Верхний палеолит. Другие виды погребений. Пещерная живопись и жертвоприношения

Лекция 14

Итак, дорогие друзья, на прошлой лекции мы с вами начали разговор о религии верхнего палеолита. Я напомню, что верхний палеолит – это период 65-12 тысяч лет назад. Мы говорили о захоронениях. В частности, я вам подробно рассказал о символике типичного верхнепалеолитического захоронения, найденного в городе Брно (Брюннское захоронение), и обещал рассказать, что есть и другие практики захоронения. Они были обнаружении и они довольно интересны для нас как для религиоведов.

Во-первых, одним из инвариантов захоронения в могиле является захоронение тела, которое раньше, до этого, было частично кремировано. То есть, оно явно сначала было положено на костёр (иногда этот костёр мы даже находим в могиле), а потом, после частичной кремации, над ним уже был совершён полный погребальный обряд. Смысл таких захоронений довольно очевиден. Речь идёт о человеке как последней жертве. То есть, само тело человека является его последней жертвой или, в некотором смысле, единственной подлинной, настоящей жертвой, заменой которой являются все другие жертвоприношения, которые он приносил в течение всей жизни. В какой-то степени реконструкцию идей, связанных с таким типом захоронений, мы можем взять из традиции уже послеведической Индии, когда используется кремационный костёр и кремационный костёр именуется переносчиком плоти с земли на небо. Как любая жертва в языках пламени поднимается на небо, так же поднимается и сам умерший. Из Упанишад, когда мы будем заниматься Индией, вы узнаете об учении панча-агни – о пяти огнях (а кое-кто, кто уже ходил ко мне на лекции, знает об этом учении). Там единственным подлинным жертвоприношением объявляется именно посмертная кремация тела, когда человек сам себя приносит в жертву. И в этом человек уподобляется, между прочим, Творцу, потому что творение мира почти повсюду рассматривается как небесное жертвоприношение, то есть, мир сотворён жертвой. В той же Индии это есть в Ведах: мир творится как жертва. По сути говоря, это есть даже в Библии, потому что творение мира как свободный волевой дар – это жертва, потому что творится нечто помимо Творца. Творец творит иное, и это можно рассматривать как своеобразное священнодействие и жертвоприношение. И наконец, естественно, жертвоприношением, жертвой за всех, является смерть Христа. Так что этот кремационный костёр и самопожертвование умершего есть некое уподобление творению и, возможно, некоторому преодолению своего несовершенства. Я боюсь слова искупление, но это уподобление в какой-то степени соединяет умершего с теми сущностями, которым он уподобляется, в том числе и с Богом-Творцом.

Другие формы захоронений, совершенно иного плана, наводят на иные вещи. Например, неоднократно находили тела без инвентаря, лежащие, как правило, на животе, то есть, спиной вверх под грудой камней. Очень возможно, что это жертвы наказания, побития камнями. Этот очень древний обычай, который вы знаете из Ветхого Завета, видимо, существовал и до того, и есть такие груды камней, под которыми лежали преступники, убитые общиной. Кстати говоря, смысл побития камнями в том, что убивает не палач, не какое-то отдельное лицо, а вся община. То есть, все – соучастники казни. И в этом смысле, если эта казнь действительного преступника, все таким образом искупают то преступление, которое этот преступник совершил, и снимают то осквернение, которым этот преступник осквернил всю свою общину. Вот в чём смысл побития камнями.

Ещё иной вид захоронений – это захоронения связанных трупов, иногда с некоторыми элементами инвентаря. Особенно распространено такое захоронение с использованием всё-таки костей мамонта. Скажем, связанная женщина 35-40 лет, останки которой найдены в Вестоницах в Моравии, лежит под лопаткой мамонта. Можно предположить, что эти захоронения – тоже или наказание, или же это люди, которые умерли в нечистоте и поэтому не могут быть похоронены по полному обряду. Поскольку в чаще находят женщин, похороненных в связанном виде, то, скорее всего, речь идёт о нечистоте, связанной, скажем, с неудачными родами или чем-то подобным. В любом случае кое-что об этих захоронениях связанных тел раскрывает нам древнейший древнеегипетский ритуал, сохранившийся от III тысячелетия до Р.Х. в Текстах пирами и Текстах саркофагов. В частности, в одном из речений Текстов саркофагов (1:71, речение 23) говорится следующее: «О имярек! Тебя не будут подвергать испытанию. Тебя не заключат в узилище. Тебя не будут сдерживать. Тебя не будут связывать по рукам и ногам. Тебя не будут брать под стражу. Не будешь отведён ты в место страданий, куда отводят мятежников [то есть, нарушителей божественных установлений]. И песок не будет сыпаться на твоё лицо. [О чём идёт речь? О том, что тело человека не будет брошено в яму, а будет запелёнуто и положено в гроб, потому что, если тело брошено в яму, то, естественно, оно будет закопано и песок будет сыпаться на лицо умершего.] Будь внимателен, будь осторожен, и никто не воспротивится тебе. Поспешай и приди! Таковы слова бога, который приводит его [умершего] в день обвинения [то есть, на суд]». Мы видим, что связывание, лишение погребения – это некие наказания, причём наказания, если угодно, для вечности. Не только вечность проявляется в наш мир в виде эпифанических символов-икон, но и наш мир в некотором роде являет свои действия в вечность как иконы, как образы. Это, кстати, очень глубокий принцип, на котором, по сути говоря, построена вся религиозная жизнь, и его главная идея в том, что вера людей на земле являет себя на небесах, в вышнем мире, и соединяет живых и умерших, Бога и человека. Но в данном случае нам важно то, что, если тело преступника связано, то это знак того, что он будет осуждён и Богом, что он совершил преступление, которое свидетельствует о его осуждении. В другом речении, уже непосредственно по поводу преступников, которые совершили святотатство в одном из храмов Египта в эпоху Древнего Царства, в царском эдикте сказано: «Воистину моё величество запретит им, дабы не были они во главе воскресших блаженных в мире божественном, но дабы пребывали они связанными и скованными, ибо осуждены они Владыкой Господом». То есть, захоронение есть икона осуждения. И вот мы можем предположить, что нам встретились захоронения такого типа.

Всё, что мы говорили о верхнепалеолитических захоронениях – и торжественных захоронениях умерших, которые удостоились любви и почитания своих современников, и вот таких неприятных захоронениях – говорит о том, что люди кроманьонского времени, верхнего палеолита, рассматривали смерть как переходное состояние. Они верили, что после смерти наступит воскресение, что после смерти человек судится и, соответственно, одному даётся благая, а другому дурная участь в зависимости от его дел на земле. И в некотором роде само тело умершего является его образом, иконой, и частью его живой личности, с которой можно вступать в общение и которая страдает или наслаждается в зависимости от того, что она совершила на земле и как к ней относятся люди. То есть, посмертная судьба человека переживается не так, как она переживалась в раннем палеолите, когда, как мы можем предположить, считалось, что умерший – это уже посредник между живыми и Богом, а намного более тонко. Умерший действительно может быть посредником между человеком и Богом, умерший же может быть и осуждённым преступником. И, кроме того, даже умерший не преступник нуждается в помощи живых для дальнейшей благой вечной жизни. По крайней мере, исследователь религии палеолита Йоханнес Марингер в своей книге «Боги доисторического человека» писал: «Люди последней ледниковой эпохи хоронили своих в безусловной уверенности в их будущей телесной жизни. [Подчёркиваю: телесной жизни.] Они также считали, что в телах умерших продолжает длиться какая-то жизнь».

И вот это последнее очень хорошо иллюстрируется и другим важным и повсюду выявленным обычаем верхнего палеолита, связанным с культом умерших. Дело в том, что во многих местах Евразии – от Испании до Урала, и даже дальше, в Сибири – повсюду обнаружены костяные пластинки размером от 10 до 25 см (видимо, были пластинки и деревянные, но они просто сгнили) с определёнными насечками, как правило, трёхчастной символики, которые в одном конце имели отверстие для того, чтобы эти пластинки носить на шнурке. И действительно, около этого отверстия мы видим стёртость, которая и говорит о том, что их носили на шнурке и носили долгие годы, как у нас сейчас носят нательный крест. Часто эти пластинки сохраняют на себе следы охры, которая как бы втиралась в эту пластинку, там, где вырезан орнамент, эти следы остались. И это говорит о том, что эти пластинки как-то использовались в заупокойном ритуале.

Есть современный аналог: современные австралийцы используют такие пластинки, в основном из дерева, которые называют ревуны, по-английски roarers или на языке аранта чуринги. Эти пластинки австралийцами и сейчас используются для связи со своими умершими и для связи со своим тотемом. Считается, что если каким-то священным предметом, например, шерстью священного животного или особым деревянным гребнем, потереть эту пластинку, то раздадутся звуки, в которых опытный человек сможет услышать голос умершего. Мы видим, что подобное представление было, видимо, исключительно широко распространено в верхнем палеолите. Не забудем, что как раз австралийские аборигены остановились на уровне верхнего палеолита, то есть, дальше их развитие не продолжалось. Так вот, эти пластинки говорят о том, что связь с умершими сохранялась. Умерший не воспринимался в этаком лютеранском смысле: умер совсем, а потом воскреснет. Нет, какая-то жизнь для умершего продолжалась. Более того, эта жизнь была значима для живых, и поэтому с ним вступали в общение.

Кстати говоря, о трёхчастной символике. Дело в том, что мы, конечно, не знаем, в какой степени владели счётом в верхнем палеолите, но, видимо, в какой-то степени владели. Самые последние данные и находки говорят о том, что элементарный счёт использовался. Здесь для нас особенно интересно то, что (если это верно) число с самого начала имело не только узко прикладной характер – сосчитать количество убитых животных, количество дней и так далее, но и характер религиозный. В чём религиозный смысл числа? Мы с вами должны ясно понять, что этот практикующийся повсюду числовой символизм (в частности, и в христианстве: троекратная аллилуйя и так далее) – вещь не случайная. Число – это самый элементарный, самый, я бы сказал, наглядный и простой пример абсолютной идеи. Дело в том, что единица – это же не какая-то вещь. Единица, как и любое число, это чистая идея. Любое математическое действие (даже самое простое: 2+2=4) – это чистая идея. Сколько бы ни протекло тысячелетий, была бы жизнь на Марсе или на какой-нибудь Альфе Центавра, и там 2 плюс 2 будет 4. То есть, это абсолютная идея и она не изменится никогда. Не может быть такой ситуации, когда 2 плюс 2 будет 3 или 10. Всегда будет 2+2=4. Единица всегда будет единицей, двойка всегда будет двойкой. Счисление любых двух сущностей всегда даст двоицу. Считаем ли мы стулья или природы Христа, и там, и там присутствует число 2. Высоко или низко наше счисление, число – это всегда абсолютная идея. И вот древние, что очень важно, – и это говорит о высоком философском идеализме их сознания, который, кстати говоря, нами очень часто утрачен – видели в числе эту идеальную сущность, сопричастную божественному миру, потому что мир идей, восходящий от самых простых вещей – от математики, достигает абсолютной идеи Бога. И в этом смысле трёхчастная символика знаменательна. Трёхчастная символика – это то, что преодолевает ограниченность чётного и нечётного, раздельность мужского и женского, в третьем состоянии, по ту сторону этого мира. В этом мире всё разделено на женское и мужское, на чётное и нечётное, на правое и левое, и 3 – это первая цифра, преодолевающая эти двоичные ряды человеческого природного опыта. То есть, 3 – это как бы первое число, символизирующее инобытийность, запредельность. В этом смысл символики повсюду, в том числе, как я уже говорил, и в христианстве. Скажем, в Египте мы встретпмся с символикой трёх триад – девятерицей. Но самая элементарная, самая простая и поэтому, я бы сказал, самая ёмкая формула – это само число 3. И то, что оно было в верхнем палеолите говорит очень о многом. А на этих «ревунах», на этих чурингах, оно присутствует, причём совершенно явно: три горизонтальных черты, три чёрточки в орнаментах. Это говорит о том, что эта вещь предполагала соединение с умершими, соединение с божественным.

К этой же сфере относится и ритуальное использование человеческих черепов. В целом ряде археологических раскопок, например, в «пещере мужчин» близ местечка Орси-сюр-Кюр во Франции человеческие черепа стояли на возвышении так, как в эпоху неандертальца обычно стояли медвежьи черепа, и в них была охра – вещество, которое используют для заупокойного культа. Причём черепа имели признаки того, что головы были отделены от тел сразу после смерти. По крайней мере, это не черепа, взятые уже после вторичного захоронения. Ясно было видно по насечкам, что с них какими-то резцами, какими-то предметами были сняты мягкие ткани, то есть, череп был сделан из головы. Для чего – непонятно, но он явно был сделан для каких-то религиозных целей.

Примерно такая же находка в другой пещере, пещере До-Плакар во Франции, эпохи солютре, где из черепов сделаны чаши, хранившиеся в пещерном святилище, опять же с признаками охры. Надо сказать, что этот культ человеческих черепов, который, видимо, как-то соединяется с раннепалеолитическим культом черепа, распространён очень широко. По крайней мере, подобные находки найдены от Испании до Восточной Европы – до Моравии в нынешней Чешской Республике.

Опять же, взяв в пример современную этнографию, мы можем сказать, что подобные же вещи хорошо известны из этнографического материала. Так, путешествовавший по Южной Австралии в XIX веке Джордж Френч Ангас писал о 10-летней девочке, повсюду носившей часть черепа своей матери и пившей из него, чтобы сохранить общение с умершей. Параллельной этому примеру может быть находка в верхнем палеолите части нижней челюсти юноши 13-18 лет, которую долго носили на шнурке. По всей видимости, его носил на шнурке какой-то близкий этому юноше человек, чтобы сохранять общение с ним. В Бенгалии Джеймс Реннел видел прекрасно отлакированные чаши из черепов предков, из которых пили в дни их поминовения. На ту же практику тибетцев указывают средневековый путешественник Гильом де Рубрук (XIII век) и современная исследовательница Тибета Александра Давид-Неель «Отец истории» Геродот пишет, как вы помните, что исседоны пили из отделанных золотом черепов предков, а Плутарх упоминает, что тевтоны делали чаши из черепов наиболее сильных врагов, чтобы пить из них и тем самым причащаться их силе. В любом случае представление о том, что череп умершего соединяет с личностью умершего – враг ли это или предок, как вы видите, доходит до наших дней, и наличие подобных практик в верхнем палеолите, по всей видимости, говорит о том, что в то время люди были твёрдо убеждены, что умершие могут общаться с живыми, что умершие и живые могут находиться в каком-то диалоге, и более того, что этот диалог очень важен и для живых, и для умерших. И если говорить о современности, то многие из вас, я уверен, знают об афонской традиции захоронения. Там используются вторичные захоронения, то есть, тело сначала закапывают, а через год его берут, промывают морской водой, и череп ставится в специальном крипте на полку, где стоят черепа всех остальных умерших монахов. На лбу пишется имя умершего, и там каждый день живыми монахами Афона совершаются панихиды по умершим. А кости в специальных сосудах хранятся отдельно. Кстати говоря, на Афоне считается, что нетленные мощи – это очень плохой признак, что очень хорошо, когда тело истлеет и останутся кости. И ещё даже смотрят, какого цвета кости – они должны быть хорошего цвета слоновой кости, а не зелёного или какого-то ещё. Это всё, как считают на Афоне, свидетельство жизни человека, его судьбы после смерти – хорошей или плохой.

Как вы понимаете, эти черепа – ничто иное как мощи. Но мы часто под мощами ошибочно понимаем нетленные мощи, то есть, тело. А на самом деле любая частица умершего, если это человек святой, если он не осуждён Богом за преступления, - это мощи. Само слово-то по-славянски какое значимое! По-английски совсем не так – relics (просто останки), а по-русски это то, что содержит в себе силу, мощь. А чью силу? Силу этого человека, силу его веры, которая позволяет ему дерзновенно предстоять пред Богом за своих потомков – или потомков по плоти, или, как на Афоне, потомков по братству, в духе, по Церкви Христовой, к которой мы все принадлежим. Поэтому к малейшим частичкам мощей умерших, как вы знаете, до сих пор с большой трепетностью относятся в Православной церкви. Кстати, сейчас в Католической церкви эта традиция почти утрачена и благодаря Русской православной церкви начинает восстанавливаться. А лет 15 назад я ещё застал время, когда эта традиция была в полном пренебрежении, и к большей части мощей великих святых относились, в основном, как к музейным экспонатам – за редким исключением, были местные почитания. И они даже хранились не в церквах, а в специальных церковных музеях при храмах. По всей Италии есть такие музеи, где хранятся красивые музеи средневекового церковного обихода, и там же хранились реликварии с мощами святых. Но для нас важно, что традиция почитания частей тела умершего как присутствия личности умершего восходит к глубочайшей древности, и она говорит о твёрдой вере человека в то, что живой и умерший продолжают общение, что это общение не разрывается смертью.

Но, пожалуй, важнейшим открытием и важнейшим явлением верхнепалеолитической жизни, в том числе, религиозной, в наш мир было открытие верхнепалеолитической живописи. Оно произошло во вполне определённый момент – в 1879 году. В этом году в Испании испанский дворянин Марселино де Саутуола совершенно случайно, благодаря своей девятилетней дочери открывает верхнепалеолитическую живопись, и это открытие сейчас рассматривается как одно из величайших открытий человечества за последние века. В современной книге, изданной в 2003 году ЮНЕСКО, написано так: «До конца XIX века никто не представлял, что человек каменного века мог создать столь совершенные художественные ценности. Признание того, что это искусство восходит к доисторической эпохе, может рассматриваться как одно из самых важных открытий нашего времени». Оно действительно обнаружило в нашем далёком предке совершенство человеческой личности – это очень важно.

Как же произошло это открытие? Произошло оно следующим образом. Как-то раз, когда этот Марселино де Саутуола охотился с собаками, около горы животное, за которым бежали его собаки, юркнуло в какую-то пещеру. Он посмотрел и увидел, что это вход в какую-то ранее неизвестную пещеру. Он отметил его и забыл. Через несколько месяцев, гуляя с дочерью по окрестностям своей усадьбы и как раз в этих местах, он вспомнил об этом и решил показать эту пещеру дочке. Он думал, что это какая-то маленькая пещерка и девочке будет интересно. Он взял лампу, и они с собакой отправились в эту пещеру. Пещера оказалась огромной. Там оказалась вереница коридоров, уходящих вглубь горы. Сам Марселино с лампой шёл впереди, за ним бежала девочка. Марселино видел эти своды, подтёки, которые образовала за многие тысячелетия вода в пещере, сталактиты и сталагмиты. А девочка видела другое. Вдруг она остановилась и закричала: «Папа, папа! Смотри! Быки!» И когда отец сам пригляделся к плафону (потолку пещеры), он увидел, что там действительно нарисованы быки – дикие зубры, причём это великолепно, прекрасно нарисованные животные. Это, собственно говоря, и было открытием.

После этого Марселино де Саутуолу обвинили в том, что он сделал фальсификацию – мол, он сам всё это нарисовал или какие-то люди, которых он подкупил. Но довольно быстро сало ясно, что это настоящие рисунки. Потом, после ещё нескольких находок во Франции, было доказано, что эта живопись действительно верхнего палеолита – древнего доисторического человека, а не живопись, скажем, эпохи средневековья или пастухов римского времени, как говорили многие. К настоящему времени уже давно нет никаких сомнений в том, что это верхнепалеолитическая живопись, не говоря о том, что пастухи римского времени, безусловно, не могли бы изобразить, скажем, мамонтов, которые в то время в тех местах, понятно же, не водились и которых они никогда в глаза не видели, или шерстистого носорога, которого тоже на Земле просто нет уже много тысячелетий.

Причём живопись эта многообразна. Главное, что поражает и присутствует на картинках в иллюстрациях, - это, естественно, изображения животных. В изображении животных верхнепалеолитический охотник и художник достиг необыкновенного совершенства, которое мы не можем сейчас превзойти. Это абсолютный живописный шедевр. В настоящее время новые, совсем недавние открытия, в частности, в пещере Шаве, сделанное в 1994 году, и ещё в пещере Касис на берегу Средиземного моря во Франции, показывают, что абсолютно совершенная верхнепалеолитическая живопись уже существовала в 28-29 тысячелетиях до нашего времени. Раньше думали, что эти шедевры возникают намного позже – около 20-ого тысячелетия. Но сейчас с помощью современных методов анализа, а частности, радиоуглеродного, доказано, что они древнее. Почему здесь действует радиоуглеродный анализ? Дело в том, что когда делали эти живописные произведения, в краску (и это очень важно) замешивали мельчайшие частицы золы от сожжённых животных. То есть, ясно, что это животные, принесённые в жертву, это зола от жертвоприношений. Это само по себе о многом говорит. Это говорит о том, что эти изображения имели священный характер – об этом мы в своё время ещё скажем. Но для исследователя-археолога очень важно наличие этих кусочков сожжённого вещества, потому что по этим частицам можно провести радиоуглеродный анализ и установить абсолютный возраст изображения. Так вот, уже современные находки 90-х годов говорят о том, что эти изображения, самые совершенные произведения верхнепалеолитического искусства были сделаны уже в 28-29-ом тысячелетиях до нашего времени. То есть, практически вся история кроманьонца связана с этими живописными шедеврами.

Как возникла живопись, как от первых «макаронин» и примитивных рисунков человек за несколько тысяч лет перешёл к таким совершенным изображениям, мы не знаем. Это одна из загадок. Может быть, это было просто постепенное развитие, может, это было такое проявление гения. Художественная гениальность ведь связана не только с традицией. Она связана ещё и с озарением (но какое-то мастерство при этом, безусловно, должно быть). Мы этого не знаем, но это интересный вопрос.

Рисовали, как правило, в пещерах, поэтому эта живопись и названа пещерной, хотя, впрочем, рисунки на скалах вне пещер просто могли хуже сохраниться. В последнее время кое-где, например, в Португалии, в местечке Вила-Нова-ди-Фош-Коа, или во Франции в местечке Англь-сюр-л’Англен находят наскальные изображения, безусловно, сходные с изображениями в пещерах. В пещерах просто лучше условия сохранения. Всё-таки не будем забывать, что речь идёт о десятках тысяч лет.

В чём же суть этой палеолитической живописи? Когда были сделаны находки, первоначально подумали, что речь идёт просто о художественном самовыражении. Не забудем, что это был конец XIX века, эпоха модерна, эпоха «искусства для искусства». Понятно, что то, чем жили люди тогда, это переносилось и на далёкое прошлое. Значит, и тогда люди эстетствовали, любили прекрасное, рисовали красивое. Вот мы видим, что человеку всегда было свойственно чувство прекрасного.

Всё это было бы очень мило и, кстати говоря, всё равно говорило бы о многом. Но было несколько моментов, которые настораживали и которые заставляли усомниться, что речь идёт об искусстве для искусства. Самое первое: эти живописные изображения, если они делались в пещерах, как правило, находятся не там, где жили люди. То есть, это не украшение интерьера. Находятся они в глубине пещер, как правило, на расстоянии десятков, а то и сотен метров от входа в пещеру, в абсолютной темноте, в тех местах, куда не падал ни единый луч света. Очень часто, чтобы достичь этих изображений, древнему человеку и, соответственно, современному археологу, который их открыл, приходилось пробираться по невероятно сложным коридорам, щелям, часто с огромным трудом. Понятно, что если бы древний человек был озабочен художественной, эстетической красотой и художник желал бы признания соплеменников, он бы изображал эти картины в более доступных местах. А тут абсолютно всюду одна и та же тенденция: изображения должны быть спрятаны как можно дальше, находиться в как можно менее доступных местах. Например, чтобы достичь изображений в знаменитой пещере Ласко, о которой я ещё буду говорить, надо спуститься в хорошо замаскированную 6-метровую вертикальную шахту, и только с её дна идёт проход в пещеру. В знаменитой пещере Нио в Пиренеях, которая пронзает насквозь всю гору и имеет в длину 1400 м, изображения начинаются через 300 м от входа, где уже действительно и в помине не присутствует ни один луч света.

О том, как добирались до знаменитейшей теперь и считающейся пещер с изображениями во всём мире – пещеры Труа-Фрер («Три брата») в Южной Франции (во Французских Пиренеях, департамент Арьеж), сохранилась запись доктора Герберта Гюна, который эту пещеру открыл 20 июля 1914 года, перед самой первой мировой войной. Он посетил эту пещеру вместе с владельцем этих мест графом Анри Бегуаном и тремя его сыновьями, в честь которых пещера и названа. Вот его описание: «Почва сырая, скользкая. Мы должны быть очень внимательны, чтобы не соскользнуть со скалистой тропы. Тропа то поднимается, то опускается, пока не подходит к очень тесному проходу длиной метров 10, по которому приходится ползти на четвереньках. Затем опять обширные подземные залы чередуются с узкими коридорами. В одной длинной галерее мы встречаем множество чёрных и красных пятен. Пока только пятна. Как прекрасны сталактиты на нашем пути! Слышны тихие звуки падающих с потолка капель воды. Других звуков нет, и ничто не движется. Жуткая тишина вокруг. [Кстати только в пещерах понимаешь, в каком шуме мы живём на поверхности, даже когда кажется, что вроде бы всё тихо.] Широкая и высокая галерея неожиданно заканчивается и переходит в очень тесный туннель. Мы ставим наши лампы на землю и вдвигаем их в туннель. Луи – старший сын графа Бегуана, вползает первым, за ним профессор ван Гиффен из Гронингена, затем Рита [жена Гюна], и, наконец, я. Туннель не шире и не выше моих плеч. [А человек ползёт! «Не шире и не выше» плеч ползущего человека!] Я слышу тяжёлое дыхание двигающихся впереди меня и вижу, как медленно проталкиваются их лампы. С руками, вытянутыми вдоль тела [по швам!], мы ползём на наших животах, извиваясь подобно змеям. [Точно так же ползли и в эпоху палеолита!] В некоторых местах туннель в высоту вряд ли превышает 30 см, и лицо тогда приходится опускать вниз, вжимаясь в землю. [Для любителей клаустрофобии, вы сами понимаете, это просто находка!] У меня такое ощущение, что я ползу через гроб. Вы не в силах поднять голову, не можете вдохнуть. Но вот, наконец, потолок коридора чуть повышается. Можно, наконец, расправить плечи. Но ненадолго. Проход опять сужается. И так пробиваешься метр за метром по туннелю ужасных 40 метров длиной. Никто не произносит ни слова. Сначала осторожно продвигаем лампы, а вслед за ними протискиваемся сами. Я слышу тяжёлое дыхание моих спутников, частый стук собственного сердца, и мне тоже трудно дышать. Ужасно, когда крыша простёрта так низко над головой и она так тверда! Я ударяюсь об неё снова и снова. Неужели это никогда не кончится? Неожиданно мы чувствуем себя свободными и начинаем дышать полной грудью. Это похоже на освобождение из темницы. Зал, в котором мы теперь стоим, огромен. Мы ведём лучами наших ламп по его потолку и стенам. Величественное зрелище! И здесь, наконец, рисунки. От пола до сводов стены зала заполнены изображениями. Поверхность стен обработана каменными орудиями. И мы видим ряды животных, населявших в то время юг Франции. Мамонты, носороги, зубры, дикие лошади, медведи, дикие ослы, олени, росомахи, овцебыки… Появляются и маленькие животные: снежные совы, зайцы, рыбы. И всюду летящие в цель стрелы. Наше внимание привлекают внимание несколько изображённых медведей. Они имеют пятна в тех местах, куда нанесены удары. Из их пастей струится кровь. Воистину это картина охоты, картина магического обряда охоты!»

Вот таково описание Гюна. И вы можете себе представить, что такое изображения в пещерах и как нелегко их достигать. Поэтому идея искусства для искусства была довольно быстро отброшена. Уже Гюн, как видите, говорит о магических изображениях охоты. И действительно, где-то после первой мировой войны и в наших учебниках до сих пор доминирует точка зрения, что живопись верхнего палеолита – это охотничья магия. На то были свои основания. Дело в том, что и сейчас многие слаборазвитые племена используют похожие приёмы. В частности, во время своих путешествий по Африке знаменитый исследователь Ливингстон описывал, как на его глазах свершилась магическая охота пигмеев, которые были его носильщиками и сопровождали его в исследованиях. Они заблудились. У них кончилась пища и они начали голодать. И тогда пигмеи сказали: «Позволь нам пойти на охоту». Это мы думаем, что в Африке животных столько, что можно просто лёжа или сидя в кресле взять ружьё и тут же застрелить какую-нибудь антилопу. Всё не так просто на самом деле, и даже 100-150 лет назад было не очень просто. Поэтому Ливингстон с удовольствием разрешил своим носильщикам пойти на охоту и заодно решил посмотреть, как будут проходить обряды охоты. Обряд охоты проходил следующим образом. До рассвета, ещё в темноте, охотники ушли в какое-то место (оказалось, что на берег реки) и там дожидались, когда взойдёт солнце. Уже перед восходом солнца, на заре, нарисовали изображение антилопы определённого вида, вполне конкретной. И с первым лучом солнца, которое вышло из-за гор они с определёнными охотничьими криками и заклинаниями бросили в это изображением свои дротики и в нескольких местах поразили эту антилопу. После этого они оставили изображение и ушли на охоту. К концу дня они принесли антилопу именно этого вида, поражённую дротиками именно в те места, в которые было поражено изображение. Естественно, эту антилопу освежевали, кровь собрали, отнесли на это изображение, вылили в это изображение кровь убитой антилопы и потом шерстью, состриженной со шкуры антилопы, выровняли это изображение так, что ничего не осталось.

Вроде бы очень похоже. А с другой стороны, совсем, как вы понимаете, не похоже. Не похоже прежде всего потому, что всё совершается при свете дня, а отнюдь не в тайной глубине пещеры. Понятно почему: охотиться-то надо на земле, а не в подземелье. Соответственно, где должна быть охота, там и совершается магический обряд. Во-вторых, изображение делается на один день. И когда в нём отпадает нужда, оно уничтожается, предварительно выливается кровь, чтобы земля вернула своё – душу убитого зверя. Тут вот очень похоже на то, что требует Ветхий Завет: после охоты надо обязательно вылить кровь убитого животного, правда, без изображения. Это вообще общепринятое требование. Изображение делается мгновенно – за несколько минут – и так же быстро изглаживается. Здесь же изображения делаются так, что они сохраняются многие тысячелетия и дошли до нас через 30 тысяч лет. И это не случайно. Дело в том, что эти изображения, как сейчас показали исследования, делались в течение многих месяцев, а то и лет. Доисторические изображения делались очень и очень тщательно. Первоначально делалась насечка на скале, причём подыскивалось место, которое по форме могло помочь изображению, которое хотели сделать. А где оно не помогало, там наоборот выравнивалась скала и делалась насечка резцом. После этого с большой тщательностью изготавливались краски. Краски, кстати, прекрасные. Растирались камни, галька, различные естественные красители. Они смешивались с жиром и мясом сожжённых животных, то есть, видимо, сожжённых жертв. Из всего этого делалась краска, которая наносилась в течение многих месяцев, слой за слоем, по мере полного высыхания, и только таким способом обеспечивалась абсолютная вечность изображения. То есть, если для современного пигмея, который использует элементы охотничьей магии, главным было изобразить, поймать, убить и после этого уничтожить изображение, то здесь была другая интенция: изобразить навсегда. Понятно, что если вы делаете изображение в течение года, с таким усердием, ради охоты, то вы сто раз умрёте с голоду, потому что, пока вы делаете это изображение, вам же тоже надо что-то есть. Поэтому явно, что это делалось не для охоты. А для чего же тогда?

И вот более тщательные исследования после второй мировой войны приводят учёных к выводу о том, что речь идёт не об охотничьей магии, а о каком-то религиозном священном обряде, что это изображения, преследующие определённую религиозную цель. И как всё религиозное, оно покрыто покровом тайны. Как всё религиозное, оно скрывается от глаз непосвящённых. Около этих изображений найдены отпечатки босых ног в окаменевшей глине, то есть, видимо, там были какие-то танцы, какие-то священнодействия, для которых эти изображения были очень важны. Найдены также плошки светильников, в которых, видимо, горел огонь, чтобы освещать всё это во время священнодействий и, наверно, во время рисования этих изображений.

Интересной особенностью, к которой мы уже привыкли, но которая на самом деле всё равно в высшей степени таинственна, является удивительное единство изображений во времени и пространстве. Замечательный французский исследователь палеолитической живописи Леруа-Гуран, написавший книгу Les religions de la prehistoire (Paleolithique) («Доисторическая религия палеолита», издана в 1964 году), писал: «Образный смысл изображений, кажется, не изменяется с с тридцатого до девятого тысячелетия до Р. Х. и остается одним и тем же от Астурии [западная часть Испании]до Дона». Мы должны сказать «до Урала», потому что на Урале была найдена Капова пещера с точно такими же изображениями. То есть, на огромном пространстве и на протяжении огромного времени наблюдается единство изображений. То есть, мы имеем дело с какой-то глубокой, широко распространённой религиозной системой. Это не случайные «пробы пера», это не какие-то случайные проявления художественного или религиозного гения. Это вполне сложившаяся и функционировавшая на огромных пространствах во много тысяч километров религиозная система.

В чём же её смысл? Мы можем только предполагать. Но по тому, что эти изображения под землёй, по тому, что это изображения животных, которые очень часто, хотя и далеко не всегда, поражаются стрелами, камнями, из которых течёт кровь, мы можем предположить, что это изображения жертвоприношений умершим. Люди сознают, что те жертвы, которые они приносят умершим, не вечны, потому что в мире может произойти всё, род может пресечься, потомки могут забыть о предках. И поэтому надо обеспечить вечность священнодействий, как бы мы сейчас сказали, независимо от человеческого фактора. Как раз это и заставляет изображать. Изображения – это не эстетическая компонента религиозного обряда, а абсолютно необходимая форма, которая гарантирует совершение обряда независимо от воли человека будущего, которая может быть чем угодно. Человек верхнего палеолита тратит невероятные усилия для создания этих изображений. Невероятные потому, что (не забудем!) многие изображения сделаны на какой-нибудь головокружительной высоте, для того, чтобы их строить надо было, видимо, строить какие-то временные леса, что всё это делается в глубине пещер, куда и лазить-то тяжело. Не забудем, что жизнь человека верхнего палеолита трудна и надо добывать хлеб насущный (вернее, мясо насущное): надо охотиться, надо заниматься собирательством, надо поддерживать температуру в пещере, в своём шатре, надо шить одежду. То есть, дел масса, а людей мало. И если люди при этом тратят огромное время на такие вещи, как пещерная живопись и обряды, связанные с этими пещерными храмами (а это, безусловно, храмы, только не рукотворённые), то речь идёт о том, что это для них что-то крайне важное – не менее, а более важное, чем насущный хлеб. Это то, что даёт им гарантию вечности. По всей видимости, палеолитическая живопись давала гарантию вечности – якобы гарантию: потом мы увидим, что и в этом люди усомнятся, но в какой-то момент есть ощущение, что это даёт надежду на то, что жертвоприношения будут совершаться вечно.

Кроме сцен жертвоприношений есть много и иных сцен, например, просто стад животных, или животных, которые находятся в случке, спариваются. Всё это изображено крайне целомудренно, без всяких, я бы сказал, излишних эротических моментов. Но здесь понятно, что, если совершаются жертвоприношения, то должны появляться и новые животные, и должны быть стада, из которых будут браться жертвоприношения. То есть, всё это должно воспроизводиться.

Итак, здесь мы с вами, дорогие друзья, сталкиваемся с очень важным моментом, который впоследствии обретёт свою завершённость в письменности. Мы сталкиваемся здесь с идеей монументализации священнодействия. То, что делает человек, в живописи обретает монументальность, вечность. Человек стремится гарантировать вечность своего священнодействия, как бы освободить его от превратностей человеческой воли. В палеолитической живописи совершается эта великая находка, великое обретение.

Совершенно очевидно, что речь здесь идёт не о магии как таковой, а о религии. В чём разница магии и религии? В том, что магия соединяет с миром духов и решает проблемы настоящего, нынешнего, а религия соединяет с Богом-Творцом и решает проблемы абсолютного и вечного. Такие трудоёмкие действия, какие мы встречаем в этих палеолитических пещерах, безусловно говорят, что речь идёт о религиозном.

В этом смысле важны мнения учёных, которые как раз размышляют над тем, магия или религия верхнепалеолитическая живопись, и приходят к очень важному выводу, что магическое – это трансформация религиозного. Вы помните, что когда-то Фрэзер, а до этого Гегель предположили, что религия возникает из магии. А вот теперь, во многом благодаря верхнепалеолитической живописи, высказано предположение прямо противоположное: что магия – это деградация религии. Такой интересный исследователь как Йенссен пишет, что «магические практики представляют собой всего лишь аппликацию старинных культовых действий, более не сознаваемых ясно и потерявших первоначально свойственный им религиозный смысл». Другой учёный, Бруннер, пишет: «Мы можем рассматривать магию как нечто враждебное собственно религии, утверждающееся по мере увядания религиозной жизни и подмены идеи Бога интересом к иным духовным сущностям».

Это очень важная позиция. Магия и религия часто используют одни и те же материальные формы, и поэтому археологу очень трудно сказать, где тут магия, а где религия. Здесь важно то, какое наполнение вкладывают в них сами люди. Если ты считаешь, что независимо от того, какой ты, то, что ты делаешь, совершается и заставляет Бога или каких-то духов располагаться к тебе, и ты достигнешь определённых положительных целей не путём изменения себя, а путём правильного совершения определённой религиозной практики, то это всегда магия. Если ты себя приносишь в жертву, себя как бы отдаёшь ради служения Богу в ожидании воздаяния, тогда это религия. То есть, если говорить двумя словами, магия отличается от религии тем, что магия хочет, чтобы взять у божества, а религия предполагает самопожертвование Богу. И вот почему эти пещеры косвенно свидетельствуют о религиозном? Потому что мы видим, что люди выбирают не легчайший, не удобнейший, не самый простой путь, а наоборот: самый трудный, самый трудоёмкий путь ради служения Богу. Это говорит о том, что они жертвуют собой, потому что жертва не только в том, что твоё тело положено в погребальный костёр. Жертва энергии, жертва силы, жертва времени, которое ты отрываешь от добычи насущного пропитания – всё это, в конечном счёте, есть свидетельство отдания себя Богу. Если человек себя отдаёт Богу, он может ожидать, что Бог принимает эту его жертву. И именно трудоёмкость пещерной живописи говорит о том, что это религиозная, а не магическая практика.

Но мы говорим об идее Бога. А была ли эта идея Бога в верхнем палеолите? Да, она была. И мы можем сказать, что она выражалась как в старых, так и в новых культах. Новым, типично верхнепалеолитическим культом был культ поклонения божеству в образе крупных травоядных животных – не тех животных, которые сами пожирают, а тех, которых поедают хищники. Вы помните, что эта идея отразилась во Второзаконии: «Я желаю, чтобы приносили в жертву не тех, кто гонится, а тех, за кем гонятся». То есть, это идея того, что Бога лучше символизирует не всемощное хищное существо типа льва или медведя, а существо, которое является жертвой хищника. В этом мы видим идею того, что божественное соединено с жертвенным. Человек жертвует себя Богу, сознавая, что Бог жертвует Собой для человека.

Это новая идея, которой не было в эпоху неандертальца. Тогда главенствовала идея силы и мощи, а здесь всё более и более усиливается эта идея жертвенности. И поэтому излюбленным объектом жертвоприношений и, соответственно, элементом заупокойного ритуала и, видимо, религиозного храмового ритуала (кое-где это сохранилось), становится теперь мамонт. Не случайно кроманьонца так и называют: «охотник на мамонта». Но понятно, что на мамонта кроманьонец охотился вовсе не для того, чтобы добыть мясо. Мы должны совершенно ясно сознавать, что, окружённому массой разных мелких животных, ему намного проще было охотиться на животных менее опасных. И, кроме того, это было просто ненужно. Ориньякские охотники жили небольшими группами по 10-12 человек. Ну зачем им нужна была такая туша мамонта? Летом она просто бы сгнила, люди из неё могли бы съесть очень немного. А зимой эта туша, находящаяся около лагеря, привлекала бы к себе хищников: волков и других животных, и, естественно, подвергала бы опасности жизнь людей. Поэтому очевидно, что охота на мамонта имела не утилитарный, а религиозный смысл. Это была охота ради жертвоприношения. И в этом смысле охота на мамонта напоминает нам охоту неандертальца на пещерного медведя.

Там, где мамонта не было, охотились на других травоядных животных, по возможности больших. В первую очередь, заместителями мамонта являлись дикий бык тур и зубр. И образ дикого быка сохраняется до наших дней. Ещё в Ветхом Завете мощным быком называют Бога-Творца. В египетской религии III тысячелетия до Р.Х. часто даже подчёркивается, что это дикий бык: «О дикий бык!» - так называют там Бога. Кроме того, там, где было, видимо, сложнее с зубрами и быками, эти функции переходили на благородного северного оленя или на ныне вымершего гигантского оленя с огромными рогами, размах которых достигал 2,4 м. Иногда даже дикая лошадь становилась объектом жертвоприношения. Но это обязательно должны были быть травоядные, мирные животные. Кое-где есть даже удивительные изображения, например, в пещере Фон-де-Гом – изображение могилы, в которой стоит мамонт. То есть, это образ божественного покрова, или же сам умерший воспринимается как умершее божественное существо. В другом месте изображён мамонт, в голове которого находится человек. То есть, опять какая-то таинственная попытка изобразить Бога и человека как сходные существа.

Могу сказать буквально два слова (больше времени, к сожалению, нет), что кое-где сохраняется и медвежий культ: следы его присутствия найдены во многих пещерах, так что он не исчез, он продолжается.

Но, пожалуй, об одном моменте я должен вам рассказать, хотя у нас уже время истекло. Это знаменитое изображение в пещере Ласко. Оно считается эталонным для верхнего палеолита. Оно приводится на обложках многих книжек по верхнему палеолиту. Пещера Ласко была открыта в 1940 году. Она состоит из двух залов. В первом зале изображена процессия животных, которые идут во второй зал. Кстати говоря, я забыл сказать, что ещё одним аргументом против охотничьей магии является то, что в верхнем палеолите часто изображаются такие животные, которых не было в реальной жизни. То есть, даются смешанные изображения: медведеволк, антилопозубр. Если ты хочешь охотиться на такого животного, ты его никогда не найдёшь. Ясно, что речь идёт о символическом изображении. Так вот, такие символические животные вперемешку с обычными изображены в первой пещере Ласко, и их процессия идёт ко второй пещере. Вторая маленькая пещера в глубине. Она выкрашена охрой в красный цвет. Под полом у стены, противоположной входу в эту пещеру, похоронен человек. А над ним сделано удивительное изображение. Там изображён человек (что очень редко для верхнего палеолита). Изображён лежащий или как бы падающий мужчина. Изображён он очень странно. При том, что художник мог рисовать очень качественно, у него по четыре пальца на руках и ногах. То есть, это на самом деле птичьи лапы, а не человеческие руки и ноги. И у него вместо головы голова птицы с клювом. А так вообще это человек. У него спина изображена пунктиром, что показывает, что это, скорее, не спина, а позвоночный столб. И у него в возбуждённом состоянии изображены мужские половые органы. Он изображён как бы готовым к соитию. Он стоит (или падает) лицом к лицу с огромным зубром. Шерсть на спине зубра поднялась дыбом. У этого зубра тоже изображены совершенно огромные, гипертрофированные мужские гениталии. Этот зубр пронзён копьём, причём одно копьё лежит, а второе его пробивает. За спиной человека изображён шест с птичкой – это тот самый жезл вождя или «выпрямитель копий», о котором я говорил на прошлой лекции. И через три ряда по две точки изображён шерстистый носорог, который он повернулся к этой сцене задом и уходит от неё. Вот такое странное изображение. Качество изображения носорога и зубра великолепное. Человек изображён схематически.

Что же это такое? Я не буду вам подробно рассказывать всю реконструкцию. Этой картине посвящены книги. Но, по всей видимости, здесь мы встречаем главную религиозную идею верхнего палеолита. Зубр – это изображение Бога-Творца, который после смерти принимает к себе умершего. Этот зубр поражён копьём, то есть, Бог изображён в виде жертвенного и принесённого в жертву животного. Это очень важно. То, что и у зубра, и у человека подчёркнуто изображены гениталии, говорит о том, что речь идёт о жизни. То есть, это не умерший, а живой, но живой по ту сторону смерти, поэтому у него изображён позвоночный столб, поэтому у него голова и лапки птицы. То есть, это уже человек, обретший способность к полёту, преодолевший свой земной, плотский образ, поэтому он уже с элементами птицы. Но он жив, и это подчёркивают его гениталии. А зубр – это Жизнедавец, он – Творец и Податель жизни. И поэтому у него тоже подчёркнуты гениталии. Вы знаете, что в Индии до сих пор лингам, то есть, мужские гениталии, – это символ Бога как Подателя жизни. Это довольно распространённый образ. Не совсем ясно, почему уходит этот носорог. Это таинственно, но, по всей видимости, это некая иная сила. Не случайно шерстистых носорогов никогда в жертву не приносили и никогда их кости в могилу не клали. Хотя он тоже вроде бы ничего себе животное, даже травоядное, почему-то в верхнем палеолите оно было связано с иными символическими рядами. И поэтому возможно (конечно, это только предположение, что это некая негативная, тёмная сила, которая уходит, так и не добившись власти над этим человеком, который восстал и стоит перед своим Творцом и Создателем. Это может быть изображением той чаемой цели, той желанной финальной сцены, ради которой, собственно, и совершалась религиозная жизнь верхнепалеолитических охотников.

Противоположностью этой знаменитой фрески из пещеры Ласко является палетка из местечка Абри Раймондон, тоже во Франции, где как раз изображено жертвоприношение зубра на земле. На этой палетке, которую жрец, видимо, носил на груди (тоже дырочка с отверстием, протёртым шнурком), изображён зубр, причём голова его показана натурально, а остальное уже в виде скелета – мясо уже снято с костей. Перед головой изображены перекрещённые отрезанные задние ноги зубра – для жертвоприношения, а двух сторон стоят пять человеческих фигур в каких-то балахонах, а одна фигура с какой-то ветвью в руках. Видимо, совершается жертвоприношение. Вот здесь мы видим, что на земле люди время от времени совершают жертвоприношения для того, чтобы с объектом жертвоприношения встретиться по ту сторону смерти. И Бога изображают как жертвенное животное, потому что сам по себе Бог неизобразим. Потом это будет очень распространено в Египте.

Впрочем, некоторые элементы попыток Его изобразить есть. Но об этом я сейчас явно не успеваю вам рассказать и расскажу после того, как мы вернёмся с каникул.

Дата добавления: 2017-01-14