В Южную Америку 2 страница

Немного позднее мы проходили мимо небольшого, поросшего папоротником холмика и увидели на нем игуану еще больших размеров, чем первая. Она сидела неподвижно с поднятой к небу головой, как китайский дракон, высеченный из камня, и не повернула головы, пока мы огибали холмик и не исчезли в джунглях.

Чуть дальше запахло дымом, и мы миновали несколько крытых соломой хижин, стоявших на отвоеванной у джунглей земле на самом берегу реки. Наш плот возбудил пристальное внимание мрачных жителей этого селения ‑ потомков индейцев, негров и испанцев. На берегу лежали их лодки, выдолбленные из дерева.

Когда наступало время обедать, мы сменяли своих друзей у руля, и они принимались жарить рыбу и печь плоды хлебного дерева на небольшом костре, разгораться которому не давала окружавшая его сырая глина. В нашем меню, кроме того, были жареные цыплята, яйца и южные фрукты. Тем временем плоты, а с ними и мы быстро неслись мимо джунглей. к морю. Что нам были теперь дожди и ливни! Ведь чем сильнее лил дождь, тем стремительнее становилось течение.

С наступлением темноты на берегу начинался оглушительный концерт. Жабы и лягушки, цикады и москиты беспрерывно квакали, трещали, жужжали, составляя многоголосый хор. Время от времени в темноте раздавались пронзительное мяуканье дикой кошки и крики то одном, то другой птицы, вспугнутой ночными разбойниками джунглей. Иногда в темноте ночи мелькал огонь очага, в хижине индейца слышались пронзительные голоса людей и лай собак. По большей части мы сидели одни под звездным небом, слушая оркестр джунглей, пока сон или дождь не загоняли нас в хижину из листьев, и мы засыпали, предварительно вынув пистолеты из кобуры.

Чем дальше мы спускались вниз по реке, тем чаще попадались хижины и плантации индейцев, и вскоре на берегу показались уже целые деревни. Мы обгоняли выдолбленные из дерева каноэ. На них плыли индейцы, отталкиваясь длинными шестами. Время от времени встречались небольшие бальзовые плоты, груженные связками зеленых бананов.

Там, где река Паленкуэ впадает в реку Рио Гуаяс, уровень воды был так высок, что между Винсесом и Гваякилем, лежавшим на берегу моря, курсировал колесный пароход. Решив сэкономить время, мы с Германом сели на пароход, где получили по койке на борту, и поплыли вниз, через густонаселенную долину к побережью океана. Наши коричневые друзья взялись пригнать плоты следом за пароходом.

В Гваякиле мы с Германом расстались. Он остался ожидать у устья реки Гуаяс прибытия плотов, чтобы погрузить их на какое‑нибудь каботажное судно и доставить в Перу, где должен был руководить строительством настоящего плота по древнему индейскому образцу. Я же вылетел на самолете в столицу Перу ‑ Лиму; мне предстояло подыскать подходящее место для постройки нашего плота.

Самолет шел на большой высоте вдоль побережья Тихого океана. С одной стороны виднелись пустынные горы Перу, а с другой ‑ далеко внизу под нами ослепительно сверкало море. Это было место, откуда мы предполагали пуститься на плоту в плавание. С борта самолета море казалось бескрайным. Далеко‑далеко на западе море и небо сливались, образуя длинную, чуть заметную линию горизонта. Я никак не мог избавиться от мысли, что даже за горизонтом пятую часть суши омывают такие же водные пустыни, какие отделяют нас от Полинезии. Я попытался представить себе, как мы закачаемся через несколько недель на нашем плоту, который будет только пятнышком в раскинувшемся сейчас подо мною голубом море, и тотчас же отогнал эту мысль: она вызвала у меня такое же неприятное чувство, какое испытываешь, когда ожидаешь команды прыгнуть с самолета с парашютом.

Прилетев в Лиму, я поехал на трамвае в порт Кальяо, чтобы подыскать место, где бы мы могли начать строить плот. Не нужно было много времени, чтобы убедиться, что весь порт забит судами, подъемными кранами, складами, таможнями, портовыми конторами и прочими сооружениями. Немного дальше была свободная бухта, но она кишела купающимися, и не приходилось сомневаться, что этот пытливый народ разнесет в щепки плот и оставит рожки да ножки от нашего снаряжения, стоит нам хотя бы на минуту от них отвернуться. Кальяо был крупнейшим портом в Перу, население которого насчитывает 7 миллионов людей ‑ белых и коричневых. Времена для строителей плотов изменились в Перу даже больше, чем в Эквадоре, и мне представлялся лишь один выход: проникнуть за высокие бетонные стены военно‑морского порта, туда, где у железных ворот стояли вооруженные часовые, которые с подозрением и угрозой смотрели на меня и других прохожих, слонявшихся около этих стен. Попасть туда ‑ означало оказаться в тихой гавани.

В Вашингтоне я познакомился с перуанским военно‑морским атташе, который снабдил меня рекомендательным письмом. На следующий день я отправился с этим письмом в военно‑морское министерство и попросил приема у министра Мануэля Нието. Каждое утро он принимал в министерстве, в красивой, сверкающей зеркалами и золотом приемной в стиле ампир[13]. Я ждал недолго. Министр вышел ко мне в полной форме. Это был небольшого роста, широкоплечий офицер, суровый, как Наполеон, подтянутый и лаконичный в разговоре. Он задал мне вопрос, я дал ему ответ. Я просил разрешения строить плот на военно‑морской верфи.

‑ Молодой человек, ‑ сказал министр, нервно барабаня пальцами по столу, ‑ вместо того чтобы войти через дверь, вы влезли в окно. Я охотно помогу вам, но должен для этого получить указание от министра иностранных дел. Я не имею права пускать иностранцев на территорию военно‑морского порта и разрешать им пользоваться нашей верфью. Обратитесь письменно в министерство иностранных дел. Желаю вам удачи.

Я с ужасом подумал о всех тех бумагах, которые циркулируют от человека к человеку и затем бесследно исчезают. Счастлив был Кон‑Тики, в суровые времена которого всякого рода документы были неизвестны.

Повидаться лично с министром иностранных дел было значительно труднее. Норвегия не имеет представительства в Перу, и наш любезный генеральный консул Бар мог представить меня только советникам иностранного министерства. Я очень боялся, что дальше дело не пойдет, но подумал, что авось поможет письмо доктора Коэна президенту республики. Через адъютанта я попросил аудиенции у дона Хосе Бустаманте и Риверо, президента Перу. Несколько дней спустя мне предложили быть во дворце к 12 часам.

Лима ‑ вполне современный город, насчитывающий полмиллиона жителей. Он лежит, раскинувшись на зеленой равнине, у подножия пустынных гор. В архитектурном отношении, в котором немалую роль играют сады и плантации, он является одной из красивейших столиц мира ‑ нечто вроде современной Ривьеры или Калифорнии на фоне старых испанских зданий. Дворец президента расположен в центре города и строго охраняется вооруженной стражей в ярких мундирах. Аудиенция в Перу ‑ серьезное дело, и очень немногие видели президента воочию, а не в кино. Солдаты с блестящими патронташами проводили меня наверх и до конца длинного коридора. Здесь трое штатских осведомились о моей фамилии и записали ее, и меня провели через тяжелую дубовую дверь в комнату с длинным столом и рядом стульев. Человек в белом костюме принял меня и предложил сесть, а сам вышел из зала. Через несколько минут отворились большие двери, и меня провели в зал, еще более нарядный, чем первый. Навстречу мне шел человек в роскошной, безупречно сшитой военной форме.

"Президент", ‑ подумал я, собравшись с духом. Но нет. Человек в расшитом золотом мундире предложил мне старинный стул, с прямой спинкой, и исчез. С минуту сидел я на краешке этого стула, затем открылась еще одна дверь, и почтительно склонившийся лакей пригласил меня пройти в большое помещение. отделанное золотом, с золоченой мебелью и роскошным убранством. Слуга исчез так же быстро, как и появился, и я опять сидел в одиночестве на старинном диване и смотрел на анфиладу пустых комнат, видных в распахнутые двери. Было так тихо, что доносился чей‑то приглушенный кашель из отдаленной комнаты. Послышались твердые шаги, и я вскочил и нерешительно поклонился представительному человеку в военной форме. Но и это был не президент.

Однако из его слов я понял, что президент приветствует меня и освободится, как только закончится заседание кабинета министров.

Десять минут спустя снова прервали тишину твердые шаги, и в зал вошел человек в золоте и в эполетах. Я проворно вскочил с дивана и низко поклонился. Он поклонился еще ниже и провел меня через несколько залов вверх по лестнице, устланной толстыми коврами. Он оставил меня в маленькой комнате, в которой стояли современное кожаное кресло и диван. В комнату вошел человек небольшого роста, в белом костюме. Я терпеливо ждал приглашения следовать дальше. Но он никуда меня не повел, а лишь любезно поклонился, продолжая стоять. Это был президент Бустаманте и Риверо.

Президент владел английским языком вдвое лучше. чем я испанским, и когда мы приветствовали друг друга и он жестом предложил мне сесть, наги словарный запас был полностью исчерпан. При помощи знаков и жестов можно многое объяснить, но нельзя получить разрешение на постройку плота на территории военно‑морского порта в Перу. Мне было ясно лишь одно ‑ президент ничего не понял из того, что я говорил. Через несколько минут он встал, вышел и вскоре вернулся в сопровождении министра авиации. Министр авиации генерал Ревередо был бодрый, со спортивной выправкой человек, в форме воздушных сил и эмблемой ВВС на груди. Он блестяще говорил по‑английски с американским акцентом..

Я извинился за недоразумение и сказал, что хотел просить о допуске не на территорию авиапорта, а на территорию морского порта. Генерал, смеясь, пояснил, что его пригласили лишь в качестве переводчика. Постепенно, слово за словом, и моя теория была переведена президенту, который слушал очень внимательно и задал мне через генерала Ревередо несколько пытливых вопросов. В заключение беседы он сказал:

‑ Если острова Тихого океана действительно были открыты жителями Перу, то для Перу ваша экспедиция представляет большой интерес. Скажите, чем мы можем вам помочь, и мы постараемся удовлетворить вашу просьбу.

Я попросил разрешения на постройку плота на территории военно‑морского порта, доступа в мастерские ‑верфи, предоставления складского помещения, беспошлинного ввоза снаряжения в Перу, права пользоваться сухим доком, разрешения привлечь к постройке плота рабочих верфи и, наконец, предоставления нам буксира, который вывел бы плот в открытое море.

‑ Что он просит? ‑ спросил так выразительно президент, что даже я понял.

‑ Пустяки, ‑ коротко ответил Ревередо, а президент удовлетворенно кивнул головой.

Ревередо еще до того, как закончилось наше совещание, пообещал мне, что президент лично даст указание министру иностранных дел, а военно‑морской министр Нието получит полную свободу действий в предоставлении нам всей той помощи, о которой я просил.

‑ Да сохранит вас бог! ‑ сказал генерал, смеясь и качая головой.

Вошедший адъютант проводил меня до часового, В тот же день газеты Лимы сообщили своим читателям, что в скором времени из Перу отправится на плоту норвежская экспедиция; одновременно они известили, что шведско‑финская научная экспедиция закончила свою работу по изучению жизни индейцев бассейна Амазонки. Двое из шведских участников экспедиции поднялись в каноэ вверх по рекам до Перу и только что прибыли в Лиму. Одним из них был Бенгт Даниельссон из Упсальского университета, собиравшийся изучать быт горных индейцев Перу.

Я вырезал из газеты заметку и принялся писать Герману письмо относительно места для постройки плота, когда кто‑то постучал в дверь моего номера. В комнату вошел высокий загорелый парень в костюме для тропиков, и когда он снял свой белый шлем, то мне показалось, что его огненно‑рыжая борода обожгла ему лицо и опалила волосы на голове. И хотя я знал. что он прибыл из глуши джунглей, казалось, что настоящее его место не там, а в читальном зале.

"Бенгт Даниельссон", ‑ подумал я.

‑ Бенгт Даниельссон! ‑ представился вошедший. "Наверно, узнал о нашем плоте", ‑ подумал я и предложил ему сесть.

‑ Я только что узнал о ваших планах путешествия на плоту, ‑ сказал швед.

"И пришел, чтобы разгромить мою теорию ‑ ведь он этнограф", ‑ снова подумал я.

‑ Я пришел просить вас, чтобы вы взяли меня с собой в экспедицию, ‑ миролюбиво сказал швед. ‑ Теория переселения меня интересует.

Я знал о нем. что он ученый и прибыл сюда прямо из джунглей. Но если швед решил отправиться в экспедицию на плоту в компании пяти норвежцев, то он явно был не из трусливых. А кроме того, даже внушительная борода не могла скрыть его мирный характер и веселый нрав.

У нас не хватало одного человека, и Бенгт стал шестым членом команды. Он был единственным среди нас, говорившим по‑испански.

Через несколько дней пассажирский самолет с рокотом летел на север вдоль побережья, и я снова с уважением смотрел вниз, на бескрайное голубое море. Казалось, что оно свободно парило в мировом пространстве. Скоро мы, шестеро, как микробы на маленькой соринке, будем на плоту здесь, где так много воды, что казалось ‑ она затопила все, что было за горизонтом на западе. Мы будем в нашем узком мирке, не имея никакой возможности уйти друг от друга. В настоящий момент нас разделяли большие пространства. Герман был в Эквадоре, где ожидал прибытия плотов. Кнут Хаугланд и Турстейн Раабю только что прибыли в Нью‑Йорк. Эрик Хессельберг плыл на пароходе из Осло в Панаму. Я летел в Вашингтон, а Бенгт сидел в гостинице в Лиме и ожидал нашего прибытия.

Участники экспедиции не знали друг друга. У всех были разные характеры. Поэтому очень не скоро надоедят нам на плоту те истории, которые мы будем рассказывать друг другу. Никакие штормовые облака и никакое давление, сулящее ненастье, не были для нас так опасны, как подавленное моральное состояние. Ведь мы, шестеро, в течение многих месяцев будем совершенно одни на плоту, и при таких условиях хорошая шутка зачастую не менее ценна, чем спасательный пояс.

В Вашингтоне все еще стояла зима, шел снег и было страшно холодно. Я приехал туда в феврале. Бьерну удалось полностью разрешить вопрос о радиосвязи. Оказывается, он заинтересовал американских радиолюбителей, и они согласились принимать наши сводки и донесения с плота. Кнут и Турстейн тем временем готовили радиоаппаратуру. Радиосвязь мы должны были поддерживать с помощью специально для нас сконструированных коротковолновых передатчиков, а иногда посредством портативных аппаратов, которыми пользовались во время войны тайные агенты. Надо было сделать тысячу дел ‑ больших и малых, ‑ чтобы подготовить все к путешествию.

Наш архив разбух от бумаг. В нем были документы военных и гражданских организаций на белой, желтой и голубой бумаге, на английском, испанском, французском и норвежском языках. В наши дни путешествие на плоту обходится бумажной промышленности по крайней мере в половину большой ели. Законы и положения валились на нас со всех сторон, и мы терпеливо и методично распутывали один узел за другим.

‑ Клянусь, что наша переписка весит не менее десяти килограммов, ‑ сказал однажды Кнут, обреченно согнувшись над своей пишущей машинкой.

‑ Двенадцать, ‑ сухо возразил Турстейн. ‑ Я взвешивал.

Моя мать прекрасно понимала те трудности, которые вставали перед нами в эти полные драматизма дни подготовки к путешествию. В одном из своих писем она писала: "...сейчас мне хочется лишь получить от тебя весточку, что вы все шестеро уже находитесь на плоту".

Вдруг пришла срочная телеграмма из Лимы. Сильная волна подхватила Германа и выбросила его на берег; он сильно разбился и повредил себе шею. Его положили в Лиме в больницу.

Мы немедленно отправили в Лиму самолетом Турстейна Раабю и Герду Вулд, которая во время войны была популярным лондонским секретарем норвежского парашютно‑десантного отряда имени Линга, а сейчас помогала нам в Вашингтоне в наших сборах. Германа они нашли уже выздоравливающим. Его обвязали вокруг головы ремнем и подвесили на тридцать минут, и врачи за это время вправили сместившийся позвонок. Рентгеновский снимок показал, что верхний шейный позвонок дал трещину и сдвинулся с места. Германа, благодаря его прекрасному здоровью, удалось спасти, и вскоре он, весь в синяках, прямой, как палка, и мучимый ревматизмом, вернулся на военно‑морскую верфь, где строился плот, и снова приступил к работе. Все же ему пришлось еще в течение нескольких недель находиться под наблюдением врача, и мы сомневались, сможет ли он отправиться с нами в экспедицию. Сам он в этом ни минуты не сомневался, несмотря на то что Тихий океан при первой встрече обошелся с ним грубовато.

Но вот Эрик прилетел из Панамы, Кнут и я ‑ из Вашингтона, и все мы собрались в Лиме, откуда должны были начать свое путешествие. На военно‑морской верфи уже лежали могучие бальзовые бревна, доставленные сюда из джунглей Киведо. Зрелище было волнующее. Среди грозных серых подводных лодок и эсминцев лежал наш строительный материал ‑ свежесрубленные круглые бревна, желтый бамбук, камыш и зеленые банановые листья. Шесть светлокожих жителей севера и двадцать коричневых матросов, в чьих жилах текла кровь индейцев‑инков, дружно размахивали топорами и ножами мачете, закрепляли тросы, вязали узлы. Иногда появлялись подтянутые морские офицеры в синей с золотом форме и озадаченно смотрели на светлокожих иностранцев и на этот растительный материал, который вдруг появился на военно‑морской верфи.

Впервые за многие сотни лет в бухте Кальяо снова строили плот из бальзовых бревен. Здесь, по преданию, бесследно исчезнувшие люди Кон‑Тики впервые научили прибрежных индейцев ходить по морю на плотах, и здесь же запретили пользоваться плотами современным индейцам люди белой расы. Путешествие на таком примитивном и неустойчивом плоту может, видите ли, стоить людям жизни. Потомки индейцев‑инков не отстают от времени: сейчас они носят отутюженные брюки со складкой и синие матроски. Бамбук и бальзовое дерево отошли в прошлое. Их место заняли броня и сталь.

Военно‑морская верфь, оснащенная Новейшим оборудованием, оказалась для нас исключительно полезной при постройке плота. С помощью Бенгта, выступавшего в качестве переводчика, и Германа, руководившего работами, мы получили доступ в столярную и парусную мастерские; в наше распоряжение были предоставлены половина склада для хранения нашего имущества и небольшой понтонный мост, с которого мы спускали бревна в воду, когда приступили непосредственно к постройке плота.

Девять самых толстых бревен мы отобрали для основы плота. Затем вырубили в них глубокие пазы для канатов, которыми связывались между собой бревна. Мы строили плот без единого шипа, гвоздя, без стальных тросов. Сперва мы спустили девять бревен на воду одно возле другого, чтобы они, прежде чем мы их свяжем накрепко вместе, приняли свое естественное положение на плаву; для середины мы выбрали самое длинное, 14‑метровое, бревно, концы которого выступали как на носу, так и на корме.

По обе стороны от центрального бревна мы уложили симметрично все более и более короткие бревна с таким расчетом, что по борту длина плота равнялась 10 метрам, а нос выдавался в виде тупого сошника. Корму плота мы срезали по прямой линии; несколько выступали лишь три средних бревна, сверх которых мы укрепили короткий толстый чурбан из бальзового дерева. Он лежал поперек плота и имел уключину для длинного рулевого весла. Связав девять бревен основы крепко‑накрепко пеньковыми тросами толщиной в 30 миллиметров, мы снайтовили с ними еще девять более тонких бревен, уложенных сверху поперек на расстоянии примерно в один метр один от другого. Итак, плот фактически был готов. Он был тщательно связан почти тремястами концами различной длины с внушительными найтовыми[14]на каждом узле.

Палубу мы настелили из расщепленного бамбука, прикрепленного к бревнам в виде отдельных планок, а сверху положили бамбуковые цыновки. Посередине плота, немного ближе к корме, мы поставили небольшую, открытую сбоку хижину из бамбуковых стволов; стены ее были покрыты цыновками из легкого бамбука; крышу выстлали бамбуковыми планками и покрыли банановыми листьями вместо черепицы. Перед хижиной мы поставили одну возле другой две мачты из мангрового дерева, твердого, как железо. Они были слегка наклонены одна к другой, и их верхушки связаны крест‑накрест. К рее[15], связанной для большей прочности из двух бамбуковых палок, мы привязали большой прямоугольный парус.

Девять больших бревен, на которых мы намеревались перейти через океан, мы несколько заострили снизу, чтобы они легче скользили по воде, а в носовой части, почти над уровнем воды, устроили низкий борт.

Между бревнами в некоторых местах были большие просветы; мы опустили в них, в общей сложности, пять больших сосновых досок, концы которых отвесно уходили на полтора метра в воду. Эти доски, толщиной в один дюйм и шириной в несколько футов, были вставлены нами без всякой системы и удерживались в вертикальном положении лишь клиньями и тросами. Они должны были служить небольшими параллельными килями или, точнее, выдвижными килями. Индейцы‑инки имели такие килевые доски на всех своих бальзовых плотах задолго до открытия Америки: доски Препятствовали сносу плота ветром или волнами. На нашем плоту не было никаких ограждений или поручней, и лишь по обеим сторонам плота мы укрепили, как опору для ног, по длинному бальзовому бревну.

Наш плот был точной копией древних перуанских и эквадорских плотов, за исключением низкого борта в носовой части, который, впрочем, оказался совершенно ненужным. В остальном мы оборудовали все на палубе по своему вкусу, поскольку это не оказывало влияния на основную конструкцию плота. Мы знали, что плот будет на длительный срок всем нашим миром, и поэтому даже самые незначительные пустяки со временем будут приобретать все большее и большее значение.

Мы постарались сделать как можно разнообразнее нашу маленькую палубу. Например, она не была сплошь покрыта бамбуковыми планками. Бамбук настлан был лишь перед хижиной и вдоль ее правой стороны, где не было стены. За левой стеной хижины был как бы задний двор, забитый намертво укрепленными ящиками и снаряжением, между которыми был оставлен узкий проход. В носовой части и на корме за хижиной бальзовые бревна ничем не были покрыты. Поэтому, расхаживая по плоту вокруг бамбуковой хижины, мы переходили с бамбукового пола и плетеных цыновок на круглые серые бревна на корме и затем пробирались на другую сторону через склад ящиков и снаряжения. Шагов мы делали, в общем, не так уж много, но разнообразие было налицо, и оно производило определенный психологический эффект и в какой‑то мере компенсировало нас за ограниченную свободу движений. Кроме всего прочего, мы устроили на верхушке мачты небольшую площадку. Сделали мы это не столько для того, чтобы иметь наблюдательный пост, откуда можно будет увидеть землю, сколько для того, чтобы лазить туда во время путешествия и смотреть на море не только с плота.

Плот приобрел уже определенные очертания и плавал в верфи между военными судами, сверкая желтизной зрелого бамбука и яркой зеленью банановых листьев, когда туда прибыл сам военно‑морской министр. Мы были очень горды своим плотом, который среди огромных грозных военных кораблей казался нам свежим и ярким напоминанием о временах инков. Но военный министр был потрясен до глубины души тем, что он увидел.

Меня вызвали в военно‑морское министерство и предложили подписать бумагу, в которой говорилось, что министерство не несет никакой ответственности за то, что было нами построено на подведомственной ему верфи. Кроме того, я подписал бумагу начальнику порта, в которой было сказано, что, если я выйду из порта Кальяо с людьми и грузом на плоту, я целиком и полностью отвечаю за связанные с таким рискованным шагом последствия.

Некоторое время спустя несколько иностранных военно‑морских экспертов и дипломатов получили разрешение посетить верфь и осмотреть наш плот. Нельзя сказать, чтобы представшее перед их глазами зрелище их воодушевило. А несколько дней спустя после их посещения меня вызвал посол одной великой державы.

‑ Ваши родители живы? ‑ спросил он. Получив утвердительный ответ, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал глухим и зловещим голосом:

‑ Вашему отцу и вашей матери будет очень тяжело, когда они узнают о вашей гибели.

Он просил меня отказаться от моей затеи, пока не поздно: адмирал, видевший наш плот, заверил его, что нам не добраться живыми до Полинезии. Прежде всего никуда не годятся размеры плота: ведь он так мал, что в сильный шторм обязательно перевернется. Но в то же время он настолько велик, что может оказаться одновременно на гребнях двух волн, от чего под тяжестью груза и людей хрупкие бальзовые бревна переломятся пополам. Хуже всего было то, что крупнейшие специалисты по бальзовой древесине заверили его, что это пористое дерево так быстро поглощает воду, что мы непременно затонем, не пройдя и четверти пути.

Все это звучало весьма зловеще, но я не отступал от своих намерений, и тогда посол подарил нам на дорогу... библию. Ничего хорошего не обещали нам и эксперты, осматривавшие наш плот. Штормы или ураган смоют нас за борт и разобьют наш низкий и открытый плот. который вообще может только беспомощно дрейфовать кругами в море и будет игрушкой для ветра и волн. Волны будут перекатываться через плот даже при самом легком бризе, а наша одежда будет все время пропитана соленой морской водой; она постепенно разъест кожу на ногах и испортит все, что мы с собой возьмем. Если бы подвести итог всему тому, что посещавшие нас один за другим эксперты считали главным недостатком нашего плота, то на нем не было такого конца, угла, бревна или щепочки, которые не сулили бы нам неминуемой гибели. Люди заключали пари на большие суммы, сколько дней плот продержится на воде, а один легкомысленный военно‑морской атташе заявил даже, что он согласен до конца жизни обеспечить всех участников экспедиции виски, если только они живыми доберутся до любого из островов Южных морей.

Совсем плохо стало, когда в порт зашел норвежский пароход и мы привезли на верфь капитана и двух самых опытных морских волков. Мы горели нетерпением узнать мнение людей, познакомившихся с морем на практике. Представьте себе наше разочарование, когда они единодушно заявили, что ставить парус на такой тупоносой, неуклюжей посудине совершенно бесполезно; а капитан утверждал, что если нам даже и удастся на ней двигаться, то мы не меньше года, а то и двух будем дрейфовать в течении Гумбольдта, Боцман осмотрел все крепления и только покачал головой. По его мнению, нам не следовало особо беспокоиться: не более чем через две недели все канаты перетрутся о бревна, которые будут беспрестанно двигаться вверх и вниз. Нам следует заменить пеньковые канаты стальными тросами и цепями или отказаться от затеи с экспедицией.

Тяжело было выслушивать все эти предсказания. Достаточно сбыться одному из них, и мы погибнем. Боюсь, что в те дни я неоднократно задавал себе вопрос, знаем ли мы, на что идем. Я не мог опровергнуть ни одно из предостережений ‑ ведь я не был моряком. У меня был лишь один козырь, и на нем было основано наше путешествие. Я твердо знал, что древняя культура Перу была перенесена на острова Южных морей в те времена, когда единственными судами у этих берегов были такие плоты, как наш. И я делал соответствующий вывод: если в V веке нашей эры, когда на плоту был Кон‑Тики, бальзовые деревья не затонули и найтовы выдержали, то так будет и теперь, если только наш плот явится точной копией его плота. Бенгт и Герман усиленно занялись теорией, и вообще, пока эксперты причитали, наши парни, не принимая их слов к сердцу, чудесно проводили время в Лиме. Только однажды вечером Турстейн вдруг озабоченно спросил меня, уверен ли я, что морские течения идут в нужном нам направлении. Незадолго до этого мы смотрели кинофильм с участием Дороги Ламур, танцевавшей в коротенькой соломенной юбочке в толпе девушек танец "хула" под пальмами на одном из островов Южных морей.

‑ Мы обязательно должны туда попасть, ‑ сказал Турстейн. ‑ Жаль мне тебя, если течения понесут нас не в ту сторону.

День нашего отправления между тем приближался, и мы поехали в отдел виз министерства иностранных дел за получением разрешения на выезд. Впереди стоял Бенгт, выступавший в роли переводчика.

‑ Ваша фамилия? ‑ спросил тихий маленький чиновник и подозрительно посмотрел поверх очков на окладистую бороду Бенгта.

‑ Бенгт Эммерик Даниельссон, ‑ почтительно ответил Бенгт.

Чиновник заложил в пишущую машинку длинную анкету.

‑ С каким пароходом прибыли вы в Перу?

‑ Видите ли, ‑ объяснил Бенгт, наклоняясь над немного оробевшим человеком, ‑ я прибыл в Перу не на пароходе, а в каноэ.

Чиновник, немея от изумления, посмотрел на Бенгта и напечатал в соответствующей графе: "каноэ".

‑ Ас каким пароходом вы собираетесь отплыть из Перу?

‑ Видите ли, ‑ вежливо сказал Бенгт, ‑ я намерен отплыть из Перу опять‑таки не на пароходе, а на плоту.

‑ Хватит! Хватит! ‑ раздраженно воскликнул чиновник и выдернул анкету из машинки. ‑Я попросил бы вас серьезно отвечать на мои вопросы!

За несколько дней до отхода плота в путь мы перенесли на него продовольствие, воду и все снаряжение. Продовольствия взяли на шесть человек, из расчета, что будем в море четыре месяца. Это был фронтовой паек, упакованный в небольшие прочные картонные коробки. Кнуту пришла в голову хорошая мысль: он покрыл каждую коробку тонким слоем жидкого асфальта. Сверху, чтобы коробки не склеивались между собой, мы посыпали их песком и плотно уложили под бамбуковым настилом между поперечными бревнами. Коробки заполнили все свободное пространство.

Дата добавления: 2017-02-01