец мой! мать моя! супруга моя! сестры мои! В черных одеждах, облеченные в глубокую печаль и телом и душою, стеклись вы к моей одинокой могиле, - с поникшими главами, окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями, вы беседуете с безмолвствующим жителем гроба. Сердца ваши - фиалы неисцельной грусти. Потоки слез льются из очей ваших; вслед за потоками пролившимися рождаются новые слезные потоки: печали нет дна, слезам нет конца”.

“Младенцы - дети мои! и вы здесь у камня могильного, у камня надгробного! И на ваших глазках навернулись слезки, а сердце ваше не знает, о чем плачут очи, подражающие очам отца моего, очам моей матери. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светящимся, гранитом зеркальным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а они - этот гранит и эта надпись - провозвестники вашего раннего сиротства”.

“Отец мой! мать моя! супруга моя! родные и друзья мои! что стоите вы так долго над моей могилой, над хладным камнем, хладно стоящем на страже гробовой? Давно уже охладело мое бездыханное тело; по приговору всемогущего Творца оно возвращается в свою землю, рассыпается в прах. Какие тяжкие думы объемлют вас, удерживают на могиле моей?... Служители алтаря принесли у ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от могилы безмолвной: уйдите и вы. Вам нужен покой после подвигов души и тела, измученных, истерзанных скорбью”.

“Вы нейдете!... вы здесь!... вы приковались к месту моего погребения! В молчании, сказывающем более, нежели сколько может сказать самое пышное красноречие, - с душою, для которой нет объяснения, - с сердцем, в котором обилием чувств поглощается определенность чувств, вы не отступаете от могилы, запечатленной на многие веки, от камня - памятника бесчувственного. Что надо вам?... Не ожидаете ли вы из-под камня, из недр могилы мрачной, моего голоса?”

“Нет этого голоса! Вещаю одним молчанием. Молчание, тишина нерушимая - достояние кладбища до самой трубы воскресения. Прахи мертвецов говорят без звуков, в которых нуждается слово земное: тлением осуществленным они возглашают громкую проповедь, убедительнейшее увещание к мятущимся, шумящим на земной поверхности искателям тления”.

“И есть еще у меня голос! И говорю с вами, и отвечаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизнесенные и невыразимые вопросы. Послушайте меня! Отличите мой голос в общем голосе, которым говорит вечность ко времени! - Голос вечности один, - неизменяем, непреложен. В ней нет непостоянства, переменчивости: в ней день - один, сердце - одно, мысль - одна. Соединяющий все во едино - Христос. Оттуда голос - один”.

“В этом голосе, которым говорит вечность, в этом голосе безмолвном и вместе подобном грому, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем, едином голосе вечности, имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного фортепиано”.

“Вещал всем нам голос вечности, вещал с времен явления нашего в бытие. Вещал он нам, когда мы были еще неспособны внимать ему; вещал он нам и в зрелом возрасте нашем, когда мы уже могли и должны были внимать ему, понимать его. Голос вечности!... увы!... мало прислушивающихся к тебе в шумной земной гостинице! То препятствует внимать тебе младенчество наше; то препятствуют внимать тебе заботы, развлечения житейские. Но ты не умолкаешь. Говоришь, говоришь, - и, наконец, чрез грозного посланника - смерть, требуешь и внимательного, и невнимательного слушателя к отчету во внимании и послушании великим глаголам вечности”.

“Чтоб голос вечности имел для вас особенный отголосок, особенно способный проникать в ваше сердце, привлекать к слову спасения ум ваш, - Бог причислил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился в стройное согласие с общим голосом обширного невидимого мира. Для всех странников земли я - мертв, безгласен, как и все мертвецы, но для вас я - жив, и, мертвый, говорю слово спасения открытее, сильнее, нежели как сказал бы его, оставаясь между вами и гоняясь вместе с вами за призраками благ, которыми тление обманывает и губит изгнанников из рая, помещаемых на короткое время в земной гостинице для примирения с прогневанным ими Богом”.

“Бог - милостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, - внезапно из тьмы могильной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам!... Небо признало частный голос из вечности излишним... И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог благоволил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставы - блаженной для послушных, страшной для непокорных - вечности? "Имут Моисея и пророки, да послушают их" Лк.16:29, ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди живущим на земле плотскою жизнью, умерщвленным душевною вечною смертью. "Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры" Лк.16:31.

“Товарищ мой - мертвец, но еще с живым словом в устах! Прими от меня поручение и исполни его.

Вот отец мой! вот мать моя! вот супруга моя! вот родные мои! не могу говорить с ними иначе, как общим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса… да, они слышат его!... но нет у меня отдельного, частного, моего слова... Товарищ мой! будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из священной вечности, скажи им за меня краткое, нужнейшее для них слово: “Земная жизнь - мгновенное обманчивое сновидение. Вечность - неизбежна. Есть и бедственная вечность!... Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону всесвятого Бога, - и приходите ко мне на верное, некончающееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!”

/1848-го года, Сергиева Пустыня. Дума написана на кончину К. Ф. О-на, бывшего с юных лет в близких отношениях с архимандритом Игнатием Брянчаниновым./

Учение о плаче Преп. Пимена Великого[102]

Брат вопросил авву Пимена о том, какое должно иметь иноку делание. Авва отвечал: “Авраам, когда пришел в обетованную землю, то купил себе гроб, и с гроба начал вступать во владение Обетованною землею”. Брат спросил, какое имеет значение "гроб". Авва отвечал: “Это - место плача и рыдания”.

Следующее изречение также принадлежит авве Пимену: “Плач - сугуб: делает и хранит”.

Брат вопросил авву Пимена: “Что мне делать со страстями моими, возмущающими меня?” Старец сказал ему: “Будем всеусильно плакать пред благостию Божиею, доколе она не сотворить милости с нами”.

Брат вопросил авву Пимена: “Что мне делать с грехами моими?” Старец сказал: “Желающий избавиться от живущих в нем грехов, плачем избавляется от них, и желающий не впадать вновь в грехи, плачем избегает от впадения в них. Это - путь покаяния, преданный нам Писанием и Отцами, которые сказали: плачьте! другого пути кроме плача нет”.

Однажды авва Пимен, проходя чрез Египет, увидел женщину, сидевшую на гробе и плакавшую горько. При этом он сказал: “Если б со всего мира стеклись к ней утешающие, то не отвлекли бы души ее от плача. Так и монах должен постоянно иметь в себе плач”.

Однажды преподобный Пимен шел с аввою Анувом в окрестностях города Диолка. Увидев там женщину, терзающуюся и горько плачущую над могилою, они остановились послушать ее. Потом, несколько отошедши, встретили прохожего, и спросил его святой Пимен: “Что случилось с этою женщиною? она так горько плачет”. Прохожий отвечал: “У нее умерли муж, сын и брат”. Тогда авва Пимен, обратясь к авве Ануву, сказал: “Говорю тебе: если человек не умертвит всех плотских пожеланий своих и не стяжет такого плача, то не может быть монахом. Все житие монаха - плач”.

Сказал старец: “Плач составляет поучение (душевное делание, душевный подвиг) инока. Если нет плача, то невозможно сохраниться от расстройства и смущения”. Я отвечал: “Когда я в келии, тогда плач пребывает со мною; если же кто придет ко мне, или я выйду из келии, то уже не обретаю его”. На это старец сказал: “Это оттого, что плач не усвоился тебе, но как бы дан взаймы”. Я просил объяснить мне эти слова. Старец сказал: “Если человек потрудится всеусильно о стяжании плача, то обретает его в служение себе, когда только захочет”.

Брат вопросил авву Пимена: “К чему должно быть устремлено внимание безмолвствующего в келии? Старец отвечал: “Я - подобен человеку, погрязшему в болото по шею, имеющему бремя на шее, и вопиющему к Богу: помилуй меня!” Помилуй меня! это - выражение внедрившегося в душу плача. Плач, когда достигнет развития, не может облекаться в многомыслие и многословие: он довольствуется для выражения необъятного духовного ощущения самою краткою молитвою.

Брат вопросил авву Пимена о монашеском делании. Старец сказал: “Когда Бог посетит нас призывом в вечность: тогда что озаботит нас?” - Брат отвечал: “Грехи наши”. Старец сказал: “Итак! Войдем в келии наши; уединившись в них, воспомянем грехи наши, и Господь послушает нас”. Здесь должно разуметь не поверхностное, холодное воспоминание о грехах и о греховности своей, но воспоминание, соединенное с покаянием, с плачем.

Когда скончался авва Арсений Великий, святой Пимен при вести о кончине Великого, прослезившись, сказал: “Блажен ты, авва Арсений! потому что ты плакал о себе в жизни сей. Не плачущий здесь, будет вечно плакать. Невозможно не плакать, или здесь произвольно, или невольно там, в муках”.

Дата добавления: 2015-08-31