А. П. Чехов в Художественном театре 2 страница. Рукопись без названия, не датированная автором

[БАЛЕТ]

Рукопись без названия, не датированная автором.

Помимо этой беловой рукописи в архиве Станиславского хранятся две тетради, в которых имеются первоначальные наброски описания дивертисмента "гала-монстр", театра фарса, оперетты и непосредственно следующего за ними фрагмента о балете. В одном из этих набросков имеется текст, не вошедший в беловой вариант: "Недавно я был в балете со специальной целью проверить, наложило ли время и прогресс свой отпечаток. Все осталось по-прежнему, и вековые традиции охранены. Я вспомнил времена своей юности. Это была самая веселая пора моей жизни, кончившаяся свадьбой и семейным счастьем для многих из моих товарищей. Время невинных шалостей, волнений, томлений, ожиданий, намеков, недосказанных слов... Было весело и молодо за кулисами и очень скучно в публике, конечно, когда _е_е_ не было на сцене" (No 712).

Об увлечении Станиславского балетом рассказано в главе "Междуцарствие" в книге "Моя жизнь в искусстве" и в дневнике 1881 г., публикуемом в настоящем томе.

Публикуется впервые, по рукописи (No 715).

¹ В одном из черновых набросков "Начала сезона" фрагмент о балете заканчивался следующими словами: "Вот почему я стал посещать оперные спектакли и незаметно для себя полюбил их. Я так увлекся ими, что принялся учиться петь -- и все ходил в театр, несмотря на то, что она уже перестала смотреть в четвертый ряд с правой стороны, так как вышла замуж..." (No 713).

Рукопись, не датированная автором, по своему содержанию примыкает к "Началу сезона". Впервые опубликована в книге Г. Кристи, Работа Станиславского в оперном театре, М., 1952, стр. 35--38.

Первоначальные черновые варианты описания оперного спектакля "Фауст" встречаются в рукописях Станиславского начала 900-х годов. В наиболее законченной из этих черновых рукописей (No 718) Станиславский предпослал отрывку о "Фаусте" вступление о целях и задачах театра, включенное им в обработанном виде в "Начало сезона". Можно предполагать, что после "Фауста" должны были следовать описания дивертисмента "гала-монстр", театра фарса и водевиля, оперетты и балета, так как тетрадь, в которой помещены эти наброски Станиславского, по существу является продолжением рукописи No 718.

В 20-х и в начале 30-х годов, работая над задуманным трудом о разных видах и направлениях современного театра, Станиславский намеревался включить отрывок об опере, наряду с другими фрагментами из "Начала сезона", в разделы будущей книги.

Публикуется по рукописи (No 719).

¹ В черновой рукописи имеется следующий отрывок, не вошедший в основной текст:

"Артист запел тем шелковым голосом, который создан для того, чтобы произносить: "любовь, amore, io t'amo!" Эти слова вместе со страстными звуками вливаются в молодое сердце женщины и заставляют его биться ускореннее. И я был очарован и слушал... Что пел певец, не знаю, так как слов я не разобрал. Судя по музыке, грустно-изящной и страстной, он произносил: "Не...е...ет! Напрасно я один сижу в этом сарае! Будь проклято одиночество, пока еще я молод" и т. д. (No 718).

² Далее в той же рукописи следует: "Благодарная публика разразилась бурей рукоплесканий, и, в свою очередь, Фауст долго благодарил ее, отвешивая ей низкие поклоны и от избытка чувств прижимая руку к сердцу.

Познакомившись дома с текстом слов этой арии и речитатива, я узнал, что он пел:

"Не...е...ет! ум напрасно мой

Ответа жадно просит

У природы и людей (богов?)".

После этих слов в рукописи имеется текст, позднее зачеркнутый Станиславским: "Я ясно припоминаю его жесты. При слове "нет!" он отрицательно качал головой и изящно отводил от своего туловища руку с отогнутым пятым пальцем. При слове "ум" он жал себе виски; при слове "напрасно" безнадежно пожимал плечами и разводил руками, как бы выражая отчаяние; при слове "мой" указывал на себя, при словах "ответа жадно просит" он хватался за сердце и как бы с усилием и болью вырывал его из своей груди; говоря о природе, он обводил руками вокруг себя, как бы указывая на все, что его окружает; при слове "у богов" он указывал на небо ("у людей" -- он указывал на зрительный зал, переполненный публикой) и т. д.".

³ "Действительно, вскоре из подвала подняли на сцену какого-то человека. Он широко раскрыл рот, который осветился красным светом, и приветствовал нас чудной бархатной нотой и красивым жестом руки" (No 718).

⁴ "Когда я очнулся, капельмейстер сходил вниз, в подземелье, занавес был опущен, а молоденький мальчик Фауст с ужасно черным и красным Мефистофелем прикладывали руки к сердцу и посылали безэ публике и знакомым в ложах дамам. В последующих актах я внимательно слушал и изредка смотрел на сцену" (No 717).

[О ПРИЗВАНИИ АРТИСТА]

Печатаются последовательно два дополняющих друг друга текста, относящиеся к "Началу сезона" и излагающие предусмотренную конспектом-планом Станиславского тему об ответственности экзаменаторов.

Первая рукопись (No 710), не имеющая названия, снабжена заголовком "3 авг.", что указывает на принадлежность ее к третьей главе "Начала сезона". В архиве Станиславского сохранился лист, озаглавленный им: "III глава. "Начало сезона". 3 августа. 1) Ответственность роли экзаменатора. 2) Как представляется деятельность артиста и какова она на самом деле. Артист по призванию и артист-карьерист".

В архиве Станиславского имеются другие варианты этого текста, также кончающиеся выводом о необходимости написать речь или статью, обращенную к молодежи, чтобы "вразумить заблуждающихся" и предостеречь их от ошибок в выборе профессии артиста.

Вторая рукопись (No 723), без названия, не датированная автором, по существу является текстом этой статьи или речи Станиславского (обе рукописи хранились им вместе с материалами "Начала сезона" в одном из скоросшивателей). Первые ее фразы совпадают с началом рукописи, озаглавленной нами "Труд артиста кажется легким...". Черновые, незавершенные наброски публикуемой рукописи имеются в записной книжке 1902 г. (No 750) и в рукописи (No 826).

Высокие этические требования, предъявляемые актеру не только на сцене, но и в частной жизни, чрезвычайно характерны для Станиславского и получили дальнейшее развитие в целом ряде его высказываний, посвященных вопросам артистической этики.

Обе рукописи публикуются впервые.

¹ После этого следует текст второй рукописи.

² Здесь Станиславский сделал карандашную заметку: "Я не проповед[ую] монашество (подчеркнуть). Я не сушу искусство".

Против фразы "Тогда тернистый путь артиста украсится розами" Станиславским на полях рукописи поставлен знак вопроса и написано: "Баналь[но]".

³ На обороте последней страницы рукописи приклеен лист с карандашными набросками текста из "Начала сезона", конец которого написан на отдельном листке. Воспроизводим этот текст полностью.

"Солнце светило, теплый воздух, входивший из открытого окна, освежал усталую голову. Только теперь я проснулся и точно прозрел для действительной, а не фантастической (отвлеченной) жизни [и] сразу понял, что погубил время на писание даром.

Гораздо полезнее было бы спать.

Все это не то, не те слова, которые доступны молодому поколению.

Они становятся понятными только тогда, когда жизнь выучит их понимать. Для молодежи -- это красивые слова, разжигающие ее фантазию и еще больше поджигающие на красивую, чуть не проповедни[ческую] деятельность.

Не то, не то,-- твердил я про себя по пути к театру.

Нужны другие слова, нужны голые некрасивые факты, поражающие своей простотой -- жизненностью.

Только они могут заставить призадуматься молодое воображение и придать настоящую краску той призме, через которую они смотрят на жизнь.

Не то, не то...".

[ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ ЭКЗАМЕН]

Печатается впервые, по рукописи (No 711). Высказывания Станиславского об ответственности экзаменаторов и трудности определения таланта в условиях экзамена перекликаются с соответствующими страницами ранних вариантов его труда "Настольная книга драматического артиста".

В архиве Станиславского сохранилось несколько подготовительных черновых набросков этого раздела "Начала сезона", обозначенных датой "3 августа". (В плане-конспекте раздел о вступительных экзаменах также отнесен к событиям 3 августа.)

¹ В записной книжке Станиславского 1904 г. имеются наброски, сделанные, по-видимому, во время экзаменов в школе Художественного театра и частично перекликающиеся с подготовительным материалом для "Начала сезона". "Антракт, старые, кончившие ученики. Разговор с ними. Новички подсматривают", "боятся возвышения", на которое должны подняться экзаменующиеся,-- записывает Станиславский.-- "Больше всего приходят с запахом подвала, стремясь выбраться из житейской пошлости". "Обморок с юной девицей (подали стакан воды). Некрасивые, староватые читают о любви. Неграциозные -- о кокетстве и флирте, о цветах". Попутно Станиславский дает краткие записи о некоторых из экзаменующихся. Так, например, он пишет: "Голодная -- руки черные, жилы натужены, просит милос[тыню]". "Молоденькая -- читала о няне, лампаде, потом "Ворону и лисицу". Просили сейчас же продолжать, задыхалась. Молода, приятна". "Ужасная, немолодая, ломается, неприятный голос. О любви читала. Букву р грассирует. Читала "Русалку". Трогает неприятно. При темпераменте -- вид пьяной". "Молодой человек в лакейском сюртуке -- выговор и нахальство скверного провинциального актера" (No 759).

Воспоминания

Точная дата написания воспоминаний не установлена.

В письме к Н. В. Дризену от 3 ноября 1909 г. К. С. Станиславский сообщил: "Года два назад я рассказывал все свои воспоминания об А. П. [Чехове] моему помощнику по режиссерству -- Льву Антоновичу Сулержицкому. Он их записал и хотел издавать" ("Ежегодник МХТ" за 1948 г., т. I, стр. 488). По-видимому, воспоминания Станиславского о Чехове, названные им "А. П. Чехов в театре", были закончены в 1907 г. Впервые они были напечатаны с сокращениями в альманахе "Шиповник", в 23-й книге за 1914 г., в связи с десятилетием со дня смерти Чехова. Они входили в раздел "Из воспоминаний об А. П. Чехове в Художественном театре", составленный Л. А. Сулержицким, и имели подзаголовок: "Записано со слов К. С. Станиславского". Полностью напечатаны в "Ежегоднике МХТ" за 1943 г. (подготовлены к печати Е. Н. Семяновской) и изданы отдельной книжкой в 1947 г.

Начало рукописи воспоминаний о Чехове написано рукой Станиславского, остальная часть -- Сулержицким, очевидно, под диктовку Станиславского.

В одной из записных книжек, относящейся предположительно к 1904--1906 гг., имеются рукописные наброски Станиславского "Чехов в театре", являющиеся первой черновой рукописью его воспоминаний о Чехове в МХТ. Фрагменты, не включенные Станиславским в основной текст воспоминаний, но представляющие интерес, приводятся в комментариях.

Встречу с Чеховым-драматургом Станиславский всегда считал определяющей для дальнейшего развития МХТ, так же как и сближение театра с А. М. Горьким. Не случайно в этих воспоминаниях о Чехове Станиславский говорит и о Горьком, работа над пьесами которого оставила глубочайший след в творческой биографии театра и самого Станиславского.

В публикуемых воспоминаниях Станиславский сравнительно мало рассказывает о совместной творческой работе Художественного театра и Чехова. Более подробно и глубоко он пишет о ней в книге "Моя жизнь в искусстве". Но эти воспоминания ценны и дороги тем, что они показывают внутреннюю близость Станиславского с Чеховым, общность их устремлений и целей в искусстве.

Печатается по рукописи (No 1086).

¹ Знакомство могло произойти 3 ноября 1888 г. на открытии Общества искусства и литературы, где в числе приглашенных был А. П. Чехов (см. Полн. собр. соч. А. П. Чехова, т. XIV., М., 1949, стр. 215, 217, 218). В отзывах прессы имеется сообщение о присутствии Чехова и на костюмированном балу Общества 18 февраля 1889 г. ("Новости дня", 1889, 20 февраля).

² Суворин Алексей Сергеевич (1834--1912) -- журналист, беллетрист и драматург, книгоиздатель, владелец и редактор монархической, черносотенной газеты "Новое время".

³ Эта вторая встреча могла произойти 15 февраля 1897 г. (а не 4 января 1897 г., как указывалось в комментариях к предшествующим изданиям).

В этот день в театре Корша состоялся литературно-музыкальный вечер "в пользу недостаточных студентов" Московского университета. Станиславский читал сцену в подвале из "Скупого рыцаря" А. С. Пушкина.

Приводим отрывок из черновой рукописи Станиславского: "Для меня, любителя, это был знаменательный вечер. Играть в настоящем театре, в чисто театрально-профессиональной обстановке. Видеть вокруг себя равнодушные, безучастные, а иногда даже и не без оттенка злорадства или презрения лица, -- это не обычные и волнительные моменты жизни любителя. Понятно, что я волновался, хоть играл сцену не в первый раз.

В час, назначенный для единственной репетиции, я застал пустой театр и сонного мастера. Все, чего я добился в отведенное мне время, это расстановки нескольких подмостков, несколько негодных бутафорских сундуков. Бутафор долго уверял меня, что они прекрасны, так как с [этими вещами] играл ту же сцену известный в то время артист.

Mise en scХne, которую мне хотелось, не пришлось устроить, и вместо средневекового подвала замковой башни с длинным коридором, мрачным и зловещим, получилось прекрасное высокое помещение театральной тюрьмы, в котором обитает в операх Фауст, или томится в одиночестве на соломе Маргарита, или сжигается на костре цыганка-колдунья в "Трубадуре". Суфлера и акустику я узнал впервые на спектакле перед публикой и тут только оценил его значение в настоящем театре. Точно пронизывающий свист летели его реплики мне в ухо, и это было кстати для меня, так как я от смущения забывал ежеминутно роль, затверженную более чем добросовестно.

Неуютные уборные с тонкими перегородками, разговор каких-то чуждых мне лиц во время костюмирования -- все это было неприятно и расстраивало настроение.

Я играл плохо, чувствовал это и конфузился.

Теперь, уходя поскорее из настоящего театра, в котором так жестоко впервые разочаровался, я робко поглядывал на публику, стараясь понять из их взглядов -- провалился я или не очень?!

Поспешно надевая шубу, которую я до спектакля умышленно оставил в гардеробе для публики, надеясь на то, что мне придется надевать ее среди любопытных взглядов приведенной мной в восторг публики, я не без неудовольствия увидел проходящего в толпе Чехова. Я хотел избегнуть этой встречи, хотел уйти незаметно среди публики, которая нисколько мной и не интересовалась. А. П. подошел ко мне и благодарил, но увы, не за "Скупого Рыцаря", а за роль... в его пьесе "Медведь", которую я незадолго перед тем играл в Обществе искусства и литературы. "Послушайте, вы же, говорят, чудесно играете мою пьесу. Я же не видал, понимаете ли? А я же автор... провалившийся" (No 761, стр. 4--6).

В отзывах прессы об этом вечере отмечалось исполнение Станиславского, "с большой силою сыгравшего сцену в подвале из "Скупого рыцаря", Вл. И. Немировича-Данченко, "очень хорошо прочитавшего отрывок из своей повести "Драма за сценой", М. Л. Кропивницкого, исполнившего "Думы" Т. Г. Шевченко, и др.

Из дневника А. П. Чехова выясняется, что 15 февраля 1897 г. он находился в Москве, но нет упоминания о посещении им литературно-музыкального вечера в театре Корша.

⁴ Водевиль Чехова "Медведь" был поставлен в Обществе искусства и литературы 10 апреля 1895 г. Станиславский исполнял роль Смирнова, "г. Станиславский играл... деревенского медведя, неожиданно и мгновенно влюбляющегося,-- и играл бесподобно и с большим простодушием. Я смеялся до слез", -- писал Ю. Николаев в "Московских ведомостях" (1895, 16 апреля).

После большого перерыва "Медведь" был возобновлен Обществом искусства и литературы 24 и 31 января 1897 г., то есть незадолго до описываемой Станиславским второй встречи с Чеховым.

⁵ Станиславский говорит здесь о совещании в редакции журнала "Русская мысль", где обсуждался проект здания народного театра, разработанный архитектором Ф. О. Шехтелем. "16 февр. вечером собрались в редакции "Русской мысли", чтобы поговорить о народном театре. Проект Шехтеля всем нравится",-- записал Чехов в своем дневнике 1897 г. В архиве Станиславского сохранилось письмо, полученное им от редактора журнала В. А. Гольцева: "...Вы очень сочувственно отнеслись к мысли об устройстве народного театра и аудитории. Мне поручено просить Вас пожаловать в помещение редакции "Русской мысли" (угол Никитской и Леонтьевского) в воскресенье 16 Февраля".

⁶ В июне 1897 г. состоялась встреча К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко в "Славянском базаре", заложившая основу будущего Московского Художественного театра.

⁷ Дрейфус Альфред -- французский офицер генерального штаба, еврей по национальности. Невинно осужденный по ложному обвинению в государственной измене и шпионаже, был сослан на Чортов остров близ Гвианы.

⁸ В черновой рукописи в записной книжке Станиславский сообщает дополнительные сведения: "Обширную деловую переписку вел с ним Вл. И. Немирович-Данченко. Больше всего они списывались по вопросам репертуара. К сожалению, я не помню мнения А. П. по этому интересному вопросу. Знаю только, что он хоть и стоял за постановку "Царя Федора", но не считал автора ее природным драматургом. Ложно-классические тона и сильное влияние Шекспира осуждались А. П.".

⁹ Имеется в виду провал "Чайки" на первом представлении в Александрийском театре в 1896 г.

¹⁰ Разрешение на включение "Чайки" в репертуар Художественного театра было дано Чеховым в мае 1898 г. "Твое письмо получил... Значит, "Чайку" поставлю!!" -- писал Немирович-Данченко Чехову 31 мая 1898 г. ("Избранные письма", М., 1954, стр. 117). В августе начались репетиции "Чайки" под руководством Немировича-Данченко.

¹¹ Режиссерский план "Чайки" был написан Станиславским летом 1898 г. в имении брата "Андреевке", близ Харькова, и высылался частями в Пушкино, где шли первые репетиции "Чайки". "Мизансцена была смелой, непривычной для обыкновенной публики и очень жизненной", -- писал Немирович-Данченко ("Из прошлого", М., 1938, стр. 132).

Режиссерская партитура Станиславского впоследствии была издана отдельной книгой ("Чайка" в постановке Московского Художественного театра", М.-- Л., 1938).

¹² Чехов присутствовал на репетиции "Чайки" 9 сентября 1898 г. (см. "Переписку А. П. Чехова и О. Л. Книппер", т. 1, стр. 27).

¹³ В печатном отчете о деятельности Художественно-общедоступного театра за первый год указано, что в августе было три репетиции "Чайки", в сентябре -- семь. В октябре и ноябре, ввиду выпуска пяти спектаклей, репетиции "Чайки" были приостановлены и возобновились в декабре.

¹⁴ Премьера "Чайки" в Художественном театре состоялась 17 декабря 1898 г. Режиссеры -- К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко. Роли исполняли: Аркадина -- О. Л. Книппер, Тригорин -- К. С. Станиславский, Треплев -- В. Э. Мейерхольд, Нина -- М. Л. Роксанова, Маша -- М. П. Лилина, Сорин -- В. В. Лужский, Дорн -- А. Л. Вишневский.

¹⁵ Телеграмма, составленная Немировичем-Данченко, подписанная им, Станиславским, Книппер и другими участниками премьеры "Чайки", была послана в ночь с 17 на 18 декабря. Приводим ее текст: "Только что сыграли "Чайку", успех колоссальный. С первого акта пьеса так захватила, что потом следовал ряд триумфов. Вызовы бесконечные. Мое заявление после третьего акта, что автора в театре нет, публика потребовала послать тебе от нее телеграмму. Мы сумасшедшие от счастья...".

В этом месте рукописи Станиславский предполагал поместить ответ Чехова на телеграмму театра об успехе "Чайки", о чем свидетельствует следующий текст: "Вот что ответил на нее [телеграмму] Антон Павлович". Ответ Чехова Художественному театру, о котором упоминает Станиславский, не обнаружен. В письме к А. Л. Вишневскому от 19 декабря 1898 г. Чехов писал: "Ах, если б Вы могли почувствовать и понять, как мне горько, что я не могу быть на "Чайке" и видеть всех вас! Телеграммы из Москвы совсем вышибли меня из колеи" (А. П. Чехов, Полн. собр. соч., т. XVII, М., 1949, стр. 393).

¹⁶ Театрально-литературный комитет в составе Н. И. Стороженко, А. Н. Веселовского, И. И. Иванова 8 апреля 1899 г. рассмотрел пьесу Чехова "Дядя Ваня" и вынес решение допустить ее к постановке в Малом театре лишь при условии переделки и сокращений. Протокол заседания Комитета напечатан в книге В. А. Теляковский, Воспоминания. 1898--1917, П., 1924, стр. 168--170.

¹⁷ Здесь Станиславский допускает неточность. Просмотр Чеховым спектакля "Чайка" в помещении Никитского театра ("Парадиз") состоялся 1 мая 1899 г. без декораций, о чем свидетельствует письмо Чехова к Горькому от 9 мая 1899 г. (см. А. П. Чехов, Полн. собр. соч., т. XVIII, М., 1949, стр. 145). Очевидно, Станиславский под "декорациями" подразумевал элементы оформления (мебель, бутафория, реквизит), без которых спектакль не мог бы быть осуществлен.

Закрытый показ "Чайки" происходил в помещении Никитского театра потому, что зимний сезон МХТ в "Эрмитаже" закончился к 1 марта 1899 г.

¹⁸ "В Москве для меня играли мою "Чайку" в Художественном театре. Постановка изумительная", -- писал Чехов П. Ф. Иорданову 15 мая. 1899 г. (А. П. Чехов, Полн. собр. соч., т. XVIII, стр. 154).

¹⁹ "Чайка" была возобновлена в 1905 г. с несколько измененным составом исполнителей.

²⁰ Речь идет об исполнительнице роли Нины Заречной М. Л. Роксановой. В одном из своих писем Чехов писал о ней: "...судить о пьесе не могу хладнокровно, потому что сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд..." (А. П. Чехов, Полн. собр. соч., т. XVIII, стр. 145).

²¹ Премьера "Дяди Вани" в Художественном театре состоялась 26 октября 1899 г. Режиссеры -- К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко. Роли исполняли: Астров -- К. С. Станиславский, Войницкий -- А. Л. Вишневский, Серебряков -- В. В. Лужский, Елена Андреевна -- О. Л. Книппер, Соня -- М. П. Лилина, Телегин -- А. Р. Артем.

²² Отъезд театра состоялся 10 апреля 1900 г. В гастрольный репертуар вошли "Дядя Ваня" и "Чайка" Чехова, "Одинокие" Гауптмана и "Эдда Габлер" Ибсена.

²³ Флеров Сергей Васильевич (1841--1901) -- журналист, театральный критик, писавший под псевдонимом "С. Васильев". Письма Станиславского к Флерову печатаются в седьмом томе Собрания сочинений.

²⁴ В тексте "Шиповника" этот абзац имеет следующую редакцию: "Наш ярый фотограф-любитель Тихомиров снял его на сходне парохода, и потом везде, где только мог, он ловил Антона Павловича и фотографировал его: то одного, то вместе с труппой, во всех видах и положениях. Это постоянное снимание, вероятно, запомнилось Антону Павловичу и дало ему повод написать сценку фотографирования в "Трех сестрах", которых он тогда вынашивал в голове". Эпизоды фотографирования включены в первый и четвертый акты "Трех сестер".

²⁵ Ветцель и Кист -- содержатели гостиниц в Севастополе.

²⁶ "После второго акта "Дяди Вани"... публика взята была штурмом, и сэтого времени спектакли нашего Художественного театра превратились в ряд триумфов", -- писал С. Васильев (Флеров) в своей корреспонденции из Севастополя ("Московские ведомости". 1900, 24 апреля).

Станиславский в черновой рукописи в записной книжке сообщает подробности об успехе спектакля "Дядя Ваня", о Чехове и его разговорах с актерами МХТ по поводу ролей.

"Первый акт был принят вяло. Потому ли, что наша манера игры была необычна, или потому, что мы хуже играли, -- трудно решить. Далее успех рос, и к концу успех дошел до овации.

От А. П. приходили гонцы с хорошими известиями. Он хлопал и к концу спектакля принужден был выйти на вызовы. Его появление вызвало неистовые овации и бесконечно удлинило вызовы. А. П. был очарователен во время вызовов. Он конфузился, но с достоинством стоял среди сцены, изредка отвешивая быстрые и короткие поклоны. Так как занавес умышленно долго не опускали, публика ревела еще сильнее. Он не знал, как заполнить время, и ют застенчивости прибегал к своей любимой манере поправлять pince-nez. Потом опять следовали быстрые и короткие поклоны.

Когда занавес опускали, он обращался к нам с таким лицом, точно вышел из-под холодного душа.

-- Послушайте, что же вы не закрываете. Они же убьют меня.

На сцене было ликование, тем более что А. П. повеселел и даже румянец окрасил его щеки.

Теперь оставалось провести его незаметно для публики, иначе она могла поднять его на руки и простудить. Для этого пришлось ему переждать в самой теплой уборной.

Тут только он впервые высказался о спектакле.

-- Послушайте, это прекрасно. У вас же талантливые и интеллигентные люди.

Каждому из нас он сделал по замечанию, вроде той шарады о галстуке. Так, например, мне он сказал только о последнем акте.

-- Он же ее целует так (тут он коротким поцелуем приложился к своей руке). Астров же не уважает Елену. Потом же, слушайте, Астров свистит, уезжая.

И эту шараду я разгадал не скоро, но она дала совершенно иное, несравненно более интересное толкование роли.

Астров циник, он им сделался от презрения к окружающей пошлости. Он не сентиментален и не раскисает. Он человек идейного дела. Его не удивишь прозой жизни, которую он хорошо изучил. Раскисая к концу, он отнимает лиризм финала дяди Вани и Сони. Он уезжает по-своему. Он мужественно переносит жизнь.

Надо быть специалистом, чтоб оценить филигранную тонкость этих замечаний.

На следующий день в 12 часов утра труппа собралась для проверочной репетиции "Одиноких".

Скоро пришел и А. П., он был оживлен, разговорчив. Он повязал беленький шелковый галстук, в петлице цветок, который придавал ему праздничный вид. Я застал его в то время, как чистильщик отшлифовывал ему башмаки, поставив его ногу на разукрашенный по-восточному ящик со всеми снадобьями, щетками и мазями сапожного ремесла. Вокруг стояли актеры и шутили. Один из них, самый остроумный, давал наставления турке-чистильщику в комическом духе о том, как нужно наводить глянец такому человеку, как Чехов, и какой чести он удостоился. Турка отвечал ему по-своему и, очевидно, тоже острил. Это забавляло всю компанию, и А. П. закатывался своим детским смехом больше всех.

Среди этих шуток каждый из актеров, игравший накануне, старался узнать мнение от А. П. Но он твердил только одно:

-- Прекрасно, у вас же талантливые люди. Вам же все будут пьесы писать.

-- А вы напишите, -- приставали наиболее смелые.

-- Я же не драматург, пьесу же очень трудно писать.

-- Антон Павлович, напишите, -- приставали актеры. -- Мне рольку маленькую -- я большой не прошу.

-- Послушайте, я же вам напишу. Вы же фотографии будете со всех снимать, а все от вас бегать будут.

-- А я что буду делать?

-- Да я же не знаю вас. Слушайте, Вишневский купаться будет в купальне, а Артем -- рыбу удить. Он же прекрасный рыболов.

Тут он начал вспоминать, как много лет назад он удил с Артемом рыбу и как тот подсекал шилишперов, потом ударился в еще более молодые воспоминания о гимназической жизни в Таганроге, об общих знакомых, учителях, горожанах. Вишневский, учившийся в одной и той же гимназии с А. П., был неистощим. А. П. хохотал и точно молодел при этих рассказах детства" (No 761, стр. 19--22).

В окончательном тексте воспоминаний о Чехове Станиславский относит этот эпизод не к 1900 г., а к осени 1901 г., когда у Чехова зарождалась мысль о создании "Вишневого сада" (см. стр. 352 настоящего тома).

²⁷ С этого места рукописи начинается текст, написанный рукой Л. А. Сулержицкого и не имеющий пометок Станиславского.

²⁸ Тихомиров Иосаф Александрович (1872--1908) -- артист и режиссер МХТ с 1898 по 1904 г.

Дата добавления: 2017-01-13