Выходной у меня!

Это мне знак

В «Знаке» полагалось держать марку. Главный редактор Валентин полагал, что отдел культуры должен быть концептуальным и продвинутым, а коммерческий директор Рафаил — что он должен привлекать массового читателя. Они никак не могли нащупать баланс между концептуальностью и массовостью, а когда его нащупали, моими главными героями оказались Владимир Сорокин, Кирилл Ганин, Андрей Житинкин и издательство «Ад Маргинем». Между делом я писала в соседние отделы образования и науки, которые тоже никак не могли найти компромисса: в одном из них здравому смыслу противоречил рекламодатель, в другом — ученые, взыскующие научной добросовестности. Журналисты переписывали их несъедобные реплики простым языком, ученые кричали, что они невежды, и требовали все вернуть назад. А над схваткой стояли коммерческий директор и главный редактор и предлагали ценные указания. Поскандальнее, требовал коммерческий директор. Поумнее, брюзжал главный. Побольше гадостей, требовал один. Побольше стиля, требовал другой.

Затем оба сливались в экстазе, требуя больше эротики, больше движения, больше жизни, гадства, сволочизма, чтобы все дрожали, чтобы уважали, чтобы понимали, какие мы раскованные, умные, злые…

Что вы планируете на следующий номер, спрашивал Валентин. Я… я… беседу с переводчиком испанской литературы… А что-нибудь поактуальнее? Почему физичка такая злая, думала я и говорила вслух: выставка в Доме фотографии. Новое кино. Обзор молодой английской прозы. Кому это нужно, кричал Рафаил. Эти переводчики, эти выставки, эта беллетристика, где жизнь, где движение, где скандал?

Валентин загорался идеей. Надо написать про культуру кофеен, говорил он. И собрать с них всех рекламу, подпевал Рафаил. Написать надо компетентно и взвешенно, говорил Валентин. Но не ругать, говорил Рафаил.

Я отключалась, вспоминая, как две головы великана Блендербора в сказке ругаются: изжарить! Нет, сварить! Нет, изжарить! Нет, сварить!

В общем, я думаю, нам надо ориентироваться на продвинутого читателя, — поджав губы, резюмировал Валентин. Наш читатель — выпускник РГГУ, завсегдатай ОГИ… У нас не должно быть ханжества, говорил Рафаил, наш читатель — продвинутый. Наш читатель хочет знать две вещи: как заработать деньги и как их со вкусом потратить, дополнял Валентин.

Каждый, похоже, имел в виду себя.

Напишите про свинг-вечеринки, вдруг в один голос восклицали оба. О Господи, говорила я. Ну это же не значит, что мы всех призываем участвовать в свинг-вечеринках, опять поджимал губы Валентин. Но это все прочитают, вставлял Рафаил. Написать можно по-разному, вы можете относиться к этому как угодно, для журналиста нет запретных тем, хмурился Валентин. Сходите и напишите, припечатывал Рафаил. Нет, упиралась я, апеллируя к разуму Рафаила. У нас серьезные рекламодатели, они будут недовольны. Я думаю, что это проблемы отдела рекламы, ставил меня на место Валентин. И пришлите мне примерный план на следующие полгода. И мне, кричал в мою опечаленную спину Рафаил.

На следующей неделе мне приносили статью внештатницы о свинг-вечеринках: «Светло-волосая вагнереанская валькирия в провокативной блузке от Sonia Riekel»…

— Отредактируйте, пожалуйста, — цедил главный, — и поставьте в номер.

— Здесь почти в каждом слове ошибка! — кричала я.

— И напомните фотоотделу, чтобы поторопились со съемкой, — заключал он, не слушая.

На следующий день после выхода номера половина рекламодателей, считающих себя солидными, грозилась разорвать контракты. Рекламный отдел рыдал у телефонов. Рафаил ходил над ними черной тучей и обещал каждого оштрафовать на сто долларов, если хоть один контракт будет разорван. Вы должны уметь отстоять политику своего издания, вопил Валентин, и объяснить вашим идиотам, чтобы они не лезли не в свое дело.

На следующей неделе собирали четыре креативных совещания, где я уже предпочитала молчать и рисовать в ежедневнике зайчиков. Изжарить, требовал Валентин. Сварить, настаивал Рафаил. А если потушить, предлагала редактор отдела общества Тамарка. Нет, нет, только с белым сливочным соусом, убеждал выпускающий редактор Гера, он же автор ресторанных обзоров, которые делал из бескорыстной любви к кулинарному искусству. Обзоры были знамениты предложениями в пять-шесть вордовских строк каждое и упоительными оборотами: «телятина оставляет стойкое и беспричинное земляничное послевкусие».

Стодолларовый штраф был самой популярной мерой дисциплинарного воздействия в «Знаке». Приказы о штрафах торжественно вывешивались на доску в коридоре и рассылались по внутренней сети, чтобы никто не остался неосведомленным о новой карательной акции.

Меня последний раз оштрафовали в прошлом месяце. За правку в подписанной полосе. Писатель в пятый раз перечитал текст интервью и осознал, что весь второй абзац сверху надо исключить, исключить немедленно, это немыслимо, это бездарно от начала до конца, я не мог так сказать, вы передернули мою мысль, я всю ночь не спал! Можно было отовраться: мол, правка уже невозможна. Но она была возможна, вру я неубедительно, и очень уж он горевал. Я втихую упросила верстальщицу Лизу внести правку. Полосу вывели, подписали, незаметно положили на место. Не учла я только Лизиной неврастении. Когда Рафаил пришел со срочной переверсткой рекламных полос в десятом часу вечера, она не выдержала. И ходят и ходят, вопила истерзанная труженица, и правят и правят, весь день правят подписанные полосы, я это уже верстала, я не буду больше переверстывать, только с санкции главного редактора! Как правят? Кто это правит подписанные полосы? — ухватился Рафаил. И Лиза единым духом сдала четыре отдела и выпускающего редактора Геру впридачу. И сэкономила газете полтысячи условных единиц. Как раз потерянных из-за очередного разорванного контракта.

В минувшем декабре меня два раза разнесли на редколлегии за недостаточную стервозность. Слишком у вас, Екатерина, благостные материалы, выговаривал Валентин, одновременно проверяя почту в компьютере. Так не пойдет, это не журналистская работа. Он еле шевелил губами, так ему противно было со мной разговаривать. Вы напишите так, чтобы на вас в суд подали, тогда это будет журналистская работа. Он закурил и скучающе отвернулся к окну. А так это сочинение для восьмого класса.

Как раз накануне он выбросил из номера сверстанное интервью с моим любимым режиссером. Причину объяснил просто: «Не наш формат». В «Трубе» интервью тоже не взяли, сказали, ну Кать, ты чего, это для нас слишком умно. Я звонила режиссеру с извинениями: я две недели преследовала его просьбами и хотела теперь провалиться сквозь землю. Режиссер меня утешал: что вы, Катя, я отлично понимаю, в каком обществе живу.

Нам нужен новый способ подавать ньюсмейкеров, сказал Валентин. В каком формате вы готовы их подать, Екатерина? В белом французском соусе, предположила я.

Разговоры о кулинарии, оживился Валентин и сразу потух: нет, было, кто-то уже это делал. Макаревич, подсказал Рафаил. Да, сказал Валентин. Екатерина, о чем вы готовы говорить с ньюсмейкерами? О жизни и смерти, буркнула я — просто чтобы отвязались.

— То есть? — удивился Валентин.

— Ладно, неважно.

— Нет-нет, поясните, пожалуйста.

Отступать мне было некуда. Я прокляла свой длинный язык, закрыла ежедневник, переполненный зайчиками, и стала импровизировать:

— О мировоззрении. О целях, которые они перед собой ставят. О том, чем живут… на что надеются… что заставляет их каждый день делать то, что они делают… что думают о смерти и бессмертии…

Главный поскучнел.

— Я думаю, может быть, о стиле? — задумчиво протянул он.

Я нарисовала еще одного зайчика.

Через неделю я приехала забрать оттуда свою чашку и зарядник для телефона, договориться с Тамаркой, что она будет мне писать для «Трубы» под псевдонимом. Перекинуть на пять дискет все свои файлы, вычистить в компьютере закладки, history и cookies, переадресовать почту и выбросить накопившиеся бумаги. У меня они почему-то все время накапливаются.

— Хочешь завтра сходить пожрать? ВИП-клуб с фуршетом и шоу живых тюленей, — уныло предложила Тамарка, прикуривая новую сигарету от окурка. — Презентуют новый программный продукт.

— Добра-то, — гордо отказалась я. — У самой вон чо есть, иди сходи.

И вручила ей простыню факса с приглашением на октябренок-парти в честь выхода книги садистских частушек на политические темы. Форма одежды школьная парадная, говорилась в приглашении, аккредитация обязательна. Желательна звездочка или пионерский галстук.

— Так ведь горошницей, поди, будут кормить, — сморщилась Тамарка.

— И кипяченым молоком.

— С пенками, — Тамарка подавилась дымом.

Из коридора разнесся страшный рев Рафаила, распекавшего рекламную службу.

Надоело рассказывать про коммерческих директоров. Все. Я оттуда уволилась. И вообще у меня выходной. По субботам Сашке не надо в школу, а Машке в садик. По субботам мы можем позволить себе спать до одиннадцати. Потом дети приползают ко мне, и мы лениво смотрим из-под одеяла какой-нибудь «Квартирный вопрос» или передачу из зверской жизни, и пьем чай с бутербродами. Только тогда, когда Машка начинает с визгом драть Сашку за уши, а тот возмущенно спихивает ее ногами с дивана, и на сбитой простыне обнаруживается туча крошек от печенья и восемь конфетных фантиков, — только тогда я начинаю всех строить. «Мама, что ты кричишь на своих крошек?» — басит Сашка. «Крошкам в кровати не место!» — ору я в ответ. Телевизор выключить, всем одеться, умыться, застелить постели, Саша ведет гулять собаку, которая давно визжит у двери, Маша идет кормить кошку, а я беру пылесос — и кто не спрятался, я не виновата.

Вариант субботнего утра — пока дети спят, мать совершает пробежку с собакой и, вернувшись, падает спать, чтобы через два часа обнаружить двоих измазанных шоколадом детей, пляшущих на ее трупе.

Обед, прогулка. Сашка ленится: можно я дома посижу. Я знаю, он будет перечитывать «Властелина колец», гонять в компьютере престарелого капитана Комика и жрать конфеты.

После Нового года у нас оказалось шесть конфетных новогодних подарков, шесть бомб, подложенных под благополучие семьи. Сашка с гастритом и Машка с диатезом третью неделю передвигаются по дому крадучись: осторожно открывая дверцы шкафов, шелестя бумажками и облизывая коричневые губы, и пол засыпан опадающей хвоей и фантиками, и в трещинах паркета прячутся невыводимые конфетти из хлопушки. Я прятала конфеты, запирала их под замок, совала на антресоли… Дохлый номер.

Мы с Машкой лепим снежного зайца и снежного кота, снежную Машку и снежную маму. Машка приносит две ветки и втыкает зайцу между ушей, получаются оленьи рога. Я пересаживаю рога на снежную Машку. Она — на снежную маму. Потом мы уходим под детскую горку — в домик, печь снежные пироги, а когда возвращаемся обратно, наша снежная компания уже растоптана подростковыми тяжелыми ботинками.

— Гады, — мстительно хмурится Машка, — если я их увижу, я их снежками застреляю! Я их рогами забодаю! Я им снега за шиворот набью!

Машка лихорадочно лепит Страшное Страшилище, густо украшая его рогами всех видов и мастей: берегитесь, варвары, вот что с вами будет.

Дома Сашка лежит поперек моего дивана, густо засыпанный фантиками, и читает журнальчик. Обедать, говорит, не хочу. Нет, нет, к жареной картошке это не относится. И вот мы лениво обедаем у видика с включенным «Королем Львом», а перед нами на табуретке поднос с тарелками, молоком и клюквенным киселем.

— Саша, — говорю я, — ты джинсами раздавил конфету. У тебя весь зад в шоколаде.

— Угу, — говорит Саша.

— Сними штаны, залей пятновыводителем, — рекомендую я.

— Угу, — отвечает Саша.

— Маму надо слушаться, — ввязывается Машка и лезет снимать с него штаны.

Бац! Машка получает удар ногой, взвивается в воздух и приземляется на свободный край подноса. С подноса катапультируются тарелка с недоеденной картошкой и две чашки. По полу разливается кисельно-молочная лужа. Хорошо хоть чашки у нас небьющиеся.

— Молочная река, кисельные берега, — восхищается Машка.

На шум является вечно несытая Джесси и стремительно слизывает с пола картошку, кисель и молоко. Пол за ней даже мыть не надо, при таких детях очень удобно.

— Снимай штаны.

— Угу.

— Да что ты там такое читаешь?

А вот что: «Нужно ли целовать девушку на первом свидании? Не испугается ли она?»

«Как только я завожу речь о поцелуе, она сразу переводит разговор на другую тему».

«Ребенок — не повод для брака». «Дальше события начали развиваться так непредсказуемо, что полностью оправдали астрологический прогноз». «Йоу, пиплы! Я Dark Angel. Обожаю «Арию», Кипелова, сериал «Бригада» и футбол». Дальше были безбашенные перцы, Елка-извращенка, Скорпион по гороскопу и съемка клипа с большим красивым гробом.

— Отдай, — заорал Сашка, пытаясь отнять у меня ловко выдернутый из-под его носа журнальчик.

И молодецки напрыгнул на меня всем телом. И я дрогнула. И пошатнулась. И поскользнулась на остатках киселя. И упала на Джесси. И Джесси завизжала. И я загремела в недолизанный кисель с молоком. И зад у меня стал кисельный и очень ушибленный. И встала я, потирая зад, и выслушала извинения своего дурацкого сына, и собрала наши с ним джинсы, и понесла их выводить с них пятна. А Машка все это время недовольно орала, чтобы все отошли и не мешали ей смотреть.

Кажется мне, пора принимать меры. Мне все надоело, мне тридцать три года и ничего для истории. Я пишу короткие заметки в четыре места и прыгаю, как на болоте, с кочки на кочку: то здесь дадут сто баксов, то здесь. То ничего не дадут. Я меняю коронку и хожу с разодранной ноющей челюстью, а отдала я за нее сто пятьдесят долларов, которые мне нужны совсем для другого. Четверть еще только началась, а мой сын за неделю получил десять двоек, Машка меня не слушается, Гриша не платит мне денег, а вчера снял у меня отличный материал и всунул историю про сглаз и порчу, потому что это привлечет читателя. Надо принимать меры, я себя не в мухоморах нашла.

Дата добавления: 2017-02-01