Аристотель. Никомахова этика 16 страница

них. Потому-то в переносном смысле можно было бы назвать это "праздной

дружбой", однако по прошествии долгого времени и по достижении взаимной

близости рождается [собственно] дружба, причем дружба не из соображений

пользы и не из соображений удовольствия, так как не в этих случаях возникает

расположение. Действительно, облагодетельствованный проявляет расположении

за то, что он получил, поступая [тем самым] правосудно; но, кто, желая

делать для кого-то доброе дело (eypragein), надеется через посредство этого

человека обеспечить себе достаток, похоже, не к другому расположен, а скорее

к самому себе, так же как не является другом ухаживающий за другим ради

какой-то пользы для себя.

Вообще говоря, расположение возникает благодаря добродетели и своего

рода доброте, когда один покажется другому прекрасным или мужественным или

[еще] каким-нибудь таким, как мы уже сказали применительно к участникам

состязаний.

6 (VI). Единомыслие (homonoia) тоже кажется [приметой] дружеского

отношения. Именно поэтому единомыслие не есть сходство мнений (homodoxia),

потому что последнее может быть даже у тех, кто друг друга не знает; но о

согласных между собою по какому-то вопросу не говорят, что у них

единомыслие, допустим, по вопросу о небесных [телах] (ибо "единомыслие" в

таких вещах не имеет отношения к дружбе), а говорят о единомыслии в

государствах, когда граждане согласны между собою (homognomonоsi)

относительно того, что им нужно, и отдают предпочтение (proairоntai) одним и

тем же вещам и делают (prattоsi) то, что приняли сообща.

Итак, единомыслием обладают в том, что касается поступков (ta prakta),

причем в том из этого, что значительно и может быть предоставлено той и

другой [стороне] или всем; например, государства обладают единомыслием,

когда все граждане считают, что должности начальников должны быть выборными,

или что с лакедемонянами надо заключать военный союз, или что [гражданам]

надлежит быть под началом Питтака, когда и сам он [этого] хотел. Но когда и

один и другой желают, чтобы было именно его [начало], как [братья] в

"Финикиянках", начинается смута, потому что не в том единомыслие, чтобы у

обеих сторон на уме было одно - безразлично, что именно, а в том, чтобы

имели в виду также одних и тех же лиц, как бывает, например, когда и народ,

и добрые граждане думают, что начальствовать следует лучшим, ведь так все

получают что хотят.

Единомыслие оказывается, таким образом, государственной дружбой; и мы

говорим о единомыслии именно в таком значении, ведь оно связано с вещами

нужными и затрагивающими весь образ жизни.

Такое единомыслие существует меж добрых людей, ибо они обладают

единомыслием как сами с собой, так и друг с другом, [стоя], так сказать, на

одном и том же (ведь у таких людей желания постоянны и не устремляются, как

Еврип, то в одну, то в другую сторону), да и желают они правосудного и

нужного и стремятся к этому сообща.

У дурных же, напротив, не может быть единомыслия, разве только самую

малость, так же как друзьями они могут быть [в очень малой степени], потому

что, когда речь идет о выгодах, их устремления своекорыстны, а когда о

трудах и общественных повинностях, они берут на себя поменьше; а желая этого

для самого себя, каждый следит за окружающими и мешает им, ибо, если не

соблюдать [долю участия], общее [дело] гибнет. Таким образом происходит у

них смута: друг друга они принуждают делать правосудное, а сами не желают.

7 (VII). Принято считать, что благодетели больше питают дружбу к

облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние - к оказавшим его, и

это, как противное смыслу, вызывает вопросы. Почти всем при этом кажется,

что одни - должники, а другие - заимодавцы, и, значит, подобно тому как при

займах должники желают, чтобы не было тех, кому они должны, а заимодавцы

даже внимательны к безопасности должников, - подобно этому и оказавшие

благодеяние желают, чтобы принявшие его были [целы], так как надеются

впоследствии получить от них благодарность, но для облагодетельствованных

воздаяние не есть предмет внимания и тревоги. Эпихарм сказал бы, наверное,

что они так говорят, "глядя с подлой стороны", однако на человеческую

[природу] это похоже, ибо у большинства людей короткая память и получать

благодеяния их тянет больше, чем оказывать.

Быть может, однако, причина более естественная и не имеет ничего общего

с тем, что движет заимодавцем; действительно, [у заимодавца] нет чувства

дружеской привязанности, но [только] желание, чтобы [должник] ради получения

[с него долга] был цел и невредим; сделавшие доброе дело, напротив, питают

дружбу и любовь к тем, для кого это сделали, даже если те ни теперь не

приносят им пользы, ни в будущем не принесут. Именно так бывает и у

мастеров: в самом деле, всякий любит собственное творение (ergon) больше,

чем оно, оживши, полюбило бы его; и наверное, в первую очередь так бывает с

поэтами, потому что они обожают (hyperagapоsi) собственные сочинения, словно

своих детей.

Вот на такое и походят [чувства] благодетелей, ведь полученное другим

благодеяние и есть их творение, а его любят больше, чем творение своего

создателя. Причина в том, что для всех бытие (to einai) - это предмет

избрания и приязни (haireton kai phileton), а бытию мы причастны (esmen) в

деятельности (т. е. живя и совершая поступки), и с точки зрения деятельности

(energeiai) создатель - это в известном смысле его творение (ergon), так что

[творцы] любят свое творение по той же причине, что и свое бытие. И это

естественно, ибо что человек есть в возможности (dynainei), его творение

являет в действительности (energeiai).

Вместе с тем если для благодетеля связанное с его поступком прекрасно и

поэтому радует его в том, в ком [сказывается], то для того, кому оказано

благодеяние, в оказавшем его нет ничего прекрасного, разве только полезное,

а в этом меньше удовольствия и основания для дружеской приязни.

Удовольствие доставляют: деятельность в настоящем, надежда на будущее и

память о прошлом; самое большое удовольствие доставляет то, что связано с

деятельностью, и соответственно это вызывает чувство дружбы. И вот, если для

создателя [его] творение остается неизменным (ибо прекрасное живет долго),

то польза для получателя скоропреходяща. К тому же память о прекрасных делах

доставляет удовольствие, а память о полученной пользе либо совсем нет, либо

меньше. В случае предвосхищения [пользы] имеет место, видимо, обратное.

Далее, если чувство дружеской привязанности (philesis) похоже на

делапие (poiesis), то когда [к тебе] питают дружбу (to phileisthai) - [это

похоже] на страдательность (to paskhein). Следовательно, те, у кого

превосходство с точки зрения действия, будут "питать дружбу" и "проявлять

дружбу".

Наконец, все больше дорожат доставшимся с трудом (например, тем, кто

нажил деньги, они дороже, чем тем, кто их унаследовал), и считается, что

получать благодеяния не требует усилий, между тем как делать добро

многотрудно. Не случайно матери и любят детей сильнее, [чем отцы], ведь

рождение ребенка требует от них больших усилий и они лучше [отцов] знают,

что это их собственное [создание]. Такое, пожалуй, свойственно и

благодетелям.

8 (VIII). Сложен и такой вопрос: к кому нужно питать дружбу в первую

очередь - к самому себе или к кому-нибудь другому? В самом деле, тем, кто в

высшей степени себя любит, ставят это в вину и в посрамление зовут их

себялюбами (philaytoi), и считается, что дурной человек все делает ради

самого себя, причем тем больше, чем он хуже (так что жалуются на него за то,

скажем, что он все делает только для себя, а не для другого), добрый же

[совершает поступки] во имя прекрасного и тем больше, чем он лучше, причем

ради друга, а своим пренебрегает.

Что происходит на деле, не согласуется с этими рассуждениями, и это

вполне понятно. Действительно, говорят, что в первую очередь следует питать

дружбу к тому, кто является другом в первую очередь, а друг в первую очередь

- тот, кто, желая кому-то собственно благ, желает их ради самого того

человека, даже если никто об этом не узнает. Между тем эти [свойства]

имеются у человека прежде всего в отношении его к самому себе, так же как и

все остальные [признаки], по которым определяют друга; было ведь сказано,

что все проявления дружбы из отношения к самому себе распространяются на

отношение к другим. И все поговорки в этом согласны, например: "душа в

душу", и "у друзей все общее", и "уравненность - это дружность", и "своя

рубашка ближе к телу", ибо все это, конечно, присутствует в отношении к себе

самому в первую очередь, так как и другом бывают в первую очередь самому

себе и к себе самому в первую очередь следует питать дружескую приязнь.

Конечно, трудно решить, за кем нужно последовать, коль скоро оба

[мнения] внушают известное доверие.

Так что надо, наверное, разобрать такие суждения и определить,

насколько и в каком смысле те или другие [мнения] истинны.

Если же мы поймем, какой смысл и те и другие вкладывают в [понятие]

"себялюбия", то [все], вероятно, станет ясно.

Итак, кто, вводит [это понятие] для порицания, те называют себялюбами

уделяющих себе большую долю в имуществе, почестях и телесных удовольствиях,

а именно к этому стремится большинство людей и в этом они усердны, словно

это высшие блага, недаром оии даже дерутся [друг с другом] из-за таких

вещей? Кто в таких вещах своекорыстен, тот угождает влечениям и вообще

страстям, т. е. чуждой рассуждения, [неразумной] части души; однако таково

большинство. Так что происхождение этого названия - "себялюб" - обусловлено

тем, что большинство дурно и, стало быть, "себялюбу" в указанном смысле

слова по праву выносится порицание. Так что вполне понятно, почему

большинство обыкновенно называет себялюбами тех, кто уделяет самим себе то,

что мы назвали выше: действительно, если кто всегда усерден в том, чтобы

прежде всего самому совершать поступки правосудные, благоразумные или

какие-то из тех, что так или иначе подобают добродетели, и вообще всегда

оставляет за собою нравственную красоту, то никто не скажет, что этот

человек "себялюбив", и не осудит его.

А ведь именно такого можно посчитать в большей мере "себялюбом", ибо он

уделяет себе самые прекрасные и первейшие блага и угождает самому главному в

себе, во всем ему повинуясь; и как государство и всякое другое образование -

это прежде всего его главнейшая часть, так и человек; выходит, что себялюбом

[в высшем смысле] является в первую очередь человек, дорожащий этой частью

себя и угождающий ей. Кроме того, воздержным и невоздержным называют в

зависимости от того, удерживает ли ум [главенство] или не удерживает, как

если бы каждый и был [сам] этим [умом]; и как кажется, поступки совершают

сами, т. е. произвольно, когда совершают их при участии суждения (meta

logoy). Совершенно ясно, таким образом, что каждый представляет собою эту

свою часть или прежде всего ее, а также что добрый человек особенно ею

дорожит. Вот почему он будет себялюбом по преимуществу, но иного рода,

нежели порицаемый себялюб, причем настолько от него отличающимся, насколько

отличается жизнь по рассуждению (kata logon) от жизни по страсти, а

стремление к нравственно прекрасному - от стремления к кажущемуся полезным.

Поэтому все признают и хвалят тех, кто выдается усердием в прекрасных

поступках. Если бы все соревновались в прекрасном и напрягали свои силы,

чтобы совершать самые прекрасные поступки, тогда в обществе было бы все, что

должно, а у каждого частного лица были бы величайшие из благ, коль скоро

добродетель именно такое благо.

Следовательно, добродетельному надлежит быть себялюбом (ведь, совершая

прекрасные поступки, он и сам получит пользу и окажет услуги другим), а

испорченному не [должно быть себялюбом], ибо, следуя дурным страстям, он

принесет вред и себе, и окружающим. Действительно, у испорченного [человека]

не согласуется то, что он должен делать, с тем, что делает, а добрый, что

должно, то и делает; ведь всякий ум избирает для себя самое лучшее, а добрый

подчиняется уму.

Правда о добропорядочном заключается в том еще, что он многое делает

ради друзей и отечества и даже умирает за них, если надо: он расточит

имущество и почести и вообще блага, за которые держатся другие, оставляя за

собою лишь нравственную красоту; он скорей предпочтет испытать сильное

удовольствие за краткий срок, а не слабое за долгий, и год прожить прекрасно

[предпочтительнее для него], чем много лет - как придется, и один прекрасный

и великий поступок он предпочтет многим, но незначительным. Это, вероятно, и

происходит с теми, кто умирает за других: они в этом случае избирают то, что

для них самих есть величие [и] красота. И они, пожалуй, расточат [свое

достояние] на то, от чего больше получат их друзья; тогда друзьям достанутся

деньги, а им самим - нравственная красота, так что самим себе уделяется

большее благо. Точно таким образом [обстоят дела] с почестями и должностями

начальников, ибо все это предоставят другу, потому что [отдавать другу] -

это прекрасно и похвально. Естественно, добропорядочным считается тот, кто

всему предпочитает нравственную красоту. А можно предоставить другу и

[прекрасные] поступки, и даже прекрасней оказаться причиною [прекрасного

поступка] для друга, нежели совершить его самому.

Итак, во всех делах, достойных похвалы, добропорядочный, как мы видим,

уделяет себе большую долю нравственной красоты. Вот, стало быть, в каком

смысле должно, как сказано, быть себялюбом, а так, как большинство, не

нужно.

9 (IX). Спорят и о счастливом, будет ли он нуждаться в друзьях или нет.

[Некоторые] утверждают, что у блаженных и самодостаточных нет никакой

надобности в друзьях, потому что как таковые блага (tagatha) у них имеются.

А значит, как самодостаточные, они ни в чем дополнительно не нуждаются;

между тем друг, будучи вторым "я", дает как раз только то, что человек не

способен получить благодаря самому себе; отсюда [изречение]: "Когда добром

дарит демон, что нужды в друзьях!" Но ведь это, похоже, нелепость:

приписывая счастливому все блага, не дать ему друзей - того, что считается

самым важным из внешних благ!

И вот если другу свойственнее делать добро, а не принимать, и оказывать

благодеяния - свойство добродетельного и добродетели, и, наконец, если

делать добро друзьям прекраснее, чем посторонним, то добропорядочный

[человек] будет нуждаться в тех, кто примет его благодеяния. Поэтому

следующий вопрос о том, при удачах или при неудачах больше надобность в

друзьях, если иметь в виду, что и неудачник нуждается в тех, кто будут ему

благодетелями, и удачливые - в тех, кому они будут делать добро.

Вероятно, нелепо также делать блаженного одиночкой, ибо никто не избрал

бы обладание благом для себя одного; действительно, человек - общественное

[существо], и жизнь сообща прирождена ему. Значит, эти [черты] есть и у

счастливого, ведь он от природы имеет блага, между тем ясно, что с друзьями

и добрыми людьми лучше проводить дни, нежели с посторонними и случайными.

Следовательно, у счастливого есть нужда в друзьях.

Что же в таком случае имеют в виду те, первые, и в каком отношении они

говорят правду? Не в том ли дело, что большинство считают друзьями полезных

людей? Но в таких блаженный, конечно, ничуть не будет нуждаться, поскольку

блага у него имеются, а тогда не будет нужды и в друзьях ради удовольствия,

разве только в ничтожной степени (ибо раз жизнь [сама по себе] доставляет

удовольствие, не нужно никакого удовольствия, привлекаемого извне). И вот,

поскольку блаженный не нуждается в друзьях такого рода, кажется, что он не

нуждается в друзьях [вообще].

Но это, видимо, неправда. В начале уже было сказано, что счастье - это

своего рода деятельность; ясно между тем, что деятельность возникает, а не

наличествует, наподобие своего рода приобретения.

Если же быть счастливым - значит жить и действовать и деятельность

добродетельного сама по себе добропорядочна и доставляет, как было сказано в

начале, удовольствие; и если родственное (to oikeion) - это тоже одна из

вещей, доставляющих удовольствие, причем окружающих мы скорее способны

созерцать, нежели самих себя, и их поступки - скорее, нежели собственные; и

если, [наконец], поступки добропорядочных людей - и друзей при этом -

доставляют добродетельным удовольствие (ибо в них содержатся оба

естественных удовольствия, [ - от естественного и от добропорядочного - ]

то, стало быть, блаженный будет нуждаться в таких друзьях, если только он

действительно предпочитает созерцание добрых и родственных ему поступков,

поступки же добродетельного человека, являющегося другом, именно таковы.

Предполагается далее, что счастливый человек должен жить с

удовольствием. Однако для одиночки жизнь тягостна, потому что трудно

непрерывно быть самому по себе деятельным, зато с другими и по отношению к

другим это легко. Деятельность, сама по себе доставляющая удовольствие,

будет тогда непрерывнее, как и должно быть у блаженного. В самом деле,

добропорядочный в меру своей добропорядочности наслаждается поступками

сообразными добродетели и отвергает то, что от порочности, подобно тому как

музыкант находит удовольствие в красивых напевах и страдает от дурных. От

жизни сообща с добродетельными, как утверждает и Феогнид, получается даже

что-то вроде упражнения в добродетели.

При внимательном рассмотрении вопроса, скорее с точки зрения природы,

кажется, что добропорядочный друг по природе заслуживает избрания для

добропорядочного. Сказано ведь, что благо по природе для добропорядочного

само по себе является благом и доставляет ему удовольствие.

[Понятие] "жить" (to dzen) для животных определяется по способности

чувствовать, а для людей - по способности чувствовать и понимать (aisthesis

e поеsis). Способность we возводится к деятельности, ибо главное заключено в

деятельности. Таким образом, видимо, "жить" - значит собственно

"чувствовать" или "понимать". "Жить" между тем относится к благам и

удовольствиям самим по себе, потому что жизнь определенна, а определенность

принадлежит природе собственно блага; но что благо по природе, является

благом и для доброго человека, так что, видимо, всем жизнь доставляет

удовольствие. Но ни плохую жизнь, ни растленную, ни жизнь в страданиях не

следует принимать во внимание, потому что такая жизнь лишена определенности,

так же как и ее содержание (ta hyparkhonta aytei).

О страдании в дальнейшем изложении будет сказано яснее.

Если же сама "жизнь" (to dzen) - благо и удовольствие (это видно из

того, что все стремятся к ней, и особенно добрые люди и блаженные, ибо для

них в первую очередь жизнь (bios) достойна избрания и существование (dzoe)

их наиблаженнейшее); и если видящий чувствует, что он видит, и слышащий, что

он слышит, а идущий, что идет, и соответственно и в других случаях есть

нечто чувствующее (to aisthanomenon), что мы действуем, так что мы, пожалуй,

чувствуем, что чувствуем, и понимаем, что понимаем, а чувствовать, что мы

чувствуем или понимаем, - [значит чувствовать], что мы существуем (esmen)

(ибо "быть" (to einai) определено как чувствовать или понимать); и если

чувство жизни относится к вещам, которые сами по себе доставляют

удовольствие (потому что жизнь (dzoe) - благо по природе, а чувствовать

благо, имеющееся в самом себе, доставляет удовольствие); и если жизнь есть

предмет избрания, причем в первую очередь для добродетельных, потому что

бытие для них благо и удовольствие (ведь, чувствуя в себе благо само по

себе, они получают удовольствие); и если добро порядочный относится к другу,

как к самому себе (ибо друг - это второй он сам), - [если все это так], то

для каждого человека как собственное бытие - предмет избрания, так же или

почти так и бытие друга. Между тем бытие, как мы знаем, есть предмет

избрания благодаря чувству, что сам человек добродетелен, а такое чувство

доставляет удовольствие само по себе. Следовательно, нам нужно чувствовать в

себе, что [добродетель] друга тоже существует, а это получится при жизни

сообща и при общности речей и мысли (en toi koinonein ton logon kai

dianoias). О "жизни сообща" применительно к людям (а не о выпасе на одном и

том же месте, как в случае со скотом) говорят, наверх но имея в виду именно

это.

Итак, если для блаженного бытие заслуживает избрания само по себе, как

благо по природе и удовольствие, и если почти так же он относится к бытию

друга, то и друг будет, пожалуй, одним из предметов, заслуживающих избрания.

А что для блаженного предмет избрания, то должно у него быть в наличии, в

противном случае он будет в этом отношении нуждающимся. Следовательно, кто

будет считаться "счастливым", будет нуждаться в добропорядочных друзьях.

10 (X). Надо ли в таком случае заводить возможно больше друзей, или же,

как о гостеприимстве удачно, кажется, сказано: "не много гостей и не без

них", так и в дружбе будет уместно не быть без друзей (арhilos), но и не

иметь их чрезмерно много (polyphilos)?

Это изречение, пожалуй, вполне подходит к друзьям для пользы, так как

затруднительно многим ответить услугой на услугу, и жизни на (это) не

хватит. И если друзей больше, чем достаточно для собственной жизни, они

излишни и служат препятствием прекрасной жизни, а стало быть в них нет

нужды. И для удовольствия довольно немногих друзей, как и приправы к пище

[нужно не много].

Но заводить ли возможно большее число добропорядочных друзей, или есть

некая мера их множества, как и [множества граждан] государства? В самом

деле, ни из десяти человек не образуется государство, ни из десятижды десяти

тысяч тоже уже не будет государства. "Сколько" - это, вероятно, не одно

какое-то [число], но весь промежуток между известными пределами. Так что и

количество друзей имеет пределы, и, вероятно, самое большое число друзей то,

с каким человек сможет жить сообща (ведь жизнь сообща была принята за

главный признак дружбы); а что невозможно жить сообща со многими и делить

себя [между ними] - это совершенно ясно. Кроме того, нашим друзьям тоже надо

быть между собой друзьями, если им всем предстоит проводить дни друг с

другом, но при большом их числе это трудное дело. В тягость становится и

делить со многими радость и горе, как свои собственные, потому что, весьма

вероятно, придется в одно и то же время с одним делить удовольствие, а с

другим - огорчения.

Так что, наверное, хорошо (еу ekhei) стараться иметь друзей не сколь

возможно больше, а столько, сколько достаточно для жизни сообща;

действительно, было бы, видимо, невозможно быть многим очень [близким]

другом. Поэтому и не влюбляются во многих, ведь влюбленность тяготеет к

своего рода чрезмерной дружбе, причем по отношению к одному человеку; стало

быть, близкая (sphodra) дружба - это дружба с немногими.

Что это действительно так, ясно из самих вещей (epi ton pragmaton),

ведь при товарищеской дружбе не бывает большого числа друзей, да и в гимнах

говорится о парах. Те же, у кого много друзей и ктв со всеми ведут себя

по-свойски (oikeios), ни для кого, кажется, не друзья, разве только в

государственном смысле - [как друзья-сограждане] (politikos). Конечно, в

государственном смысле можно со многими быть другом и не будучи угодливым, а

будучи поистине добрым. Но дружба во имя добродетели и во имя самих друзей

со многими невозможна: желанно найти и немногих таких друзей.

11 (XI). При удачах или при несчастьях больше нужда в друзьях? Ведь

ищут друзей и в том и в другом случае, потому что неудачники нуждаются в

поддержке, а удачливые - в близких (symbioi), которым будут делать добро,

ибо они желают творить добро. Таким образом, необходимость в друзьях больше

"при неудачах, потому что в этом случае нуждаются в полезных [друзьях], но

прекраснее дружба при удачах, недаром тогда в друзья ищут добрых, понимая,

что оказывать благодеяния таким и проводить с ними время скорее достойно

избрания.

Даже само присутствие друзей доставляет удовольствие и при удачах, и в

несчастьях, так как страдание облегчается, когда другие разделяют наше горе.

Вот поэтому можно, пожалуй, задать вопрос: снимают ли [друзья с нас горе],

словно тяжесть, или же происходит не это, но их присутствие доставляет

удовольствие и сознание того, что они разделяют наше горе, уменьшает

страдание? Вопрос о том, по этой причине или, по какой-то другой приходит

облегчение, отложим; очевидно, во всяком случае, что происходит именно то,

что сказано.

Похоже, однако, что присутствие [друзей, когда у нас горе], - это

какая-то смесь [удовольствия и страдания]. Уже видеть друзей - удовольствие,

особенно для неудачника, и это становится своего рода поддержкой в

страданиях (ведь друг, если умеет быть любезным, и видом своим, и речью

приносит утешение, потому что он знает нрав [друга]: что ему доставляет

удовольствие и что - страдание). С другой стороны, чувство, что друг

страдает из-за наших собственных неудач, заставляет страдать, потому что

всякий избегает быть для друзей виновником страданий. Именно поэтому

истинные мужи по своей природе остерегаются сострадания к ним самим, и если

только они не сверх всякой меры нечувствительны к страданию, то страданий,

которые они вызывают у друзей, не переносят и вообще не допускают к себе

плакальщиков, потому что и сами отнюдь не плакальщики; а женщины и подобные

им мужчины радуются тем, кто рыдает вместе с ними, и питают к ним дружбу как

к друзьям и делящим с ними горе. Ясно, что во всех случаях подражать следует

лучшему.

А присутствие друзей в дни удач означает с удовольствием проведенное

время и сознание, что друзья получают удовольствие от наших собственных

благ. Наверное, поэтому и считается, что в случае удачи следует радушно

звать к себе друзей (потому что прекрасно быть благодетельным), а в случае

неудачи - мешкать с этим. Действительно, надо возможно меньше своих

несчастий передавать [другому], откуда и поговорка: "Довольно, что я

несчастен". Призывать к себе друзей надо прежде всего тогда, когда им

предстоит, немного обременив себя, оказать нам великую помощь.

А приходить, напротив, подобает, наверное, к тому, у кого неудачи,

причем без зова и с охотой, потому что другу свойственно делать добро, и в

первую очередь тем, кто нуждается, притом тогда, когда на него не

рассчитывали: в этом для обоих больше прекрасного и удовольствия. И в случае

удачи подобает охотно оказывать содействие (ибо и тогда нуждаются в

друзьях), а что касается принятия благодеяний, тут [можно быть] ленивым,

ведь некрасиво охотно принимать помощь.

Однако, может быть, следует остерегаться прослыть неприятным (doxan

aedias) за то, что отталкиваешь [благодеяния], иногда ведь [и так] бывает.

Итак, во всех положениях присутствие друзей, видимо, заслуживает

предпочтения.

12 (XII). Не правда ли, подобно тому как созерцание любимого - для

влюбленных самая большая радость и они предпочитают это чувство всему

остальному, потому что существование и возникновение влюбленности

обусловлено в первую очередь этим [удовольствием от созерцания], так и

друзья всему предпочитают жизнь сообща? Ибо дружба - это общность, и, как

Дата добавления: 2017-01-14