Из письма к Н. В. Егорову

Л. Я. Гуревич

В. И. Суку

А. М. Горькому

А. Н. Афиногенову

Февраль (после 2-го)1932

Глубокоуважаемый Александр Николаевич!

Ваше письмо с изложением темы, выбранной Вами для Вашей новой пьесы, получил¹. Тема эта очень интересует театр, и театру было бы интересно познакомиться с готовой пьесой тотчас же по окончании Вашей работы. Театр будет с интересом ждать Вашего нового произведения, рассчитывая на подходящий и талантливый материал для нашего сценического творчества.

28 апреля 1932

Москва

С приездом, дорогой Алексей Максимович!

Шлю Вам привет как от себя, так и от всех товарищей по театру.

Прежде всего хочется благодарить Вас за то, что Вы сделали для МХТ'а.

Мы получили то, о чем давно мечтали, вздохнули свободно и можем постепенно налаживать совершенно было разладившееся дело.

Спасибо Вам за Вашу помощь и хлопоты¹. Я провел зиму очень плохо. В разное время пролежал в постели в общей сложности около четырех месяцев и теперь еще не встаю с кровати. Но надеюсь скоро это сделать и тогда -- лично пожать Вам руку и еще раз искренно поблагодарить Вас.

Искренно преданный

К. Станиславский

1932--28--IV

Телеграмма

17 мая 1932

Москва

Шлю самые искренние поздравления моему дорогому, изумительному, любимому музыканту, тончайшему артисту, чуткому художнику Вячеславу Ивановичу. Вспоминаю радостную совместную работу, шлю самый горячий сердечный привет и дружески обнимаю.

Станиславский

5 июля 1932

Москва

Дорогая, милая, горячо любимая Любовь Яковлевна!

Не сердитесь на меня и простите бездарного литератора, который взялся не за свое дело и провалился. Я понимаю Вас. Вы находитесь в положении режиссера, который должен создать роль Гамлета с начинающим любителем.

Вас смущают мои отметки и неудачные варианты¹. Но ведь я их делаю не для Вас, а для самого себя, только на своем собственном экземпляре. Не обращайте на них никакого внимания и запретите показывать Вам мои тетрадки. У меня -- мания писания, я одержимый; я болен своей книгой. Мучительно не уметь выразить, что так ясно и тонко внутренно чувствуешь. Я -- как беременная женщина, которая не может разродиться. В поисках словесной формы я мечусь и бросаюсь во все стороны. И пусть! А Вы пишите, не обращая на меня никакого внимания. Когда кончите всю работу, тогда просмотрите мое маранье, быть может, что-нибудь пригодится. Мне же нужны мои пометки, они говорят что-то уму и сердцу, напоминают о том, что мне не хочется забыть и что я, быть может, когда-нибудь смогу выразить.

Через несколько часов я уезжаю². Не могу же я покинуть Москву, не поговорив с Вами! В последнюю минуту у меня нет даже бумаги, я взволнован, устал, пишу еще хуже, чем когда-нибудь.

За все это и, главное, за те муки, которые я Вам доставляю,-- простите меня, бедного литератора.

Как бы я хотел никогда больше и ничего не писать! Если б кто-нибудь сделал это без меня!

Верю Вам беспредельно. Себе же самому -- не верю и потому постоянно исправляю себя самого (а отнюдь не Вас).

Преданный, сердечно любящий и бесконечно благодарный друг Ваш

К. Станиславский

1932--5--VII

Pension M. Klein

Badenweiler in Baden

15 августа 1932

Милый и дорогой Николай Васильевич.

Еще несколько дней назад, когда у нас была адская осенняя погода, я завидовал тем, кто жарится в Москве. Но сегодня, после того как установилась у нас райская погода, я много думаю о Вас, которому суждено кипеть в котле и дышать пылью стройки¹. Очень боюсь за Вас! Надо думать о Вашем отдыхе. О том, что делается у Вас, знаю мало. Кто-то писал сюда, что стройка идет с большими трудностями. Я расшифровал эту фразу: задержки в материале. Это хуже всего -- мучительно и беспомощно. По-видимому, вывожу я, сезон начнется с большим опозданием. Если это так, то что же делать? Гастроли? Или брать один из случайно освободившихся театров? Последнее, пожалуй, лучше для производства, а гастроли -- приятнее для артистов. Но вот что плохо при гастролях: только что ремонтированные декорации растреплются в путешествии и по возвращении не будет времени их чинить. Кроме того, при гастролях приходится совершенно забыть о производственном плане. Это очень плохо. В этом году нам надо дать на Большой сцене "Мертвые души", "Самоубийцу" и "Мольера". Думаю, что поспеют "Таланты и поклонники". По секрету скажу, что у меня есть надежда, что пьеса пойдет хорошо, если заменить две-три роли, и что спектакль можно будет дать на Большой сцене². Кроме того,-- Горький на Малой сцене³. Да! Все это при том условии, что вернется (а это наверное) и будет трудоспособен Немирович-Данченко⁴. Я один не справлюсь, потому что опять всю зиму просижу дома и проваляюсь в кровати, как в прошлом году, месяцев пять. Плохо то, что поездка, если она понадобится, не привезет ничего нового (кроме заигранного в Ленинграде "Страха"). Повторение задов. Это плохо. Каждая наша гастроль должна что-то открывать.

Еще забота. Если опоздание будет не настолько велико, чтоб ехать в Ленинград, а помещение окажется в том состоянии, при котором нельзя будет начать репетиции, то начнется брюзжание актеров, особенно "заграничных": "Чего же нас выписали! Не дали долечиться". При этом я думаю о двух по-настоящему серьезно больных, т. е. о Рипси и Николае Афанасьевиче. Про первую я ничего не знаю и очень бы хотел получить какие-нибудь сведения -- где и что она? Про Подгорного знаю, что он только недавно получил французскую визу (как и я сам. Спасибо за телеграмму и хлопоты). Он был у доктора, но что он ему сказал -- не знаю. Факт тот, что у Николая Афанасьевича все время были сильные боли в кишках, заставившие его лежать. За него страшно! Едва ли ему придется лечиться от болезни горла. Нет ли у него чего-нибудь посерьезнее в кишках!

Дорогой Николай Васильевич. Я не хочу взваливать на Вас новую обузу и просить писать мне. Но если бы Вы приказали кому-нибудь ответить мне, хотя бы самым формальным образом, на следующие вопросы:

1) Как починка круга? Нет ли задержек?

2) Как новая проводка электричества? Хорошо ли удается? Есть ли нехватка материала?

3) Строится ли дом на место флигеля с повалившейся стеной?

4) Как разрешается один из самых важных и мучительных вопросов с надстройкой дома для квартир бездомных актеров, вроде Степановой, Ливанова и др.?

5) Получили ли мы соседний дом рабфаков и есть ли там переделка. Если есть, то какая. Кого и как там размещают?

6) Как ремонт Малой сцены? Будет ли там тепло?

7) Как вопрос запасов топлива на зиму для обоих театров?

8) Нет ли каких перемен: циркуляров, лиц в управлении?

9) Как вопрос с объявлением конкурса по новому театру и что слышно по этим работам⁵?

Вот приблизительно все, что приходит мне на ум.

Здесь, в Баденвейлере, живут и завтра уезжают Качалов и Леонидов. Только накануне отъезда у нас состоялся разговор о "тройке"⁶. Вот его приблизительное содержание.

Качалов довольно гибок и согласен на все. Леонидов относится вдумчивее и деловитее. Раньше он боялся всякой ответственности. Теперь он того мнения, что или большая ответственность, или же -- безответственная помощь мне в качестве простых консультантов. У него большая оглядка на труппу и интерес к ее мнению. Он боится, чтобы не подумали, что они лишь ширма для того, чтобы (как я понял) закрывать мои ошибки. Боится, что будет говорить труппа по поводу назначения замов и особенно по поводу жалованья при том условии, что членам труппы придется отказывать в повышении окладов в той мере, как они этого будут требовать. Чтоб у нас не вышло разногласия, я повторю, что говорил им.

1) Моя жизненная цель: упрочить и существование театра и в нем положение стариков после моей смерти. Если они будут поставлены на должное почетное место, то их позиции укрепятся. И не только трех из "тройки", но через них и других стариков. Это делается не ради протекции, а потому, что только они могут поддерживать без меня и Немировича истинные традиции МХТ. Если этого не произойдет, то власть захватят Судаковы и, как практика показала, в несколько месяцев театр будет превращен из МХТ в прежнюю Вторую студию, со всеми ее дурными актерскими повадками. Тогда -- горе старикам! Их заклюют. Мы руководствовались этими соображениями при назначении тройки. На это Леонидов заметил: "А что будет, если мы провалимся?" Эта опасность заставляет его быть особенно осторожным.

2) Я ставлю условием, чтобы мои помощники и заместители имели возможность выполнять ту огромную работу, которую на них возлагают. Для этого нужно им твердое положение, власть и ответственность. Это дается им -- вместе со званием замов и вместе с той оплатой, которая принесет им возможность отдаться целиком делу. При этом ставлю на вид, что размеры оплаты назначал не я (от этого я отказался). Назначение оплаты было сделано свыше, сообразно с тем, как те же должности оплачиваются в Большом театре.

4) Леонидов выражал недоумение, почему не они -- замы. На это я ему напомнил, что раньше было предположено составить правление или дирекцию из Леонидова, Качалова, Москвина, Вас, Сахновского... Но Леонидов категорически отказался и неоднократно заявлял, что он ни на какую ответственную роль не пойдет, а может быть лишь консультантом. Теперь он требует ответственности -- тем лучше. На основании его отказа была создана новая форма правления, при которой их роль выросла, а не умалилась. Конструкция такова.

...Вот приблизительно то, что я говорил с тройкой. Немирович тоже стоит очень за тройку (если не потерял, приложу его письмо). В конце концов принципиально решено, что тройка будет (нет еще голоса Москвина) и что они сами выработают и представят мне на утверждение свои функции так, как они их понимают.

Пишу Вам еще по поводу Димы Качалова. Дело в том, что он освободился из Студии Малого театра. Подумайте: не взять ли нам его. Вот мои соображения: он человек работящий, деятельный и знающий, энергичный. Он интересуется всякими новшествами, и проведением их в жизнь. Его очень увлекает стройка нового нашего театра. Он много видел за границей, и если пришлось бы послать кого-нибудь для осмотра театров иностранных, то он оказался бы очень подходящим. По стройке нового театра (сценическая часть), я думаю, он был бы полезен. До открытия нового театра он мог бы еще поставить сценическую часть [на] Малой сцене. Впоследствии он мог [бы] стать заведующим сценической и постановочной частью нового театра. Кроме того, если б он не подошел сюда, а в Оперном театре, куда взят художник Иванов, последний не удержался бы на своей новой должности из-за болезни (запой), -- Дима мог бы занять его место. Подумайте и напишите мне Ваше мнение. Если нужно, вызовите Диму для справок и переговоров⁷.

Несколько слов о себе и семье. Живем с семьей (единственно, что приятно и что оправдывает поездку). Жена Игоря очень милая и пришлась к дому. Как будто давно уже с ней живем. Внешность у нее -- некрасивая, при хорошей фигуре. Игорь более или менее здоров, но ужасно худ и не прибавляет, а уменьшает в весе, что для него очень плохо. Кира похудела и стала миловидна. Внучка Киляля страшно выросла. Говорит по-французски, как парижанка, и беспокоит меня тем, что уж слишком она офранцузится. Но она очень худа и узка, а это в нашей семье (туберкулез) очень страшно. Забавна, талантлива, нервна и темпераментна до последней степени. Кроме того, ей, бедненькой, предстоит очень неприятная операция -- удаление гланд. Это необходимо произвести здесь, за границей, прежде чем возвращаться в Москву. Кроме того, она требует сейчас страшно усиленного и кроме того -- особенного, по указаниям доктора, питания. Приказано бояться простуды и гриппа. Все эти причины и условия заставляют задумываться, прежде чем ей ехать в Москву, так же как и Игорю. Опять нам придется еще год прожить одним! Но зато Вы еще можете год оставаться на квартире -- Брюсовской.

Обнимаю Вас, всем Вашим душевный, дружеский привет. Спасибо за проводы при отъезде.

До скорого свидания, в средине или в конце октября.

Ваш душевно преданный и любящий

К. Алексеев.

15/VIII 1932 г.

Все наши шлют поклоны и дружеские приветы.

Так плохо пишу, потому что сижу и пишу на доске -- на весу.

При случае велите написать мне имя и отчество нового красного директора в Оперном театре -- Чернявского. Остроградского решено снять.

Не слышно ли чего про Гватуа⁸?

Дата добавления: 2017-01-13