Стремление к инверсии как попытка защиты

Пациентка Б. В., двадцати четырех лет, является самым младшим ребенком в семье больного табесом и с пяти лет стра­дает навязчивыми явлениями. Еще год назад она испытывала заметные затруднения в речи. Она запиналась, тщетно подыс­кивала слова и при этом постоянно испытывала чувство, буд­то во время разговора за ней наблюдают. Поэтому, пока ей так жилось, она избегала любого общества, выглядела очень по­давленной и не могла получать удовольствия от занятий, к которым стремилась, чтобы получить дальнейшее образова­ние. Ее мать, нервная, вечно недовольная и жадная женщина, пыталась отвлечь ее от мрачных мыслей и избавить от затруд­нений в речи, обращаясь с дочерью строго, а иногда и прибе­гая к лечению у специалиста по нервным болезням. Но по­скольку это не принесло успеха, она отправила дочь к род­ственникам в Вену, и по возвращении домой затруднения в речи дочери исчезли полностью. Как только девушка обме­нивалась с кем-либо парой слов, ей постоянно казалось, что собеседнику неприятны и тягостны и ее общество, и ее пер­сона. Эти навязчивые представления, занимавшие пациентку и дома, и когда она была одна, всякий раз вновь повергали ее в мрачное настроение, так что она, как и прежде, избегала лю­бого общества*. Навязчивые мысли имели для нее такое же значение, как и прежний дефект речи, — они давали ей воз­можность уклониться от общества.

* Параноидный характер (вина другого человека) проявляется более отчетливо.

– 136 –

Я часто прибегаю к испытанному методу — использую пер­вые сообщения пациентки для того, чтобы составить пример­ное представление о том, чего она добивается с помощью свое­го недуга. Эту картину надо формировать по образу фикции — по образу «как если бы», в твердой уверенности, что последую­щий анализ добавит к ней дополнительные штрихи. При этом необходимо в соответствии с собственным опытом ответить на вопрос, какую картину мог бы или должен был бы обнаружить заболевший человек в своем нормальном состоянии. Таким образом появляется необходимая отправная точка для сравне­ния и возможность оценить отклонение от нормы и социальный вред болезни. При этом постоянно обнаруживается, что имен­но та картина, которую можно было ожидать в норме, в силу каких-то причин пугает пациента и он старается ее избежать.

В нашем случае нетрудно было догадаться: то, от чего де­вушка стремится защититься, — это нормальное отношение к мужчине. Было бы большим заблуждением предполагать, что благодаря такой констатации загадка уже разрешена, хотя на основании моих предыдущих психологических работ можно заранее предвидеть главный мотив этого уклонения — страх перед мужчиной, боязнь потерпеть поражение. Надежда же на излечение основывается на раскрытии особого рода неправиль­ного развития, которое должно быть аннулировано путем пе­дагогического вмешательства. Такое педагогическое вмешатель­ство начинается с отношения пациента к врачу, которое непре­менно должно отражать все фазы социальной установки больно­го. Это тоже должно предполагаться заранее, поскольку в противном случае список проявлений пациента будет непол­ным и легко можно пропустить важные установки больного по отношению к врачу.

Уже первые сообщения подтверждают и дополняют эти предположения. Пациентка утверждает, что всегда была здоро­вым, жизнелюбивым ребенком и во всем превосходила своих товарищей. Из пестрого обилия своих воспоминаний она вы­деляет следующее.

Когда ей было восемь лет, ее старшая сестра вышла замуж. Муж сестры очень беспокоился о своей репутации и внешних

– 137 –

приличиях и выговаривал пациентке за то, что она общалась с бедными и плохо воспитанными детьми. Да и вообще к ней мно­гие придирались. Она вспоминает об одном школьном учителе, который несправедливо с ней обходился, из-за него она часто бывала сильно обиженной.

Когда пациентке было восемнадцать лет, в ее окружении появился молодой студент, за которым увивались все ее подру­ги. Только ей одной была неприятна его самоуверенность, и меж­ду ними нередко возникали бурные стычки. Ее отношение к нему резко ухудшилось из-за того, что студент всячески ее оби­жал и ущемлял, и поэтому она все больше и больше избегала бывать в обществе. Однажды он передал через девушку, испы­тывавшую к ней неприязнь, что он ее раскусил: она всего лишь играет роль, а на самом деле совсем другая. Это столь поверх­ностное и несущественное замечание повергло мою пациентку в состояние чрезвычайной неуверенности в себе*. Девушка постоянно размышляла над его словами и из-за этого была край­не рассеянной в общении с другими людьми. Когда она всту­пала в беседу, в ее мыслях неизменно возникал студент со сво­им замечанием, и это мешало ей вести себя непринужденно в любом обществе. Пациентка нервничала, взвешивала каждое свое слово и поэтому часто запиналась во время разговора. Таким образом оказалось, что для ее лучше всего находиться в одино­честве, что для нее означало замкнуться в обществе своей свар­ливой матери, в котором, однако, она тоже не нашла покоя. Девушка часто лечилась у врачей, и лечение всякий раз завер­шалось безрезультатно. Очень важно иметь в виду точку зре­ния ее матери, которая невзирая ни на что постоянно заявляла, что у ее дочери все это «воображение», и если бы она только захотела, то давно могла бы стать совсем другой. Материнская критика всегда вызывала у дочери раздражение, и в ответ на это она говорила, что мать не понимает, что с ней происходит.

* В напряженных отношениях с людьми это переживание было для нее весьма кста­ти. Воспоминание о нем закрепилось, поскольку благодаря ему она получила возмож­ность установить для себя дистанцию в вопросах любви. В дистанции же она нуждалась, чтобы избежать зависимости, поражения. Для нее было унижением, когда требовалось «жертвовать» собой, «служить» другим, что-то им отдавать, то есть проявлять дух соли­дарности.

– 138 –

Так прошли четыре года, пока наконец не возникло реше­ние отправить девушку, все реже появлявшуюся в обществе, одну к родственникам в Вену. Она провела там несколько не­дель и внешне здоровая, т. е. без признаков заикания, верну­лась обратно. Но теперь она стала еще более замкнутой и мол­чаливой.

Вскоре после ее возвращения (а именно после бурной сце­ны со студентом, пытавшимся вновь унизить ее перед подру­гой) у нее опять появились навязчивые мысли.

Пациентка рассказала и о других своих воспоминаниях. Однажды тот же студент, чтобы отомстить одной девушке, уст­роил против нее заговор и добился того, что никто из молодых людей не приглашал ее во время танцев, из-за чего та в слезах покинула зал. Еще об одной девушке он высказался, что если бы он захотел, то она ради него стояла бы на голове. На мой вопрос, вызывает ли у нее студент антипатию, она без всякого давления ответила: да.

На следующем занятии она сообщила мне о сновидении, которое я хочу привести здесь вместе с его толкованием, чтобы показать взаимосвязь этих впечатлений.

«Я шла по улице впереди одного рабочего, который вел ма­ленькую белокурую девочку». Тут пациентка, колеблясь, сказа­ла, что не знает, каким образом пришла к подобным чувствен­ным мыслям: «Отец непозволительным образом поднял на девочку руку. Я закричала ему: «Оставьте ребенка в покое!».

После дружеских уговоров она решается на следующее при­знание. Когда год назад, находясь в Вене, она была в театре, то во время спектакля увидела перед собой мужчину, совершавше­го развратные действия со своей маленькой дочкой. Но этот человек не был рабочим. Примерно в это же время на прогулке ее кузен попытался залезть ей под юбку. Она дала ему отпор и закричала: «Оставьте меня в покое!».

Маленькая белокурая девочка — это она сама в детстве. За­долго до этого она прочитала в газете об одном рабочем, изна­силовавшем своего ребенка.

– 139 –

Исходным пунктом этого сновидения были мысли о болез­ни и смерти ее отца. Взбудораженная вопросом, заданным во время лечения, она спросила об этом свою мать и услышала, что отец умер от сухотки спинного мозга. На мой вопрос, изве­стны ли ей причины этого заболевания, она ответила, что слы­шала будто болезнь возникает от «чрезмерной жизни». Я сооб­щил ей, что это неверно, хотя до последнего времени повсюду так считалось. Затем она поведала об отце, что тот прожил жизнь в праздности и, к бесконечной досаде матери, целыми днями просиживал в трактире или в кофейной. Когда он умер, паци­ентке было шесть лет. Три года назад ее первая сестра покончи­ла с собой из-за того, что ее бросил жених.

В ответ на мой вопрос, почему во сне она идет впереди рабо­чего, ей пришло в голову, что «наверное, потому, что все эти со­бытия лежат позади нее». Кто такой «рабочий», пациентка объяс­нить не смогла, она знает лишь, что он был длинный, худой и плохо одетый. Верный своему предвзятому мнению, я напомнил ей о том, что она хочет быть впереди, выше мужчин, что муж сестры предостерегал ее от общения с плохо одетыми детьми, по-видимому, детьми рабочих, и, таким образом, это предостереже­ние находит свое продолжение в сновидении, но уже с иной це­лью — а именно с тем, чтобы уберечь ее от общения с мужчина­ми. В ответ пациентка молчит. На вопрос, был ли отец таким же длинным и худым, как и рабочий в сновидении (напрашиваю­щийся в связи с разговором об отце, а также из-за явно проявля­ющейся проблемы инцеста), следует утвердительный ответ.

Уже само по себе, но особенно наглядно в контексте психи­ческой ситуации пациентки, толкование сновидения обнаружи­вает явное предостережение относительно мужчин и вместе с тем подтверждает нашу рабочую гипотезу о том, что заболевание де­вушки должно служить тому, чтобы защитить ее от мужчин. Со­ответственно, и сон и болезнь представляются проявлением предосторожности, чем и обусловливается психогенный характер заболевания. На этом ядре невроза, равно как и сновидения, кото­рое, на мой взгляд, является знаком предвосхищения с целью обес­печить себе личное превосходство и выгоды, я хочу остановиться более подробно, используя данный материал.

– 140 –

Нормальное человеческое мышление, а также его предпсихи­ческие (бессознательные) акты испытывают на себе давление за­щитной тенденции. Подобным же образом изображает психику Штейнтхаль — как органическую созидательную энергию, в вы­сокой степени подчиняющуюся требованиям целесообразнос­ти. Авенариус и другие авторы тоже указывают на эмпирическую целесообразность человеческого мышления. Из последних ра­бот отметим Файхингера (Философия «как если бы», 1913), со взгля­дами которого я познакомился значительно позже того, как мною были проанализированы и описаны защитные тенденции и аран­жировки. Кстати, им собран богатый материал, заимствованный также и у других авторов, отстаивающих аналогичные точки зре­ния. Клапаред же неоднократно пытался истолковать невроти­ческие симптомы как атавизм; его попытку, которую, как и по­пытку Ломброзо и учение фрейдовской школы, следует отмести как неудачную, поскольку в направлении наименьшего сопротив­ления всегда могут заново оживать возможности всех прошед­ших времен, независимо от ранее существовавших защитных образований. Понятие целесообразности включает в себя, одна­ко, телеологию. Тем не менее оно ничего еще не говорит о спосо­бе и внутренней природе приспособления.

В соответствии с моим пониманием этой «целесообразнос­ти» совершенно очевидно, что господствующая тенденция пси­хики определена существованием предосторожности, возвыша­ющейся в качестве компенсаторной надстройки над органически обусловленным ощущением неуверенности в себе. Более мучитель­ное ощущение неуверенности в себе и неполноценности у де­тей с неполноценными органами или с более выраженной от­носительной неполноценностью по отношению в своему ок­ружению приводит к более тяжелым последствиям, к усилению защитных тенденций, крайняя степень которых влечет за со­бой в лучшем случае невротическую диспозицию, а то и психоз или самоубийство. Как мы помним, сестра нашей пациентки на стадии усилившегося чувства неполноценности, когда с пре­небрежением была отвергнута ее любовь, совершила самоубий­ство. В психическом отношении это выражение ярости и мес­ти, которое я считаю основополагающим для понимания суи-

– 141 –

цидальной констелляции. В необычайную, заполняющую всю жизнь динамику в качестве усиливающей линии привнесен мужс­кой протест, «как если бы» быть мужчиной означало быть уве­ренным в себе, полноценным.

Здесь пациентка рассказывает о борьбе, которую она вела с мастурбацией. Однако основной мотив этой борьбы заключал­ся в том, что она опасалась стать из-за этого чувственной и пасть жертвой первого попавшегося мужчины. Таким образом, мы вновь приближаемся к нашему изначальному предположению, состоящему в том, что пациентка страдает боязнью мужчин и, чтобы надежно защититься, преувеличивает собственную чув­ственность, которая, несомненно, ни на йоту не отличается от нормальной, но в данном аранжированном состоянии не мо­жет быть верно оценена. Можно с уверенностью сказать, что пациента переоценивает свою чувственность, но мы будем ос­терегаться считать ее такой на самом деле. Она поступает как подкупленный судья, ее суждение о своей чувственности слу­жит конечной цели защитить себя.

Уже начальные стадии этого анализа показывают, что паци­ентка ради своей собственной безопасности дискредитирует муж­чину. «Все мужчины плохие — хотят подавить, осквернить, по­работить женщину!»

На этом основывается предположение, что пациентка мог­ла предпринимать множество типичных и нетипичных попы­ток, в целом направленных на то, чтобы при любых обстоятель­ствах казаться выше других, ликвидировать мнимые и реально существующие в нашем обществе привилегии мужчины, иначе говоря, благодаря соответствующим чертам характера, а иног­да попыткам устроить путч лишить мужчину его преимуществ. В ее манерах поведения будут использоваться все средства соци­альной борьбы за эмансипацию женщины, только они будут иска­женными, превращенными в нечто бессмысленное, детское и бес­полезное. Эта индивидуальная борьба, так сказать, частное пред­приятие против мужских привилегий, будучи аналогом, пред­шественником и нередко спутницей огромной, бушующей социальной борьбы за равноправие женщины показывает, что она проистекает из чувства неполноценности, из желания быть

– 142 –

равной мужчине и стремится добиться компенсации (см. Ден­нигес «Мемуары»).

Более или менее выраженные, будут встречаться следующие черты характера: упрямство, особенно по отношению к муж­чине (в нашем случае по отношению к студенту), страх одино­чества, робость, нередко замаскированная заносчивостью, ан­типатия к посещению какого-либо общества, явное или скры­тое нежелание вступать в брак, презрение к мужчинам, но на­ряду с этим и стремление понравиться им, чтобы покорить, нерешительность и т. д. Невротические симптомы нашей па­циентки занимают место черт характера. Ее заикание при раз­говоре возникло вместо робости; избегание общества и навяз­чивые мысли о том, что против нее замышляют недоброе, при­водят ее к той же самой цели и проистекают из ощущения сво­ей собственной враждебности к людям, из недостаточного чувства общности, а постоянное недоверие должно довершить построение самозащиты. Часто это приводит к несуразностям и нелепостям, к желаниям, чтобы все было по-другому, к нео­бычайно сильному духу противоречия, что затрудняет контак­ты с пациентом. Врач, словно настоящий воспитатель, должен заниматься всеми этими чертами характера, и не потому, что пациент «переносит», а потому что эти черты, если смотреть с социальных позиций, выражают все силы и стремления пациен­та, потому что антисоциальная установка пациента является причиной того, что он, круто обращаясь со всеми остальными, вынужден занять агрессивную позицию по отношению к ним.

Наряду с этим иногда встречаются мужские по форме попыт­ки путча или выпады против мужчины, которые довольно часто приходится «расследовать» врачу. Их можно «перевести» следу­ющим образом: «Нет, я не хочу подчиняться, я не хочу быть жен­щиной. Они не добьются у меня успеха. Они должны оказаться неправыми!» Или же появляются попытки поменяться ролями, распоряжаться во время лечения, поставить себя (буквально или фигурально) на место врача, возвыситься над ним. Так, пациен­тка, о которой говорилось выше, явилась однажды ко мне с со­общением, что за время лечения она стала еще более возбужден­ной. В другой раз она рассказала, что накануне впервые сходила

– 143 –

на курсы стенографии и была ужасно взволнована. «Как никог­да раньше!» После того, как я указал ей на то, что она настроена против меня, пациентка перестала сопротивляться. Не потому, что само сопротивление перестало существовать, а потому, что у нее сложилось впечатление, что я не воспринимаю всерьез по­добные нападки и не собираюсь ее принижать.

При таких симптомах нетрудно было предугадать, что в этом настроении у пациентки возникнет установка, которая вызовет желание все перевернуть. «Как если бы» благодаря этому можно было избавиться от внешних проявлений женской сущности. Пациентке, о которой шла речь вначале, в таком расположении духа снилось, что все девочки стояли на голове. Толкование сно­видения выявило желание быть мужчиной и уметь стоять на го­лове, как это часто делают мальчики, но по правилам поведения не положено делать девочкам. Это различие закрепляется «в ка­честве примера» и действует почти как символ. Весьма часто это приводит к отказу посещать врача и к просьбам о том, чтобы врач, наоборот, навещал пациента в его квартире. Но чаще всего тен­денция к перевороту встречается в сновидениях в виде замены мужчины женщиной, причем одновременно проявляется тен­денция к дискредитации, обозначенная в целях еще большей предосторожности с помощью символа гермафродитизма или мыслей о кастрации, которые, как показано мною, Фрейдом и другими авторами, встречаются чрезвычайно часто. Согласно Фрейду и его сторонникам, несомненно, менее важная сторона этих мыслей заключается в нервном потрясении, вызванном уг­розой кастрации. Мною установлено, что в фантазии о кастра­ции выражают возможность превращения из мужчины в жен­щину и свидетельствуют о сомнении в своей половой роли. Сон нашей пациентки настолько хорошо иллюстрирует подобный ход мыслей, что может считаться учебным примером.

«Я была на приеме у отоларинголога. Из-за операции врача не было дома. Ассистентка удалила мне кость».

При анализе этого сновидения, которое пациентке представ­ляется совершенно безобидным, мы выясняем, что несколько

– 144 –

лет назад она лечилась по поводу наростов в носовой полости. Врач был ей необычайно симпатичен. Этого ей оказалось дос­таточно для того, чтобы пуститься наутек. Связь этого воспо­минания с предыдущим днем свидетельствует о явном отноше­нии к моей персоне. В обход сложившемуся предубеждению пациентки против мужчин мне тоже удалось вызвать ее симпа­тии, и поэтому в сновидении дала о себе знать защитная тенден­ция, чтобы предостеречь пациентку относительно будущего. Ее «большая чувственность», «животная похоть мужчины» — все это угрозы, от которых она заранее хочет защититься в сновидении. В действительности ассистентка не была врачом и никогда не оперировала. Во сне на должность врача назначается женщи­на. В контексте, однако, речь идет о превращении мужчины в женщину и о дальнейшем его обесценении до ассистентки. Это направляет наши мысли на проблему превращения. Отрезан­ная кость означает мужской половой орган. Поскольку паци­ентка сообщает это о себе сама, то можно предполагать, что, будучи ребенком, она верила в возможность превращения в женщину в результате кастрации — предположение, которое пациенткой отвергается. Многочисленные примеры научили меня тому, что эта теория полов и ее аналоги могут оставаться в предпсихическом состоянии, т. е. что имелись все условия для ее возникновения, но они не привели к осознанному суждению либо к вербализации (Уотсон). Во многих других случаях уда­ется найти доказательство подобной осознанной фикции. Тот факт, что такие осознанные фикции встречаются часто, а также то обстоятельство, что пациенты, имеющие предпосылки к раз­витию этой фикции, ведут себя так, словно эта фантазия осоз­нана и имеет под собой основания, позволяет сделать важный вывод, который должен звучать следующим образом: действен­ным в психике является не осознание, а чувство особой неполно­ценности и неуверенности в себе, изначально намечающее в предпсихике линии, которые затем могут оформиться в сознательное суждение, в фантазию, как только это становится необходи­мым *. Если же чувство неполноценности основывается на ощу­щениях, которые расцениваются как женские, то в ведущей

* Подобным же образом это изложено также у Фуртмюллера и у Вильяма Штерна.

– 145 –

фикции, в тенденции невротика мы можем усмотреть компен­сацию в форме мужского протеста.

Приведенное выше сновидение достаточно понятно, что­бы увидеть, что пациентка сожалеет о своей женской сущности (потере кости), не протестуя против того, что мужчина ее пре­восходит. Ее мужской протест придерживается личного идеала равенства: врач тоже должен превратиться в женщину. Тот, кто не придирается к словам, не увидит в этом желании разницы с ее потребностью быть мужчиной. Ведь устранение чувства не­полноценности и является целью, к которой она стремится! А она достигает этого как благодаря возвышению своей персо­ны, так и в результате дискредитации более высоко оценивае­мого мужчины.

Пока нам еще непонятно следующее место в сновидении: «Из-за операции врача не было дома». На этот счет пациентка может сообщить только то, что о подобных визитах отоларин­голога она никогда не слышала. В соответствии с направлен­ностью сновидения это можно интерпретировать как устране­ние мужчины и его замену врачом-женщиной (по принципу: «Чтобы всем мужчинам пусто было!»).

Вряд ли можно было ошибиться еще в одном предположе­нии. Приведенный выше ход мыслей с большой очевидностью указывает на возможность аранжировки гомосексуальности. Схема сновидения, а также психическая ситуация пациентки отчетливо демонстрируют ее склонность делать из мужчины женщину. В дальнейшем управление по этим линиям отступ­ления перед мужчиной берут на себя воспоминания и впечат­ления мастурбационного характера из детских эротических игр с девочками.

В заключение хочу заметить, что у пациентки имеются вос­поминания о том, как ее приезд был недоброжелательно вос­принят старшей сестрой и матерью. В частности, старшая сест­ра обходилась с ней чрезвычайно сурово и между ними всегда были плохие отношения. Учитывая охарактеризованные выше линии отступления перед мужчиной, результатом этого долж­но быть то, что пациентка будет сопротивляться попыткам под­чинить себя со стороны женщин. И в самом деле в течение всей

– 146 –

жизни она стремилась превзойти девочек и женщин своего кру­га, а также сверх меры защищалась от попыток матери повли­ять на нее. Относительно первичной, врожденной гомосексуаль­ности в понимании ряда авторов нет никаких данных, равно как и во всех остальных случаях. Наоборот, отчетливо видно, как переживания и стремления пациентки навязывают ей эту «как бы» гомосексуальную позицию и, кроме того, вплоть до дета­лей ее детерминируют, не позволяя ей проявиться решитель­ным образом.

Поэтому поведение пациентки будет восприниматься в не­которых направлениях как «искаженное», отчасти даже как «из­вращенное», ведь, руководствуясь фикцией равенства с муж­чиной, она старается все или многое перевернуть, изменить, рассматривать искаженно. Но это стремление, которое при оп­ределенных обстоятельствах может появляться в виде бреда*, является большей частью неосознанным и может быть вылече­но только в том случае, если пациентке будет предоставлена возможность его понять, углубить свою интроспекцию. Эта возможность зависит от педагогического такта врача.

Пациентка случайно дает понять другим способом, что мы на верном пути. Ей приходит в голову мысль, что у нее была не такая уж полная антипатия к любовным отношениям. Главное только, чтобы было исключено все сексуальное. В этой форму­лировке тоже прорывается мужской протест.

В качестве дополнения пациентка, испытывая большие ко­лебания, рассказывает, что симпатичный ей врач не раз ее це­ловал, чему она оказывала лишь слабое сопротивление. После того, как он насильно попытался заполучить ее поцелуй, а она нашла в себе силы сказать, что находит его поведение отврати­тельным, и надолго с ним распрощалась, ее недуги исчезли и почти три месяца пациентка прекрасно себя чувствовала. За­тем произошла стычка со студентом, и вскоре после его, в сущ­ности, банальной фразы, что она выдает себя не за ту, что есть на самом деле, появилась навязчивая мысль: ей нельзя ни с кем общаться, потому что она производит на всех неприятное впе­чатление.

* Нельзя не признать родства этого случая с параноидной деменцией.

– 147 –

То, что пациентка так легко позволяла целовать себя врачу, на первый взгляд кажется удивительным и вроде бы противо­речит предположению о мужском протесте. Однако опыт учит нас тому, что по-мужски хвастливая жажда завоеваний нередко прибегает к женским средствам, а полученный поцелуй и про­буждение любви могут приносить удовлетворение как доказа­тельство своей власти. Правда, только до известной степени. В тот момент, когда партнер, прибегнув к силе, попытался пока­зать свое превосходство, ей обязательно нужно было доказать, что она его выше.

По своей психологической структуре этот случай настоль­ко типичен, что понятен, пожалуй, любому. Наверное, каждый знает, как еще не покоренный партнер, кажущийся недости­жимым, может усилить «любовь», тогда как открыто проявляе­мая симпатия, как правило, воспринимается негативно. Поэто­му невротические девушки в любых отношениях с мужчиной в итоге будут терпеть неудачу из-за того, что в любви домогаю­щегося их партнера им прежде всего бросается в глаза картина собственного подчиненного положения, любовная зависи­мость, что для них невыносимо. Легкая победа, полный три­умф улаживает эту проблему. Улучшение самочувствия нашей пациентки легко понять, так как она торжествовала по поводу своей победы над врачом и над своими чувственными желани­ями, расцениваемыми как женские. Когда девушка осталась в проигрыше в борьбе со студентом, а ему удалось отбить у нее даже подругу, она приписала его словам прежний смысл. Она бо­ялась, что по ее поведению смогут догадаться о ее онанисти­ческих манипуляциях и «женской» чувственности. Слова сту­дента звучали совершенно неопределенно — он видит, что она другая, чем кажется. И таким образом она с легкостью придала его словам свой смысл — что по ее лицу каждый может дога­даться о ее чувственности и позволить себе нечто подобное тому, что сделал врач. Сама же она слишком слаба, чтобы защитить­ся от мужчины и заблаговременно его приструнить.

Этому признанию, которое далось ей с большим трудом, предшествовало занятие, на котором она жаловалась на свое состояние и выражала сомнение в возможности излечения.

– 148 –

Нетрудно было понять, что эти действия были направлены про­тив меня. И столь же ясно было, что своим состоянием она пыталась защититься от меня, вырвавшего у нее признания в «своей слабости». Таким образом, чтобы оставаться сильной по отношению ко мне, ей нужно было продемонстрировать свое ухудшившееся состояние, а на нынешней стадии лечения это уже означало, что у меня нет больше власти, я не могу оказать на нее влияния.

Я хочу вкратце показать, как страх мужчины тоже пытается «инвертировать», в частности, ход мыслей: пусть мужчина бо­ится. Для невротического восприятия пациентки эти мысли совпадают с аффективной волной «снизу вверх». Это стремле­ние к инверсии, иногда выражающееся в том, чтобы перевер­нуть все «вверх дном» — столы, кресла, коробки и тем самым восстать против логики фактов, встречается не только в невро­зе, но и в психозе, прежде всего при паранойе и слабоумии. Психологически этому равнозначна известная негативистичес­кая установка, которую всегда можно мысленно заменять ло­зунгом «Наоборот!». Помимо этого, следует отметить, что у на­шей пациентки проявлялись и другие мысли, известные нам по психозам, — ощущение, что ее видно насквозь, что каждый, находясь возле нее, испытывает неприятное чувство, что каж­дый может на нее воздействовать. Однако в отличие от психо­тических больных она знает о своей детской фикции, всякий раз настолько соотнося ее с реальностью, что впечатления о психозе не возникает. Стало быть, дело не в фикции, которая в нашем случае служит тому, чтобы сделать пациентку еще более осмотрительной, а в соотносительной слабости коррекционных путей, в отношении к логике.

Для защиты от своей женской слабости наша пациентка стремится еще больше усилить свою фикцию, вести себя так, как если бы она была мужчиной. Она всегда будет находить в корреляции своего коррекционного аппарата новую защиту и вести себя «разумно». Тем самым мы сближаемся с точкой зре­ния Блейлера, который в качестве характерной черты шизофре­нии рассматривает «рыхлость ассоциаций». С нашей точки зре­ния, для психоза характерна относительная неполноценность

– 149 –

коррекционного аппарата, компенсаторных возможностей ко­торого становится уже недостаточно, как только фантазирую­щий аппарат принимается за более тяжелую работу.

Несколько лет назад я наблюдал одного пациента со слабо­умием. Однажды он показал на свору собак и с многозначи­тельной миной сказал, что все это известные, прекрасные дамы, которых он всех назвал мне по именам. Он находился под вли­янием страха женщин и защищался путем обесценивания обыч­но глубоко уважаемого женского пола, превратив их всех в со­бак, то есть сделав «все наоборот». Его коррекционный аппа­рат был недостаточно сильным и не настолько соотносился с реальностью, чтобы, допустим, обратить это в шутку или вос­принять как оскорбление. Компенсаторные возможности кор­рекционного аппарата оказались недостаточными по сравне­нию с мощной дискредитирующей тенденцией защитного ап­парата.

Сновидение нашей пациентки, которое она увидела на сле­дующий день после своего рассказа о поступке врача-отоларин­голога, демонстрирует аналогичные психические побуждения.

«Я отправилась покупать шляпу. Когда я возвращалась до­мой, то увидела вдалеке собаку и очень испугалась. Но мне захотелось, чтобы она сама меня испугалась. Когда я подо­шла поближе, она на меня бросилась. Я усмирила ее и похло­пала по спине. Затем я вернулась домой и легла на диван. Меня пришли навестить две кузины. Моя мать впустила их, нашла меня и сказала: «Вот она». Мне было неприятно нео­жиданно очутиться в такой ситуации».

Толкование выявляет недовольство по поводу своего рас­сказа, которым она поделилась со мной. Она должна быть на­стороже*. Это усиление ее защитной тенденции. Ведь пациен­тка продемонстрировала передо мной свою слабость, оказалась побежденной, а я — собака — на нее набросился. То есть она воспринимает свое поражение в сексуально-символическом образе, который отнюдь нельзя понимать буквально. Но имен-

* Игра слов: auf der Hut sein означает «быть настороже», «держать ухо востро», die Hut — «шляпа». — Прим. переводчика.

– 150 –

но символическое выражение, которое она находит для своего «поражения», для чувства «женской слабости» и которое при сравнении себя с другими, несомненно, заходит слишком да­леко, защищает ее благодаря сделанному предупреждению, при­чем причиной самого этого символа является предостерегаю­щая, защищающая тенденция. Таким образом, она принижает меня до собаки, причем следующей фразой она прямо указы­вает на то, каким путем она стремится «перевернуть» случив­шийся факт моего превосходства: «Мне захотелось, чтобы она сама меня испугалась!» Усталость и необходимость отдохнуть на диване она ощущала в первые дни лечения, когда возвраща­лась к себе домой. Эти симптомы явно были аранжированы, чтобы доказать себе, как сама пациентка случайно упомянула, что беседы со мной не успокаивали ее, а, наоборот, утомляли. Но, что значительно важнее, после операции на носовой поло­сти у нее появилась тайна о враче, который ее при этом поце­ловал, а я эту тайну у нее «вырвал».

Обе кузины в то время были замужем. Раньше, когда они еще не были замужем, она с ними общалась. Затем, когда у них было свободное время, они стали приходить чаще, но не одни, а в со­провождении своей матери или тети. Ибо они считали неприлич­ным ходить куда-либо без сопровождения. Она же ходит одна, на­пример, ко мне на лечение, так же как одна ходила к врачу-отола­рингологу, где с ней такое случилось. В сновидении она одна идет покупать шляпу. Ее последняя покупка шляпы происходила в обществе сварливой матери и очень ее раздосадовала, потому что мама жаловалась на постоянную трату денег. Усмирение собаки указывает на то, как однажды она утешала одного отверженного жениха в его горе. Стало быть, это тоже относится ко мне.

Проблему, которая решается в этом сновидении, можно обо­значить так: «Должна ли я ходить одна или с мамой? Последнее малоприятно, поскольку мать всегда пытается подчинить меня себе. Но я не хочу подчиняться и хожу одна. Однако я боюсь мужчин и хочу попытаться поменять роли. Однажды я глубоко обидела мужчину, который хотел ко мне приблизиться. Я испу­галась дальнейших шагов и оттолкнула его. И такой же страх я испытываю всякий раз, когда беседую с мужчиной. Но только

– 151 –

так я впервые смогла дать ему почувствовать свое превосход­ство. Чем чаще я хожу к доктору, тем более слабой себя ощу­щаю. К тому же это еще и неприлично». Из этого аранжиро­ванного превосходства проистекает ее стремление вести себя пристойно, которое при случае могло было бы быть использо­вано и против меня. И в самом деле спустя два дня она без ка­ких-либо объяснений не явилась на лечение.

Короче говоря, ощущение собственной слабости происте­кает из боязни мужчин и делает возможным только один спо­соб коррекции — вести себя так, как если бы она была мужчи­ной. Однако на этом тернистом пути возникают большие про­тиворечия, являющиеся следствием иррациональности ее фик­ции. Ведь в реальности к ней относятся как к женщине, и сама пациентка, как бы ни старалась, не способна вытеснить женс­кие побуждения. Подчеркивание же своих женских побужде­ний является началом инверсии и осуществляет, так сказать, кислотную реакцию, переходящую затем в защитную тенден­цию. Я не хочу быть женщиной, я хочу быть мужчиной! И она пробует делать это повсюду — и по отношению к другим де­вушкам, и по отношению к врачу. Но здесь ее защитная фик­ция должна быть нивелирована и приведена в соответствие с действительностью.

Продолжение лечения и в самом деле заключалось в наи­труднейшей задаче, стоявшей перед врачом-невропатологом — привести пациента в такое расположение духа, в котором он мог бы стерпеть то, что им руководят. Пациентка появляется с дурным настроением, которое заметно по ее взгляду, и никак не реагирует на мой вопрос, что бы она хотела мне сегодня рас­сказать. Наконец, когда я указываю ей на то, что ее дурное на­строение, должно быть, все еще связано с недружелюбным от­ношением ко мне, она отвечает: «Ну и что из этого?» Эти слова я слышу из ее уст не впервые. Она произнесла их, когда вместе с матерью приходила знакомиться со мной, точнее, когда мать при составлении истории болезни вставила критическое заме­чание, что дочь не любила прилагать стараний. Таким образом, я предполагаю, что пациентке удалось мысленно поставить меня на место матери, т. е. как в приведенном ранее сновиде-

– 152 –

нии, смотреть на меня так, как если бы я не был мужчиной. Это и есть цель ее намерений, и благодаря такой дискредитации моей персоны она приободряется. Кроме того, в этот же день она высказывает скрытые упреки в мой адрес из-за ухудшения своего состояния, причем настолько субъективного характера, что это явно бросается в глаза, а также с враждебными интона­циями выражает мысли, что на некоторое время ей нужно от­казаться от лечения. Легко понять, что все это направлено про­тив меня, даже если сама пациентка такое осознанное намере­ние отрицает. Я делаю предварительное предположение, что это ее поведение является вынужденным ответом на ощущение собственной слабости, подчиненности, социальной включен­ности, кооперации. При этом сама собой выявляется связь с формой ее заболевания. Ощущения пациентки таковы, что в других, и прежде всего в мужчине, она чувствует более сильно­го, превосходящего, враждебного человека, потому что вслед­ствие защитной тенденции и стремления к власти она изначаль­но акцентировала свои собственные, в общем-то нормальные ощущения, односторонне их группировала и представляла их себе в виде пугала.

Для защиты от этой фикции (так как пациентка оценивает ее как женскую) она обращается тут к мужскому протесту, про­являющемуся, например, в ее негативном отношении ко мне. В механизме мужского протеста защитная тенденция продол­жает действовать дальше и усиливает все ощущения превосход­ства и враждебности мужчины. Поэтому все ее первые воспоми­нания касались случаев, когда мужчина оказывался более сильным. Следовательно, психика пациентки находится под влиянием, так сказать, движения по восходящей, исходным пунктом ко­торого является полная сил и энергии фикция: я подчиняюсь, то есть я слишком женственна, а желанной конечной целью является столь же сильная фикция: я должна вести себя так, как если бы была мужчиной, то есть я должна принизить муж­чину, потому что я слишком женственна и в противном случае потерплю поражение. В рамках этих двух фикций разыгрыва­ется невроз, а все преувеличения и акцентирования сохраня­ются благодаря защитной тенденции.

– 153 –

Какие же жалобы были у пациентки? У нее было ощущение, что она производит на людей неприятное впечатление, что они недружелюбны по отношению к ней! Эта навязчивая мысль неизбежно вытекает из психической ситуации пациентки, ведь помимо того, что эта мысль явно выражает женскую фикцию пациентки и действует как предостережение, она вместе с тем предоставляет поле для деятельности и мужской фикции: те­перь пациентка может отбросить свою женскую роль и по мере возможности следовать по мужской линии жизни, может вес­ти себя так, как если бы была мужчиной и как ведет себя, на­пример, по отношению к матери. Ведь мать — это единствен­ный человек, с которым с момента своего заболевания она по­стоянно соприкасается и над которым властвует благодаря сво­ему заболеванию, но мать еще и приводит ее в отчаяние. Свою собственную враждебность она с легкостью обнаруживает у других, ибо «несчастья боится тот, кто несчастен». Следует об­ратить внимание на большой дефицит чувства общности.

Вспомним также, что этой навязчивой мысли предшество­вало еще одно болезненное явление: заикание в разговоре, а также чрезмерная робость перед другими людьми. Это и в са­мом деле было первым актом проявившегося невроза пациент­ки, выражением ее повышенной напряженности по отноше­нию к другим людям. Похоже, что при разговоре ей в основ­ном хотелось защищаться — чтобы не потерпеть поражение и благодаря родственной заиканию системе по-прежнему быть способной постоянно демонстрировать себе защитную функ­цию своей фиктивной слабости. А из-за нападок лиц мужского пола, врача, родственников она вынуждена защищаться еще сильнее, защищаться с помощью мужского протеста — бороть­ся или убегать. Именно в таком состоянии она и явилась ко мне, как явствует из всего изложенного выше. Анализ заикания по­зволяет выявить такую же динамику. Заикание пациентки пред­ставляет собой попытку лишить других их превосходства с по­мощью своего рода пассивного сопротивления, его причиной является углубленное чувство неполноценности, его упорно преследуемой целью — выслеживание, контроль и осторожный шпионаж за действиями партнера, причем одновременно воз-

– 154 –

никает мысль с помощью такой мазохистической позиции до­биться подчиняющего влияния на других людей. Далее: «Чего бы я только не достиг, если бы у меня не было заикания!» Та­ким образом эти пациенты в конечном счете находят утешение и при этом обходят стороной свою собственную чувствитель­ность.

Мне известно, что некоторые читатели, знакомые с моими прежними работами, именно в этом пункте усмотрели большие сложности и задают вопрос, каким же это образом с помощью
женских средств человек может прийти к мужскому протесту. Аналогия с пассивным сопротивлением, возможно, тоже вне­сет разъяснение. При анализе такого образа действий часто обнаруживается, что «женские» и «мужские» линии практически совпадают по времени, создают компромисс, однако сохраняющаяся защитная тенденция придерживается своего движения вверх, не очень заметного для начинающего. Наиболее отчетливо это проявляется у типа Мессалины, когда поражение воспринимается как завоевание. Действительно ли так сложно это усвоить?

Вернемся опять к нашей пациентке. Мы можем теперь клас­сифицировать течение ее мыслей, касающихся меня. Ее ост­рые замечания, субъективно ухудшившееся самочувствие яв­ляются такими же выпадами против меня, как и угроза оста­вить лечение; первые больше напоминают ее нынешнее болезненное явление, последнее — предыдущее. Известен нам также и повод к усилению ее мужского протеста — ее податли­вость при лечении. Теперь пациентка рассказывает, что ей снил­ся сон, но она знает только, что проснулась от крика.

Подобные отрывки из сновидений вполне годятся для тол­кования. Это похоже на то, как если бы благодаря широкой бреши был получен доступ к психике, не позволяющий, одна­ко, врачу видеть дальнейшие детали. На мой вопрос, как же она закричала, пациентка рассказывает о воспоминании из своего детства. Будучи ребенком, она жутко кричала, если кто-то из детей или взрослых хотел ее обидеть. Однажды она оказалась запертой в подвале, при этом ее напугали, что там есть крысы. Она сильно кричала и у врача-отоларинголога. Я указываю на

– 155 –

то, что подобная ситуация должна была быть и в сновидении, т. е. она кричала во сне под действием фикции, что нечто по­добное должно произойти с ней в будущем.

Любое сновидение лучше всего начинать переводить со вступления: «Допустим, что...». Об этом я уже давно рассказы­вал в своих небольших работах и теперь могу сделать более об­стоятельные сообщения. При этом можно подтвердить цен­ность определенной части фрейдовской теории сновидений, а кое-что окажется второстепенным и ошибочным. Так, нельзя не подчеркнуть, что только работы Фрейда о содержании сно­видения, о мыслях в сновидении и о значении предшествовав­ших событий дали возможность анализировать сновидения. Что же касается основной, по мнению Фрейда, функции сновиде­ния — оживлять старые сексуальные желания из детского воз­раста и исполнять их в сновидении, то теперь, в настоящее вре­мя, от этой ведущей, ошибочной и не имеющей большого значе­ния идеи следует отказаться. Она не была и не могла быть боль­ше, чем вспомогательной величиной, которая, несмотря на свою внутреннюю противоречивость и несоответствие реальности, тем не менее мастерски справилась со своей задачей — подчинить сон упорядоченному мышлению. Сам по себе принцип испол­нения желания был не более чем фикцией, и все же он удиви­тельным образом оказался пригоден для того, чтобы в значи­тельной мере продвинуться в понимании сновидения. То, что с точки зрения логики обозначение принципа исполнения же­лания вспомогательным приемом может показаться само со­бой разумеющимся, является еще одним ограничением такой абстракции, включая нереализованную часть желания, способ­ную прерывать все душевные побуждения. Значит, надо только выяснить из отрывков мыслей лежащие за ними реальные или возможные побуждения, изменить при случае знак на проти­воположный, и данная идея будет фрагментом осуществленного желания. И тем не менее фрейдовские формулы позволили нам, неврологам, упорядочить и проследить материал сновидений. С их помощью удалось осуществить «вычислительный» под­ход (Файхингер). Возникшее вскоре противоречие, что акцент делался на старых переживаниях детства, которые «пробудились

– 156 –

и высосали всю кровь» в результате аналогичных констелля­ций в настоящем (тогда как новое противоречие благодаря про­шлому опыту конечно же должно было бы разрешиться в сновиде­нии, как это доказала индивидуальная психология), выявило несостоятельность фрейдовской формулы и вынудило этого ис­следователя к новым фикциям*. Наиболее близкой ему была мысль о фиксации детских инцестуозных отношений, которые, однако, ради этих целей должны были обобщиться и исказить­ся в форме грубой сексуальности. Последнее просто потому, что фикции сновидения нередко приходится иметь дело с сексу­альными аналогиями, чтобы выразить другие отношения, су­ществующие не только в детской, но и в гостиной.

Кроме того, как только фрейдовская формула сделала воз­можным «вычислительный подход», именно благодаря этой формуле то, что в сновидении бросалось в глаза больше всего, оказалось затушеванным и варварским образом отодвинутым на задний план, — заботящееся, предусматривающее, защища­ющее, то, что создает и наполняет любое сновидение. Главная линия сновидения идет параллельно попытке защитить собствен­ную ценность и личное превосходство. Тем самым мы уже дали соответствующее нашим воззрениям определение основного характера работы сновидений: человек, видящий сон, стремит­ся обрести мужские линии и сообразно своему жизненному стилю подобно невротику и художнику защищается от зарож­дающегося чувства своего поражения. Его оценки мужского и женского проистекают из детства, они имеют индивидуальные различия, по-разному обоснованы и в силу своей противоре­чивости создают основу для главной фикции невротика. Дви­жение мыслей сновидящего и невротика завершается в анало­гиях, символах и прочих фикциях, в основе которых лежит про­тивопоставление верха и низа, что равнозначно противопос­тавлению мужского и женского, причем всегда выражена направленность к верху, к мужскому протесту, аналогичная по­вороту тела, возвышению спящего.

Если мы применим теперь эти две категории, в соответствии с которыми должен направляться сон (ведущие образы, как го-

* Недавно Фрейд отказался от своей точки зрения и выдвинул на передний план «влечение к смерти».

– 157 –

ворит Клагес в своих «Принципах характерологии» [Лейпциг, 1910]), к этому крохотному фрагменту сновидения, к моторно­му выражению аффекта, которое становится понятным из рас­суждений пациентки, то можем констатировать, во-первых, то, что пациентка опасается акта насилия, подобного тому, что ис­пытала в детстве от одного мальчика, а совсем недавно во вре­мя лечения у врача-отоларинголога, во-вторых, то, что на это предвидение она реагирует подобно тому, как в детстве реагиро­вала на унижение. Кроме того, следует также отметить, что па­циентка сообщает об одном намеке, который она услышала от меня. То есть в разговоре, рассказывая о различии типов пси­хической реакции у мужчины и женщины, я упомянул, что сре­ди мужчин и женщин, одетых в женскую одежду, женщин, как правило, можно легко узнать по тому, как они будут вести себя при появлении мыши. Женщины будут прижимать свою одеж­ду руками к ногам. Это упоминание вновь возвращается в при­веденном выше воспоминании о заточении в подвале и кры­сах. Таким образом, психическим содержанием крика, как мо­торного выражения аффекта, является следующее высказыва­ние: «Меня запрут, меня захотят покорить, меня унизят (подвал!), потому что я девушка!» А дальше как бы в виде само­обороны и с учетом отношения к женской роли еще одно пси­хическое содержание — мужской голос, который говорит ей: «Кричи! И тебя услышат, тебя не будут притеснять и оставят в покое!»

Если мы сопоставим оба этих мыслительных процесса, под­держивающих друг друга, с ее поведением по отношению ко мне, то обнаружим, что второй ход мысли воспроизведен абсо­лютно точно и явно связан со мной. Пациентка «кричит», т. е. она враждебно ко мне относится, защищается от моего «пре­восходства» и заявляет, что хочет «быть свободной», т. е. оста­вить лечение. Следовательно, первый ход мыслей — «Меня по­давляют, меня принижают, меня держат под стражей» — дол­жен быть представлен в забытой части сновидения. Когда я за­являю ей, что в сновидении должен был бы появиться я в качестве мужчины, который ее превосходит, это утверждение принимается без возражений. Пациентка продолжает сопротив-

– 158 –

ляться, а объяснение, что из-за чрезмерной предосторожности она сконструировала себе ненужный устрашающий образ, в со­ответствии с которым она опасается, что окажется ниже меня и протестует против этого с помощью крика, оказало на нее лишь незначительное влияние.

Ее ощущение женской роли, возможность испытывать по­требность в любви тоже явно преувеличено в целях самозащи­ты, ее либидо, от которого она хочет защититься, соответствен­но искажено. Пациентка ведет себя так, словно оказалась по сравнению со мной более слабой, и считает эту фикцию исти­ной, потому что благодаря этому, как ей кажется, защищаться проще всего. Теперь становится понятным, что означает ее стремление к инверсии. Пациентка хочет быть более сильной и опасается, как бы таким не оказался я.

К сожалению, мне не удалось удержать пациентку у себя больше, чем на несколько дней, что также говорит о тяжести ее недуга, о ее неподступности и неспособности к чисто челове­ческим контактам. Год спустя я у шал, что за границей ее состо­яние ухудшилось.

Дата добавления: 2014-01-04